Мария Лисина
За одну минуту до
Часть 2
Глава 5
За одну минуту и час с третью до…
Борю вздрогнул от неожиданно-резкого звука. Темень холодной весенней ночи неожиданно озарилась тревожным флуоресцентный светом старенького смартфона. Ему написала сестра.
Спаси. Я в театре. Тут убивают. Надя.
Боря сначала посчитал это розыгрышем, ведь столь неожиданным и несвойственным было вмешательство сестрёнки в его житье-бытье.
Обычно она звонила или писала ровнёхонько по собственному праздничному расписанию. Поздравляла с важными датами или событиями, такие как новый год, день рождение или именины. Никогда не утруждала себя излишней словоохотливостью или прямодушием. Говорила все четко, по делу и не слишком эмоционально. Кажется, даже когда он звонил ее прощаться перед своей возможной смертью, Надя лишь сдержано простилась и положила трубку.
Но сейчас у нее явно что-то случилось. Парень проснулся и начал судорожно размышлять.
Какой театр? Куда бежать? Москва? Но до нее же 12 часов езды. Куда? А Максим ее? Он там с ней?
Парнишка, с большим трудом поднял свое грузное тело с разложенного кресла-кровати и прилип к экрану, молниеносно загоревшегося телевизионного экрана. Там ничего не говорили о каком-то московском театре, где убивают. Тишина, не внушающая ничего хорошего.
Адреналин начал тихонько покидать организм, но энергия все еще бушевали, даруя парню невероятную силу и несвойственную обычно сообразительность.
– Ало. Максим? Срочно, ты с Надей. Кто? Брате её. В каком она театре? Что с телефоном? Взломали ее? Тебе тоже пришло это сообщение? Ты думаешь, что это спам… Она бы скорее утопилась, чем потеряла своей телефон или часы. Это она писала, наверняка. И у нее неприятности. Максим, спаси сестру. Я еду в Москву, как только денег соберу. До связи.
Парнишка облегченно выдохнул и сел на кровать. Адреналин весь вышел, и Боря вновь оказался в своем неповоротливом теле, обвешенном гирями лишнего веса и болезней. Сто сорок килограмм и каких-то жалких 1,7 росту. Еще целый букет болезни и последствий, полученных после двух неудачных пресытое печени, что провело к длительному отравлению организма. Боря в свои двадцать с не большим выглядел, как сорокалетний мужчина, которого в жизни ничего кроме еды и не интересует. Да и что могло интересовать паренька, прожившего в больнице почти десять лет.
Боря ощутил знакомую жалость к себе, но, вспомнив про сестру, начал быстро, как только мог одеваться. До чего же неудобно одеваться, когда не видишь ног из-за нависающего пуза.
Почему он так спешил? Может быть, хотел спасти то хорошее, что как-то соединяло его с обычной жизнью. А может быть тревожная неразбериха с Надей, служила ему хорошим стимулом вырваться из этой жизни, где существует лишь экраны и доставка готовой еды. Сестра вновь дает ему шанс.
Стоит ли звонить матери и ее семейству? Наверное, нет, ведь они слишком счастливы и беззаботно живут где-то на той стороне земного шара, где круглый год солнце, а море плещется прямо у крыльца твоего дома. Как его мама повстречала своего четвертого мужа, обеспеченного мецената, оплатившего лечение Бори, так женщина и исчезла, прихватив с собой младшую сестренку и остатки своей материнской любви, вскоре растраченные на милых близнецов, родившихся под солнцем чужбины. В общем и целом, не стоило на нее обижаться, ведь деньги на житье-бытье она прислала регулярно, иногда даже писала в фейсбуке, интересуясь как там ее сыночек поживает
– Не стоит, – пробурчал себе под нос Боря, надевая черный рюкзак, долго пылившийся на антресоли.
На улице, уже сидя в автобусе, едущем на вокзал, Боря написал Глебу, своему старому знакомому. Они познакомились в больнице, где первый лежал уже мучительные пять лет, а второй попал случайно, но по серьезной причине. Сейчас приятель работал в Москве то ли журналистом, то ли парнишкой на подхвате. Но главное, о мог много рассказать.
–Здоров, Глеб. Да, прости если разбудил. Не спишь? Все еще на работе? У вас та ничего странного в Москве не происходит? Ну может, где убивают кого? В театре?! Теракт…
Боря опустил трубку. Друг действительно подтвердили. И это не играло на руку.
Надя ему не врала. Теперь, когда реальная угроза дышала ей в затылок, вся эта поездка уже не казалась игрой или приятным путешествием к своей немножко нездоровой на голову сестренке.
Надю могут убить. Единственного человека, который помнит, когда ему пересадили печень, того, кто привозил ему супы из дешевой забегаловки, в то время, когда он не мог глотать твердую пищу, могут убить. Просто взять и в любую секунду лишить жизни. Но он ей даже спасибо не сказал, за то, что она его не оставила, хотя могла бы, как мама отгородиться от проблем и убежать в свою академию. Но, не смотря на кажущее безразличие и равнодушие, Надя его не оставила. Даже сейчас, когда ее это и вовсе не казалось, она присылала ему деньги, которые просила потратить на здоровую еду и сухо прощалась, вешая трубку. Она не была плохой, как казалось. И это открытие Боря обязан был сказать ей лично.
Юноша вновь поднес трубку к уху.
– Глеб. Пожалуйста. Встреть меня на Казанском вокзале, я приеду утром. Да, спасибо дружище… Ах, да. Если тебе это надо знать, там, внутри убивают людей, мне написала сестра…
Пока Боря с трудом заходил в поезд, кляня свою неповоротливость на чем свет стоит, Глеб в Москве выполнял свои прямые обязанности. А именно, был на подхвате.
– Владислав Игоревич, тут информация поступила, что в Свече действительно что-то происходит. Это не вброс и не ложь. Там действительно убивают. Может быть стоит туда ехать.
В офисе, где еще двадцать мигнуть назад царило оживление, сейчас висела гробовая тишина, обнажающая каждый случайный звук, начиная от кашля и заканчивая ударами воды о железную раковину. Слова же стажёра в эту минуту вновь наполнили помещение звуками и вернули безмолвный мир в его привычное состояние. Люди, дремавшие над работой, которую приходилось выполнять сверхурочно, проснулись и вновь застучали по клавишам.
Вячеслав Игоревич провел по лицу рукой. Тщетно пытаясь проснуться, похлопал себя по чекам. Главный репортер встал со стула и, распрямившись в полный рост, которого в нем было почти два метра, стал расхаживать по комнате, надеясь таким образом структурировать свои мысли и планы.
– Значит так Глеб, группа туда уже выпихала. Хорошо, что ребята из милиции делиться информацией, иначе сейчас бы уже места не было около этого здания. А твои слова, это кое-что да… Тут надо подумать… Ты связывался с кем-то, кто в этом здании? Как? – мужчина перевел взгляд на парнишку, тут же вытянувшегося по стойке смирно.
– Мне звонил мой товарищ. А с ним, должно быть, связался уже кто-то оттуда. Не знаю, как…
–Это называется журналистская хватка? Тебе материал прямо в руки приплыл, тебе надо было его только поймать, а ты… Недотепа.
– Но мой друг приеду на утреннем поезде, я должен буду его встроить, тогда…
– Ты вообще понимаешь, что до утра все уже закончиться? Там или убьют всех тысячу раз или взорвут все к чертовой бабушке. Какой, скажи мне на милость, товарищ, если все закончиться… Господи, с кем я работаю…
Вячеслав Игоревич согнулся в две погибели и, заложив руки за спину, стал ходить по комнате еще быстрее. Лихорадочно работающий мозг уже сложил все имеющееся в единую картину. Пора было действовать.
– Все. Хватить дурью мается, я сама поеду, звони Жоре, пускай без меня ничего не снимают. А ты мониторь форумы и вбросы в сеть, если что, сразу же звони мне.
И главный редактор вышел из комнаты, немногая шаркая ботинками по полу.
Глеб, оказавшийся без малейшего понимания ситуации и обстоятельств, просто присел на небольшое кресло, что стояло у двери. Силы у молодого сотрудника кончились, и он прикрыл ненадолго глаза, жалея спрятаться от всей суматохи, что творилась здесь этим вечером. Началось все с того, что позвонили друзья Вячеслава Игоревича, затем звонили коллеги из отдала, получившие подобную информацию. И маховик журналистики закрутился, завертелся, разнося людей и их жизни в разные стороны.
В этом, как считал Глеб, есть главная сила журналистики: забывать обо все, и вся и рассказывать целому миру, что твориться, не опираясь на чье-то субъективное мнение, основанное на чувствах и эмоциях.
И примером для такого поведения, несомненная являлся Вячеслав Игоревич, собравший в себе самые нужные и полезные журналисту черты. Мужчина был собран, ответственен, трудолюбив и дотошен. Въедлив и беспристрастен. На нем не висело бремя в виде семьи, как на многих его ровесниках –коллегах, одним словом, мужчина жил ради работы. Глеба давно им восхищался, и даже сейчас, когда начальник в очередной раз указал ему на промахи, тянущиеся за парнишкой вереницей, Глеб погрузился в сладостную дремоту фантазий, сотканную из его глубоко желания стать хорошим репортёром, как его начальник.
А вот Владислав Игоревич и питал иллюзий, уже не упивался мечтами, он просто работал по давно созданному образцу. В эту минуту, как и множество раз до этого, мужчина двигался в то место, куда ему необходимо было попасть ради получения лучшего результата. Редактор ехал к театру, в котором творилось что-то неладное.
До того, как попасть в информационную службу, где он работал уже одиннадцатый год, мужчина служил менеджером, возился с бумажками, таблицами и прочими не особо интересными вещами. А потом, бац. И все поменялась. Теперь он, в свои неполные пятьдесят, бегает туда и обратно, нервничает, кричит на младших коллег и чувствует себя совершенно счастливым человек, нашедшим дело своей жизни.
Что должно было произойти, чтобы человек ощутить это? У него началась новая жизнь, для которой требовалось скинуть все, стереть, будто ничего и не было. Будто его прежнее имя Славик, как лазского называли коллеги, исчезло в безвестности. А все благодаря судьбе, в которую мужчина уверовал совершенно случайно, но крепко и навсегда.
Все шло из рук вон плохо. Работа не радовала, а жизнь, казалось, не имела смысла. Пока, из-за невнимательности Славик чуть не погиб. Едва только –только не переехала машина. Буквально из-под колеса, мчащейся навстречу легковушки, его вытащил пожилой мужчина в огромных, почти что на все лицо очках. Ему Вячеслав Игоревич был признателен всю свою жизнь. Дедок его долго осматривал, а потом, усадив на скамейку, начал медленно расспрашивать. Именно расспрашивать, а не рассказывать про себя, как это часто делают одинокие пожилые люди, ищущие аудиторию.
– Ой, ну и высохший же ты кузнечик. А сколько тебе? Должно быть молодой, а лицо вон уже все посерело. Нравиться тебе хоть что-нибудь в жизни? Работа? Девушка?
–Я женат, – хрипло произнес Славик.
– Значит не любишь, коли таким тоном отвечаешь. Она, должно быть тоже, раз ты не спешишь домой, женушка и не звонит, не ищет. Ох, до чего жизнь докатилась. Никто никого не ищет, никто не ждёт, не люби. Просо ходят, как машины и деньги зарабатывают. Разве это счастье?
– А что по-вашему счастье? Зачем оно вообще? На счастье, еды не купишь, комнату не оплатишь.
– Да, это ты правильно сказал. А еще без счастья жизни не будет, какой бы правильной она не была. Будь ты тысячу раз добродетельным и хорошим, а вкуса еды и запаха горного воздуха ты так и не почувствуешь. Потому, что незачем тебе. Нет у тебя смысла, нет у тебя повода чувствовать.
–Зачем? Если я буду счастлив, то другие окажутся несчастны, как же быть?
– Тоже верно. Но с чего ты взял, что твое несчастье-это их счастье и наоборот? Почему ты не попробуешь? Немного, а потом решишь, глядишь жизнь приобретет краски, звуки и еще что-нибудь.
– Вы так говорите, должно быть вы нашли свое, по вашему мнению счастье? Вы не выглядите таким серым листом, как я.
– А вот это, молодой человек, я и сам не знаю. Счастье, оно, как воздух, когда оно есть- его не замечаешь, а когда-нет, то становиться тяжко. Может быть… Может быть…
– Тогда… Спасибо. Я пойду, наверное. Огромное вам спасибо.
– Не за что пока. Вы если вдруг надумаете что-то, приходите, может быть в нашем центре вам найдется место. Спросите там Антона Александровича, того, что за литературный раздел отвечает. Это я. Помогу вам. Очень уж вы на моего сына похожи. Помогу.
В общем, так Славик и превратился в Вячеслава Игоревича, а его покойный шеф и наставник стал ему настоящим другом, по которому он частенько горевал. Правда, если говорить уж совсем честно, за свое счастье он заплатил потерей семьи. Но, как в глубине душе надеялся мужчина, они по нему не сильно лили слезы.
–Жора. Вот и я. Ну что тут у вас происходит. Быстро в курс дела меня в веди. -отчеканил продрогший мужчина, подошедший к съемочной команде.
Вокруг высотных зданий, в сотни метров о того злополучного театра уже дежурил ОМОН, полиция и еще какие-то непонятные люди в форме, переговаривающиеся по рациям и огораживающие территорию.
Мимо них прохаживались зеваки, которых росгвардейцы потихоньку отодвигали все дальше и дальше от место возможной трагедии. Забота о людях- приятное дополнение к работе спецслужб.
– Говорят, что все входы и выходы заминированы и все, кто сейчас находиться в высотке, не выйдут оттуда, разве что их вывезут через крышу, но есть информация что лестницы тоже заминированы.
– Откуда это информация? Неужели кто-то информирует изнутри?
– Нет, террористы включили прямую трансляцию, почти сразу, как мы сюда прибыли. Да и спецслужбы тоже не лыком шиты- уже много что накопали. Но, шеф, мы все еще единственные репортеры, которые сюда прибыли.
–Ты не очень – то радуйся. Это значит, что работы у нас море. Надо узнать больше и тогда, сразу в эфир. Думаю, нас пустят в эфир главные каналы, если Светочка им запросы отправит.
–Если больше информации соберёте, да побольше драмы, чтобы было трогательно. То пустят- отозвалась менеджер- Света, устанавливающая раскладные столики.
– Ну ты и стервочка. – недовольно пробурчал Вячеслав Игоревич.
–Какая уж есть. Ищите людей. Может Глебу позвоните, он чего нашел.
Начальник группы не стал бежать впереди паровоза, поэтому решил осмотреться прежде, чем кидаться пучину неизвестности. Никогда за свою. непродолжительную карьеру репорте не оказался в такой гнетущей обстановке. Порой приходилось оказываться и за рубежом, и в небезопасных, почти оккупированных городах. Но никогда еще он не видел напряжения, окутывающее театральную площадь, где расположились журналисты и спецслужбы.
Словно человечность смешалась с безнадежностью и легким флером страха, не в полной мере еще осознанным. Весеннее бесцветие и темная ночь нагоняла тоску и замораживала нарастающий в груди страх.
Спецслужбы еще не проснулись, поэтому находились здесь ради формальности, которую продиктовала начальство, не верящее полностью в реалистичность происходящего.
Зато коллеги Владислава Игоревича были погружены в работу, старательно капались в крохах той информации, которую из великодушия кинули им, как кость, уполномоченные приятели.
– Я нашла. Его папаша сразу же всю общественность поднимет. В зале находится сын Елизарьева, известного на всю Москву хирурга. Может быть, кто-нибудь знает, как достучаться до этого семейства, – вскрикнула Света, оторвавшись от экрана.
– Это в этом семействе доктор-Неда, которая в детском центре работает, мы же у нее недавно интервью брали для утренних новостей?
–Это жена невезучего сына, звони. Вот же подфартило. – Довольно произнес Вячеслав Игоревич
Глава 6
Неда сидела на самом близком к выходу месте, надеясь сбежать в тот самый миг, как выдастся такая возможность. Во главе стола находился Сергей Елизарьев, отец именинник и глава дома, выглядящий не очень радостно, а скорее раздраженно. По праву руку – его импозантная жена, все время с опаской поглядывающая на главу семи. Слева – мужчина неопределенного возраста с пепельной лицом, сын именинника. Мужчина был смертельно вымотан, но все же пришел на сие «теплое мероприятие», прихватив с собой сына-интерна и миниатюрную жену, которые копались в телефонах и даже на поднимали глаза на присутствующих. Рядом с хозяйкой дома расположилась дочь с мужем, угнетенно улыбающиеся и напряженно счастливые. Ни один из здесь присутствующих не хотел быть здесь. Их идеальные наряды, сдержанные движения и натужные улыбки- ширма, скрывающая далеко одиноких людей, находящихся врозь, будучи рядом.
Все здесь, начиная от наречённого отца и заканчивая племянником-раздолбаем били здесь настолько неискренними, что от этого невольно сводило зубы. Останавливало одно- она была точно такой же. Мило сидела, улыбалась, надеясь таким образом получить какое-нибудь преимущество, дополнительные очки, так сказать. Зачем? Для чего?
Этого Неда не знала. У нее уже было все, о чем мечталось. Все то, к чему она ползла сквозь жизнь, как по минному полю, лежало перед ней и… было ей уже и не нужно. Зачем? Бесконечная работа, высокая должность, признание на работе, любовь пациентов, внушительная зарплата, заграничные семинары и лекции, одним словом- успех.
Оно было словно картонное, а Неда, облаченная в грозную маску, была королевой этой бумажной инсталляции. Женщина была поддельной королевой окружающего картонного мира. И где была она настоящая? Та, которая всем сердцем любила детей, до жути боялась лягушек, обожала книги и их солнечно-пыльный запах? Где-то далеко, обращенная воспоминанием юности девочка, горящая честностью и любовью к ближнему, почти умерла.
Ту девочку и любил Вова. Вот кто знал ее настоящей больше других, но и эту частичку Неда старательно отобрала у парня и захлопнулась в непробиваемый панцирь строгости и циничности. Прошлая она мечтала о самореализации, которую ей, по личным соображениям, мешала получить семья, муж, дети. А Вова, Вова… весь такой до нельзя добрый и податливый, он никогда ни на чем не настаивал. Он просто ее любил. А порой мягко, боязливо говорил ей о детях, о их семейном будущем. Ведь было непривычно слушать его желания, при этом не озвучивая собственные чаяния. Почему?
Потому что не хотела казаться беспомощной, уязвимой, продемонстрировать больше своего слабого места, чем было нужно. Ровно по этой же причине женщина сбежала от Вовы, когда поняла свои ошибки и то, какую боль ему приносит. Слабость – то, что никто в целом свете в Неди так и не заметил.
Сидя здесь и осознавать, что ее жизнь, внешне красивая и успешная, пугающее сильно похожа на Елизарьевскую, было страшно. Настолько страшно, что женщина не знала куда и деться от внезапно вспыхнувшей мысли.
И тут позвонили.
Неда, обрядившаяся, что можно сбежать на счастливо образовавшуюся работу, взяла трубку. Слегка побледнела. Кивнула на прощание присутствующим.
А затем молча вышла из зала, под неодобрительными взглядами счастливого семейства.
Легенда о пользе страха
Гельку складывал бумажных журавликов, пользуясь журналом оставленным посетителем приемной. Увлекательно занятие поглотило ребенка с головой, поэтому он не сразу заметил подошедшего. Посетитель зашел в приемную и, так и не сказав ни слова, замер, остановившись рядом с мальчиком. Это была высокая девочка с курчавыми русыми волосами и разодранными в кровь коленками.
– Прости, ты не знаешь куда дальше надо идти? – тихи спросила девочка.
Гелька улыбнулся и приветливо ей помахал.
– А вон в ту дверь. Но тебя должны вызвать. Посиди пока со мной. Не бойся, здесь никто не кусается.
Девочка присела, морщась от боли.
– Да ты не переживай. Знаешь какая моя мама классная! Она тебе быстро поможет. Все хорошо будет. Лучше посмотри какая у меня есть книга.
Девочка поглядела на книгу и тут же вновь потупила взгляд.
– Красивая. Это тебе мама купила?
– Конечно же нет, здесь истории, которые я собираю. Мама их потом сюда записывает, а я поля украшаю. Хочешь и твою любимую историю запишем сюда?
– Моя история? Но моя история не такая, чтобы записывать в такую красивую книгу.
– А ты расскажи такую историю, которую ты хотела бы прожить. Чтобы сказка была очень важной для тебя.
– Она может быть про кого угодно?
– Ну конечно же, твоя история может быть про кого угодно, ведь это твоя история. Хоть про крокодила, хоть про принцессу.
–Ладно. Слушай тогда, только не злись, если не понравиться.
«В далекой восточной стране, где богатые носят мягчайший шелк и дорогие украшения, а бедняки дни и ночи на пролет гнут спину на рисовых полях, жил Воин. Он когда-то верно служил императору, исполнял все его повеления, прикрывал его своим щитом в минуты смертельной опасности, а минуты триумфа – благодарно склонял перед Солнцеликим голову. Так бы прожил Воин подле императора, если бы не черная зависть чиновников, точащих зуб на весь род воина. Стали чинуши нашептывать злые слова про отца Воина Императору, принялись очернять старшего брата и дядю в его глазах. Про его сестер распустили грязные и непристойные сплетни по двору, а невесту воина и вовсе выставили посмешищем перед всем двором.
И поверил их словам Император, страшно разгневался он на семью Воина и призвал того к себе в покои.
–Знаю я о твоих подвигах, друг мой, знаю и то, что никогда ты меня не придашь. Но дошли до меня злые слова о твоей семье. Недостоин такой верный друг, как ты, такого поганого рода. Оттого повелеваю тебе возглавить отряд, что уничтожит вашу семью.
Воин молча склонил голову, почтительно поклонился и вышел из покоев императора. Воин был предан владыке, но ничуть не меньше он был предан и своему отцу, и другим родственникам. Не мог он позволить погубить их, но и сам погибнуть не хотел. Тогда написал он письмо, прикрепил к меткой стреле и пустил ее ровно в свой двор, чтобы предупредить всех любимых своих.
И после этого, снял вони свои дорогие доспехи и шелковое кимоно, надел простое крестьянское одеяние, убрал свой бесценный родовой меч в торбу и пошел куда глаза глядят. И шел он так дни напролет, съедаемый совестью и тоскую, злостью на себя, страхом за свою жизнь и ненавистью к собственному мягкосердечию и трусости.
Так шел он год и два, и все десять. Позабыли о нем люди, да и сам Воин про себя позабыл, осталось от былого только тень, да меч, тянущий к земле.
Зашел безрадостный воин как-то раз в небольшой город, где вдруг не оказалось людей. Все лавки были пусты, но полны товаром, конюшни —лошадьми, а едальни – пищей. Так ходил воин по городу день напролет, а на ночь зашел в постоялый двор, где горел свет и разостланы были футоны.
И в тот самый миг, как Воин прилег, послышались тяжелые шаги. Но Воин не растерялся, выхватил меч и приял боевую стойку, резво вскочив на ноги. Шаги затихли, а потом переменились, на легкие, будто женские. И к воину из тьмы вышли две его сестры с отрезанными волосами и в изорванных в клочьях нарядах.
– Что же ты не защитил нас. Теперь мы мертвы и не можем никак покинуть этот свет, потому что никто не прочел по нам молитвы, никто не сжег наши тела. Что же ты…
И встали они рядом с Воином и заплакали кровавыми слезами.
А Воин посмотрел на них, снял с себя рубаху и отдал старшей сестре, отрезал свои волосы и отдал их младшей.
– Простите меня милые мои сестры. Страх сковал меня, не мог я прийти к вам на помощь, потому что нет для меня в целом свете ни единого человека, кого я могу ослушаться, кроме императора. Не сносить мне головы было бы, коли б пошёл против него. Я хотел, чтобы вы спаслись, мои хорошие. Простите меня, не достоин я места среди вас в загробном мире.
Сестры успокоились, приняли подарок брата и ушли, оставив за собой кровавый след.
Рассвело. И снова все повторилось. Снова воин не нашел ни единого человека во всем городе. И опять лавки ломились от товаров, а фонарики, украшающие улице, задорно качались от набегающего ветра.
Наступила ночь. И вновь послышались шаги. На этот раз мужские, уверенные. Холодок пробежал по спине Воина, ощущающего, что вновь пришел к нему Страх, чтобы заглянуть прямо в лицо.
И правда, пришли к Воину его отец с перерезанным горлом и задушенный брат, тянувший за собой отрубленную руку.
– Что же ты не встал с нами плечом к плечу. Что же ты не защитил дом свой. А как заяц, сиганул в кусты. Зачем оставил нас страдать в этом мире не упокоенными?
– Простите, отца и брат мой. Слаб мой дух был. Не хотел я противостоять воле Повелителя. Не хотел выбирать сторону. Хотел для всех оставаться хорошим, да еще и жизнь сохранить. Простите.
Отрубил Воин себе руку и приставил ее к плечу брата, а оставшейся рукой отдал отцу меч.
Притихли неуспокоенные души, приняв дары от живого человека, и ушли перед самым рассветом.
Весь день не выходил воин на улицу, истекал кровью. Ждал. Ждал грядущей ночи.
И снова, как и впервые две ночи, послышались шаги, такие мягкие, словно кашка крадется, а не человек ступает по циновкам.
То пришла к нему его прекрасная невеста, краше которой не было во всей стране. Пришла она совершенно нагая, со спутанными, перемазанными грязью волосами. И заговорила еле слышно.
– Почему же ты, мой любимый, не пришел на помощь мне. Отчего, сердцу мое, оставил меня на поругание извергам этим. Отчего собственноручно не лишил меня жизни. И заставил меня саму утопиться от перенесенного позора.
Понял все Воин, упал перед ней на колени и принялся молить о прощении.
– О свет мой, трус я. Трус. Не смог выбрать, что есть истина, а что ложь. Страдаю я страшно. Не могу простить себе свою трусость. И страх.
– Не надо корить себя из-за страха, сердце мое. Страх- это то, что заставляет тебя отсеваться человеком. Сам страх не страшен, ужасен тот человек, кто идет на его поводу, уходя с собственной дороги. Виноват не ты, одержимый страхом. Виновен ты, не нашедший силы пойти с этим страхом рядом, а не спрятаться от него, свернув с жизненного пути. Будь же спокоен сердце мое, я прощаться пришла. Ибо нет самоубийцам покоя нигде, ни в мире мертвых, нив мире живых. Не могу я уйти, так и останусь здесь, неживая буду, немёртвая.
–Что ж. Тогда живи. Я дарю тебе жизнь. Возвращаю то малое, что могу вернуть.
Воин вырвал сердце свое и вложил его в пустую грудь умершей невесте. Сам в ту же минуту пал замертво, а девушка упала без чувств.
Утром люди, проснувшиеся после долгой ночи, нашли на постоялом дворе окоченевшее изуродованное тело сына старого управляющего города, который ушел отсюда десять лет назад. И рядом с ним, не понятно, как, прямо из земляного пола выросла и распустилась сакура.»
Девочка закончила свой рассказ и снова уставилась в пол.
– Какая страшная сказка. И кем же ты хочешь быть в этой истории? Неужели этим воином.
– Нет, им я уже была. Хотела бы стать сакурой, которой был подарен шанс на жизнь.
Геля замолчал. Вытер слезы и протянул девочке конфетку.
–В этот раз, в этот раз точно у тебя будет второй шанс. Иди, тебя вызываю. Удачи Лика.
Девочка кивнула и, все еще уставившись в пол, пошла в кабинет.