Мигель де Сервантес Сааведра
Дон Кихот Ламанчский. Том I. Перевод Алексея Козлова
Дон Кихот же, как было сказано ранее, разговаривая с хозяйкой кареты, обращался к ней:
– Добрая синиора, сударыня моя, теперь вы можете всецело располагать собой и делать то, что подобает вашей несравненной красоте, потому что гордость ваших похитителей повержена на земь моею сильной, карающей дланью! И чтобы вы не изводили себя, мучаясь в попытках узнать, как имя вашего освободителя, знайте, что меня зовут дон Кихот Ламанчский, я вольный бродячий рыцарь и искатель приключений, а в придачу к этому ещё и пленник непревзойденной и прекрасной доньи Дульчинеи Тобосской, и в воздаяние за то благо, которое вы получили от меня, я не хочу ничего другого, кроме того, чтобы вы вернулись в Тобосо и предстали перед сей высокородной синьорой, дабы поведать ей о том, что я сделал для свободы вашей милости.
Всё, что Дон Кихот говорил, от первого до последнего слова, слушал погонщик, который сопровождал эту карету, урождённый бискаец, который, видя, что это огородное чудище не хочет пропускать карету, а напротив, хочет развернуть её в Тобоссо, на кривых ногах подбежал к Дон Кихоту, и, схватив его за копье, стал орать ему на плохом кастильском языке и ещё худшем Бискайском наречии, что так или иначе он чем-то недоволен:
– А ну пшла так вон! Ты плоха кончита! Клянус Госпади, что я дам твою так, что если ты не оставыл карэт, то убьём тэбя так, как ты там нибл!
Как ни странно, Дон Кихот его прекрасно понял, и с великим сочувствием и симпатией сразу ответил ему:
– Если бы ты не был таким жалким и омерзительным отребьем, каким являешься, а благородным рыцарем и джентльменом, я бы уже давно наказал тебя за твою возмутительную дерзость, покарал бы твою наглость и безрассудство, способное удерживать это чарующее существо, превратил бы тебя в фарш и даже на свои деньги купил бы тебе подобающий и уютный гроб, в котором теперь тебе теперь всё же придётся лежать поневоле!
На что бискайо взорвался следующей темпераментной тирадой:
– Это я нэ джэнтльмен? Клянусь Бога, ты лжот, как хрестианэн! А ну брысь свой мыталку и бэри остряк, водунас, будэм пасматрэть, кто будыт носит кишка! Быскайэц по суше, быскайэц по морю, быскаэц по дьяволу – виздэ ыдальго! И ты лжёт, что думала, что я позволю тэбе ещё хоть что-ныбуть сказаль!
– Ты ещё не видел, что рёк Аграхар! – гневливо ответил ему дон Кихот, – Я тебе сейчас покажу!
И бросив копье на землю, он вытащил свой меч и, схватив крепкими руками свою роделлу, бросился с визгом на бискайца, нешуточно вознамерившись сразу же отнять у него жизнь. Бискайцу, увидевшему, что, кажется, приходит его конец, и не надеясь на полудохлого мула, который был под ним, и который, будучи наёмным злодеем, не мог быть ни в коем разе его надёжной опорой, не мог придумать ничего лучшего, кроме как вытащить из-за пояса свой кривой меч, и надо сказать, что ему повезло, потому что он стоял рядом с каретой, и был весьма сообразителен, по каковой причине он тут же вытянул из кареты украшенную вензелями подушку, которая служила ему теперь щитом, а затем они как по команде ринулись друг на друга, поднимая клубы пыли, как два смертных врага. Окружающие хотели было их разнять и утихомирить, но не смогли, потому что бискаец в своих проклятиях бился и орал, что, если ему не дадут покончить с этим чучелом, с этой обезьяной в шлеме, с этим пугалом, он убьёт свою хозяйку и всех, кто встанет ему поперёк дороги, даже если это будет сам Господь Бог. И надо сказать, что и дон Кихот ничуть не отставал от него в проклятиях и воинственных кликах. Хозяйка кареты, вконец обалдевшая и донельзя запуганная всем тем, что ей выпало лицезреть, приказала кучеру поскорее гнать карету куда глаза глядят, и потом издалека принялась наблюдать из-за занавески за жестокой сечью, в ходе коей визжащий, как свинья бискаец так дал орущему в голос Дон Кихоту сплеча мечом, что не защити того его верный щит, он неминуемо раскроил бы его к чертям собачьим напополам.
Дон Кихот, который на своей шкуре ощутил свирепую тяжесть этого коварного выпада, дал себе волю и во всю мощь своих лёгких заорал:
– О, повелительница души моей, Дульцинея, цветок моего сердца, спаси и помоги своему верному рыцарю, который исполняя долг за вашу великую доброту, подвергается теперь серьёзнейшей опасности в этом суровом поединке!
Сказать это и покрепче сжать меч, дабы хорошо прикрыть себя ронделлой и нанести удар в это визжащее недоразумение – всё это было делом одной секунды. И бискаец тут же правильно оценил крайнюю решимость, ярость и гнев, какие испытывал теперь Дон Кихот, в желании своём как можно достойнее ответить на коварный выпад бискайца, и оценив его мужество, он решил защищаться и что было сил прижал свою подушку к груди и так и остался торчать на месте, не имея возможности повернуть своего тупого мула в ту или иную сторону, а осёл то ли из-за крайнего утомления, то ли из-за потрясения и диких криков, никогда не имея дела с такими коловращениями, не мог от испуга сделать и шага.
Одним словом, как уже говорилось, дон Кихот, подняв меч высоко над головой, стал наступать на горячего бискайца, с решимостью раскроить его пополам, и визжащий бискаец, ожидая свой скорый конец, тоже поднял меч и ещё сильнее прижал к груди своей подушку, и все окружающие в ужасе отпрянули от них, думая о том, к чему могут привести чудовищные удары, которые они готовы нанести друг другу, в то время как хозяйка кареты и другие её служанки возносили тысячи проклятий и воззваний всем святым, каких знали и обещали вспоможествование всем, какие есть, монастырям Испании, только чтобы Бог избавил их драгоценного слугу и их самих от той великой опасности, которая на них готова была обрушиться каждую последующую секунду.
Но тут, к величайшему нашему сожалению и к прискорбию читателей и зрителей, мы вынуждены прервать своё воистину стереоскопическое описание и сослаться на свидетельства первого летописца подвигов дон Кихота, который упирал на то, что не смог в силу занятости присутствовать на окончании столь примечательной битвы, а потому в принципе не может ничего о ней сказать, страшно извиняясь за то, что принудил историю промолчать и вынужден был поставить точку в середине фразы.
Правда, второй автор пьесы не хотел верить в то, что столь любопытная история могла быть предана забвению, и историографы Ла Манчи могли быть настолько равнодушны к чудесам Ла Манчи, что в их архивах или на столах не нашлось каких-то бумаг, в которых бы появлялся знаменитый джентльмен или таких, которые относились бы к его персоне, что, вдохновлённый такими надеждами, и предавшись всецело своему воображению, он не отчаивался найти конец этой мировой истории, которая, будучи несомненно благословлённой небом, в конце концов открылась ему так, как будет рассказано во второй части этой неслыханной и прекрасной истории.
Глава IX
Часть вторая Великого Поединка Хитроумного Идальго Дон Кихота Ламанчского, Где завершается и имеет свой конец Великая битва, которую вели гордый Бискайо и храбрый Идальго
В первой части этой потрясающей истории мы оставили храброго бискайца и знаменитого Дон Кихота с оголёнными и высоко подъятыми мечами, готовыми обрушить на друг друга столь яростные удары, что случись это въяве, они по крайней мере разрубили бы друг друга на две равные половины, как в иных случаях разрубают на две равные части спелый гранат, а порой – колбасу, а расстались мы тогда только потому, что автор этого несравненного, неимоверно вкусного повествования остановился на этом месте, даже не указав, где и когда можно будет узнать, чем всё это закончилось. Это вызвало у меня большую грусть, потому что на мой вкус, прочитанные мной страницы доставили мне такое несравненное удовольствие, что я стал испытывать отвращение от мысли о тяжком и долгом пути, который предлагался, чтобы найти, насколько мне кажется, потрясающий и парадоксальный конец, какого не хватало этой вкусной сказке. Это казалось невозможным и глубоко аморальным, что такому доброму джентльмену не хватило и не досталось мудрецов, которые осмелились бы взять на себя ответственность за то, чтобы вырвать из молчаливых пучин мировой истории такие несравненные и невиданные подвиги, что не хватило на одного из бродячих рыцарей, из тех, о которых потом говорят народы, воспевающие потом их приключения, своих летописцев, ибо у каждого из них всё равно оказывался один или два мудреца, которые не только описывали эти святые деяния, но и обрисовывали их малейшие мысли и всякие мелочи, как бы скры они ни были, и не должно быть такого несчастного, такого доброго рыцаря, коему не досталось бы той славы, что осталась от Платира и других подобных ему. Итак, я не мог смириться с тем, что такая лихая история может быть испорчена или уничтожена, повинукясь злобности времени, пожирателя и истребителя всех вещей, которые потом либо скрыты, либо погребены навсегда.
С другой стороны, мне казалось, что, поскольку среди его книжных розвальней были такие же современные, как «Разочарование Ревности» и «Энарейских Нимф и Пастушек», его история также может быть вполне современной, и что, поскольку она не была написана, она поневоле останется в памяти жителей его деревни и всех живущих в округе Ла Манчи. Моё воображение привело меня в великое замешательство и желание узнать реальную и истинную картину жизни этого человека и узнать всё о чудесах нашего знаменитого испанца Дон Кихота Ламанчского, светоча и зерцало бродячего рыцарства, первейшего из всех, кто в нашем возрасте и в эти ужасные времена стал трудиться и упражняться в обладании оружием, помогать ущербным вдовам, защищать невинных девиц и служанок, тех, кто всюду бродили по горам и долам на своих иноходцах, вооружившись плёткой, чтобы защититься от каких-нибудь ублюдков, и надо сказать, что в прошлые времена были девы, которые и в восьмидесят лет, и не переспав ниодного дня под кровлей, и если их не изнасиловал какой-нибудь лихоимец, или злобный великан, так и уходили в могилу такими же невинными, как их матери. Итак, я утверждаю, что за эти и многие другие подвиги достоин наш лихой дон Кихот непрерывных и публичных похвал. И даже мне не следует отказывать в уважении за работу и усердия, которые я вложил в поиски завершения этой приятной истории, хотя я хорошо знаю, что если небо и судьба не помогут мне, мир останется без развлечений и понимания, как здорово почти два часа провести за чтением такой изумителььной истории. И вот при каких обстоятельствах был обнаружен этот конец!
Когда я был однажды в Алькане, что в Толедо, мимо шёл мальчик, торговец канцелярскими принадлежностями и всяким старьём, в том числе древними бумагами, до которых так охочи жаждущие коллекционеры, и так как я люблю читать всё, даже скомканные бумажки, которые нахожу на улицах, я, руководствуясь моей естесственной склонностью, взял у мальчика одну из этих тетрадей, которые мальчик на моих глазах продавал торговцу шёлком, и оказавшуюся написанной, как я догадался, одними сплошными арабскими буквами. Догадаться-то я догадался, что они арабские, но прочитать их так и не смог. А так как я не мог их прочесть, я всё ходил и высматривал, не покажется ли на горизонте какой-нибудь мориск или алхамик, способный прочесть их, и надо сказать, что найти такого переводчика было не так уж трудно, ибо, даже если бы я искал у него переводчика с другого, более древнего языка, я мгновенно нашел бы его. В общем, мне повезло, что один мориск, которому я изложил моё желание, взял мою книгу в руки, открыл ее, и, прочитав совсем чуть-чуть, стал смеяться во весь голос. Я спросил его, над чем он смеялся, и он ответил, что о том, чтона полях этой книги очень смешное примечание. Я попросил его пояснить, и он, не переставая смеяться, сказал:
– Это, как я уже сказал, примечание, начертанное на полях. Читаю: «…эта Дульчинея Тобосская, столь много раз упомянутая в этой прснопамятной истории, многие говорят о ней, что у неё была лучшая рука для соления свинины, чем у любой женщины во всей Ла Манче.
Когда я услышал, как говорят о Дульсинее из Тобосо, я был ошеломлен, и сразу же заподозрил, что эти письма содержат историю Дон Кихота. С этим соображением я дал ему, чтобы он прочитал титул тетрадки, и он тут же перевёл его с арабского языка на Кастильский, и вот что он мне доложил:
«История Дон Кихота из Ла Манчи, сочинённая Сидом Ахмед Али Бененджели, арабским историком».
Много благоразумия было необходимо, чтобы скрыть радость, которую я испытал, когда до моих ушей дошло название книги, и, припустив, как можно быстрее к торговцу, я купил у мальчишки все бумаги и карты скопом за каких-то пол-реала, и уверен, что будь он поблагоразумнее и знай он, как сильно я хочу заполучить их, то вполне мог вытребовать у меня более шести полновесных реалов. Затем, зайдя вместе с мориском в большую церковь при монастыре, я обратился к нему с просьбой перевести всё, что было в этих тетрадях, не убавляя и не прибавляя ни буквы к оригинальному тексту, на Кастильский язык, и за любую плату, которую он потребует. Довольствуясь двумя арробами изюма и двумя фанегами пшеницы, он обещал перевести их как можно лучше, и сказал, что сделает это хорошо, верно и в очень короткие сроки. Но я, для того, чтобы облегчить это дело, и не рисковать такой ценной находкой, я поселил его у себя дома, где чуть более чем за полутора месяца он перевел эту историю от начала до самого конца, такой, какую вы видите сейчас перед собой.
В начале первого манускрипта, так я позволю себе назвать эту тетрадочку, я увидел удивительную картинку, на которой очень естественно изображалась битва Дон Кихота с буйным бискайцес, оба они там в чрезмерно напряжённых позах, как история рассказывает, мечи вздыблены, один прикрыт своим круглым щитом – его роделлой, другой защищается подушкой, и мул бискайца вышел вообще, как живой, и видно на дистанцию арбалетно выстрела, что мул этот не его собственный а взятый взаймы. У ног бискайца приписано название, в котором говорится: «Дон Санчо де Азпетия», что, несомненно, должно было быть его именем, а у ног Росианта была ещё одна надпись, из который следовало, что перед нами Дон Кихот. Росинант был просто красавец: вся шерсть на нём слежалась и облезла, видно было, какой он был тусклый и тощий, с выпирающим позвоночником и рёбрами, похожими на совершенно вытертую стиральную доску, со своим запавшим животом, он как нельзя лучше оправдывал своё помпезное прозвище. Рядом с ним стоял Санчо Панса, который держал поводок своего осла, а у ног его стояла еще одна подпись, утвенрждающая, что это: Панчо Санса, и должно быть, это был он, судя по большому животу, изображенному на картине, короткому телу и длинным ногам, вероятно именно из-за этого ему было дано здесь имя Панчо Санкаса, причём для нас совершенно неважно, под каким из этих двух имён ему удалось войти в историю. Некоторые частностями, как утверждают, следует пренебречь, ибо все они не слишком важны и не могут, как случайности, умалить истинную историю, а как вы знаете, ни одна из историй не плоха, если она истинная.
Если против этой истории могут быть высказаны какие-то возражения, близкие к истине, то они не может быть другими, так это только то, что она была написана арабским автором, очень похожим на тех из этой нации, кто был лжецом, хотя, будучи по своей природе нашим врагом, можно предположить, что он скорее преуменьшил, чем что-то преувеличивал. И по моему мнению, это подтверждается тем, что там, где он должен был бы размахивать пером в похвалmьбе такого доброго джентльмена, кажется, он его полностью замалчивает: очень подлая и даже ещё худшая вещь, учитывая, что делал он это умышленно, хотя обязанность настоящего историка состоит в точности и непредвзятости, дабы ни интерес, ни страх, ни дружба, ни коррупционность не заставили их сбиться с пути истины, которая на деле – родная дочь истории, конкурентки времени, жемчужина всех свершений, свидетель прошлого, пример и канон для настоящего, а также и предостережение о будущем. Я гарантирую вам, что из этой истории можно извлечь всё, что может содержаться в любом занимательном чтиве, и если в ней обнаруживаются какие-то существенные изъяны, то в этом виноват псина-автор, а отнюдь не описанный субъект. Итак, её вторая часть, если следовать переводу, начиналась следующим образом:
«Мечи двух отважных и обозлённых бойцов были подняты и подняты так высоко, что, казалось, угрожали самому небу, земле и преисподней – последствие крови, которая пульсировала у ни х в жилах. И первым, кто решился нанести удар, был холерик Бискаец, который нанёс удар с такой силой и такой яростью, что, не дрогни в его руке меч, то одного этого удара было бы достаточно, чтобы положить конец этой жестокой схватке и любым приключениям нашего рыцаря, но удача, которая хранила его для великих дел, скрутила меч его соперника, так что, даже когда он что было сил ударил Дон Кихота в левое плечо, он не причинил ему никакого вреда, кроме как снеся попутно половину уха и сорвав с его плеча большую часть доспехов, которые обрушились на землюс ужасным грохотом, а сам рыцарь при такой экзекуции приобрёл весьма жалкий вид.
Господи, и кто будет тот, кто возьмёт на себя обязанность поведать о том бешенстве, которое овладело сердцем ламанчского идальго, когда он понял, что с ним сделали эти отщепенцы! Не говоря больше ни слова, он снова поднялся на ноги и, ещё крепче сжав меч в обе руки, с такой яростью бросился на Бискайца, нанося ему град ударов по подушке и голове, что, даже уворачиваясь от многих ударов при помощи ловкой защиты, он почувствовал, будто бы на него упала гора, кровь хлынула у него из носу, рта и ушей, и он уже готов был сорваться со своего мула на землю, потому что, несомненно, стал падать, когда б не успел ухватиться за круп мула и обнять его за шею, обнял ее за шею, но все-таки ноги вылетели у него из стремян, а потом растопырил руки, и мул, испуганный страшным ударом, брыкаясь, поскакал по полю, и в несколько прыжков скинул своего хозяина на землю.
Дон Кихот смотрел на происходящее молча, и, увидев, как бискаец полетел на землю, он соскочил со своего коня легко подбежал к бискайцу, после чего, направив кончик меча в глаз бискайца, велел ему сдаться, иначе, мол, он отрежет ему голову. Бискаец был так ошарашен, что не мог ответить ни слова, и ему было так плохо, что он почти не видел дона Кихота, как слепой от ярости Дон Кихот почти не видел его, если бы дамы в карете, которые в упор, находясь в полуобморочном состоянии наблюдали за происходящим, не выскочили из катеты и став рядом сним, с большим усердием не стали бы просить его сделать им такую великую милость, и оставить в живых их верного слуги и оруженосца. На что дон Кихот ответил им с большим подъёмом и серьезностью:
– Кстати, милые дамы, я очень рад исполнить то, о чём вы просите меня, но я готов сделать на определённых условиях и не без оговорок, и этот достойный джентльмен должен обещать отправиться в Тобосо и предстать от моего имени перед милой доньей Дульчинеей, чтобы она поступила с ним по своему произволению!
Испуганная и убитая происходящим дама, не понимая, о чем просит Дон Кихот, и не спрашивая, кто такая эта Дульчинея, тут же пообещала ему, что её слуга сделает всё, что от него потребуется.
– Я готов поверить вам на слово, – сказал на это дон Кихот, – и не причиню ему больше никакого вреда, хотя он и заслужил смерти!
Глава X
О весьма остроумном разговоре, который затеяли доблестный дон Кихот и его оруженосец Санчо Панса.
К этому времени Санчо Панса, с которым слуги монахов обошлись довольно скверно, поднялся с земли, и внимательно наблюдал за битвой своего господина дон Кихота, в сердце своём обратившись к Богу, чтобы он дал ему Виторию и чтобы ему удалось захватить остров, где он был бы правителем, как ему было обещано. Увидев, что хозяин снова поднялся на Росинанта, он подбежал к нему и, прежде чем тот успел подняться, встал на колени перед ним и, взяв его руку, стал чмокать её, говоря:
– Будь так милостивы, господин мой Дон Кихот, дайте мне власть на том острове, который вы сумели отбить в этой смертельной схватке, любой, маленький или великий, всё равно, и как бы велик он ни был, и вы тотчас же уверитесь, что я буду править им так же хорошо, как другие губернаторы правят всякими островами в этом мире!
На что дон Кихот ответил ему:
– Да будет тебе известно, брат Санчо, что это приключение и подобные ему приключения – это не приключения островные, а приключения дорожные, путевые так сказать, в каких нет ничего прибыльного, кроме того, что можно лишиться головы или уха. Будь же терпелив, Санчо, нам ещё выпадут приключения, в результате которых я не только смогу сделать тебя правителем острова, но и вознесу на ещё большие высоты!
Поблагодарив его, Санчо снова поцеловал ему руку и край кольчуги, а затем помог подняться на Росинанта, и завершив эти манипуляции, снова залез на своего осла и проследовал за своим господином, который не попрощавшись и не перемолвившись больше ни словом с затихшими обитателями кареты, въехал в лес, который оказался совсем рядом. Санчо следовал за дон Кихотом рысью, что было сил понукая своего осла, но Росинант так раскочегарился, что Санчо Панса, увидев, что всё больше отстает, стал кричать вслед, чтобы заставить своего хозяина подождать. Дон Кихот рассмеялся и исполнил его желание, а Санчо, нагнав его, сказал:
– Остановите меня, Господин мой, если чего не так скажу, но думаю, нам было бы разумно укрыться в какой-нибудь церкви, нам просто необходимо податься в церковь, ведь тот, с кем вы сражались, находится теперь в очень плачевном виде, ему много сил не надо, чтобы сообщить об этом Святому Брату и поймать нас не проблема, и поверьте мне, что если они сделают это, прежде чем мы выйдем из тюряги, с нас там семь шкур спустят!
– Заткнись, несчастный! – сказал Дон Кихот, – И где ты видел или читал, чтобы бродячий рыцарь хоть раз был предан суду за любое количество трупов и убийств, которые он совершил?
– Я ничего не знаю ни о каких убийствах, – ответил Санчо, – и в моей жизни я не любил никого, как вас, сэр, но я знаю только, что святому братству не слишком нравятся те, кто устраивает разборки в поле, а прочее меня вовсе не касается!
– Не жалей, друг! – ответил дон Кихот, – я вырву тебя из рук любых халдеев, какие встретятся нам на пути, не говоря уж о загребущих лапах Святого Братства! Но скажи мне, за всю твою жизнь ты видел где-нибудь на земле более отважного рыцаря, чем я? Читал ли ты где-нибудь, чтобы на земле был еще один человек, более неспешный в задумываньи плана, более изобретательный в нападении, более изощрённый в обороне, более ловкий в нанесении ударов, более успешный в опрокидывании врага, чем я?
– О-о! Истина в том, – ответил Санчо, – что я за всю свою жизнь не прочитал ни одной книги, ибо я не умею ни читать, ни писать, но я сделал ставку на вас, мой смелый господин, и сознаю, что нет никого храбрее, чем ваша милость, и мне не выпадало ещё во все дни моей жизни служить более храброму воину, чем вы, синьор, и дай-то Бог, чтобы эта смелость не была оплачены там, где я уже сказал! Я умоляю вашу милость, и прошу вас поскорее излечиться от ваших ран, вон смотрите, у вас из уха течёт кровь, давайте, я наложу компресс и выну немного белой мази из моей седельной сумы.
– Всё это было бы не столь необходимо, – ответил дон Кихот, – коли я не забыл бы о том, чтобы захватить немного Бальзама Фийерабраса, одна только одна капля его из особой колбы стоит всех аптекарских микстур вместе взятых!
– Какая такая колба и какой бальзам? – поинтересовался Санчо Панса.
– Этот бальзам, – ответил дон Кихот, – от которого у меня в памяти остался только рецепт. И я помню, что благодаря ему можно забыть о страхе смерти и вообще не думать о самых страшных ранах. Так вот, когда я снова изготовлю его, я отдам его тебе, и тебе ничего не нужно будет делать, сиди и жди, но когда ты увидишь, что в какой-то битве они разрубили меня на куски, как это часто бывает с рыцарями, возьми бережно ту часть тела, которая свалилась на землю, и очень осторожно, очень бережно, прежде, чем свернётся кровь, приладь её к другой половине, той, которая останется в седле, только будь очень внимателен, чтобы они тщательно совпали, и, если убедишься, что всё сделано как надо, тогда дай мне выпить два глотка этого бальзама, про который я тебе рассказал, и ты сразу увидишь, как я стану снова как огурчик!
– Если это так, – сказал Панза, – я отказываюсь управлять этим дурацким островом, и не хочу ничего другого в качестве оплаты за мои многочисленные и исключительно ценные услуги, кроме того, чтобы ваша милость дала мне рецепт этого потрясающего ликёра, унция которого будет стоить не меньше двух реалов, и мне не придётся думать, как добыть средства на лёгкую и беззаботную жизнь. Да и о нищей старости тогда можно забыть надолго! Но главное – выяснить, не слищком ли будет дорого нам обойдётся изготовление этого бальзама?
– Имея на круг менее трёх реалов, ты можешь сделать три асумбры, – не задумываясь ни секунды ответил дон Кихот.
– О, грехи мои! – вторил ему Санчо, – Что мы тут забыли? Что же вы медлите, вместо того, чтобы заняться выпуском этой ядерной микстуры, или поскорее научить этому меня?
– Заткнись, приятель, – ответил дон Кихот, – Я тебе о таких ещё секретах поведаю, и таким чудесам тебя научу, что ты поймёшь, с кем имеешь дело! Мы ещё не так заживем, а теперь – за дело, ухо болит так, что нет никаких силов терпеть такое!
Санчо покопался в сумке и достал оттуда моток ниток и склянку с жёлтой мазью. Но как только Дон Кихот увидел, что его шлем разбит на куски, он чуть не потерял рассудок от горя, и, возложив руку на меч и воздев очи к небу, сказал горестно:
– Клянусь Творцом всего сущего и четырьмя святыми Евангелиями, где бы и кто бы их не написал, как будто они сейчас лежат предо мной, так вот, клянусь отныне вести такую жизнь, какую вёл величайших из великих – герцог Мантуйский после того, как поклялся отмстить за смерть своего племянника графа Абалдуина, в частности – не есть хлеб со скатерти, не баловаться с женой на простыне, да и не делать ещё уйму всяких вещей, прости господи, забыл, что конкретно, я клянусь не делать этого, пока в полной мере не отмщу тому, кто нанёс мне такие свирепые раны и оскорбления.
Услышав это, Санчо сказал:
– Осмелюсь предостеречь вашу милость, господин дон Кихот, что, если рыцарь выполнил то, что ему было приказано, а именно, пошёл, чтобы предстать перед вашей госпожой Дульчинеей Тобосской, он уже выполнил то, что должен, и заслуживает нового наказания только, если совершит новое преступление!
– Ты очень хорошо сказал, Санчо, и почти убедил меня в своей несомненной правоте, – ответил дон Кихот – и поэтому я отменяю клятву, чтобы дело не дошло до новой мести! Но при этом я снова приношу клятву и подтверждаю снова, что буду вести жизнь, о которой я уже сказал, до тех пор, пока я силой своего оружия не лишу какого-нибудь другого рыцаря такого же симпатичного шлема, как этот. И не думай, Санчо, что я какой-нибудь жалкий пустобрёх, у меня есть прекрасные примеры, которым можно подражать: примерно такая же история приключилась со шлемом Мамбрина, который так дорого обошёлся Сакрипанте.
– Ваша милость Господи мой, да пошлите вы к чертям собачьим все эти чёртовы клятвы! – возразил Санчо, – они все вредны для здоровья и от них остаётся нечистая совесть! Если нет, скажите мне сейчас, послушайте, сударь, если в течение многих дней мы не столкнёмся с человеком, на котором напялен шлем, что нам тогда делать? Неужели вы решили связать себя по рукам и ногам клятвой, не считаясь со столькими неудобствами и лишениями? Неужели вы готовы спать всё время в одежде, ночевать в открытом поле абы где и нести ещё тысячу неудобств, только благодаря клятве этого сумасшедшего старикашки маркиза Мантуйского, которого ваша милость хочет сейчас возродить на свою бедную головушку? Посмотрите, ваша милость, по всем этим дорогам ходят-бродят одни невооруженные людишки, и вовсе они никакие не рыцари, а так, сплошь дровосеки и извозчики, которые не только не видели никогда настоящего шлема, но, скорее всего, даже слова такого отродясь не слыхивали за всю свою ничтожную жизнь!
– Ты врёшь, Санчо! Врёшь ввиду малости ума своего и ошибаешься, потому что тёмен, как пробка! – сказал дон Кихот, – Потому что не пройдёт и пары часов, как мы узреем больше оружия, чем было тогда, когда обильные числом войска пришли на Альбараку, готовясь к завоеванию ослепительной красы Анжелики!
– Стойте, – сказал Санчо, – и дай бог, чтобы у нас всё окончилось хорошо, и наконец приспело время завоевать этот остров, который мне так дорого обходится, а тогда и спокойно помереть можно!
– Я уже сказал тебе, Санчо, чтобы ты не заботился и не тужил об этом, мир так устроен – ну не будет острова, чёрт с ним, найдётся взамен его какое-нибудь Королевство типа Дании или Собрадусы, которое подойдёт к тебе как кольцо к пальцу, и больше того, будучи территориями сухопутными, они будут тебе ещё милее любого острова! Но давай на время оставим эти пустопрожние разговоры, и посмотрим, приготовили ли нам наши седельные сумари то, чем мы можем перекусить, потому что следом за этим мы пойдём дальше в поисках какого-нибудь замка, где мы сможем остановиться сегодня вечером, чтобы сделать бальзам, о котором я тебе рассказал, потому что, клянусь тебе Богом, что-то у меня ухо болит слишком уж сильно.
– Здесь есть лук и немного сыра, и не знаю, кажется, несколько хлебных корок, – сказал Санчо, – но это ведь не те деликатесы, которые подобают столь отважному рыцарю, как ваша милость!
– Ах, Санчо, как печально мне, когда ты так тупишь! Как плохо ты всё понимаешь! Что ты можешь смыслить в этом деле! – ответил дон Кихот, – Знай, Санчо, что у бродячих рыцарей вполне рядовое дело, в порядке вещей – не иметь и маковой росинки во рту по целому месяцу, а уж если и есть что-то, то всё, что под руку попадёт, и это правильно, как я полагаю. Прочти ты столько книг, сколько прочёл я, для тебя это не стало бы такой сенсационной новостью, и признаюсь тебе честно, Санчо, что, сколько бы книг я ни прочёл, ни в одной из них нет ни слова о том, что бродячие рыцари вообще что-нибудь когда-нибудь да ели, не говоря уже о том, чтобы после испражняться, разве что совершенно случайно, на иных роскошных банкетах, которые благодарные хозяева замков устраивали в их честь, а в другие дни они кормились в основном цветочной пыльцой и ароматом роз. И хотя понятно, что они не могли обходиться без еды и без всяких других естественных надобностей, ибо без них далеко не уедешь, всё-таки бродячие рыцари по сути своей были такими же людьми, как мы, хотя я понимал также, что они в основном ходили в течение своей жизни по лесам и болотам и обходились без повара, поэтому вполне логично предположить, что основу их рациона составляла грубая деревенская пища, например, та, какую ты мне сейчас предлагаешь. Так что, мой друг, не мучай себя тем, что мне нравится, или не нравится, не лезь со своим уставом в мой монастырь, и не пытайся поколебать странствующего рыцаря в его поисках пути истинного! У тебя всё равно ничего не выйдет!