Мария Лисина
За одну минуту до
За одну минуту и пять часов до…
Все шло из рук вон плохо, начиная от разбившейся кружке, привезенной еще из дома и заканчивая испорченным платьем, на которое случайно попал тональный крем. Надя не отличалась особой расторопность, поэтому необходимые вещи лежали ровным слоев, занимая каждый свободный миллиметр пространства и без того загромождённой комнате. Вымывшись, девушка сразу же решила накраситься, а потом поняла, что из-за этого на черном платье –футляре, приготовленном для выхода, образовалось огромное пятно телесного цвета. Поэтому из недр перегруженного комода пришлось извлекать выпускное платье, из-за которого на девушку тут же нахлынули воспоминания.
Любила ли Надя балет? С таким же успехом можно было бы спросить: любит ли она чистить зуба? Насколько бы глубоко ни уходили воспоминания Нади, в них всех был станок, растяжка, многочасовые упражнения, стертые пальцы и десятки, выброшенных в мусорное ведро изношенных пуантов. Для Нади, балет не был удовольствием или способом самовыражения, он был обыденной частью ее жизни, причем это случилось не по желанию девочки, а скорее наперекор ему. Ее мама была хореографом в небольшой детской студии, где девочек обычно обряжают в сарафаны, а мальчиков – в косоворотки, где дети собираются по два-три раза в неделю, и родители лишь умилительно хлопают их чадушкам-артистам. Вера Викторовна знала эту кухню изнутри и была уверена, что в любой другой новосибирской студии ее дочь, безусловно обладающую незаурядными навыками, не ждет ничего хорошего.
Поэтому сначала с малышкой занимались простенькими упражнениями, а затем поставили к станку, который установил отчим девочки в кладовки, чтобы в случае чего Надя могла заниматься растяжкой в одиночестве. Примерно так и прошли первые, самые ранние годы девочки, перемежаясь между растяжками редкими походами к учителю музыки, помогающему попадать в ритм. Затем они переехали с мамой и братом в Екатеринбург, вернее сказать, сбежали от буйного отчима, пристрастившегося к крепким спиртным напиткам. Там все началось с новой силой: станок, музыка растяжки. В уральской столице Надя попала в балетную студию, в которой по настоянию матери стала заниматься не по три раза в неделю, как все девочки, а по пять, чтобы не тереть форму. И, пожалуй именно тогда, девочка поняла, что есть другие, более способные, будущие примы. И как же она их ненавидела, этих тоненьких от природы маленьких ангелочках, которые без усилий делают длинные прыжки, глубокие приседы, крутят фуэте по двадцать раз, а после этого с лёгкость продолжают свой танец. Ведь для них балет- развлечение, как куклы, которых наряжают первое время, а затем отправляют на дальнюю полку, где они и пылятся до конца времен. Надя презирала девочек, всячески стараясь показать им свою неприязнь, и это в одиннадцать-то лет. Но ее «подружки» от нее не отставали в ухищрённых пакостях. Надя портили их спортивные купальник, оставленные без присмотра в раздевалке, они резали ее стельки или ленты на новеньких пуантах. И так до бесконечности. Руководительница закрывала на это глаза, объясняя это тем, что в жестоком мире детям придется столкнуться и с более страшными вещами, чем репей в волосах и отрезанная лента. Родители девочек были наслышана об этой злой и завистливой Наде, которая вредит ее Кариноче, Аллочке, Инночке.
А Надина мама пребывала в счастливом неведении, которое усугублялось вновь появившемся у нее поклонника, способствующего округлению у женщины живота. Вера Викторовна без задней мысли отправляла дочь на танцы, задавая ей потом парочку дежурных вопросов и отправляя их с братом-пятилеткой во двор, чтобы не мешали.
Наверное, девочка озлобилась бы, превратившись в экранных стерв, насыпающих стекло в пуанты главных танцовщиц из зависти, но в ее жизни появился Петруня, который доказал, что можно танцевать просто, потому что нравится.
Он был рядом недолго, но влияния чистосердечного паренька хватило надолго, потому что в двенадцать лет Надя переехала с мамой в Петербург, где пошла в балетную школу, попав туда каким-то чудом.
Надя пришла в академию, читая про себя, как мантру, слова Пети: главное танцуй так, чтобы нравилось тебе, а не чтобы утереть нос какой-нибудь длинноногой выскочке.
Может быть, поэтому она прошла первый тур, а затем и второй. Да, юная особа была девочкой из резерва, списка в который включают детей с немного недотягивающими физическими качествами, но хорошей техникой. Ведь в итого она из резерва все же попала в Академию.
В день заселения в школу интернат, Надя собрала свои вещи, поцеловала брата, сестренку-младенца, обняла маму, страшно гордую своей дочерь поступившей в Академию классического балета. И ушла, чтобы потом уже никогда не видеться со своей семьей, которая не занимала места в ее сердечке. Даже звонок умирающего брата через много лет не смог этого изменить, правда, к чести балерины, она не оставила мальчишку в беде.
В Академии было по-всякому. Были хорошие дни, когда прыжки казались идеальными, а прогибы достигали нужной глубины, когда соседки по комнате казались дружелюбными, делясь домашней выпечкой, припрятанной при обходе, но были сумрачные, когда Петька не писал, ее наказывали за безалаберность, девочки, собравшиеся в дружные стайки, не принимали в свои ряды молчаливую Моль, которая любила говорить сама с собой, а воскресенья проводила в классах, оттачивая движения.
Зато, как ни странно, ее любили животные. Наверное, чувствовали в ней такое же безгласное смирение и ластились к ней поэтому? Овчарка Тузик, лежащий у ворот, любил засунуть голову ей под мышку да так и лежать, наслаждаясь тем, что она чешет ему за ушком. Пес счастливо лаял, едва девочка подходила к ним, но других он не признавал, сразу скалился и вставал в боевую стойку.
Еще Надя подружилось с Мусей, кошкой «нанятой», чтобы охотиться за мышами, которых в подвалах старого здания было много. Кошка была такой же странной, как и Надя, хищница была трехногая, от чего нисколько не уступала в ловкости своим четырёхглавым сородичам, а еще она любила моченый черный хлеб, для мышиной охотницы не было ничего лучше, чем размоченная в молоке горбушка черного хлеба, пододвинутая к ней на блюдечке маленькими Надиными ручками. А в благодарность за заботу, кошка девочке пела свои мурчательные песни, похожие одновременно на рычание сытого льва и на звук заводящейся машины. Муся, в отличии от Тузика, на руки не лезла и морду, куда ни просят не засовывала, кошка терлась о ноги, из-за чего потом пригодилось перед занятиями смывать ее белую шерсть с гетр или колготок.
Но самым экзотичным питомцем девочки была ящерка –Горыныч, устроившая себе жилье под служебным крыльцом, где летом всегда было солнечно, а зимой достаточно тепло и безопасно. Вернее, ящерка по ее собственному мнению была сама по себе, а девочка была внешним раздражителем, пар раз спасшим ее от нападения мальчишек, вырвавшихся на волю и стремящихся разнести все вокруг. Но девочка все же считала пресмыкающееся своей питомицей и приносила ей личинки тли или муравьев, когда приходила к служебному корпусу, чтобы отдохнуть. Место это было тихим, безветренным, а главное, не особо популярным. Здесь не стояли скамейки, качели или лавки, как во дворе их корпуса, который очень нравился ее одноклассникам. Ей же комфортнее было здесь, среди неухоженной травы, плешивого двора, истоптанного ногами рабочих и технических работников, рядом со старым тополем, обнесенным хлипким забором, перелезть через который было вовсе не сложно.
Поэтому Надя лазила и через забор, и на дерево. Куда угодно, лишь бы не чувствовать себя худшей, ущербной или недотягивающей, которой она себе казалась в обществе ребят.
Опять же, ее никто так не говорил, никто не смеялся или не издевался. Она была для них как человек, которого легко не заметить или проигнорировать. Иногда правда мальчишки пытались подшучивать над ней из-за чего были награждены в лучшем случае тяжелым убийственным взглядом, а в худшем – крепкой затрещиной от которой еще долго звенело в ушах.
Такое отношение сохранилось до самого выпускного, даже когда они, уже совсем взрослые, сидели за праздничным столом и пытались хоть как-то поговорить с Молью, которое перед самым выпускным получила странное письме с шестью марками, а долго беззвучно плакала у себя в комнате, чем испугала соседок, никогда не видевших ни единой слезинки на ее лице за все эти шесть лет.
В тот вечер Надя седела с потерянным видом, но отчего –то, нахождение в компании не казалось ей такой уж пыткой, как раньше, напротив она была не прочь пошушукаться с девчонками или даже выпить припрятанного алкоголя с парнями. Но нет, она просто сидела и смотрела на расползающиеся по стене цветные блики, напоминающее крылья пойманной оранжевой бабочки. Сегодня Надя смотрела на свое платье, как на что-о далекое и забытое.
Правда до сих пор остался след от помады на самом краешке правого рукава. Это было не важно, потому что времени катастрофически не хватало, приходилось надеется, что она не поправилась и платье благополучно сойдется на спине.
И да, платье сошлось, оно было даже слегка велико, поэтому плечи пришлось прикрыть палантином, подаренными коллегами на день рождения.
Уже сидя в метро накрашенная и разодетая Надя выдохнула, поняла, что сильно она на мероприятие не опоздает, разве что на пару минут, но это не фатально. Сейчас же можно было смотреть на экран безмолвного телевизора, установленного в вагоне метро. Там говорили про юбилей путешественницы, восьмидесятилетней женщины, которая в одиночку обогнула на простые лодки все черноморское побережье. Говорили, что Светлана, пережившая в детстве страшные события, впоследствии стала картографом, а потом и заядлым путешественникам. Показывали детские фотки девочки, где ей было лет шестнадцать и она, светловолосая красотка в длинной, почти монашеской юбке, стояла в обнимку с двумя мальчиками с удивительными глазами, которые должно быть, были ее братьями или хорошими друзьями. Надя долго смотрела на эту, теперь уже бабушку, и думала о том сколько же она прекрасных мест увидела в жизни? Скольких людей поведала? И как же ей было тяжело выйти из своей зоны комфорта.
Надя ей завидовала. Но долго ее печальные размышления не продлились. Потому что объявили необходимую станцию, на которой следовали выходит и очень сноровисто двигаться к выходу. А на высоких каблуках это было далеко не просто, даже с учетом того, что каблуки это были широкие, и устойчивые, а не столбики-спичками, на которых грациозно перемещаются большое количество москвичек.
Балерина так запыхалась, что в театре даже не могла сформулировать свое желание купить программку, а потом найти деньги, все по той же причине. Но курчавый парнишка в нелепой фиолетовой бабочке подарил ей брошюру совершенно бесплатно, а потом еще и улыбнулся, как-то искреннее и почему-то очень по знакомому. Настолько, что на Надю напала паника, с которой она надеялась расстаться уже много лет. Но, как было видно, этому не судьба было случиться. Хорошо, что таблетки от панических атак всегда лежали в сумочке.
За одну минуту и четыре часа без трети часа до…
«Гордость так и останется голодной, когда смирение всегда найдет чем набить брюхо»– говорил давным-давно дедушка маленькому Владимиру, плачущему из-за недовольного и вечно требовательного отца.
Эти слова так и остались его девизом жизни и по сей день. Только вот о правильности этого сейчас почти сорокалетний мужчина задумался. Почему он должен бежать, прислушиваться к каждому слову других, почему не должен совершать то, что нравитесь именно ему и обязательно так, как он хочет. Что еще им надо, как именно он должен поступить, чтобы наконец доказать отцу, что он тоже человек с гордость и достоинством, которое не хочется каждый раз соскребать с пола. Что заставило вдруг задуматься? Наверное, прошло пришло время стать личностью и не сливаться с другими более сильными людьми. Но это завтра, а сегодня он еще отсидится в театре, выжидая непогоду, творящуюся дома.
Володя всегда был чересчур осторожен и даже трусоват, но в его ситуации это было его супер-способностью, потому что будь он нахрапистым и вечно недовольным сыном, его бы отправили куда-подальше. Но он рос прилежным, послушным и воспитанным, немного лицемерил, ради своей выгоды, но всегда в разумных приделах. Отец, уже тогда светоч нейрохирургии считал, хорошие оценки- само собой разумеющиеся, данное его детям с рождения. Мама просто гладила сына по головки и уходила в свою мастерскую, где с утра до ночи рисовала, клеила и лепила, после того, как ее уволили из больницы из-за халатности, инцидента, умело замятого дедушкиными юристами. А вот его дедушка, глава больницы и заместитель министра здравоохранения, едва приходя домой всегда интересовался успехами внука, своего любимого из трех. Однажды, когда благодаря великому чуду и невероятному везению Володя занял первое место в олимпиаде по истории дедушка сказал:
– Проси Володя все, что хочешь. Всю, что хочешь куплю.
И Володя, тогда боготворивший футбольный клуб Спартак сказал, вернее выпалил не подумав.
–Хочу увидеть Спартак.
Вот примерно так, они с дедушкой вместе и пошли в театр, ценителями которого оба не были, да так впоследствии не стали. Но то чувство спокойствия и защищенности так и впиталось в Володю, превратив театр в безопасное место.
После балета, который они, к слову, смотрели в Большом, Володя все же проговорился деду, что хотел увидеть все же Спартак, а не мужчину в обтягивающий шортах, подпрыгивающего на сцене. Дедушка долго смеялся, им даже пришлось присесть, настолько долго старичок не могу успокоиться. И тогда дедушка сказал еще несколько слов, значащие очень много для Володи
– Если ты такой тихий- значит ты точно не можешь быть таким плохим человеком, как я.
Дедушка закурил, и отвел взгляд от внука, в недоумении глядящего на него.
– Нельзя продать свой талант, даже если за это предложат пожизненное содержание. Никогда не продавай свои руки, а тем более свою голову. Главное- не продавай свое сердце, даже если благодаря этому у тебя могут появиться такие хорошие внуки, как ты.
Фраза так и осталась для четырнадцатилетнего парнишки загадкой, правда, ровно до тех пор, пока он не услышал эту историю от сестры, которой предстояло повторить судьбу бабушки.
– Ну и что, что я не особо умная. Все женщины в нашей семье такие. Поэтому, Вовчик, они нужны для одного- составить удачную партию с гениями медицины, которых присмотрит отец. Думаешь, как наш дедушка из нищей киргизкой деревеньки, едва сводящий концы с концами, смог жениться на бабушку из-за большой любви? А папа, парень без прошлого, документов, лишь с одним именем смогли разжиться такими деньжищами? Ты наивный, если считаешь, что все это счастливая случайность. Вот так и меня выдают, виданное ли дело, восемнадцать лет за какого-то менеджера от медицины. Хотя, наверное, теперь главой семьи станет брат? Или может ты, деточка? Да не расстраивайся, тебе такое точно не грозит, какая из тебя польза.
Этот разговор состоялся буквально через несколько дней после того, как выяснилось, что Володя поступил в первый медицинский институт и еще через месяц после смерти дедушки. Ему некому было рассказать о своей радости, о своей гордости. Впрочем, говорить много – удел не сильных, а глупцов. Еще ода фраза, в этот раз принадлежащая отцу.
Вот и сейчас, находясь в красивом, по необычному современной зале, Владимир молчал, стараясь сохранять отрешённость и спокойное выражение лица. Рядом с ним сидела импозантная пожилая женщина с внучкой-подростом, глядящая на окружающее ее великолепие горящими от восторга глазами и периодически что-то невероятно замечательно сообщала бабушке. Бабушка ее вооружилась театральным биноклем и по-деловому осматривала стены и потолки, придвинув окуляр к глазам, пожилая женщина периодически кивала девочке, которая с каждой минутой отвлекала ее все меньше и меньше и грустнела на глазах. Такая ситуация была знакома мужчине, но он молчал и лишь сочувственно поглядывал на девочку, становившуюся чернее тучи. Почему близкие люди не видят того, насколько сильное влияние на ребенка оказывают их слова, носящие в себе малюсенький оттенок раздражения или недовольства. Для этой женщины сейчас раздражение сойдет на нет, а девочка навсегда запомнит, что лишний раз лучше не отягощать бабушку своими проблемами и, когда та бабушка будет рада ее выслушать и упокоить, внучка просто замолчит, уйдет в себя и, не дай бог, не вернется обратно.
– Простите, можно я пройду. – произнесла девочка-тучка, пытаясь выйти уйти со своего места.
Она была одета в темную юбку, должно быть часть школьной формы, и зеленоватую блузку с большим бантом на груди, добавляющего ей возраста. Девочка не была красивой, а ее несимметричное рыбье лицо скорее могло внушить неприязнь, чем симпатию, но вот походка у нее отличалась грацией, а ровная, и расправленная спина добавляла ей еще несколько очков в глазах встречных. Владимир почему-то ассоциировал себя с девочкой и находил, что он слабее этой гордячки, умеющей преподносить себя так у свои тринадцать лет. А тридцатипятилетний зрелый мужчина все еще не может смело смотреть людям, встреченных на улице, в глаза, потому что стесняется. И кого же? Да себя. Своей неуклюжести и некрасивости, своей обычности и отсутствию таланта? Нет, того, что любой встречный гордится собой, а он- нет.
Единственное место, где доктор не чувствовал себя ничтожеством была операционная, где Володя, превращался во Владимира Сергеевича, и под его руководство сразу же поступали несколько человек, помогающих в операции. Или они были сами по себе и только ему казалось, что они подчиняются его словам?
Зазвонил телефон, задавая протяжную мелодию сродни расстроенному фортепиано, это значит, что звонила Неда, его жена. Похоже именно ей поручили искать Владимира для сегодняшнего ужина. Ну, что же ей оставалось только позавидовать, потому что ей мужчина бы ни ответил, даже звони она с того света.
На самом деле о Владимир уже не злился на нее, как раньше. Настоящий гнев, испепеляющий душу, прошел после первых двух лет, оставив на своем месте безразличие и сожаление, из которых со временем выросли сожаление и жалость. А ведь все очень хорошо начиналось, тогда, еще зеленому ординатору, казалось, что он нашел свою любовь, такую, о которых пишут в готических романах, являющиеся его любимыми из всей художественной литературы.
Неда Демидова была лучшей на курсе, если ни во всем университете, да, возможно она не была красавицей и не соответствовала пределу мужских фантазий, но она была сильной и, что ценил в ней Владимир, смелой. Короче, полной его противоположностью, исключая разве только что учебу, в которой он ее не уступал, а иногда, по его скромным подсчетам, даже обходил. Девушка обладала той интересной смесью ума и колкости, которые не позволяли вытирать о нее ноги одногрупникам, но и внушали другим симпатию и даже интерес.
Пересеклись Володя и Неда впервые на врачебной практике, когда и дружненько, в количестве двенадцати человек, повели на вскрытие, где ей, как бы это странно не звучало, стало плохо. Едва завидев и ощутив не очень чистое тело, да и соответствующий сладковато-кислый запах умершей плоти, девушка переменила в лице и, как в замедленной съемке, начала опускаться на пол, где почти у холодных плиток ее подхватил расторопный Володя, чувствующей себя прекрасно в подобных обстоятельствах.
Ей, как и еще паре девочек, дали понюхать нашатырь, но ближе к телу Неда так и не пошла, спряталась за спину Володи, из-за чего у него от счастья даже мурашки бегали по коже от каждого ее вздоха.
– Прости, ты разве с нашего потока, – спросила она его потом в лоб, едва они вышли из больницы, где проходили практику.
– Да, вот уже второй года, – ответил он, опустив взгляд, отметив при этом что у нее удивительно стройные и красивые ноги.
– А ты можешь дать мне свой телефон? Вдруг мне еще когда-нибудь плохо станет, ты же мне поможешь? – улыбнулась одними глазами Неда, протягивая ему обратную сторону трамвайного билета.
– Да. – только и сказал он.
Потом за это слово он себя корил, когда завязались их странные непонятные ему отношения – хвалил, а когда все разлетелось в микроскопические осколки, не поддающиеся реставрации- ненавидел.
Ну а пока что, Двадцатиоднолетний Володя был счастлив, что с ним рядом Неда с ее длинной, почти что во всю спину косой, заплетённой в четыре прядки, интересным финским способом, который ее показала мама. Сладкие солнечные летние дни слились для него в единый всплеск света, пахнущий потом, зноем, дешевыми духами и печатными страницами ее учебников, которые были повсюду в комнате, которую она снимала. Тогда Неда еще была веселой, озорной и немного старомодной девушкой, утверждающей, что замужество, и только лишь оно, позволит ему на всех основаниях с ней спать, а без него- ни-ни. Причем это Неда сказала ему в первый же визит к ней.
Далеким прошедшим лето парень был счастлив, наслаждался каждой моментом и каждой секундой, проскакивающей мимо него, казалось, что все закончилась. Череда вечно депрессивных мыслей и вселенской тоски оставила его, одиночество ушло в глубокое подполье, уступив место влюбленности, дарящей веру в лучшее. Постепенно день за днем Неда стала частью его мира, а позднее-его центром, вокруг которого маленькой планетой вращался Володя.
И в начале следующего учебного года они поженились. Странная парочка, состоящая из амбициозной девушки с далеко идущими перспективами и высокого, но невысоко мыслящего паренька средней руки, который в этой девушки души не чаял. Ну, по крайне мере, так считали ребята с курса, подтрунивающие над молодоженами еще ни один год, проведенный за партами. Да какое до них тогда было дело? Главное, что она ему изредка улыбалась, отрываясь от написания аккуратных лекций.
Но, как не печально, но счастье не может длиться вечно и на последнем курсе, Володе открылась невеселая правда, очень сильно его расстроившая. Неда обладала взглядами, совершенно противоречащими его, то есть они были совершенно разными людьми, стремящимися к разным целям совершенно разными способами. Парень мечтал о спокойствии и гармонии, о семье, где все бы друг дуга любили, о небольшой даче, где бы они все вместе капались в земле, высаживая цветы и овощи, или отдыхали под ветками старой яблони, оставшейся от прошлых владельцев. Неди же стремилась к чему-то высокому, вернее к высотам в карьере. Мечтала разработать новые способы оперирования на детском сердце и в целом отдавать всю себя работе, хотела стать уважаемой, известной, лечить детей, как в Европе или даже лучше. Но самое главное, что девушка ему потом сказала- не хотела замуж. Но тут появился Володя, такой добродушный рохля, и она подумала, что это очень хороший способ удержаться здесь, а когда ее подружки поведали девушки из какой он семьи- она не задумываясь согласилась выйти за него, ведь он так настойчиво просил.
И где же они оба сейчас? Неда Елизарьева Елисеева – работает в огромном деском центре, часто участвует в медицинских телевизионных передачах, пишет учебники по медицине и живет на работе. А Володя просто ровно работает, ровно живет, стараясь никого случайно не задеть, так старается, что даже не разводится с женой, которая попросила его съехать из собственной квартиры. Он надеется на чудо, которое может никогда и не произойти, но кто-то очень верит в то, что все препятствия сгинут, как когда-то случилось у его любимой Джейн Эйр.
– Ало, да Неда. Передай всем, что я в театре, сегодня никуда не приду. Что? Это слишком дорого мне обошлось, чтобы я мчался на их лживый праздник. А ты развлекись, поговори с родителями, может быть какие программы устроишь между больницами, – спокойным тоном произнес Володя, стареющий не показывать раздражение и злость в беседе с женой.
Едва он положил трубку, как прозвучал третий звонок. Люди медленными ручейками расходящиеся по залу стали двигаться быстрее, от чего звук каблуков и шарканья ботинок стали менее разборчивы и более смазаны. Суматоха наводнила зрительный зал.
Вернулась запыхавшиеся девочка- соседки со слегка помятой блузой и более радужным настроем. Ее бабушка отложила бинокль и, сложив на коленях руки, обтянутых синевато-серой кожей, приготовилась наслаждаться постановкой.
Свет начал медленно, словно кто-то по чуть-чуть закрывал кран, гаснуть, наполняя помещение тенями, судьбой которых было слиться с черной стен и пола, для того чтобы все, что представлено на сцене воспринималось неискушенным глазом простого зрителя с большим восторгом, интересом.
Едва темень плотной сетью накрыла зал, тяжелые бордовые шторы, все еще сохранившиеся здесь как атрибут традиционного театра, медленно раздвинулись, обнажив беззубую пасть сцены, раздалась несколько напряженная, тревожная музыка, предвещающая начало шоу. Спектакль начался.