Мигель де Сервантес Сааведра
Дон Кихот Ламанчский. Том I. Перевод Алексея Козлова
– В том, что случилось с нами сейчас, – ответил Санчо, – я конечно хотел бы иметь навыки и мужество, о которых говорит ваша милость, но я клянусь вам честью бедного человека, мне сейчас больше нужны припарки и горчичники, чем советы. Ваша милость, если вы способны встать, давайте тогда поможем подняться и Росинанту, хотя он этого не заслуживает, потому что он был основной причиной всего этого преторианского крошева. Я никогда не верил в то, что Росинант способен на такое, я считал его таким же миролюбивым, как я. Во всяком случае, люди говорят, что для того, чтобы понять человека, надо с ним пуд соли съесть, а в жизни трудно хоть что-то понять. Кто бы мог представить, что после тех великих ударов меча, которые вы дали тому несчастному бродячему рыцарю, от которых он чуть не окочурился, последует такой град палочных ударов, который обрушится целиком на наши спины?
– Ну, твой крестец, Санчо, – возразил Дон Кихот, – задубел уже давно, и вряд ли по большому счёту, способен что-либо чувствовать, но мой, приученный к рубашкам из тончайшего сукна, несомненно, поболе чует боль от всяких побоев. И если бы я не предвидел, что… да что там предвидел?.. если бы я, зная точно, что все эти тычки достанутся нам из-за того, что мы взяли в руки оружие, я бы тут же получил удар от праведного гнева.
На это ответил ему верный оруженосец:
– Господин мой, поскольку урожай этих несчастий напрямую сопровождает путь любого рыцаря, скажите мне, ваша милость, они происходят всегда или какое-то ограниченное время, и это всё когда-нибудь да закончится? Мне кажется, что после двух таких обильных урожаев третий нам уже не собрать, если Бог по своей бесконечной милости не спасёт нас!
– Учти, друг Санчо, – ответил дон Кихот, – что жизнь ходячих рыцарей подвержена тысяче опасностей и злоключений, ни больше, ни меньше, но только благодаря таким испытаниям и только в результате их бродячий рыцарь в конце концов становится королём или императором, как показал опыт многочисленных и разнообразных рыцарей, чьи истории прямо частоколом стоят у меня перед глазами. И я мог бы много тебе нарасказать полезного на сей счёт, если бы не боль в спине, я бы просветил тебя, мой доблестный друг, как они только благодаря своим доблестям и силе своих рук, даже если им и после этого приходилось сталкиваться с лишениями и бедами, в конце концов становились повелителями островов и хозяевами жизни и богатств!
Ибо к примеру храбрый Амадис Галльский однажды оказался во власти смертельного врага своего чародея Аркалая, о чарах которого он хотя и догадывался загодя, но который сперва привязал его к колуну во дворе, а потом обрушил не менее двухсот могучих ударов вожжей по его спине, о чём у меня имеется ясное и сформировавшееся представление. И есть еще один мизерный, малоизвестный и не заслуживаюший ни какого внимания автор, который говорит, что рыцаря Феба однажды обманом затащили в ловушку в некоем замке, и он там провалился свозь гнилой пол, и оказался в подземелье, где ему, связанному по рукам и ногам, всандалили ведёрный клистир из воды, снега и песка, после которого он едва не окочурился, и не попал на тот свет, и если бы не подмога великого колдуна и мага, его личного друга, пришлось бы ему очень худо. И если таким прекрасным и добрым людям пришлось иной раз страдать столь сильно от рук кривды, и вытерпеть такие напасти и неприятности, то уж что говорить о нас, скромных и непритязательных людях! Санчо, учти при этом, что те оскорбления и горести, каким они подвергались, были не чета нашим и самыми большими неприятностями являются те, которые прошли они, а не те, которые мы сейчас проходим. Ибо позволь тебя просветить, Санчо, знай, что раны, которые наносят оружием, случайно оказавшемся в руках, не могут умалить ничьей чести, ибо правила, регулирующие поединки, гласят, что если сапожник даёт другому колодкой, которая оказалась у него в руке, по башке, так это не говорит о том, что того отдубасили палкой, и это не значит, что он вообще был избит. Я говорю это потому, чтобы ты не думал, что, если нас эти мерзавцы издубасили почём зря, то мы при этом были унижены, потому что оружие, которое те люди приносили, с которым нас лупили, было не чем иным, как жалкими дубовыми колами, и ни один из них, поправь меня, если я ошибаюсь, не имел при себе ни рапиры, ни меча, ни кинжала.
– У меня не было ни секунды, чтобы оглядеться, – ответил Санчо, – и увидеть, чем они там орудовали, потому что только я положил руку на мой буланый меч, как они свернули мне все плечи своими соснами, так что у меня искры из глаз посыпались и ноги подкосились, уложив меня туда, где я до сих пор пребываю, и где я был бы счастливцем, если бы у меня одна душа болела, мне ли теперь раздумывать, было ли это оскорбление или нет, и запятнана ли моя душа, когда вся моя спина в синяках и ссадинах и более напоминает отбивную, чем спину человека?
– При всем этом я должен тебе дать знать, братец, – возразил Дон Кихот, – что нет памяти, над которой время не властно, и нет боли, которую бы не излечила смерть!
– Какое же несчастье может быть хуже того, – вопросил Санчо, – от которого ждёшь, что только время может поглотить его и которое излечивается только смертью? Если бы это наше злочастье излечивалось парой припарок или пластырей, дело было бы не так уж плохо, но я вижу, что всех клистиров в больнице не хватит, чтобы поставить нас на ноги и привести в надлежащий вид!
– Оставь меня в покое, Санчо! – ответил дон Кихот, – Равняйся на меня! Бери с меня пример, и лучше посмотри, что там с Росинантом, который, как мне кажется, изведал несчастьий и побоев не меньше нашего!
– Я ничему не удивлюсь, – ответил Санчо, – что он, будучи так же, как вы, благородной, странствующей скотиной, получил всё сполна, одно удивительно, что мой осёл вышел из этиз вод совершенно сухим, когда мы вышли из них без рёбер.
– Учти, Санчо, Фортуна всегда держит свои двери приоткрытыми, – сказал Дон Кихот, – Говорю это, потому что эта ушастая тварь теперь может восполнить для меня недостаток Росинанта, отвезя меня отсюда в какой-нибудь гостеприимный замок, где я вылечу свои раны. И более того, я не стану брезговать такой кавалерией, потому что помню, как читал некогда, что тот добрый старый силен, Айо наставник и педагог радостного Бога Смеха, когда он въежал в стовратные Фивы, чрезвычайно ликовал, радуясь своему рыцарскому удовольствию и гарцуя на очень красивом осле.
– Правда, конечно, конечно хорошо гарцевать рыцарем, как говорит ваша милость, будучи в седле, – ответил Санчо, – но есть большая разница, чем ехать рыцарем, лёжа поперёк седла, как мусорное ведро!
На что ответил дон Кихот:
– Ранения, полученные в сражениях, приумножают честь скорее, чем отнимают её, так что, Санчо, друг мой, больше не спорь со мной, но, как я уже сказал тебе, встань и как можно лучше положи меня на седло так, как получится, и поверь мне, моя любовь к тебе от этого только умножиться, если ты умудришься пристроить меня на своём осле, мы должны тронуться отсюда, прежде чем наступит ночь и темнота застанет нас в этом безлюдном, пустом месте.
– Ну, я слышал, как вы только что сказали, сэр, – сказал Панза, – что нет большего счастья для блукающих кабальеро, кроме как спать в пустошах и пустынях целый год, и что они почитают это просто благостью Фортуны!
– Да! Это так, – сказал Дон Кихот, – когда у вас нет никакого выбора, или когда вы влюблены, и это так же верно, как был рыцарь, который стоял на скале, на солнце и в тени, в ненастьях с неба, и так было два года и всё это без ведома его госпожи! И такой же был Амадис, когда, назвав себя Красой Мрака, удалился в Сухую Стрёмь, не помню точно, то ли на восемь лет, то ли на восемь месяцев, даже не скажу точно, отчего, но чем-то там провинившись, он хотел там понести достойное покаяние перед своей Мадмуазель Орианой. Но давай прекратим эти пустопрожние разговоры, Санчо, и закончим их, пока не случилось ещё одно несчастье, теперь уже с нашим ослом, ещё худшее, чем с нашим Росинантом!
– Ой, сглазите вы! – сказал Санчо.
И, тридцать раз ойкнув и шестьюдесят айкнув и вздохнув, и сто двадцать прокляв того, кто привел его туда и был причиной его несчастий, он встал, скрючившись на полпути наподобие радуги, и не в силах окончательно выпрямиться, из последних сил взнуздал своего осла, который тоже изрядно пригорюнился от происшествий того дня. Затем он поднял и Росинанта, который, будь у него человечий язык, мог бы начать жаловаться и скулить столь красноречиво, что наверняка превзошёл бы в своём красноречии и Санчо, и даже самого дон Кихота.
В итоге Санчо утвердил Дон Кихота на своёмё осле и подвязав Росинанта сзади, и, взяв осла кабальеро под уздцы, он направился к тому месту, где как ему казалось, могла пролегать большая дорога. И поскольку ему в этом деле сопутствовала удача, то, не пройдя и мили, как выскочил на большую дорогу, на которой оказался большой постоялый двор, который, по мнеию Дон Кихота, должна был быть замком. Санчо принялся убеждать дон Кихота, что это постоялый двор, а его хозяин уверял, что это не что иное, как замок, и так, продолжая прения, и даже не выяснив, что это такое, они добрались до постоялого двора, и Санчо вошёл в постоялый двор, без всякого сомнения, со всей своей поклажей.
Глава XVI
О том, что случилось с хитроумным Идальго на постоялом дворе, который он вообразил неким замком.
Хозяин замка, увидев, что Дон Кихот висит поперёк осла, спросил Санчо, что за злоключение с ними стряслось. Санчо ответил ему, что ничего примечательного с ним не случилось, просто рыцарь свалился со скалы, и, кажется, немного поломал рёбра.
Хозяин сразу стал суетиться, чая как-то поучаствовать в судьбе несчастного горемыки, покалеченного таким суровым образом, и размышляя, как тому помочь, чтобы подлечить Дон Кихота, повелел своей дочке, которая подрабатывала там горничной, девушке очень воспитанной и приятной на вид, помочь исцелить раны своего гостя. Помимо того, у ходяина была ещё одна служанка, девица из Астурии, толстомордая, широкоскулая, со срезанным подбородком, крючковатым носом, в придачу к другим несравненным красотам одноглазая и с другим глазом, которым она едва видела. Правда же заключалась в том, что стройность и совершенство её тела скрадывало другие её недостатки: в ней не было и семи пядей от ног до головы, а была выгнутая горбом спина, которая её сильно обременяла, заставляла её всё время утыкаться взглядом в землю. Эта красотуля помогла хозяйской дочке, и обе они наперебой помогая друг другу, сварганили очень скверную кроватку Дон Кихоту в сарае около дома. Сарай этот, несмотря на явные переделки, сохранял все очевидные признаки того, что внутри сарая долгие годы был птичник, а теперь он использовался, как сеновал. Как выяснилось на этом сеновале также размещался некий арендодатель, у которого его ложе располагалось неподалёку от ложа нашего Дон Кихота, и хотя оно было сооружено из сёдел, попон и старых одеял, оно имело несравненно много преимуществ перед каменным ложем Дон Кихота, которое состояло только из четырёх плохо оструганных досок, уложенных на двух не очень равных скамейках, и матрас, такой тонкий и такой убитый, что казался покрывалом, полным клоков шерсти, которые торчали из него в разные стороны, и по краям едва ли не напоминала своей твёрдостью булыжники, и двух простынь из адарговой кожи, годной только на обшивку рыцарских щитов, да покрывала, вытертого так, что его щетины можно было бы легко пересчитать на пальцах одной руки.
На этой треклятой кровати и возлежал Дон Кихот, когда явились хозяин и его дочь, принявшиеся тут же врачевать его, так что не прошло и получаса времени, как он снизу доверху был весь облеплен пластырями и замотан бинтами, а кривобокая астурийская Мариторнес (так звали горбатую астурийку) стояла поодаль со свечой, освещая сарай тусклым колеблющимся светом.
Склонившись над лежащим недвижно дон Кихотом, и осмотрев его, ушлая и пронырливая хозяйка тут же смекнула, что синяки, коими покрыто было всё тело нового постояльца, не могли быть результатом случайных ушибов, а являются следствием сильных побоев, о чём она тут же и не преминула заявить.
– Нет, что вы? Это были не побои, упаси вас бог даже подумать, что это были побои, – стал отпираться Санчо, – это была скала, несомненно скала, и такая, надо сказать, острая и так усыпанная шипами, что мой хозяин, падая по ней и делая на своём пути разные кульбиты, так прошёлся по ней, как стиральная доска проходится по грязным штанам.
А потом он добавил, обращаясь к ней, вот что:
– Сделайте такую милость, сударыня, не будете ли вы столь любезны подкинуть хоть сколько-нибудь пакли, если она всё ещё осталась у вас в загашнике, потому что уж больно мои чресла побаливают теперь!
– В таком случае, вы тоже, должно быть, случайно гикнулись со скалы, не так ли? – с улыбкой сказала хозяйка.
– Честное слово, я не гикнулся, – сказал Санчо Панса, – но от испуга, который я испытал, когда увидел, как мой хозяин бурно кувыркается на скале, я настолько воочию представил, как больно моему хозяину, что мне до сих пор кажется, что мне дали тысячу палок! У меня ужасно сильное воображение!
– Это и вправду, случается порой! Может быть и так! – неуверенно сказала служанка, – Мне тоже часто снится, что я падаю с башни вниз головой, но чуть не долетев до земли, я всегда просыпаюсь, и всегда после этого так разбита и изломана, как будто шмякнулась на землю в самом деле.
– Весь прикол в том, мадам, – ответил Санчо Панза, – что я, не находясь ни одним глазом в сновидениях, но будучи более бодрым и выспавшимся, чем сейчас, испытывал такую же жестокую боль, как мой избитый скалами и потёртый ущельями хозяин!
– Как зовут этого джентльмена? – спросила астурийка Мариторнес.
– Дон Кихот Ламанчский, – ответил Санчо Панса, – и он авантюрный рыцарь, весь в поисках приключений и поэтому путешествуюший по миру, и, надо признать, один из лучших и сильнейших путешественников среди всех, какие когда-либо встречались в этом мире!
– Что такое авантюрный рыцарь? – всплеснула руками девица.
– Вы что, только вчера на свет повылазили, что не знаете этого? – возмутился Санчо Панса, – Знайте, сестра моя, что авантюрный рыцарь – это та ещё штучка! Сегодня он голоден и избит, а завтра он император большого острова, сегодня самое несчастнейшее и самое несчастное из всех существо в мире, и завтра у него на голове две или три короны разных королевств, да ещё каких королевств, и надо вам знать, что иные из них он сразу готов подарить своему оруженосцу!
– Ну, и как же вы, если к вам так добры, – сказала хозяйка, – не имеете до сих пор, как мне кажется, в своём владении даже какой-нибудь заскорузлой провинциальной дыры?
– Ишь, чего захотели! Время ещё не приспело для того, – ответил Санчо, – потому что мы ищем приключений только всего один месяц и до сих пор не сталкивались ни с чем стоящим, и, так уж получается, что мы ищем одну вещь, а всё время находим другую. Правда, если мой господин Дон Кихот умудриться излечиться от побоев и тычков, тфу ты, от ушибов, а сам я не стану безнадёжным инвалидом, то, клянусь честью, я буду ходить мимо самых крутых дворяшек Испании, гордо задрав нос.
Все эти разговоры, как оказалось, Дон Кихот слушал очень внимательно, а как только смог, он привстал на кровати, и, взяв за руку хозяйку, сказал ей:
– Поверьте мне, прелестнейшая из синьор, что вы можете с должным основанием называть себя царицей хозяек только за то, что вы приняли и обиходили в этом замке такого человека, как я, и что, если я не хвалю чрезмерно себя и свою персону, то лишь потому, что как говорит народная молва – похвала унижает величие, и мой оруженосец лучше сам расскажет вам, кто я такой. Я просто говорю вам, что я буду вечно помнить услугу и то внимание, которые вы мне оказали, и вечно буду благодарить вас за это благодеяние, пока будет длиться моя жизнь! Я готов признаться вам, что если бы так не сложилось, что моё сердце оказалось опутано любовной паутиной, закабалив меня и оставив навек во власти глаз прекрасной волшебницы, имя которой возникает на моих устах не иначе, как с тихим присёрбыванием, то глаза этой прекрасной девицы стали бы хозяевами моего сердца и моей свободы!
Все три дамы слушали дон Кихота в величайшем смущении, смешанном с ещё большим недоумением, то, о чём он говорил, было для них закрытой книгой, и это всё было совершенно недоступно их затупевшим мозгам. Они понимали бы его лучше, если бы он говорил на древнегреческом языке, хотя они прекрасно понимали, что всё сказанное представляет из себя непрерывный поток витиеватых и чрезвычайно выспренных комплиментов, но их неловкость была так велика, что ни одной из них не приходило в голову, как же отвечать на такое, поэтому они только хлопали на него глазами и помалкивали.
В общем, можно сказать, что они смотрели на него, как обитатели планета Земля смотрят на инопланетянина, свалившегося по ошибке на Землю. Наконец хозяйка пожелала всем спокойной ночи и ушла из сарая вместе с дочкой, а Мариторнес занялась болячками Санчо, которому медицинская помощь нужна была в ещё большей степени, чем дон Кихоту. Наконец Астурийская Мариторнес исцелила Санчо, и тоже ушла, оставив дон Кихота и Санчо наедине.
Незадолго до этого погонщик успел сговориться с Мариторнес, что в эту ночь им было бы неплохо повеселиться вместе, и она дала ему слово, что, как только гости угомоняться и уснут, она придёт к нему и удовлетворит все его самые причудливые прихоти и фантазии, какими бы они ни были. А про эту хорошенькую девицу поговаривали, что она никогда не бросала слов на ветер, и не было таких обещаний, которые не могла или не хотела бы исполнить, даже если она давала их на горе, в густом лесу и без свидетелей, потому что она очень похвалялась своим дворянским происхождением, и всем рассказывала, что не имела до этого никакого отношения к тому, чтобы служить на постоялом дворе, и только несчастья и злодеяния вообще забросили её в это гнусное государство, не говоря уж о этой гнусной дыре, где она служит.
Суровый, длинный, худой и бледный Дон Кихот плашмя лежал посреди конюшни, сквозь редкие стропила крыши которой в помещение всё время заглядывали мириады счастливых звезд, а совсем рядом с ним лежал Санчо, под которым лежал только в усмерть убитый мат и одеяло, которое демонстрировало больше пакли, чем шерсти. Вот что творилась с этими двумя ложами, а что касаемо погонщика, то он изловчился устроиться получше, изготовив, как уже было сказано, своё лежбище из попон, седел и хомутов двух своих лучших мулов, из числа тех, каких он пригнал, а их было на круг двенадцать, раскормленных, толстых и знаменитых своей породистостью, потому что он был одним из самых богатых погонщиков Аревало, как говорит автор этой истории, который особо упоминает этого погонщика, потому что знает его очень хорошо, и даже чуть ли не стал считать его роднёй, отчего много раз упомянул в своём бессмертном произведении. Вообще само повествование говорит нам, что Сид Махмут Бенгали был очень любопытным и очень пунктуальным историком во всех вещах, и посмотрите, обо всём, о чём идёт речь в этом потрясающем повестовании, включая самые мизерные и ничтожные детали, он и их не стал замалчивать и все ввёл в Историю! Вот где могут брать пример серьёзные историки: они рассказывают нам свои истории так коротко, скупо и лаконично, что те едва доходят до нас, оставляя суть дела в чернильнице, дабы известно, что бывает и так, что по усам текло, а в рот не накапало, и неважно, по небрежности ли это случилось, по злобе или невежеству произошло, самое главное – результат. И в этом смысле да будут вечно вознесены автор книги Рикамонта Таблядского и автор другой книги, в которой рассказывается о деяниях графа Томильского, – и с какой же пунктуальностью и дотошностью они всё тут описывают!
Я уже говорил, что погонщик, навестив и тщательно пересчитав по головам своих мулов, отсыпал им корма, а затем залёг на свои попоны и сёдла, пришпоривая свою фантазию в ожидании жарких объятий своей любимой служанки Мариторнес. Санчо, весь в пластырях и припарках, лежал, и, хотя старался заснуть, боль в боках не позволяла ему этого сделать. Дон Кихот тоже не мог заснуть, и от боли его глаза были непрерывно раскрыты, как у зайца в поле. Постоялый двор полностью погрузился в тьму и безмолвие, и только над входом горел одинокий тусклый фонарь.
Эта чудесная тишина, и мысли, которые всегда наш рыцарь заимствовал из событий, которые на каждом шагу рассказываются в книгах авторов и их несчастьях, заставляли оживить в воображении воображение одно из самых безумных и странных видений, какие себе можно представить в здравом уме и памяти, а именно то, что он воображал, что пришел в знаменитый замок, а он, как вы уже можете догадаться, принимал все попадавшиеся на его пути постоялые дворы и постоялые дворы, где ему приходилось останавливаться – за замки, и что дочь хозяина, то бишь дочь владыки замка, которая, сражённая его нежностью, по уши влюбилась в него и пообещала, что в ту ночь, в тайне от своих родителей, придет к нему побаловаться, и, увлёкшись всей этой химерой, которую он вообразил для себя и высосал из пальца под дырявым пологом своего сарая, он принял за нечно основательное, реальное и даже непреложное, а потом загрустил и начал размышлять и думать о том опасном опыте, в котором его честность могла быть подвергнута сомнению, и почёл за лучшее в сердце своём никогда не совершать адюльтера своей госпоже Дульчинее Тобосской, даже если пред ним вдруг предстанет мега-королева Аквитании Дженевра вкупе с лучшею своей придворной дамой доньей Кинтаной.
Погрузившись с головой во все эти глупости, он уже не замечал хода времени и едва не прошляпил тот момент, когда намечалось второе пришествие астурийки, которая наконец-то, в одной ночной рубашке и босиком, охватив волосы на голове крупной чёрной сеткой, тихим и трепетным шагом впорхнула в комнату, где находилась вся эта троица, расставив руки в поисках погонщика.
Но едва она добралась до двери, как Дон Кихот почувствовал ее по запаху, и, сев на кровати, несмотря на свои пластыри, бинты, а также и боль в рёбрах, протянул руки, чтобы схватить свою прелестную служанку. Астурийка, которая все молча пробиралась к своему суженому погонщику, прошла вперёд, в полной темноте разыскивая его, и вдруг наткнулась на руки Дон Кихота, который крепко схватил ее за запястье, и, рванув на себя, не произнося ни слова, заставил её сесть рядом с собой на кровать. Затем, ощутив на ощупь её сорочку, сшитую из грубой мешковины, он решил, что это тончайший шёлк поразительной восточной выделки. Хотя на запястьях у неё были обычные дешёвые стеклянные бусы, дон Кихоту тут же пригрезились россыпи драгоценных восточных жемчужин. Волосы, в точности походившие на растрепанную конскую гриву, он представил убранными прядями сияющего Аравийского золота, сияние которого затмевает блеск Солнца. А дыхание, которое, несомненно, отдавало душком скисшего салата, ему показалось мягкой и ароматной амврозией и, наконец, он целиком таким же способом нарисовал её в своем воображении, слив её облик с обликом другой принцессы, о которой он прочитал когда-то в книгах, и которая пришла, чтобы увидеть злобного раненого рыцаря, побежденного её любовью, одевшись, как подобает в подобной ситуации. И наш идальго до того погрузился в самообман, что ни ощущение от прикосновения, ни противное дыхание, ни прочие вещи, которые таила в себя добрая девка, и которые не могли быть приятны никому, кроме похотливого погонщика, не мешали ему и не могли разуверить его, напротив, ему всё в большей степени казалось, что он держит истинную богиню красоты в своих крепких и нежных объятиях.
И крепко обняв её, с любовными модуляциями, низким, страстным голосом он ей стал нашёптывать на ухо:
– Я хотел бы найти подобающие слова, о пречистая и прекрасная леди, чтобы иметь возможность отблагодарить вашу милость, за то великое благо, которое было явлено мне в тот момент, когда вы позволили мне созерцать вашу несравненную красоту! Я так хотел отблагодарить вас за ваше милосердие, что почти не замечал ударов судьбы, готовых помешать этому! Я не замечал превратностей судьбы, которая не устаёт преследовать добрых и праведных, уложив меня на это больничное ложе, и сокрушая все мои возможности и делая невозможным возможность отблагодарить вас за вашу несравненную доброту! И ещё, что добавляет к этой невозможности еще одну большую невозможность, которая является последствием моей клятвы, данной Дульцинее Тобосской, единственной даме моих тайных желаний, и если бы это было не так, и если бы предо мной не стояло столько суровых запретов, то я уж, поверьте мне, не ударил бы лицом в грязь, и конечно вопользовался бы возможностями, предоставленных мне вашей несравненной добротой!
Мариторнес уже просто извивалась в объятиях дон Кихота и, не разбираясь, что он там говорит, пыталась, не отвечая ни слова, ускользнуть из его рук. Бравый погонщик, которого обуревали нечистые желания, с того момента, как
в дверь вошла его любовница и он почуял её запах, всё время внимательно слушал всё, что говорил Дон Кихот, и, заходясь от ревности тому, что астурийка устраивает шашни с другим, с другой стороны подошел ближе к кровати Дон Кихота и остановился, ничего не понимая, чтобы послушать, куда дело клонится, но, увидев, что девка отчаянно дёргается, а Дон Кихот хватает и не выпускает её, словно в насмешку, погонщик что было сил размахнулся и так страшно ударил по узкой челюсти влюбленного джентльмена, что весь его рот залился кровью, и, не удовольствовавшись этим, забрался ему на грудь, и быстрой рысью ужасно немилосердно прошёлся кулаками по всем его членам, включая рёбра и ноги.
Ложе, которое покоилось на шатком и явно непрочном основании, не могло вынести добавки в виде тела тучного погонщика, и оно тут же рухнуло под его тяжестью на землю, произведя дикий грохот, мгновенно разбудивший хозяина, который тут же предположил, что виной всему должны быть проделки Мариторнес, потому что, когда он стал звать её, ответа не было. Начиная что-то подозревать, он встал и, вслепую, зажмурившись, пошёл туда, где по всем признакам происходило побоище. Девица, увидев, что пришёл её хозяин и что он находится в великой ярости, мгновенно забралась на кровать Санчо Пансы, который всё еще спал, и там, в углу свернулась в клубок.
Хозяин завопил:
– Где ты, сука? Я вижу, это твои шашни!
В этот момент Санчо проснулся, и, почувствовав над собой этот тяжкий куль, решил, что у него начался кошмар, и стал усиленно работать во все стороны кулачищами, и, среди всего прочего, уж не знаю, сколько, но точно львиная доля его ударов досталась Мариторнес, которая, почувствовав боль, бросились во все тяжкие и стала в ответ дубасить Санчо так сильно, и вернула ему такое количество тумаков, что сон с него как рукой сняло, и, видя, как кто-то лупит его, а кто лупит, в темноте совершенно непонятно, Санчо поднялся, и как мог, вцепился в Мариторнес и вслед за тем между ними завязалась самая злобная и самая потешная потасовка в мире, какую только можно вообразить.
Погонщик, увидев при чахлом свете хозяйского фитилька, что его даме приходится тяжко, оставил Дон Кихота в покое и бросился к своей даме на подмогу. То же самое сделал и хозяин, но с обратным намерением, потому что он решил наказать девку, без сомнения, полагая, что она одна была основным поводом для всей этой катавасии; и так, как обычно говорится в сказке: «кошки за мышку, мышка за репку, репка за…» погонщик ринулся на Санчо, Санчо на девку, девка на Санчо, хозяин на девку, девка на хозяина, и все пришли в такой ажиотаж, работая кулаками, что не могли остановиться, а тут ко всему этому впридачу погас светильник хозяина, и тут все принялись молотить друг друга и крушить кулаками всё, что попадалось по руку, да так, что под ударами этих кулаков не оставалось живого места.
В ту ночь на постоялом дворе находился отряд тех, кто называет себя «святым старым Братством Толедо», и их предводитель, услышав страшный грохот боя, схватился за свой грозный полужезл и коробку титульных бумаг, пробравшись в абсолютной темноте к месту боя, наконец ворвался в покои, горланя:
– Именем правосудия! Приказываю всем остановиться! Именем Святого братства призываю всех к порядку!
И первым, с кем он столкнулся, был совершенно бесчувственный Дон Кихот, который лежал на своём всклокоченном ложе на спине, без сознания и движений. Стражник, ощупав рукой его бороду, схватил её в кулак, не переставая причитать:
– Именем святого правосудия! Повелеваю остановиться!
Но, видя, что тот, чью бороду он держит в кулаке, не шумит и не шевелится, он понял, что тот мёртвец, и что те, кто был там – его убийцы, и осознав это, подозревая теперь всех во всех мыслимых преступлениях, завопил во всю силу своих лёгких:
– Заприте двери постоялого двора! Смотрите, чтоб никто не улизнул! Здесь убили человека!
Этот голос поразил всех, и каждый из них замер там, где его застал разгар драки. Мгновенно все стали рассасываться в разные стороны: хозяин на цыпочках побежал в свои покои, погонщик юркнул в свои сёдла и попоны, девица бросилась во двор и только несчастные Дон Кихот и Санчо не смогли ни на йоту сдвинуться с того места, где их бросили. Стражнику надоело держаться за бороду дон Кихота, и он в конце концов отшвырнул её, кругом было темно, как у дьявола в пузе, и он пошёл на ощупь искать огонь, чтобы увидеть и схватить безжалостных убийц. Но огня он не нашёл, потому что хозяин, когда улизнул из сарая, предусмотрительно погасил лампу, отчего стражник вынужден был пойти к камину, где с большим трудом и через целую вечность сумел зажечь ещё одну лампу.