Мира Брат
Звери Стикса. Часть 1. Контрольная служба «Смерть»
– Ааа.. – она выглянула в мелкое круглое окошко на улицу. Темнеющее небо снова сочилось моросящим дождем. Кошка сморщила нос. – Нет. У меня нет планов на вечер, я посижу в номере, так уж и быть.
Проводив кошку взглядом, пес еще раз пробежался по строкам заказа. А затем обратился к еле живой от страха девчушке за стойкой.
– Не знаю, какие планы у Вас, милая, но на вашем месте я бы держал язычок за зубами. И еще, пожалуй, порекомендовал бы вам не посещать сегодняшнюю мессу. Всего хорошего.
Он вежливо поклонился и вышел в опускающиеся на город сумерки.
* * *
На улице шел дождь. Точнее сказать – снова шел дождь. А еще точнее – как обычно шел дождь. Кончита стояла у высокого во всю стену ажурного окна своего кабинета. Сквозь серые струи она видела часть своего отражения в стекле. Уголки ее красивого, правильной формы рта были опущены, от них к подбородку уже протоптали себе дорожки морщинки. Против этих ничто не помогает. Она выровняла выражение лица и постаралась рассмотреть себя более цельно. Красивая. Невероятно красивая женщина. С той зрелой сочной правильной красотой, какую умели ценить в кинематографе пятидесятых годов. Осиная талия, ровные ноги, широкие бедра и полная, не испорченная родами грудь. Строгая монашеская роба странным образом лишь подчеркивала ее аппетитные очертания, а не скрывала их.
Кафедральный собор на площади Седьмой Победы, г. Дродорф
Сегодня она снова осталась в соборе, как и во многие другие одинокие дождливые ночи. Она закрыла глаза и постаралась сосредоточиться на чувстве боли, которую причиняла волокнистая веревка, перетягивавшая до красноты ее талию. На той запретной, но приятной порочности, которую придавало отсутствие белья под просторной черной юбкой. Она нежно дотронулась до своей груди и погладила. Затвердевший сосок уперся упругой горошиной в шерстяное одеяние. Рука ее спустилась ниже и нащупала серебряную клипсу, сжимавшую ее половые губы. Легкое касание тут же отозвалось острой болью. Дыхание ее стало более глубоким и жарким. Она предвкушала то удовольствие, которое ожидало ее сегодня ночью, удовольствие, которое она могла получить только в одиночестве. Она открыла глаза и снова посмотрела в свое отражение. На этот раз на ее губах играла улыбка. Она перевела взгляд на город, простиравшийся у ее ног, преклонивший колени перед ее властью.
«Все вы, маленькие паршивцы, не заслуживаете ничего иного, кроме этого вечного дождя».
В ее памяти мелькнули картины, словно вспышки. Такая же ночь. Такой же дождь. Яма. И на дне ямы, в грязи, связанный красивыми тугими уздами мальчишка. Его нежное еще не до конца оформленное голое тело дрожит от холода и страха. Ангельское лицо… только воспоминания о нем, потому что теперь это один сплошной, раздувшийся синяк и две слезящиеся щели глаз.
Наконец-то в глубине живота зародилось хоть какое-то тепло. Только так. Может быть это и не очень хорошо, но она могла получить это только так. И это было самым требовательным наркотиком. Она откинула голову и снова нажала на клипсу в промежности. Настойчиво вызывая в памяти образы тонущего в затопленной грязной яме подростка, и только ее рука удерживает негодного мальчишку за кудрявый чуп, позволяя насладиться несколькими последними вздохами…
По залу с гулким эхом разнеся удивленный присвист. Ледяной ужас окатил Кончиту с головы до ног, быстро перекрыв с таким трудом вызванное возбуждение. Она охнула, шарахнулась в сторону и прижалась к тяжелой бархатной шторе, богато украшенной золотистыми кистями.
На ее любимом дубовом столе сидел вполоборота, опираясь локтем на колено, молодой мужчина и рассматривал оставленные там фотографии. Он был бистом, довольно гармоничной помесью человека и не то собаки, не то дракона.
«Я все закрыла. Я точно все закрыла».
Волна ужаса быстро сменилась гневом.
– Кто вы такой?! Как вы сюда вошли?! Это Божье место, вам нельзя тут находиться! – грозно выкрикивала она автоматически складывавшиеся фразы.
Но парень как будто не слышал ее. Он расслабленно покачивал второй, свободно свивавшей когтистой лапой и продолжал перелистывать фотографии, на которых, как запоздало вспомнила настоятельница, был запечатлен тот же самый мальчишка, о котором она думала только что и примерно в той же ситуации.
Фауст осуждающе покачал головой, дойдя до фото, где яма была наполнена почти до краев, и поднял на женщину свой черный непроницаемый взгляд.
– За что ты так ненавидишь мужчин, Кончита?
– Что?! Вы в своем уме? Я настоятельница главного кафедрального собора! – она стала тихонечко, бочком продвигаться в сторону выхода.
Пес наблюдал за ее передвижениями спокойно и все также расслабленно.
– Что это за мальчик на фотографии? Это же сын господина полицмейстера, не так ли? Пропавший без вести несколько дней назад. Не его ли искать приходил к тебе сегодня вечером несчастный, безутешный отец?
При этих словах она сорвалась с места и побежала. Понеслась со всех ног к высоким тяжелым дверям, так что клипса слетела с ее губ и запуталась в юбках. Женщина врезалась в двери и дернула их на себя. Но неприступные ручки лишь бесплодно пружинили под ее ладонями. Пес поднял со стола связку ключей с брелоком в виде простого католического креста и позвенел ими в воздухе.
– Закрыто, Кончита. Ты ведь сама все закрыла.
Женщина медленно повернулась к нему и с ненавистью посмотрела в лицо этому наглецу, посмевшему кинуть ей вызов.
– Зачем ты убила мальчика, Кончита?
– Я настоятель….
– Хватит, – рыкнул он. Встал и начал медленно приближаться. Эхо поднялось в высокие нефы и запуталось в конусообразном потолке башни и, казалось, весь собор наполнился этим низким грозным рычанием. – Я знаю, кто ты, Кончита. Все знаю, не нужно врать мне. Хотя бы раз в жизни, расскажи все на чистоту.
Под сердцем у женщины забился страх. В горле пересохло.
– У него еще осталась дочь, у этого толстяка, – она сама не знала, почему начала говорить именно это. Слова просто вырвались сами собой.
– И что же? – мужчина подходил все ближе, но его лица все еще было не рассмотреть.
– Она… сумасбродная девица, как и все в этой порочной семейке. Она сама убила своего братца.
– М. И если папаша не закроет рот, ты откроешь правду об их греховности всему городу, не так ли.
– Вот именно, – прошипела женщина. Прядь каштановых слегка вьющихся волос выбилась из-под белого платка и падала на ее лицо.
– У меня все еще один вопрос, Кончита, – он, наконец вышел в полосу света и она рассмотрела его как следует. Антрацитовые глаза, пробирающие, оголяющие душу. Красивое, крепкое, стройное тело с звериными чертами. Длинная узкая морда с тонким, слегка горбатым носом, и поблескивающая чудовищными зубами недобрая ухмылка. – А кто же тогда делал снимки?
Решение было принято мгновенно. Черт с ним, с трупом, придумает что-нибудь – этого щенка нужно убить. Она выхватила спрятанный в широком рукаве кинжал и с воплем кинулась на мужчину. Ей показалось, что она врезалась в каменную стену, покрытую густой гладкой шерсткой. Он ловко выкрутил и ее руку, и ее саму, так что кинжал мгновенно выпал из ослабевшей кисти, руку и голову пронзила жуткая боль. А пес оказался у нее за спиной и более того цепко схватился за гриву шелковистых волос, успев ко всему прочему сорвать с нее монашеский целомудренный платок. Он без труда опустил ее на колени.
– Кто ты такой, черт тебя забери?! – закричала она, в бешенстве от собственной беспомощности. Много лет имея дело с подростками она уже и забыла, что взрослые мужчины могут быть несколько сильнее.
Он наклонил лицо к ее голове. К ее уху. Его рот был так близко, что по затылку, шее и спине побежали мурашки.
– Я твоя смерть, Кончита.
Женщина взвыла. Она завизжала со всем отчаянием, на которое была способна ее душа. Она поверила сразу. Каким-то внутренним чутьем поняла, что этот – не врет, что он не нанятый горожанами хулиган, чья задача ее припугнуть и на полпути не остановится. Она билась в стальной хватке, как птица в силке, пытаясь укусить, достать, поцарапать своего палача. Он держал ее крепко и просто ждал. Пока слабость и безразличие не накатили на нее, не залили ее тело свинцовой усталостью. Она тяжело осела на мраморный пол.
– Что ты хочешь от меня?
– Покаяния.
При этом слове она взвилась с новой силой.
– Покаяния!? Покаяния!!?? Ты пришел убивать, так убивай! Судить меня ты не смеешь! Никто кроме Бога не смеет судить меня! Ты подавишься моей жизнью, чертова нелюдь, но покаяния от меня ты не дождешься!
– Я как-то так и подумал, – спокойно согласился пес и словно бы не прилагая никаких дополнительных усилий пошел к столу, увлекая за собой визжащую женщину. Он грубо уложил ее на гладкую отполированную поверхность тяжелого стола и к ее несказанному ужасу навалился сверху, прижимая, лишая возможности двигаться. Она наконец-то поняла, что он собирался с ней сделать и бережно взращенный с самого детства страх сковал все ее естество ледяными кандалами.
– Я все скажу! Я все скажу! И предстану на народном суде! – запричитала она, и слезы полились из ее прекрасных глаз, обжигая кожу на щеках. – Я сделаю все, что захочешь, только НЕ ТРОГАЙ МЕНЯ!!
Одной рукой он прижимал ее к столу, парализуя движения, а второй развязывал или распарывал шнуровку на ее платье.
– Я рад, что ты согласна сотрудничать, но все же ты не очень поняла кто я, Кончита, – его губы были прямо рядом с ее ухом, но не касались кожи. Он нащупал колючую веревку на ее талии.
– Вот оно в чем дело, Кончита. Ты решила, что ты любишь боль? – и, извернув длинный костяной коготь острой стороной перерезал ее, словно она была сделана из сахара, а не из пеньки. – Никто на самом деле не любит боль, Кончита. И ты ее тоже не любишь. Я тебе это докажу.
Ее дыхание перехватило от ужаса, отвращения и ожидания. Теперь она лежала в раскрытом платье, оголенная, полностью доступная. Но пес не торопился насиловать свою жертву.
– У нас впереди вся ночь, Кончита. Я хочу услышать твою историю, – она вздрогнула и напряглась, когда почувствовала его руку на своем теле – он начал гладить ее. Еле прикасаясь, он проводил кончиками пальцев, спрятанными под длинными жесткими когтями, по ее спине.
– Пожалуйста… – слезы с новой силой полились из ее глаз. – Не надо.
– Я ничего не делаю тебе, Кончита. Просто глажу. Так как же ты докатилась до такого? Порядочная девушка из скромной итальянской семьи…
Он говорил и говорил, тихо и вкрадчиво прямо над ее ухом. Он рассказывал в подробностях всю ее жизнь. И его голос, а может быть слова, которые он произносил, неожиданно начали действовать на женщину совершенно необыкновенным образом. Любое тело не может все время находиться в напряжении, особенно истерзанное нервным потрясением. Незаметно, постепенно, она начала расслабляться. Прикосновения стали ощущаться острее, и кожа начала отвечать на них мурашками. Почувствовав это, пес расширил сферу своих маневров, начав прикасаться к бокам и груди. Затем и к бедрам. Он не теребил, не царапал, не хватал ее – а просто нежно поглаживал. И все говорил, говорил.
– Прекрати… – шептала она, но собственное тело будто предало ее и было уже неподвластным ей. Оно больше отвечало не на ее мысли и приказы, а его гипнотические движения.
Вот его рука скользнула вниз по краю живота, и женщина снова встрепенулась, дернулась, сжалась. Она приготовилась к грубому внедрению жестких колющих пальцев в ее святая святых, куда уже много лет не допускалось ничто и никто. Страх и слезы снова охватили ее. Она дрожала.
«Все немножко сложнее, чем я думал. Ну ничего».
Он плотнее прижался к ее спине теплым крепким торсом и осторожно прикоснулся губами к нужным, уже вычисленным во время поглаживания точкам на спине и шее. Он почувствовал, как волна энергии, зародившись в глубине его живота, прокатывается по его телу, поднимая волоски на шкуре и захлестывает женщину, заставляя ее потерять контроль над собой. Он умел заражать не только страхом, но и возбуждением. Умел растопить, расслабить, захлестнуть страстью. В этом и был его маленький секрет, обнаруженный уже давно, еще во времена обучения. Он не знал, как это делает, и не смог бы объяснить – просто умел.
– Я по-прежнему ничего тебе не делаю, Кончита.
У нее неожиданно закружилась голова. Все тело обдало жаром, ноги подкосились. Действительно, вопреки ожиданию его рука снова только гладила ее. Нежно прикасаясь к лобку и тонкой коже в углублениях между ногами, не пыталась проникнуть внутрь.
– Ты не девственница, Кончита. Нет, ты даже была замужем, – продолжал нашептывать он. – Как порядочная девушка, ты вышла замуж за того, кого тебе указала семья. Он был груб с тобой, Кончита? Ты поэтому испугалась сейчас, он брал тебя сразу, с болью, без подготовки?
Она неожиданно для себя закивала в ответ. Его слова били в самую цель, именно так – с болью, без подготовки.
– Бедная девочка… – его рука мягко массировала ее половые губы. – Ты ведь заставила его сожалеть об этом?
– Да, – ей действительно захотелось ответить, захотелось рассказывать. Она открыла глаза и сквозь туман головокружения в них мелькнули черные бесы. – Я заставила эту свинью пожалеть о каждой секунде моих мук. Заставила сожалеть о его гордыне.
Расслабление неотступно завоевывало все новые области ее тела, а от клитора вверх и вниз разливалось ласковое удовольствие, которому не хотелось сопротивляться.
– Он был обуян гордыней, Кончита, – он не спрашивал, а утверждал.
– Да! Вы все, мужчины, так гордитесь, что рождены с пенисом! Поклоняетесь ему! Бросаете в жерло его похотливого удовлетворения своих жен и дочерей!
– Все мужчины…. – она не заметила, в какой момент его пальцы стали проглаживать внутреннюю сторону ее половых складочек. Ей было горячо.
– Все мужчины! С самого детства! Мальчишки! Как только взросление касается их молодых душ, они превращаются в похотливых членистоногих! Они распускают руки! Они начинают смотреть на девочек уже не как на людей, а оценивать их тела, примерять на свои грязные фантазии!…
Тут она почувствовал, что в лоно ей ткнулась горячая упругая округлость кончика его члена.
– Нет, НЕТ! Не смей! Ты животное! – она попыталась увернуться, хотя преодолевать горячее томление собственного тела оказалось тяжело, и попытка была довольно слабой. Пес по-прежнему крепко держал ее ноги плотно прижатыми к ящичкам стола.
– Не двигайся, Кончита. Я ничего тебе не делаю, я не двигаюсь, просто стою. Я не хочу случайно сделать тебе больно, так что не двигайся, – действительно он просто уперся в нее, словно прижал упругую дверь к ее входу. И продолжал ласково поглаживать. – Рассказывай дальше, Кончита. Расскажи про мальчишек. Кто из них был самым мерзким?
Ее зубы сжались.
– Кристофер. Кристофер Муан был самым мерзким дьяволом из всех. Шестнадцатилетний подонок, он постоянно ухмылялся. Все время подшучивал над сестрами учителями, над невинными девами, демонстрировал свою зрелость!
– Ты наказала его, Кончита.
– Да. О, да, я наказала этого гордеца! Я заставила эту свинью любить таких же свиней, как он сам!
– Ты скормила его свиньям, Кончита?
На секунду она запнулась. Он слегка отстранился от нее, и она с удивлением обнаружила, что под плотной дверью его члена в ней скопилась целая волна жаркой густой влаги. Когда он прижался снова, она задохнулась, потому что теперь практически вся головка скользнула внутрь. Женщину обдало волной жара. Он не двигался, не давил, ее мягкая плоть просто сама расступилась и впустила его в себя. Она охнула и опала на стол.
– Ты скормила его свиньям? – повторил он свой вопрос, не изменившись в тоне.
Она замотала головой, растрепывая волосы.
– Нет. Я… я закопала его на скотном дворе. Он заслуживал это. Он визжал, как свинья.
– Понятно, – он не двигался, но продолжал поглаживать пальцами ее клитор. – Он получил по заслугам, этот дрянной мальчишка. А когда же ты поняла, что тебя возбуждает чужая боль, Кончита?
Она хорошо помнила этот момент.
– Когда я увидела, как кричит тонущий мальчик. Я связала блудливые руки этого сорванца за спиной и держала его в яме, залитой водой. Я… я держала его обожаемый пенис на рыболовных крючках, пока он цеплялся за жизнь.
– Это был второй мальчик?
Женщина кивнула.
– Это был Женевье Дут.
– Очень хорошо, Кончита. Ты хорошая девочка, – с этими словами он слегка надавил и без труда проник глубже в нее. Женщина застонала. Ей не было больно. Больше того, она наконец-то ощутила то вожделенное тепло внутри живота, которое ей приходилось добывать мелкими крупицами ценою чужих страданий. Она ощущала, как его член внутри ее пульсирует, испещренный толстыми кровеносными сосудами, но не внедряется, не пробивается дальше, не принуждает ее принять себя. Она задыхалась от ощущений, которыми наполнилось ее тело. – Теперь я хочу, чтобы ты взяла перо и записала все, что ты делала.
– Я не могу… – простонала она.
– Постарайся. Бери перо и пиши, – он пододвинул к ней те самые фотографии, что лежали на столе и перевернул их обратной стороной. И, прикоснувшись обжигающими губами к ее щеке, снова запустил руку в жаркую щель между ее ног, вызвав судорогу по всему ее телу. – Пиши коротко и точно. Про всех. Тогда я продлю твое удовольствие.
Она писала долго. С трудом, словно сквозь сон, выписывая крупные красивые буквы признаний ярко–алыми чернилами. Пес все это время умело поддерживал в ней огонь, медленно продвигаясь все глубже, заполняя собой все ее пространство. Он чувствовал, как мышцы ее влагалища сокращаются вокруг его члена, сжимают его изнутри и удовлетворенно отметил, что женщина уже начинает незаметно для самой себя двигаться, вторя своим внутренним импульсам.
– Все! – зло и гордо выплюнула она слова, бросила ручку на пол и смахнула туда же исписанные фотографии, которые разлетелись, словно пачка жутких открыток. – Вот твое покаяние!
Пес улыбнулся и пробежался рукой по краешку ее груди.
– Нет, это еще не оно. Но ты молодец, Кончита. Ты все сделала правильно.
Теперь он, наконец, вошел в нее до конца. Скользнул мягко, настойчиво. Стон вырвался из ее груди. Ей по-прежнему не было больно. Он двигался, очень коротко, неторопливо, выверено и аккуратно, быстро доводя ее до экстаза. Чудовищное возбуждение накатило волнами, захлестнуло, накрыло ее с головой, и впервые в жизни ей не было больно, а было просто хорошо. Она стонала, ее тело раскраснелось, расплылось по столу, превратилось в податливую глину. Она не контролировала собственные движения, Фаусту пришлось сконцентрироваться и терпеть, потому что волны этого изголодавшегося по ласке тела набирали обороты. Она сжимала его, скользила, вбирала, обдавая все новыми всплесками жара и солоноватой нежной влаги. Она полностью отдалась своим импульсам, и, конечно, эта игра с собственной природой довольно скоро довела ее до своего естественного финала. Буря ощущений захлестнула ее неожиданно и сильно, так что она закричала, а ему пришлось снова с силой прижать ее ко столу, потому что тело женщины выгнулось в сумасшедшей судороге. С трудом переждав это невероятное волнение, от которого у него самого закружилась голова, Фауст почувствовал, как ее бедра рефлекторно и конвульсивно сжимаются, и слегка вздрогнув от томной сладкой боли в паху, отпустил сдерживаемое семя и наполнил чашу ее вожделения. Тихонько постанывая, настоятельница обмякла под ним и, вышибленная из мира непривычными чувствами, отключилась. Пес усмехнулся и вышел из ее тела.
Он прошелся по кабинету, восстанавливая дыхание и наслаждаясь приятными откатами. В этот момент из-за туч выползла огромная полная луна и залила всю залу холодным серебристым светом. Он собрал раскиданные листки с признанием и просмотрел их. Всего жертв было семь. Она честно указала имена и обстоятельства смерти каждого мальчика, приписав в конце каждой отповеди «Он это заслужил». Из-за спины послышался всхлип. Он обернулся. Кончита пришла в себя и теперь развалилась на тяжелой дубовой плите, глубоко дыша и подставив лицо сиянию луны.
– Я прожила эту жизнь зря… – она провела кончиками пальцев по животу. – Все это время, столько сил, столько боли, а оказывается, можно было это получить и так…
– Мда. А вот это – то покаяние, которого я ждал, – удовлетворенно сказал пес. – Это называется оргазм, Кончита. Жаль, что ты поняла это только теперь, когда все кончено.
Она недоуменно воззрилась на пса.
– Я же сказала, что согласна на суд! И написала все, что ты простил!
– Да, но суда не потребуется. Эти признания не для меня нужны. И умрешь ты за другой грех. Ты ведь по-прежнему не догадываешься, кто я.
Он опустил руку в тень, и из нее с мягким шелестом материализовалась изогнутая коса. Пес изменился. Теперь назвать его стройным или красивым или вообще мужчиной было невозможно – это был зверь. Жуткий, беспощадный, с когтями и зубами. Страх, куда больший, чем все, что она испытывала прежде, мистический ужас перед ликом умирания охватили душу женщины.
– Скажи, настоятельница, ведь когда после очередного убийства ты начала молодеть, ты решила, что это Знак Божий? Одобрение, святость, снизошедшая к тебе свыше как награда за праведность твоей войны? – прорычал он и начал приближаться.
– Т-ты Судья… – прошептала она, беспомощно закрывая лицо руками.
Величественные залы главного кафедрального собора заполнились рыком, визгом и стонами уже совершенно иного характера.
Ночь накрыла дождливый город темным одеялом. Фауст закурил и подставил разгоряченное лицо дождю. Тело млело и наслаждалось. После хорошего секса и качественно проведенной казни даже ливень не смог бы его огорчить, а мелкий дождик даже радовал и обострял чувственность. Мелкие капли не могли смыть с колючей шерсти кровь, но смягчали и размазывали ее. Главный собор за его спиной тянулся к темному небу ярко подсвеченными шпилями готических башенок, словно руками, вымаливая прощения за свои не самые святые будни. Но теперь это было в прошлом. Пес удовлетворенно подумал, что это редкий случай, когда после его действий в местности действительно что-то может поменяться и притом к лучшему. Потом он достал из кармана письмо, которое пришло вместе с наводкой и перечитал его еще раз.
Дорогой Фауст!
Проезжая по административным делам через Стикс я справился на твой счет у кураторов и узнал, что ты тут поблизости, в серой зоне. Это письмо высылаю до востребования, на случай если немилосердная судьба занесет тебя в этот мрачный оплот средневековья. Я имею в виду Дродорф. Но раз ты это читаешь, ты уже и сам все понял про это место.
Так вот, дабы скрасить твое пребывание в сем скорбном городе, дарю тебе одно интересное сведение.
Примерно с год назад, когда судьба оказалась немилосердна ко мне, и я сам топтал лужи в этом гнезде порока, взор мой упал на настоятельницу местного кафедрального собора, мисс Кончиту Конивралле. Должен сказать, что эта набожная мадам уже тогда имела полную голову весьма специфических тараканов и наворотила дел с отягчающими обстоятельствами, которых хватило бы на две смертных казни по гражданским законам. Приведу пример – она является главой местной религиозной школы для подростков, и под ее мудрым руководством уже произошло более шестнадцати случаев членовредительства у детей, четверо без вести пропавших и три несчастных случая с летальным исходом. Анубисы шепнули мне по секрету, что эти несчастные случаи касались в основном многократных случайных напарываний половыми органами на длинные острые и режущие предметы и поедания стекла. Однако она имеет серьезное влияние на глав администрации города (боюсь даже предположить каким образом, но они упорно покрывают ее) и поэтому федерального одобрения или направления ее дело не получило. Мой же скромный опыт подсказывает, что рано или поздно она начнет из детей «сосать».
Так что, малыш, зайди в церковь, проведай монашку и будь хорошим мальчиком. И если я оказался прав в своих подозрениях – наслаждайся.
Поддерживая нашу с тобой игру, задание твое назначаю таким: ты должен добиться от нее покаяния.
Твой друг,
S.
Пес усмехнулся, представляя себе Снейка, с его надменной аристократической улыбочкой, быстро выводящего каллиграфические буквы старомодным пером. Затем, пользуясь окурком, тщательно сжег письмо. Вытянул руку, сосредоточившись на неестественной шероховатости на верхнем небе, и практически сразу почувствовал ткнувшуюся в ладонь бархатную морду лошади. Связь между ними была настолько крепкой, что ему не нужно было даже звать ее. Его персональный призрак прекрасно чувствовал малейшие колебания желаний своего хозяина. Леденящий душу вой и быстрый цокот копыт прокатились по каменным улицам старого города, пробуждая каждого, кто знал мадам Кончиту, госпожу настоятельницу головного собора Дродорфа. Поселяя страх, отрезвляя, встряхивая и напоминая, что час покаяния рано или поздно наступает для всех.
