Оак Баррель
Десять поворотов дороги
Глава 33. ПУТЬ ИЗ СЫРА
«Прыгающая лягушка» медленно тащилась на север…
Где творилось что-то неладное. Иные говорили, что своими глазами видели, иные, что видели лицезревших, другие же и вовсе не могли толком объяснить, восклицая: «Страшно!»
Дороги были запружены переполненными скарбом повозками, в которых жители пытались вывести нажитое поколениями добро, – будто лишний стул или натюрморт с дичью намного облегчат им жизнь на чужбине. Не редкостью было увидеть проплывающий каравеллой комод, за которым, уступив вещам лучшее место, тащился измученный дорогой его владелец, понукающий вовсе изнуренную лошадь.
Сомнительным преимуществом пользовались запряженные быками обозы – медлительные, но верные, как движение континентов. Мохноногие быки с космами рыжей шерсти по бокам, похожие на прообраз всего копытного и рогатого, намалеванный охрой на стене пещеры, тащили за собой целые горы. Немалой заботой для погонщиков было уберечь угрюмых подопечных от драки, чего можно было добиться лишь одним способом – гнать и гнать без передышки вперед, не давая животным заняться выяснением отношений.
Ранняя весна в Кварте выдалась сухой. Тощий снег быстро и бесследно стаял, не оставив по себе даже следа в виде живописно поблескивающих луж. Запах пота и навоза смешивался с поднятой тысячами ног пылью, превращавшей солнце в злой оранжевый шар, заметно пригревающий к полудню.
Чтобы накормить и напоить такое множество людей и скотов вкруг дороги скупалось все и опустошались целые деревни, отчего нередко вскипали нешуточные драки. Предприимчивые крестьяне торговали необходимым вдесятеро дороже обычного. Другие выставляли дозоры, охранявшие добро от рыщущих вдоль дорог скитальцев. Кое-кого вешали на деревьях за мародерство на страх другим. То тут, то там ночью слышались крики и мелькали факелы, а утром на ветвях вы находили новые кошмарные плоды, свисающие с удавок. Разбираться с этим никто, кажется, даже не пытался.
Но сколько бы ни дрались за фураж и воду, сколько бы ни таскали их друг у друга, все равно не хватало всем и многие животные падали без сил, оставаясь на расклевание у обочин. Не обходилось без покойников и среди людей – покойников, так сказать, мирного уклада жизни, ушедших по причинам вполне естественным. Так что прямо у дорог стихийно возникали простецкие, огороженные плетнем кладбища с безымянными могилами, обозначенными какой-нибудь перевязанной платком палкой. На холмиках свежевскопанной земли грачи искали себе корм, радуя местных кошек, ходивших к могилам как в закусочную.
И все эта масса тянулась к Сыру-на-Вене, где многие намеревались остаться, чтобы после благополучной и вольной жизни влачить существование в переполненных беженцами трущобах.
Цены на скот в столице от наплыва бесконечных обозов упали почти до нуля, и множество брошенных на произвол тягловых животных таскалось по предместьям на счастье стай бродячих собак, решивших вернуться к своим корням. Поскольку даже близорукая такса при виде издыхающего осла чувствует себя волком и, отрицая глубину заблуждений, норовит рвать, метать и голосить на луну, как бы нелепо это ни смотрелось со стороны.
Но кое-кто шел еще дальше, на юг, оседая в солнечных городках у побережья. Эти благоразумные странники обходили столицу стороной, делая себе и другим немалое одолжение.
***
Несмотря столпотворение, довольно скоро, двигаясь в противоход, повозка, запряженная Клячей, оказалась в относительном одиночестве, кое немало порадовало ее пассажиров, обеспечив как простор для философии, так и избавив от несчастья глотать полными ртами пыль, поднятую с дорог.
Что было сказано и что отвечено среди наших знакомых за дни пути – нетрудно угадать. Мир, не обильный в своем расположении к беглецам, поколениями вызывает у людей схожие мысли и разговоры. И очень часто в них наряду с «оставаться оптимистом» и «божьим промыслом» повторяются отборные ругательства, которые в лучшей степени отражают суть многих проявлений жизни. Философы всех времен давно это раскусили и активно используют на практике, прикрываясь мудреными выражениями. Чего стоят те же неделимые монады, например… Что это вообще за слово, спрашиваю я вас, – словно держишь подгнившую фигу за щекой?
(А еще в весьма отдаленной местности, до которой наши герои почти дойдут, но немного позже, живут монахи, предпочитающие ядовито-оранжевый на себе, рис внутри себя и верящие в то, что их умершие братья – это мохнатые яки, пасущиеся в долине. Вот уж кто не лезет в карман за словом!)
***
В некоторый момент, когда бегство перестало быть самоцелью, как и у всякой наспех снявшейся в путь компании, у пополненной Киром труппы возник вполне резонный вопрос: куда именно они собираются попасть?
Северный кантон – самый большой в Кварте, и простор для выбора был велик. Велик настолько, что Буриданова осла просто разорвало бы на части, столкнись он с такой напастью.
Повозка стояла под чистым до горизонта серо-голубым небом на лугу у перекрестка четырех дорог. По одной она только что прибыла, влекомая пожилой кобылой, три другие предоставляли роскошные варианты для того, чтобы оказаться не там, где нужно.
Поскольку задумчивость лучше всего сочетается с приемом пищи, то и совещание было совмещено с обедом. Спор стал гораздо приятнее обставлен – от чего не становилось яснее, куда направить Клячу и собственные стопы, ибо одновременно в повозке со скарбом людям было не поместиться.
В тот памятный момент смиренное и вполне довольное ситуацией животное ощипывало прошлогоднюю траву в маленькой низине у ручья, пересекавшего одну из названных дорог.
Артисты расположились вокруг складного столика с дымящимся похлебкой горшком, а рядом, рождая веселые надежды, на костре жарился захваченный в плен одинокий гусь, найденный в кустах у ручья.
– Чего бы нам не использовать свой же гадальный ящик? – подозрительно вкрадчиво предложил Гумбольдт, вгрызаясь в невесть где добытый огурец размером с голень.
Чей-то огород, вестимо, недавно подвергся нападению сей прожорливой оглобли, одетой в подобие сарафана из куска паруса.
– Ты это серьезно? – ложка в руке Хвета застыла на полпути между горшком и открытыми ее принять устами, обрамленными недельной бородкой.
Даже Бандон на секунду задумался над происходящим, что было не в его стиле. В том смысле, что если он вдруг задумывался над чем-то, то это, как правило, было сродни тектоническому процессу – долго, масштабно и предсказуемо разрушительно.
– Чтобы решала обезьяна? – выдал умозаключение гигант, в отличие от своего порывистого друга, уже после того, как заглотил порцию похлебки.
– Не обезьяна, а гадальный ящик. Мир, знаешь ли, того – непознаваем! – воздух пронзил длинный перепачканный сажей палец. На конце его искрились кристаллики соли, придававшие воровски добытому овощу необходимые вкусовые кондиции.
Все внимательно посмотрели на выставленный на обозрение хватательно-указательный орган: аргумент, конечно, не из самых-самых, да и зрелище, кладя руку на сердце… Но, что подкупало, Гумбольдт, кажется, говорил всерьез.
– Интересно будет, если выпадет возвращаться в Сыр… – хихикнула Аврил, вытерев губы платочком, некогда бывшим белым и все еще сохранившим кружева, если не цвет.
– И как ты собираешься все это проделать? Будут танцы голышом у костра? А может, тебе чего-нибудь воодушевляющего покурить вместе с макаком – чтоб вернее вышло?
– Пожевать в полночь мох? – предложил Кир, поливая водой шипящий гусиный бок.
– Съесть гусиный клюв? – высказала идею Аврил, поглядывая на барбекю. – Не готово еще?
– Нет.
– У меня есть голова летучей мыши, – как бы невзначай вставил здоровяк, подтягивая горшок к себе.
Теперь все уставились на Бандона.
– Бабуля дала на удачу, когда уезжал. Она деревенская колдунья, – объяснил тот, обводя взглядом замершую от любопытства компанию. – Что?! Это древний культурный пласт нашего народа! – выдал громила, еще больше удивив окружающих наукообразной сентенцией, чем предложением отведать сушеного нетопыря.
– И как поживает твоя бабушка? – Аврил аж прищурилась от интереса.
– Пишет, у соседки ноги ломит каждую зиму. Старая совсем стала. Ну, соседка-то… Про урожай пишет… Как пишет… Ей сеструха моя выводит, а бабуля с буквами не того.
– А сама она как? Бабушка твоя?
– Сама-то?.. Да что ей станет? Она крепче слоновьей ляжки! Брат жалуется, что дерется, когда он медленно соображает. Это уж сеструха ниже приписывает – ото всех наших. Главное от бабули, и от других понемногу.
– Твой брат, значит?
– Ага. Старшой. Всегда меня доставал. Здоровый, как баобаб! – Бандон поднял ложку над головой, показав какой именно: – Такой ростом.
– Я почему-то резко зауважал его бабушку, – констатировал Хвет.
– Присоединяюсь, – присоединился Кир.
– Вся округа ее уважает. Кому охота проснуться утром лягушкой? Или макакой? – Бандон покосился на Педанта, словно ожидая нечаянно узреть в нем напортачившего бабулиного соседа. – Но обычно она по-доброму: двинет посохом – и вся наука. Посох у нее… Во! Толщиной с руку.
– Убежден, Гум: тебе необходимо сожрать эту засушенную башку, иначе предсказание не сбудется, – отрезал Хвет, обращаясь к властителю огурца. – Бан, выкладывай, где она у тебя?
Здоровяк полез в поясную сумку.
– Бандон, это была шутка. Ведь так? – Гумбольдт уставился на Хвета.
– Не уверен. Но, единственно, я думаю, мышиную голову лучше приберечь для более важного случая. Не будем переводить такую ценность на сухопарого раздолбая, который не делится огурцом с друзьями.
Бандон оценивающе посмотрел на товарищей и пожал плечами: мол, не надо так не надо, самому сгодится.
– Мне их так дали, – ответил грустный клоун. – Честно.
– Так у тебя их еще и много?! – напустились на него друзья.
– Давай-давай-давай! Мы, блин, не потерпим отказа!
Глава 34. ЦИВИЛИЗОВАННЫЕ АКТЕРЫ
На поляне возвышался серый неумело поставленный шатер, отдаленно напоминавший павильон шапито.
– За эту хрень ты отдал наши полугодовые сбережения, – Аврил, скрестив руки на груди, укоризненно посмотрела на брата.
– Что говорит, скорее, о ничтожности наших сбережений, чем о дороговизне этой замечательной хрени, – парировал довольный собой акробат.
– А мне нр-равится! – прогудел Бандон, продолжая подбрасывать гирю в два Хвета весом.
– А мне это кажется полным идиотизмом, – уныло присоединился к обсуждению Гумбольдт – да что от него еще можно ожидать? – Хвет, ты жалкий фигляр и пройдоха. Лучше было просто запихать деньги в зад корове на той ферме, где ты это купил, и пойти дальше.
Со времени гибели Хряка Гумбольдт стала невыносим в своем занудстве. Если бы он был поэтом, то написал бы, наверное, рвущую сердце балладу из шестисот строк, но поскольку он был всего лишь лицедеем-вором-самоучкой, то ничего более путного, чем вялое сквернословие от него ожидать не приходилось.
– Кир, мнения разделились. Что скажешь ты? Как эта, ну, фигура на все лады?
– Общественная фигура, – устало поправил тот, в тысячный раз принимая острословие товарищей близко к сердцу. – Я считаю, что это цивилизованно.
– О! Ты слышала, Аврил, толстозадое дитя улиц? Цивилизованно! Не хрен собачий это сказал, а уважаемый член общества. Разница тонка, но тем не менее.
– Я могу и обидеться, между прочим, – грозно предупредила девушка.
– Хорошо: неоспоримо изящнопопая и даже в чем-то луноликая сестра моя, – примирительно ответствовал Хвет. – Так вот, мы должны выступать в шатре, и у нас должно быть крутое название. И еще – мы должны продавать билеты. Иначе мы не театр!
– А мы и не театр! И название у нас есть, – парировала Аврил, которой не терпелось уколоть брата. Она бы спорила сейчас даже, мокрая ли вода, если бы зашел разговор.
– Ха! «Прыгающая лягушка»! В том-то и дело! Нас воспринимают как горстку засранцев, воров и попрошаек. Гумбольдт, к тебе это относится в двойне… Вам не надоело? Вам всем не надоело?!
Хвет вскочил с табуретки и по очереди посмотрел на каждого. Кир разрисовывал афишу и трагизм сцены проигнорировал. Педант показал перепачканный сушеной черемухой язык.
– Я, в отличие от некоторых, не зря болтался в столице, что б ей пропасть в заднице этого Золотца-Скокка! Я был в настоящем театре.
– Ну? – недоверчиво спросил Бандон, словно речь шла как минимум о спальне королевы.
– Встань подальше со своей гирей, пожалуйста, – попросил его Кир, отодвигаясь.
– О, театр! Шарман! Пегас! Атлас! – Хвет продолжал впадать в экзальтацию. – Женщины в декольтах. Вы не представляете… Вся круть в одном месте! И вдруг я все понял! Понял, понимаете, в чем наша проблема, блин!
– Что ты, на хрен, понял?! Знаешь Хвет, ты меня просто бесишь! Шатер даже не в счет. Ты сам по себе хуже макаки. Прости, Педант.
– Я понял, – проигнорировав замечание, продолжил акробат, – что они такие же проныры, как мы, – ни на блошиное яйцо лучше! Просто у них есть билетная касса, занавес и всякие там фраки с кружевами. Я понял, что мы можем измениться! Это просто: будем как они – цивилизованными. Спасибо за словцо, дружище, что бы оно ни значило! И нас сразу начнут принимать всерьез, а не как… Я уже говорил, как именно. Гумбольдт – ты это вдвойне, я тоже уже сказал.
– Ну и что делать? Мало того, что спустил бабки на эту рвань, тебе еще фрак подать?! – Аврил взбеленилась не на шутку.
– Мы должны стать серьезными. Ты вот, Ав, учишь слова? Репетируешь? Ты же просто выходишь и несешь всякую ерунду.
– Хм?
– Согласен, кое-какие стишки ты знаешь наизусть.
– И выглядишь сногсшибательно, – подмаслил Кир.
– Хм?
– Но это же все не то. Как ты не понимаешь? К чему мы идем? А? Кто скажет, куда мы на хрен собрались?
– Я хотел пожрать, вообще-то. Но теперь у меня ни на прыщ аппетита, – мрачно ответил Гумбольдт.
– А! Я про другое, – махнул рукой Хвет. – Кто мы будем через пять лет? Так же слоняться по дорогам? Мы должны сыграть пьесу! Вот что. Ясно?
– И где мы ее возьмем? – здоровяк снова подкинул гирю перед носом у акробата.
– Бан, прошу тебя нижайше… Отвали, на хрен, вон за то дерево! Мне не по себе, когда железяка с конский окорок летает у меня перед рылом.
– Звини… Что до пьесы-то? Где их берут? – Бандон поставил гирю на землю, решив, по ходу, разобраться в драматическом искусстве, не сходя с места.
– Самое то написать свою. Это самое крутое. Но мы свою не потянем. Вот, – Хвет вытащил из-за пазухи жеваную тетрадь. – Спер там в прихожей, когда в театре бродил.
Все уставились на тетрадь, как на голову Медузы Горгоны.
– Трагическая история Ромула и Жанетты… А кто эти Жанетты?
– Это она, девица. Вся суть тут в том, что в конце все умерли. Потравились. Сечете?
– Прям так все? Чудовищно! – запротестовала Аврил.
– Ага! Чтоб какое чудище расчленить! – Бандон был рожден для трагических постановок.
– Говорю же! Публика тащится от всяких смертей. Тут об этом.
– Я не собираюсь травиться ни в какой пьесе. Дурная примета, Хвет, – запротестовал Бандон.
– Тебе и не придется. Ты будешь играть засранца, который за всеми гоняется с дубиной. Помирать станет Ав.
– Ща! Час от часу не легче! Сам помирай, а я потом спою песенку про кастратов. Народу нравится, – не согласилась на роль начинающая дива.
– Ты бы видела, как аплодировали той девке, что околела на сцене! Ее прям на руках вынесли.
– Еще бы! А как ты хотел – чтобы ее за ноги выволокли?
Кир не к месту хихикнул и получил звонкую затрещину.
– Аврил, она – звезда. И ты будешь! Ты же лучшая. А песенку про кастратов потом споешь, на поклонах. Зал ублюется от восторга.
Девушка задумалась. Вероятно, идея с ублевавшимся от восторга залом ее в целом устроила.
– То есть Аврил откинет лапы, споет про безъяйцых, а потом все пучком? Куча золота и все такое, да? – не унимался Бандон, любой полет мысли превращавший в перевернувшийся бутерброд.
– Примерно, Бан. Но это дело серьезное. Нужно где-то осесть, отринуть, так сказать, суету и хорошенько все отрепетировать, чтобы не опозориться.
– Зашибись! И куда мы теперь?
– Туда, блин! Вали уже, Бан, кидай гирю, а?
Глава 35. НА ПОРОГЕ ВЕСТИНГАРДА
– Где это мы? – ворчливо спросил Кир, выглядывая из-под капюшона.
Его лошадь впрягли во вторую повозку, найденную на обочине у дороги, значительно укрепив парк транспортных средств «Прыгающей лягушки». Аврил, Кир и Гумбольдт отсыпались в ней после «дежурства по кухне» на очередной стоянке.
Что ни говори, зрелище перед ними возникло примечательное, если не сказать странное. Даже понурая Кляча, обычно не поднимающая глаз выше собственных копыт, вскинула голову и, заржав, остановилась как вкопанная. Обнадеженные первым теплом слепни, вившиеся облаком над ее крупом, куда-то исчезли. И вообще вокруг было необыкновенно тихо – ни жужжания насекомых, ни птичьего базара, и даже трава на ветру шуршала, словно извиняясь за невозможность зеленеть спокойно, а солнце стало блеклым, словно пропущенным через серое стекло. На него спокойно можно было смотреть, не щурясь. Кое-кто из поэтов, перебравших спиртного накануне, нашел бы этот пейзаж загадочным (а после восстановительной рюмки еще и романтичным).
Согласимся, что жиденький туман, ползущий по спешащей прорезаться траве, придавал пейзажу некую поэтичность. Хотя туман – это штука, которую вы действительно ненавидите, если взаправду скитаетесь по весям, а не рассматриваете фото на стене.
Прямо перед мордой лошади чуть левее дороги возвышались остовы не менее полудюжины быков, лежащие рядами друг за другом. За ними прочно увяз здоровенный короб на широких колесах, какие в ходу в каменных карьерах. От него к бычьим скелетам тянулись толстые клепаные лямки. Видно было, что колеса заклинены у осей шипами.
– Кто-то бросил их здесь привязанными к повозке. Вот сволочь! – высказалась за всех Аврил, отворачиваясь от неприятного зрелища. – А это еще что?
Совсем близко, чуть не доходя до проселочной дороги, которой, по всему видно, пользовались очень и очень редко, так что ее было сложно отличить от заросшего дичиной луга, находилась другая – широкая и чистая, выложенная кирпичом. Оба этих пути шли перпендикулярно друг другу, едва не составляя громадную букву «Т», словно неведомый землемер постарался сохранить безопасный промежуток между ними, отделяющий одну от другой на три шага.
Желтая дорога местами терялась в складках холмов, а затем снова выныривала, ведя к огромному дому на самом большом из них, окруженном лесом, как бакенбардами.
Дом этот выглядел… как очень-очень большой дом, который зачем-то вымахали в лесной глуши. Сущее расточительство и зазнайство – вот что.
Кто-то назвал бы его мрачным, кто-то скорее стильным, а кто-то бы вообще сказал, что это замок свихнувшегося барона, если бы не открытый всем ветрам широкий двор и множество окон, никак не соответствовавших идеалу военного укрепления. Лучше всего сооружение подходило под определение «внушительный загородный дворец, несколько мрачноватый для фейерверка».
– Во всем кантоне не найдется народу заселить эту громадину, – присвистнул Кир, для которого Северный кантон был все же родной землей, хотя и не жаловавшей его радушием. – Даже никогда не слышал про это место. А я изучал историю всех знатных семей Севера.
– Тот есть ты какую-то книжку про них прочел? – спросила Аврил с самым невинным видом, не в силах упустить случай впрыснуть яду по кожу собеседнику. С некоторых пор Кир ее ужасно раздражал, что в случае с девицами весьма неоднозначно и нередко сопутствует симпатии.
– А как еще, по-твоему, учат такие вещи?
– Ну, например, рождаются в одном из таких домов… И сморщенный слуга-неврастеник рассказывает тебе про всякую знать, прижимая к заднице подушку, чтоб из нее песок на ковер не сыпался. Нет?
– Наверное… Я в деревне родился. Там у кого и сыпался песок из зада, так у тетушки Аврил, которая до сортира бы не дошла. Могу рассказать про нее массу интересного. Хочешь? Тебе понравится.
Аврил крутнулась, посмотрев через плечо:
– Из моего ничего не сыпется. Нет?
– Слушайте! Перестаньте, а?
– У твоей сестры язык змеи, Хвет.
– И попка богини, – отозвалась «змея», тормоша сомлевшего на мешках макака.
– Я бы не пошел туда, – пророкотал Бандон. – Ни шиша мы там не заработаем да еще нарвемся. Тут, поди, куча егерей с дубинами. За таким-то добром смотреть…
Несмотря на габариты, верзила был весьма благоразумен в поступках и, если дело не касалось раскрашенной в радугу рубахи или иного кричащего образчика деревенской моды, проявлял завидную сдержанность. Сейчас на нем красовались просторный балахон с надписью «Болею за Катыщиеся валуны из Сыра» во всю спину, грязно-оранжевые штаны и неизменная зеленая кепи, венчавшая полированное темя.
– А с другой стороны, – прорвало на авантюры Гумбольдта, – нас могут тут неплохо принять. В конце-то концов, в этаком захолустье развлечений с кошачий глаз. Если даже хозяев нету, то слуги там и управляющий. Дом-то по виду целый, кто-то же за ним смотрит. Мест в конюшнях, смекаю, там на три обоза… – В кои-то веки устами печального клоуна сказанула истина, опоздав лишь на пару столетий.
– Слышал я, у таких богатых отщепенцев случаются развлечения не из самых… – скривился Хвет, но как-то уж очень вяло и его мнение растворилось незамеченным.
– Мы можем показать им «Предстательную мистерию» или «Забавные вертушки и черепа»… Наконец, Гумбольдта можно раздеть и облепить перьями! И еще у них может найтись довольно горячей воды для ванны… – мечтательно добавила Аврил.
Найдите что-то, чего не можете получить в дороге, и тут же станет ясно, насколько важно сделать хорошую остановку. «Ванна» тут сыграла за целую колоду козырей. Маловероятно, что такое чудо из чудес досталось бы остальным, но знать, что хотя бы кто-то насладился главным благом цивилизации… К тому же у Аврил могло улучшиться настроение, и она бы на некоторое время перестала всех доставать, кидаясь макаком.
Через пару минут повозка уже неспешно тянулась по дороге, выложенной желтым кирпичом. На мгновение показалось, что с неба, устроившись среди облаков, на скитальцев смотрит огромный голубоглазый кот – но впечатление это никого не удивило и не задержалось, ибо выпало на долю не склонной к рефлексии старой лошади…
***
Уже у самого дома среди озелененной пустыни на дороге возникла человеческая фигура. Аврил с опаской посмотрела на нее: не окажется ли видение очередным скелетом… Но ничего скелетообразного в ней не было, и даже более того: на приближающуюся труппу подозрительно смотрела средних лет дама в неохватных юбках и крахмальном чепце, делавшем ее круглое лицо выразительным комплиментом ватрушкам и блинчикам, щедро политым маслом. Женщина держала скрещенные руки под белоснежным передником и, по всему, не собиралась отступать или ронять достоинство, крича на всю округу, кого, мол, занесло ветром, куда не звали.
Подпустив незваных гостей на десяток шагов, она выпростала руки из-под оборок и сложила их на груди, имеющей сродство с литосферой. Когда же Кляча, ведомая Хветом под уздцы, встала в трех шагах, экономка (а никем иным она не могла быть) вопросительно подняла брови, храня молчание. Судя по всему, дама обладала адмиральской выдержкой.
Лошадь шумно вздохнула и, ей-ей, сделала неглубокий книксен, насколько позволяла ей упряжь. Вся команда выстроилась поперек дороги, стараясь произвести благоприятное впечатление. Кир, первым нарушивший молчание, многозначительно снял шляпу и произнес немного нервозным тоном:
– Мир вам, достопочтенная дама!
Выражение лица под чепчиком не изменилось.
К приветствию присоединились остальные, не считая лошади, которая уже поздоровалась. Два войска стояли одно напротив другого, символизируя что-то вроде окопной войны как идеи.
– Что вам угодно? – наконец спросила женщина неожиданно густым контральто.
Скажем, что росту в ней тоже было прилично. Миролюбивые рюши маскировали настоящую валькирию, из тех, что собирают павших воинов на поле брани и уносят их… Лучше не спрашивать, куда они их девают. Конкретно эта валькирия, безусловно, располагала широким выбором таких мест – от гулких сырых подвалов до лесной чащи, в которой пачками бросают златокудрых принцесс, чтобы принцы помучались подольше. Даже громила Бандон почувствовал себя маленьким мальчиком, которого вот-вот накажут за воровство печенья. Темный чулан, пауки и отсутствие пудинга за ужином было наверняка самым безобидным из того, что грозило незадачливому воришке в руках недовольной экономки.
Ее испытующий взгляд неспешно прошелся по каждому. Картина, видимо, не вызвала у женщины одобрения. Если кто-то и мог рассчитывать на снисхождение, то лишь печально склонившаяся лошадь – скромная и безропотная труженица, не претендовавшая ни на что более горсти овса и стойла без сквозняков. Некоторые шансы еще оставались у Педанта, но тот все испортил неприличным жестом с плеча хозяйки.
– Итак? – повторила женщина, возвращая брови на место.
– Мы – странствующие артисты. И мечтали бы о чести…
– Вот уж верно! Есть вам о чем мечтать! – оборвала она Хвета на полуслове. – Проваливайте! Здесь вам не рады.
– О досточтимая…
– Я непонятно сказала?! – досталось той же монетой Гумбольдту.
– Эм-м… – Кир вопросительно поднял руку, как школьник на уроке, коему приспичило выйти.
– Что?!
– В ваших краях, мы видим, происходит нечто-то дурное, – неожиданно для всех начал он, склонив свою publicum figura в полупоклоне. – Быть может, вам что-то известно об этом? Нам, право, не по себе… Не желая причинить неудобства и в то же время…
– У тебя язык не переломится молоть воздух? И прекрати сгибаться! Уже рябит в глазах от твоей дерготни… – дама сделала многозначительную паузу, подбирая нужные слова. Все надеялись, что не слишком грубые. – Ну, мало ли что у нас происходит… Бегите на юг, вот вам мой совет. Да не задерживайтесь. В нехорошее время вы решили поколесить по нашей округе.
– Именно что – мы идем с юга и хотели бы тут немного поколесить, – развел руками Кир, будто роняя на дорогу копну соломы.
– Значит, вы, прости боже, идиоты, каких мало, – констатировала экономка, но уже значительно мягче. – Идите за мной. В доме вас накормят. Только никаких представлений! Хозяева этого не любят. Да и мне ваши кривляния ни к чему. Обращайтесь ко мне матушка Весна… И сотри с рожи ухмылку, юноша! Иначе переночуешь в свинарне.
