Михаил Пырков
Стартап
Ивану Моисеевичу посвящаю.
Он так ждал эту книгу…
1.
Неприятный зуммер телефона внутренней АТС застал капитана Зиновьева врасплох: по личному смартфону он (в переписке на популярном сайте знакомств), с почти охотничьим азартом, договаривался о встрече с очередной понаехавшей дурочкой.
Красный огонёк напротив второй сверху кнопки селекторного аппарата требовал ответить непосредственному начальнику, полковнику Некрасову. Вот, если б горела самая верхняя лампочка – не жди ничего хорошего: генерал *** вызывал к себе лично только для экзекуций. Его замы, сплошь генерал-майоры да генерал-лейтенанты, по внутреннему распорядку, напрямую к чужому подчиненному могли обращаться только в критических случаях – таких на памяти капитана ещё не бывало.
По тому же распорядку все телефонные разговоры внутри конторы должны были проходить только по «конторской» АТС: параноидальное начальство (в чём-то правое, конечно) в своё время пыталось запретить пронос любых сотовых во все здания Конторы по всей стране. Еле переубедили – а вдруг «гражданский сотрудник» затребует немедленной встречи, ибо вот прямо сейчас можно уругвайского посла вербануть?
Однако медлить не стоило. Капитан с сожалением прервал переписку, убрал смартфон в ящик стола и поднял трубку селектора.
– Капитан Зиновьев!
– Женя, зайди ко мне, если не сильно занят.
– Сейчас, Юрий Николаевич!
Зиновьев прекрасно изучил интонации своего начальника: если тот говорил просто «Зайди!», надо было нестись сломя голову; когда звучало «Нужен доклад по теме «***», то было полчаса на подготовку; фраза «Капитан Зиновьев! Зайдите!» требовала скорейшей, но без фанатизма, явки в форме и при регалиях – начальник пускал пыль в глаза очередному окучиваемому бизнесмену. Ну, а уж если звонила секретарша – натягивай камуфляж, маску-каску, хватай АК (макет, конечно, кто ж даст с боевым оружием по конторе разгуливать?) и всем отделом бегом в кабинет полковника: наехали на какого-то бедолагу, спасать от подлого рэкета нужно.
Вспомнив последнее такое шоу, улыбку было не удержать: над рожей банкирчика, сначала испуганной, а потом, по-детски, восторженно сияющей при виде семи автоматчиков в касках ржали на каждой пьянке. Банкирчик тот оказался замазанным: некто технично заснял его с мальчиками и требовал внушительную сумму за видеозапись.
(Обычно, избавление от наезда не обставлялось драматическими эпизодами из кино: пыточные, горячие утюги, вывоз в лес с последующей копкой могилы себе, прочие устрашения – все эти примочки остались в прошлом. Шантажистов оперативно вычисляли (ну не Джеймс Бонды они!); предъявив удостоверение, аккуратно сажали в микроавтобус с затонированными и зашторенными окнами; автомобиль трогался и некоторое время катил по городу в полной тишине.
В 99 процентах случаев «пациент» был уже с мокрыми/грязными штанами, сидел тихо и смотрел на сотрудников, как кролик на удава. Выдержав почти театральную паузу, начинали разговор, обращаясь к пассажиру по имени-отчеству. Доставалась папочка с «делом», назывались причина, обстоятельства и мрачные последствия данной встречи.
Тут в беседу вступал старший группы и предлагал сделку: рэкетир выдаёт весь компромат с «исходниками», даёт письменную гарантию на прекращение всяких поползновений в сторону подзащитного, за что под роспись получает 10 процентов от вымогаемой суммы. В противном случае – камера, утюг, могила etc.
Соглашались все.
Конечно, людям веры нет – в это время вторая группа оперативников делала выемку всего, что касалось данной операции. Взламывать умеют не только двери.
«Защищаемому» объявляли, что скостили сумму вполовину, и выдавались устные гарантии в полной безопасности.
Платили все.
В результате в архиве появлялось два новых дела, а «на крючке у Мюллера» – два новых внештатных сотрудника. И никакой стрельбы, никаких драк, погонь и крови. Маржу (на последующей пьянке) делил старший по операции, не забывая, впрочем, о начальстве и «общаке».)
Сейчас же интонация шефа озадачила. Поразмыслив пару секунд, капитан собрал все свежие сводки, сложил их в папку, добавил в неё несколько чистых листов, поправил галстук, запер кабинет и пошёл по вызову.
В приёмной начальника управления «**» секретарша, с головой залезшая в монитор, мельком взглянула на посетителя, мотнула головой в сторону двери кабинета и обратно погрузилась в экран. Зиновьев условным стуком (два резких, но не громких, и, через секунду, третий; у каждого сотрудника был свой шифр стуков, так шефу удобнее) обозначил своё прибытие, дождался приглашения и открыл дверь.
Несмотря на открытое окно, в кабинете было накурено так, что хоть топор вешай. Дымить на рабочем месте неофициально разрешалось только сотрудникам от начальника управления и выше, и ещё в одной-единственной из десятка допросных, специализирующейся на некурящих пациентах. Сейчас же был явный перебор, а полковник, к тому же, раскуривал очередную сигарету.
Капитан, сколько помнил себя, столько помнил и полковника – тот был не частым, но самым почётным гостем в их доме. Родители, никому не позволявшие курить в квартире, в любой мороз безжалостно выгонявшие «куряк» на балкон, в гостиной всегда держали наготове чистую пепельницу: «а вдруг дядя Юра приедет?»
В этом не было лизоблюдства или подхалимажа: отец Зиновьева был знаком с Некрасовым ещё со школьных времён – сдружились на Всесоюзных математических олимпиадах, а на юниорских шахматных турнирах несколько раз сражались в финалах, с переменным успехом. Обоим прочили большое будущее в науке, но жизнь распорядилась по-своему.
Зиновьев-старший рано женился, пошли дети, потом слом времён… Не до науки стало и стране, и гражданам – дети кушать хотят постоянно. Молодая семья с грехом пополам получила институтские дипломы, безуспешно побарахталась в бизнесе, пока не прибилась на непыльную работу в госструктурах.
У Некрасова же профессия была на роду написана: коренной москвич; отец-комитетчик вышел в отставку генерал-майором; дед и вовсе – заслуженный работник НКВД, чудом проскочивший все чистки 30-х годов. Робкие попытки поговорить с родителями о карьере в науке были самокритично пресечены отцом: «Не родит свинья бобра!». Ведомственный институт открыл свои двери настежь.
И вот сейчас возможный (в другой жизни) доктор наук, а то и член-корр., этой самой наукой и занимался, только в другом русле. Впрямь, если не хотят делиться технологиями, даже за деньги – приходится их воровать.
Полковник кивнул головой на стул, жесты головой здесь в ходу и в почёте. Капитан сел на полумягкий стул, не откидываясь на спинку – ситуация не располагала к расслаблению – и внимательно смотрел на начальника. Тот молчал. В другой ситуации можно было полушутливо спросить: «Вызывали?», и обыграть ситуацию, однако, не сейчас.
Наконец, Некрасов задушил сигарету в переполненной пепельнице и сказал:
– Скажи мне, Женя, что ты знаешь об «эффекте Паиса»?
В папке, принесённой капитаном, ничего даже близко похожего не было. «Во влип!» – пронеслось в голове. Врать или придумывать было бессмысленно.
– … ничего.
– Плохо.
Так сильно Женечка не потел с момента, когда мама увидела выпавшую из кармана упаковку презервативов. Тогда ситуацию спас и разрядил папа, шутливо объяснивший жене, что той рано становиться бабушкой, и сын об этом заботится. А сейчас! Кто спасёт? Спасайся сам – молчи и внимай.
Дверь кабинета бесшумно открылась, секретарша внесла тощую папку, положила её на стол начальника, произнесла: «По теме», и быстро вышла.
Полковник открыл папку, в которой оказалось всего два листа, быстро просмотрел их и толкнул бумаги в сторону подчинённого.
– Вот! Галочка и то больше знает! А ты, ведущий специалист управления, с видами на должность заместителя начальника… Как мог такое пропустить?
Буквы прыгали перед глазами; из прочитанного Зиновьев понял только то, что американцы закрыли программу по исследованию какой-то физической ерунды, закрыли, впрочем, из-за бесперспективности. Можно было парировать, мол, «если у них ничего не вышло, почему у нас получится?», но начальник, во-первых, мог разозлиться, а во-вторых, ситуация вынуждала хвататься за каждую соломинку.
Дело в том, что полковник Некрасов был начальником управления с приставкой «ВрИО», то есть, «временно исполняющий обязанности», что отнюдь не гарантировало его полное утверждение на генерал-лейтенантской должности. Да, и желающих на это место было предостаточно. Ещё одна осечка, и полковник уйдёт в запас, а капитан поедет продолжать службу в Магадан, ловить воров-золотодобытчиков. Перспектива не сильно радужная.
Последняя операция прошла не совсем удачно, поставленную задачу выполнили, но не так, как надо: «Джавелин» на Украине спёрли, успешно вывезли, доставили в Москву, оповестили об успехе начальство и военных, с почестями и кортежем повезли на полигон в Алабино…
Военные сухо поблагодарили и завели в закрытый павильон, где один «Джавелин» стоял на стенде, готовый к пуску, а второй, разобранный до винтика, лежал на огромном столе. Опоздали.
Для того, чтобы всем удержаться на своих местах, нужно было придумать нечто выдающееся.
– Бери бумаги, бросай своих девок, вообще, всё бросай! Связывайся с Академией Наук, даю тебе в прямое подчинение двух сотрудников, и три дня на-всё-про-всё. Все имеющиеся материалы получишь к вечеру. О последствиях говорить не буду. Понял?
– Так точно, товарищ полковник!
– Приступай.
2.
Питер Горелик раскачивался в кресле офиса на восьмом этаже режимного здания на ***-роад, обхватив руками курчавую голову. Напротив него сидел бизнес-партнёр Сэм Лазар и с глубоким удивлением наблюдал, как быстро заканчивается бутылка добротного бурбона.
– Питер! Я не знал, что ты выпиваешь.
– Сегодня я определённо напьюсь. Сэм! Три года псу под хвост, три года!
– Что случилось?
– Вот, на, смотри! Читай!
Горелик бросил в сторону собеседника бумагу.
Лазар достал очки в золотой оправе, надел их и стал вчитываться в текст. Осознав, что написанное не светит ничем хорошим, он побледнел и произнёс:
– Ты думаешь…
– Да, Сэмми! Это конец!
Внезапно Горелик перешёл на русский.
– Эти суки закрывают проект! Это не просто конец, это п*здец!
Лазар ответил:
– Питер, пожалуйста, говори по-английски! Иврит ты плохо знаешь, а я плохо знаю русский. Сойдёмся на английском, о’кей?
Это было сказано по-русски, очень мягко, как бы – утешающе, но с таким диким английским акцентом, по которому последний бомж распознает иностранца.
Горелик никак не отреагировал на просьбу, тем не менее, перешёл на предложенный язык.
– Они закрывают проект. Якобы, он – бесперспективен. Они водили меня за нос три года. Не только меня, но и тебя – тоже! Мы с тобой давно дружим, я тебя втянул в это, как я буду отвечать перед тобой?
Лазар прекрасно помнил, как несколько лет назад Горелик прибежал к нему с горящими глазами и новым стартапом. Лазерный луч невиданной мощности и феноменальной давности для трансляции рекламы на поверхности Луны, построенный на эффекте Паиса – звучало (как минимум) крайне перспективно. И тут же родился каламбур – «Lazar with laser!», шутка для посвящённых.
Сэм знал, что отец Горелика занимался эффектом Паиса ещё в восьмидесятые годы в СССР, в закрытом НИИ. Это направление Академия Наук прикрыла под предлогом недостаточной материальной базы и длительностью разработки промышленного образца. Горелику-старшему пришлось заниматься математическим моделированием всякой ерунды.
Когда границы приоткрылись, глава семьи склонил родных к эмиграции, мотивируя предстоящими в стране большими переменами, и не факт, что в лучшую сторону. Конечной точкой были Штаты, но кто ж об этом объявит в открытую? Ну, Хайфа – так Хайфа, лишь бы не кибуц.
В Союзе продали всё, что можно продать; недвижимость передали на хранение родственникам и друзьям – рынок жилья был под запретом. Архив пришлось оставить на даче у двоюродного дяди: перед выездом репатрианты были вызваны на беседу в известные органы, где им чётко объяснили, что ни одна бумажка вывозу не подлежит.
Да и пёс с ним, с архивом! Голова-то на что? Тем более, голова Горелика.
Потащили с собой и Горелика-деда, вдовца, ветерана войны. Тот отбивался, насилу уговорили. Оказалось – не зря: деду тут же была выписана мощная пенсия, в Израиле ветеранов чтут и уважают. На эту пенсию вся семья жила пару лет, потом засобиралась в США. Тут уж дед отыгрался на славу: «В Штаты? Без меня. Я здесь – еврей, а кем я буду там – неизвестно!»
Так и жили: Горелик-дед ходил на ветеранские сходки и парады, пел в хоре пенсионеров, в общем, оттягивался; Горелик-отец перебивался случайными заработками и пытался устроиться по специальности; Горелик-внук учился в *** университете, благо, английский в совершенстве. Всем троим иврит не давался никак, от слова «совсем».
Ничто не вечно под Луной: певец-ветеран упал с приступом прямо на очередной сходке, до госпиталя не довезли. Погоревали, похоронили, ещё погоревали, и через год оказались в Нью-Йорке.
Горелик-отец устроился в русскоязычную газету с Брайтон-бич, и обитал в крохотной съёмной квартирке. Пётр, превратившийся в Питера, продолжил обучение в *** университете (с рекомендациями профессора Каца можно поступить куда угодно, кроме ПТУ) и жил в кампусе, периодически навещая родителя.
Советский Союз давно помер, в России – бардак, самое время вывезти архив. И, о совпадение! Дача дяди сгорела буквально накануне звонка с просьбой. Так бывает…
Горелик-старший вздохнул и сел за восстановление архива по памяти. Питер тем временем благополучно закончил университет, устроился в аналитическое подразделение очень крупной компании, и занимался так противным отцу математическим моделированием.
Тут отец смекнул, как можно подтянуть сына к «делу всей жизни», на то он и Горелик: «А слабо, сынку, просчитать этот эффект до конца? А потом придумать, как его применить?» Чадо загорелось в первый раз.
Решение пришло очень нескоро, но оно было настолько красивым, что хоть сейчас на «Нобелевку» замахивайся. Вот, с ним и прибежал Питер к Лазару.
Деловое чутьё Сэма сработало моментально: состряпали контракт и бизнес-план, быстренько оформили стартап, красиво выложили его на сайте, договорились о публикации в бумажной версии – сейчас попрёт!
Не тут-то было: информация с сайта пропала через час, а ещё через час в дверь офиса постучали, и люди в штатском крайне вежливо, но настойчиво пригласили «проехать». Так, морально сбитые с ног и недоумевающие Горелик с Лазаром оказались в здании на ***-роад, где уже пребывал растерянный Горелик-отец.
Там всем троим вежливо объяснили, что тема их стартапа – засекречена; что они продвинулись в этой теме дальше всех, и что им не мешало бы влиться в группу разработчиков. Кто из Гореликов возглавит группу – решать им. Из плюшек – госслужба, госконтракт, мощнейшая медицинская страховка, бесплатные жильё и авто, и прочее, что полагается.
Как тут не согласишься?
Горелик-папа возглавлять отказался, мотивируя отказ возрастом, болезнями и усталостью, но изъявил готовность во всём поучаствовать. Сын о таком карьерном взлёте даже во снах не мечтал. А Лазар пусть занимается экономической частью. Работа закипела.
И вот теперь Питер Горелик сидел напротив Лазара и пьянел на глазах.
– Сэм! Они вытерли об нас ноги! Они выжимали из нас все соки, чтобы мы просчитывали их проект! Как я не догадался?
– Подожди, Питер, на нас же потратили кучу денег?
– Они уже отмазались! Почитай новости! Они говорят, что затраты на проект составили 650 штук. На самом деле – 28 миллионов Сэмми, 28! И это только на нашу группу.
– Как они оправдываться будут?
– 650 штук – это из открытого финансирования, остальное – из закрытых статей Пентагона, чтобы ни один журналист не раскопал.
Горелик попытался встать, но не удержался: его повело в сторону, но вовремя вскочивший Лазар поймал его. Питер начал плакать.
– Сэм! Что я скажу отцу?
– Не знаю, Питер. Давай-ка я лучше отвезу тебя домой. Как говорят у русских: утро вечера умнее?
– Мудренее, Сэм, мудренее. Не знаешь ты русский.
Пока ехали в машине, Горелик безуспешно пытался дозвониться до отца, и, в итоге, заснул. Лазар довез Питера до дома, дотащил спящего друга до дивана в холле, аккуратно положил, снял с него ботинки и продолжил попытки дозвониться уже по стационарному телефону. Несколько раз послушав длинные гудки, Сэм положил трубку и, тихонько закрыв дверь, пошёл к машине.
То, что папа уже сутки как сидел с открытыми глазами, в неестественно откинувшейся позе, перед компьютером с новостью о прекращении проекта, они узнали на следующий день. Полиция вскрыла дверь по требованию сына. Обширнейший инфаркт, мгновенная смерть.
3.
Визит капитана Зиновьева в Академии Наук не просто ждали – седой доктор наук аж подпрыгивал от нетерпения перед турникетом.
– Профессор Жилин?
– Да, да, конечно! А Вы, эээ…
– Капитан Зиновьев. Здравствуйте.
– Ах, да, простите. Ну же, пойдёмте скорее!
Махнув рукой на медицинскую маску, которую хотел надеть визитёр, профессор за рукав поволок капитана через открывшийся турникет к лифту и, жестикулируя свободной рукой, горячо заговорил:
– Вы, знаете, коллега, я, после звонка Вашего начальника, ночь не спал! Эта тема для нас сейчас очень актуальна: ей в своё время плотно занимался Борис Ио…
– Профессор! Давайте поговорим в Вашем кабинете, а то, знаете ли…
Тут Женечка сделал рукой странный пасс, который, по его мнению, собеседник должен был понять как «все всё слышат». Собеседник понял. Вздрогнув, широко открытыми глазами посмотрел на капитана, и сказал:
– Простите, я всё время забываю о специфике Вашей службы. Нет-нет, не в кабинете, лучше – в лаборатории.
– Как угодно.
Лифт неспешно доехал до нужного этажа, профессор выскочил первым и, показывая на одну из дверей, пригласил посетителя войти.
Внутри лаборатория представляла из себя обширное помещение, разделённое на рабочие места-ячейки где невысокими перегородками, а где и стеклянными стенами от пола до потолка. Разномастные компьютеры были всюду, в глубине зала Зиновьев увидел допотопный ЕС-1036 со стриммерами. Присутствовал и большой холл с несколькими столами, расставленными так, чтобы за них можно было сесть со всех сторон, для дискуссий, то есть. Людей в помещении не было.
Поймав оценивающий взгляд Зиновьева, профессор сказал:
– Это – лаборатория теоретики.
– А сотрудники где?
– Я их выгнал в практическую, чтоб не мешали.
И махнул рукой в сторону подвала.
– Впрочем, это не важно. Вы знаете…
Беседу надо было брать под контроль.
– Профессор! Простите, что снова Вас перебиваю, но, во-первых, давайте присядем, а во-вторых, я – Ваш гость, не будем торопиться, я от Вас никуда не убегу.
– Ах, да, извините, я излишне взволнован.
Жилин усадил посетителя за стол, побежал к двери, крикнул в коридор: «Машенька! Свари нам кофе, пожалуйста!», и сел напротив.
– Ну-с, приступим.
Профессор выдохнул, взял себя в руки, и заговорил более спокойно.
– Так вот: интересующей нас и, как я понимаю, вас, темой в своё время плотно занимался Борис Иосифович Горелик. Он ведь был одним из моих оппонентов на защите кандидатской…
Капитан подумал: «Горелик? Уже интересно», открыл принесённую с собой увесистую папку, глянул на первый лист, удостоверился, что не ошибся, и продолжил внимательно слушать профессора. Тот опять потерял контроль над собой и начал говорить быстрее.
– Тему закрыл учёный совет Академии Наук, а Борис Иосифович поработал у нас ещё некоторое время и уехал в Израиль. Обиделся. После его увольнения мы обнаружили, что все его индивидуальные наработки куда-то делись. Нет, то, что делали в группе – всё на месте, а его персональные буквально испарились. Мы, конечно, сделали оргвыводы, и с тех пор храним и обрабатываем информацию несколько по-другому.
Зиновьев кивнул головой в сторону древнего компьютера:
– Для этого и держите вон тот антиквариат?
Профессор обернулся в сторону взмаха головы, усмехнулся и ответил:
– Не только. Для меня он – ностальгия, для молодых – наказание.
Тут в дверь постучали, и без приглашения вошла великовозрастная девушка с подносом и в белом халате. Впрочем, они все там были в белых халатах, кроме капитана.
– Это Машенька, наш МНС.
(Да,– подумал Женечка. – В каждом уважающем себя заведении есть такая Машенька-Катенька-Зиночка-Раечка. Но эту держат не для секса, им тут не до траха. А я б ей…)
Женщина внимательно посмотрела на капитана, как-будто прочитав его мысли, поставила на стол две кружки, сахарницу и вышла, виляя бёдрами. Зиновьев задумчиво следил за походкой: надо бы узнать номерок телефона…
Жилин перехватил взгляд посетителя и сказал:
– У Машеньки очень серьёзные проблемы в личной жизни – мужики бегут от неё, как тараканы от кипятка. Не советую.
– А Вам, профессор, палец в рот не клади. Всё видите!
Оба рассмеялись. Официоз был преодолён, можно было начинать работу.
– Я продолжу. Несколько лет назад мы решили снова поднять тему эффекта Паиса, но снова зашли в тупик. И тут выясняется, что этой темой уже три года занимаются в Америке!
Профессор достал из кармана пачку, вытащил оттуда сигарету и стал нервно мять её пальцами. Зиновьев удивлённо смотрел на собеседника – пепельниц он здесь не заметил, да и табаком не пахло.
– Кто-то из коллег раскопал сведения, что несколько лет назад заявляли о стартапе, основанном на данной теме, но стартап этот как сквозь землю провалился. Мы решили, что его взяли под крыло ваши заморские оппоненты. И тут снова появляется информация о нём!
Сигарета в пальцах Жилина сломалась, он с сожалением посмотрел на неё, и выбросил останки в корзину для бумаг.
– Вы попали в точку, профессор, их разработкой заинтересовался Пентагон. Наши оппоненты – из другого ведомства, но Пентагон нам, безусловно, тоже интересен. Впрочем, тему они всё-таки закрыли.
Учёный вскочил, забегал по залу и почти закричал:
– Да, закрыли! Но ведь чем-то они три года занимались?! Ведь есть какие-то результаты, хотя бы и отрицательные! Ведь что-то они сделали?
– Вы опять угадали. Они даже собрали экспериментальную установку.
Профессор остановился как вкопанный и широко открытыми глазами глядел на капитана.
– Откуда Вы знаете? Впрочем, я опять забыл, из какой Вы конторы.
– Да, наша контора должна всё знать, как тот киножурнал.
Жилин бухнулся на стул, снова ухватил собеседника за рукав и горячо заговорил:
– Голубчик! Не томите! Вы же не просто подразнить меня пришли? Что у Вас есть?
– У меня есть полное описание и даже чертежи этой установки.
– Показывайте! Показывайте! Показывайте!!!
Учёный буквально кипел и был готов оторвать деталь пиджака собеседника. Зиновьев аккуратно высвободился из хватки и заявил:
– Безусловно покажу, профессор, но, для начала, два вопроса.
– Конечно! Задавайте. Если Вы о гостайне, так мы все тут…
– Это мне известно. Первый вопрос: проектом руководил некто Питер Горелик…
– Петька?!
– …а в штате состоял его однофамилец по имени Борух. Кто они?
Жилин усмехнулся.
– Борис Иосифович поменял-таки имя. А Питер – это его сын, Петька, Пётр.
– Как-то странно: сын Бориса-Боруха – и Пётр.
– Дело в том, что его жена почему-то была уверена, что бытовой антисемитизм из анекдотов перейдёт в погромы, и заявила мужу: «Или у сына будет русское имя, или ты его никогда не увидишь!» У неё была очень тяжёлая беременность, врачи еле спасли мальчика, и детей у неё больше быть не могло. Впрочем, бьют по морде, а не по паспорту… Зачем Вам это?
– Для понимания ситуации. Это и был второй вопрос.
Зиновьев открыл папку, вынул из неё первый лист, свернув, положил его в карман и вручил остальное профессору. Тот с жадностью выхватил её, и начал буквально глотать глазами содержимое. Бегло перелистав листы, он, с горящими глазами, сказал:
– Я должен показать это коллегам. Вы позволите?
– Безусловно.
Жилин метнулся к дисковому телефонному аппарату, навертел номер и крикнул в трубку:
– Все наверх!
Через тридцать секунд в лабораторию гурьбой вломились восемь мужчин-белохалатников и загомонили:
– Мы в курилке были! Изнылись все от нетерпения! Ну, что там, профессор?!
– Вот, смотрите.
Коллеги кинулись к папке и практически вытолкнули Зиновьева из-за стола – они его просто не замечали. Капитан сел в стороне, однако, на расстоянии, доступном для записи звука: диктофон должен был делать свою работу, и делал её исправно.
Учёные вырывали друг у друга листы бумаги, жестикулировали, перебивали друг друга, спорили, соглашались, сыпали научными терминами. Слышались возгласы:
– Они пошли совсем другим путём!
– Это невероятно!
– Какое красивое решение!
– Не просто красивое – изящное!
Кричали и спорили все, кроме одного. Тот молча сидел с краю стола, подбирал брошенные другими листы, внимательно их читал и аккуратно складывал в стопочку. Периодически кто-то из спорящих стопочку эту ворошил, пытаясь найти нужный лист, но, после того, как бумага была в очередной раз брошена на стол, она снова возвращалась на своё место.
Импровизированный симпозиум продолжался два часа. Взъерошенный и потный от волнения профессор резюмировал:
– Горелики творчески переработали направление, от которого мы отказались в восьмидесятых. Считаю эффект Паиса доказанным. Мы можем приступить к практическим работам! Мы соберём и опробуем эту установку!
Все дружно закивали головами, как вдруг «молчун» твёрдым уверенным голосом сказал:
– Эта установка работать не будет.
Повисла гробовая тишина. Первым в себя пришёл Жилин:
– Объясните, коллега! Обоснуйте своё мнение.
Оппонент встал, положил руку на пачку бумаг и заговорил:
– Во-первых, здесь не хватает чертежей нескольких узлов и деталей – их грамотно изъяли. Во-вторых, для работы такой установки требуется колоссальная мощность. Где мы её возьмём? Запустим реактор в Дубне? А самое главное – никто, почему-то, не подумал о рефракции. Один луч должного эффекта не принесёт.
Все опять загалдели. Кто-то, пробиваясь сквозь общий гвалт, крикнул в сторону «молчуна»:
– Мы разложим луч по спектрам! И будет несколько потоков! Проблема решена!
Все снова замолчали и уставились на «отщепенца». Тот усмехнулся и продолжил тем же тоном:
– Допустим. Потребляемая мощность возрастёт кратно. Да ладно, мощность – даже со всеми чертежами собирать установку мы будем минимум года два, без них – все пять, а то и больше. Нас кто-то будет ждать?
В тишине и молчании профессор опустился на стул и на выдохе произнёс:
– Вы правы, коллега. Вот бы нам уже готовую установку…
Вслед за Жилиным выдохнули все коллеги, включая «молчуна». Зиновьев, напряжённо следя за битвой умов, достал мобильник, набрал номер и произнёс в трубку:
– Вариант «четыре».
Выслушав секундный ответ, завершил вызов, сияющим взглядом обвёл присутствующих и заявил:
– Мы доставим вам эту установку.