Мария Лабыч
Путь тарбагана

14

Вадим Завьялов сидел в небольшом саманном домике на циновке и всматривался в темень во дворе. Вывеска «чайная» на заведении не обманула бы и ребенка. Основу ее прибыли составлял опиум. Им пахли жирные засаленные стены, древняя циновка, густая жижа зеленого чая в пиале и желтый полутруп с мутными высохшими глазами в углу. Завсегдатай. Вадим в очередной раз не услышал его дыхания, и его взгляд притормозил на впалой грудной клетке. Через минуту тот все же сделал вдох, но глаза так и не закрыл. Он проснется завтра слепым, пока слеза не омоет высохшие зрачки. Она возникнет не сразу, потому что это тело не сможет вспомнить о ней; а будет исторгнута страхом, отчаянием и безнадежностью тьмы. И тогда слепой прозреет.

Маленькое окошко с рваной дугой трещины в стекле ломало обзор надвое. За ним сновали сухие волны песочного моря. Казалось, верхняя половина застеколья живет чуть быстрее нижней. В окно песком царапалась буря, иногда порыв ветра доносил обрывки тоскливого воя собаки. Секунда, и вновь слышна только буря… и кажется, ты спутал. Никто живой не может быть снаружи в это время.

Вадим снова отпил горького настоя. Согбенный бармен, или как его там, поспешил к нему и сменил пиалу. В новой та же отрава, только горячая. Бармен замер, безмолвно предлагая фирменное блюдо заведения. Голова склонена так низко, что лица совсем не видно. «Профи. На очной ставке я его не узнал бы», подумал Вадим и чуть не спросил: «Почему в глаза не смотришь?» Его остановило омерзительное чувство дежавю. Все это уже было, и самое противное, что было не на самом деле… а в каком-то то ли Толстом, то ли Достоевском… не поворачивая головы, он жестом отпустил безликого бармена, и тот испарился.

Вадим зашел в чайную по делу. Но не нашел подходящего для этого настроения. Колебания длиной в пиалу чая стоили ему свободы. Мгновенно, точно с неба, свалилась буря, и Вадим остался пленником циновки в самом грязном заведении Кытгыма.

Безликая, как лицо бармена, буря за стеклом притягивала его взгляд. Он пялился в окно, все яснее ощущая, что его тянет выйти наружу. Завыла вновь собака, и он встал, как будто против воли, и стремительно пошел к выходу.

Его спас бармен. В своем порыве гуманности он зашел так далеко, что обнажил лицо.

– Куда, батыр? Сиди, батыр. Сиди, нельзя. Там смерть ходит. Это она кличет. Шххха-Шхххааааа… Слышишь?

Вадим продолжал идти, словно его не заметил. Тогда старик-бармен, как родного, обхватил Вадима за талию, преграждая ему путь. Тот легко отстранил старика. Он был тонким и легким, его макушка едва достала ему до солнечного сплетения. С тревожного лица на Вадима глянули живые черные, как мгла за стеклом, глаза. Молодые. Едва ли не юношеские. Вадим отчетливо почувствовал, как внутренне старик здоров и целостен.

«Смертью торгуешь – а сам не употребляешь. Гуманист». Вслух добавил:

– Прости, отец. Дело у меня.

Старик затряс головой, чуть притоптывая ногами:

– Нельзя-нельзя, нельзя никак!! Тут сиди, чай пей. Дело не ждет – смерть ждет.

Вадим кивнул, сел, и снова уставился во тьму. Выла песчаная вьюга. Собака молчала.

Еще кое-что стало очевидным для Вадима. Старик открыл лицо. И дело Вадима провалилось. Путь ему сюда закрыт, ничего здесь теперь не поделаешь.

Потом старик достал нарды. Дважды за ночь Вадим был хозяином его Чайной. Оба раза успел угостить старика за счет заведения. Но к утру, когда буря стихла, он ушел из саманной хатки чуть беднее, чем был. Без часов. Хорошо, портсигар отыграл. Отцовский. Немецкий, стальной. Трофей военный.

Солнце едва выглянуло из-за горизонта, а запад уже вытянул из предметов длинные синие тени. Обрывки ветра холодили бледное, непривычно пустое запястье. В голове прояснилось. Беда отошла. А была очень близко. С этим чувством взглянул он на рассветное белое солнце и пошел, почти счастливый, не зная, чего миновал. Или что его миновало.

А Алибек тем временем не мог понять, что он делает на дне сухого колодца, в темноте, один. Колодец гудел песню женским голосом. В ней пелось о том, что снаружи страшная буря, и повезло тому, кто сидит в колодце, а не бродит теперь в песках. А через некоторое время его сильно ударили по голове, и ему снова пришлось много думать о том, что он здесь делает. Но на этот раз была подсказка: тело доктора Павла Владимировича. Его тоже кто-то сбросил в колодец Алибека, и попал доктором прямо ему в голову. Алибек ощупал макушку и посетовал, какие все-таки крепкие у Павла Владимировича ботинки.

А еще у доктора был фонарик. Алибек не любил брать чужое, но уж очень темно. Он включил фонарь, и временно ослеп. А когда привык немного и открыл и второй глаз, немало удивился. Свод колодца, а у этого странного колодца был свод, разрисован был зверями и птицами.

– Вот, – глубокомысленно сказал он телу доктора. – А ты – «ботинки». Здесь такой не растет. По два хвоста имеют!

Доктор лежал неподвижно, молчал, и интерьером не интересовался. Алибек высвободил из-под него ноги, встал и полез с фонарем повыше. Рисунки смотреть. Любопытные были картинки. В центре скопления зверей и птиц он с детским восторгом узнал родное Мертвое море. Он не застал его таким, но на старой школьной карте присутствовал в точности этот рваный лоскут. Разве что у знакомых очертаний появился один дополнительный хвост, но в остальном все точно, ошибки быть не могло. Лоскут был большой, еле влезал в круг полосатого света от фонаря. В нем сидели разные рыбы, змеи, червяки и чудовища. Жуткие твари, надо сказать. Алибек решил, что чудовища жили на дне, никто их там не видел, и слава аллаху, там им самое место.

Насладившись первым сюжетом, он сполз вниз, и там, у ног, увидел второе Мертвое море. Алибек озадачился, но вскоре понял. Это вроде бумаги, что клеят на стену. На рисунке цветочек туда – цветочек сюда. И опять туда-сюда. И опять. Тот же самый. И легко, и красота. Но что-то было здесь не так.

Он присел к самому полу, скорчившись в узком проеме. Сбоку осветил второе море, и много нового рассмотрел. Ну, во-первых, море было к верху ногами. Тот же странный хвост торчал теперь не вверх, а вниз. И плавали в нем костяные рыбы, и ползали костяные змеи. Про чудовищ не стоило и говорить, они и без костей выглядели не лучшим образом. А по берегу, мелко-мелко, и густо-густо лежали человеческие черепа. На каждом маленькие-маленькие дырочки глазниц были устремлены на Алибека.

Второе море не понравилось Алибеку до такой степени, что он решил отвернуться и на него не смотреть. Но не смог выполнить задуманное. Тесно – это раз, и смотреть больше некуда. Много места занимал лежащий доктор, тяжелый и скользкий в своем костюме. Алибек пробовал, но не смог усадить его более компактно. Во вторых – интерес. Глаза так и стремились к ярким цветным картинкам. Странные твари поблескивали в луче фонаря и шевелились, радушно улыбались насыпи черепов… Алибек зажмуривался несколько раз, но это не помогало. Он скрепил сердце и выключил фонарь.

Уже во тьме он мысленно отметил, что с севера черепов гораздо больше, будто даже холмы. И на запад из них выложена будто бы дорожка… А на востоке – только тоненький рядок вдоль самого побережья. И внутрь нижнего моря вложено другое, поменьше, с похожими границами. И из центра второго моря… стоп. Алибек сощурился. Конечно, столько подробностей он запомнить не мог. В кромешной тьме картинки тускло, еле-еле, но отчетливо светились. В их свете был виден рисунок подошвы Павла Владимировича. Даже стало заметно, что кости рыб плавают не просто так, а в тонких контурах своих бывших тел. А под черепами…

Перевернутое море дразнило и без спроса лезло в голову. В страхе Алибек прижал к груди руки с зажатым в них фонарем, задрал голову и заорал, что было силы: «Эй, кто-нибудь, эй!!!» Женским голосом ему ответила буря: «Не кричи, батыр. Пока я здесь, не кричи. Никто тебя не услышит».

Алибек не послушался. Но час спустя успокоился, потому что охрип. Часы на руке доктора показывали, что до рассвета еще два часа.

«Странный выдался день…» Вскоре Алибек спал, скорчившись, положив голову на колени доктора. В такой позе два тела плотно упирались в стены узкого колодца, занимая все пространство его дна.

Его разбудил шум мотора. Приближалась машина. Алибек завозился, вскочил и готов уже был крикнуть, когда все стихло. Кто-то наверху немилосердно гнал машину сквозь обрывки бури. С досады Алибек пнул ноги доктора. Но сразу извинился. Он уважал покой ушедших, и не собирался тревожить их даже от собственного расстройства. Хотя Павел Владимирович был простой, добрый человек. Из тех, кто не возвращается. (При жизни он был просто доктор Паша, но теперь Алибек не жалел почтения.)

Алибек сел и принялся ждать. Ничего, все равно его найдут.

Тело колодца было кривым, и Алибек не мог видеть небо. Но наверху одна из его сторон покрылась красноватым слюдяным блеском. Это вставало солнце. Алибек сразу вспомнил о рисунках. Он внимательно осмотрелся, повернувшись вокруг себя на полный круг, но ничего не нашел. Картинки пропали. Алибек провел дополнительный эксперимент, осветив все вокруг фонарем. Но и это не сработало.

Снаружи чувствовался новый день. Страх прошел, но напала тоска. Жалко было себя, своего одиночества, и доктора очень жалко. Вот пропал Алибек – и никто его не ищет, а не найдут, – вообще забудут. Был Алибек, да и ушел куда-то.

Алибек вздохнул и от нечего делать заныл песню. Он осип и пел, как мог. Тихо и тоненько.

И тогда уже знакомым голосом заговорила с ним пещера:

– Кто здесь?

– Я, – осторожно ответил Алибек.

– Кто ты, девочка?

– Алибек.

– Павел с тобой?

Это она! Алибек очень обрадовался. Теперь он точно узнал ее. Только она так произносит это имя, доктор добрая Марина.

Сверху посыпалась пыль и мелкие камни.

– Марина Егорна! Марина Егорна! Это я, Алибек. – Его тонкий сип действительно был совершенно девчоночий.

Голос сверху закаменел, и Алибеку вновь показалось, что он говорит с духом пещеры.

– А Павел с тобой?

– Здесь, здесь, – послушно признал Алибек.

– Что с ним?

– Мертвый. Марина Егорна, добрая, хорошая, достань меня.

– Нет.

Алибеку вдруг показалось, что она может уйти, и оставить его здесь навсегда. В ее голосе звучал камень. Вот тут он впервые всерьез испугался. И далеко уже не был уверен, что его найдут. И даже какой-то своей частью был уверен почему-то в обратном.

Сверху пало молчание.

Марина лежала на животе над разломом колодца, и не могла добраться до края. Камни дышали под ее животом, край пролома с эхом продолжал осыпаться. От известия в глазах заплясала серая рябь, и несколько секунд она не могла собраться с мыслями. «Я не верю. Не верю. Не верю», – повторяла она себе, и наконец почувствовала это неверие.

– Алибек?

– Я здесь, здесь, – запричитал Алибек, что есть сил задирая голову, – я…

– Алибек, слушай меня. Что с Павлом? Ты слушал пульс? Ты видишь рану или кровь?

Алибек на всякий случай взглянул на тело.

– Нет. Он в желтом костюме, и в маске. Сверху вообще ничего не видно.

– Хорошо. Сними с него маску.

– Я не умею ее надевать, и поэтому…

Камень в голосе Марины стал кремнем.

– Надави на клапан слева под капюшоном.

Алибек подчинился, не будучи уверенным, что делает. Через минуту маска отстрелилась, обнажив бледное лицо Павла.

Едва услышав щелчок, Марина спросила:

– Он дышит?

– Нет, говорю же. Он так со вчерашнего…

– Найди фонарь.

– Марина Егорна, тут уже совсем светло. Я хорошо вижу…

– Мать твою, найди фонарь! – гулкое эхо трижды повторило это крик.

Ошеломленный Алибек достал фонарь и послушно поднял его над головой.

Своим обычным ровным голосом Марина продолжала:

– Раскрой ему веки и посвети в глаз.

Алибеку это не нравилось. Мать учила его уважать смерть и чтить умерших, и не лезть им в глаза пальцами…

– Алибек, ты меня слышишь? Вплотную к лицу поставь фонарь и посвети в глаз.

С другой стороны, он очень уважал доктора Марину.

– Ну? – возглас Марины вызвал новый микрообвал.

– Свечу!

– Реагирует?

– Что?

Марина вжалась лицом в землю, сминая губы и нос. Приготовилась к возможному ответу и задала последний вопрос.

– Зрачок… черная точка в глазу сужается?

Облачко белой пыли разлетелось вокруг ее губ.

– Нет. Она и так узкая очень-очень…

«Живой. Живой. Живой, я же знала». Еще утром Павел почувствовал.

– Марина Егорна, только не уходи! – отчаянно завопил Алибек из колодца в образовавшейся тишине. Но Марина его не слышала. Она что есть силы махала рукой показавшемуся в дверях станции Славе. Он ринулся к ней навстречу, она едва успела крикнуть:

– Не подходи! Здесь трещина, и продолжает осыпаться.

Слава остановился и одними губами спросил:

– Жив?

– Ранен. Без сознания. Ставь флаг на скорую и спасателей. Но ждать не будем. Попробуем вытянуть его на обвязке.

Слава направился к лаборатории, но на полпути остановился и вернулся с выпученными глазами.

– То есть как – на обвязке? Если он без сознания?

– Там с ним Алибек. Он поможет.

Лицо Марины было счастливым. Слава заразился от нее уверенной надеждой.

Над крышей станции на высоком флагштоке развернулись два флага: белый наверху с красным крестом, и второй, пониже, желтый с символикой МЧС. Подобные цветные флаги можно было увидеть над крышами других домов. Это значило, что в поселке отсутствует телефонное сообщение. Флаги были сейчас единственным доступным средством связи.

Слава обследовал грунт вокруг обвалившегося колодца и определил часть, казавшуюся наиболее надежной. Оттуда осторожно закинул и стал спускать в провал альпинистскую обвязку. Подоспевший Дима сидел на корточках неподалеку и приветливым голосом громко увещевал Алибека надеть обвязку на Павла. Надеть тщательно, аккуратно все застегнуть и проверить. А из глубин земли в ответ детским осипшим голосом плакал Алибек о том, что ничего он на Павла не наденет, и проверять не будет, и вообще… он прекрасно понимает, все хотят его бросить, и Павла достать, а о нем вообще забыть, а между прочим он хороший сторож, и даже с риском для жизни от шайтана их вчера спасал. То есть спас.

Дима наезд оценил, впечатленно покачал головой, и со своей стороны добавил, что если Алибек все сделает правильно, то он подарит ему лошадь.

– Ты че, охренел? Какая, к черту, лошадь? – зашептал ему Слава, продолжая медленно, чтобы обвязка не раскачалась и не зацепилась о какой-нибудь выступ, травить трос.

Дима пожал одним плечом и смущенно отвернулся. А между тем стоны сразу прекратились, и Слава ощутил, как канат полегчал и дернулся в его руках. Алибек поймал обвязку и деловито приступил к работе.

Марина тихо всхлипывала в туалете, лицом приникнув к щели в закрашенном белой краской окне и не отрывая взгляда от происходящего у колодца. Работали мужчины. Сейчас она там не нужна.

Когда голова в желтом капюшоне, покачиваясь, показалась в разломе, Марина уже была в трех шагах от места с готовым набором для реанимации. Павла вытянули и еще выпутывали из обвязки, когда Марина начала с осматривать его на предмет наличия травм. Алибек, очарованный возможностью иметь лошадь, мужественно молчал и не делал попыток привлечь внимание к своей все еще пленной персоне, пока шел осмотр.

Первые результаты обследования Павла были довольно обескураживающими. Повреждений не обнаружилось. Ни гематом, ни переломов, ни малейших ссадин. Приземление с такой высоты на Алибека, а по предположениям он падал не менее, чем с десяти метров, смело можно было отнести к разряду редких удач. Павел был жив, дышал самостоятельно, имел пульс нормального наполнения чуть ниже обычного ритма. И при этом не приходил в сознание.

Зрачки симметричные, реакция на свет адекватная. Лицо Марины мрачнело все больше. Она провозилась со стетоскопом еще несколько минут, когда сухую степь огласил гомерический хохот Димы. Марина оглянулась в изумлении. Тот пританцовывал, закрывал лицо и закатывался безудержно. Она перевела взгляд с Димы на Славу. Он недолго помолчал, и прыснул тоже. Марина решила, что это странная невротическая реакция, но она разберется с ними позже, а сейчас не стоит тратить время. «Что с Павлом? Прекома? На фоне скрытого повреждения головы? Инсульта? Ишемии? Может быть, в колодце отравляющие вещества, и это токсический…»

Тычок в спину в сопровождении двойного громогласного гогота. Из-под земли, не ведая причины, тоненько хихикнул Алибек.

– Ма… Марина, ха-ха-ха-ха-ха… не мешай… от… от… дыха-ха-хать ха-ха… он спит!!! – И Дима снова закатился.

Марина в ярости хотела броситься на ближайшего к себе Славу и отмолотить его довольную дебиловатую в конвульсиях смеха рожу. Разогнувшись, она потревожила голову Павла. Голова закатилась, подбородок закинулся, и он захрапел.

Услышав это, Марина заплакала. От усталости, и от облегчения, и от боли, и от куцего счастья. Она всхлипывала и размазывала слезы по лицу. Пацаны боролись в сухой траве, принимая ее всхлипы за смех. Никто не видел ее лица, и она с наслаждением захлебывалась в свободном плаче, распаляя себя сильней и сильней. Она думала о себе и о Павле. И о Томе, о которой теперь все забыли. Павел вытащил ее с того света. А теперь, скорее всего, ее уже нет в живых. Виной тому нелепая случайность. И, как только Павел поймет это… лучше ему проспать подольше. Пусть даже на снотворном. А Томку найти за это время, живой или мертвой, и вернуть на станцию. Потому что Марина может вынести очень, очень многое, только не страшную смесь отчаяния пополам с надеждой в глазах Павла.

Алибека подняли сразу по окончании приступа коллективной истерии. Его повреждения оказались значительно серьезнее. При поверхностном осмотре Дима обнаружил тяжелую травму головы, дальнейшее обследование подтвердило опасения по поводу трещины черепа в височной области. Глубокие загрязненные ссадины на руках, икрах и коленях мгновенно отошли на второй план. Алибек при этом чувствовал себя вполне сносно и в нюансы собственного состояния не вникал. Хотя его всерьез обижало невнимание окружающих к захватывающим, по его мнению, рассказам об исчезающих картинках Мертвого моря. И про рыб и про чудовищ. И про кости. Дмитрий долго кивал, продолжая осмотр, пока не внял комментарию Славы:

– Посттравматический галлюцинаторный синдром.

Алибек ничего не понял, но насторожился. Ему показалось, что ему не верят.

– Что это? – с подозрением осведомился он, исподлобья глядя на шприц с успокоительным в руках Димы.

– Лекарство от преувеличений.

Алибек задумчиво удовлетворился ответом и на время затих. Он как раз собирался уточнить лучше про лошадь, когда свет перед его глазами расплылся в добрый белый туман.

Марина поднялась на чердак, спустила с флагштока флаг скорой помощи и подтянула полотнище МЧС повыше. Достала из стола бинокль, села на подоконник и стала осматривать Кытгым. Город был затянут оседающим пыльным маревом. Пропали улицы, переулки, дорожки. Отчетливо видны были верхушки хилых деревьев, верхние этажи домов и разномастные скаты крыш. И флаги. Их было много. Слишком много. Крыши пестрели цветными полотнами с явным преобладанием желтого цвета. После бури служба МЧС требовалась всем.

15

Районное подразделение МЧС базировалось на дальнем краю города и занимало одно из немногих кирпичных зданий со смотровой башней и остроконечной крышей. Оно стояло на возвышении, и хорошо просматривалось из любой части Кытгыма. Сейчас в активе подразделения имелись семь машин, все переоборудованные для проведения стандартной дезактивации. В свой бинокль Марина видела, как в расчерченном квадратами дворе человечки в тяжелой форме спешно вынимают из машин громоздкие блоки дезактивационного оборудования.

Вдали поселок сельхозакадемии также пестрел вызовами, а ни одна машина еще не была готова. Марина вернулась к осмотру города. На трех домах она отчетливо разглядела длинные красные ленты, знак «срочно, жизненно важно», на желтом фоне. Такие ленты пропитаны люминисцентным раствором, в случае необходимости их видно и ночью. Не раз сотрудники противочумной станции выезжали на адреса помеченных лентой домов, если имевшиеся в районе машины скорой помощи не справлялись с задачей. В тех случаях, когда требовалась медицинская помощь. Но сейчас требовалась помощь МЧС. Всем. И противочумной станции тоже.

Спустившись вниз, Марина застала всех в дежурке. По лицам она видела, что ее опасения добрались и до них. Павел спит, но это ненадолго.

– …надо искать, – говорил Слава. – Искать, и как можно быстрее.

– Я съезжу в отделение и подам заявку на ее розыск. Флаги – это бесполезно.

– Это в любом случае бесполезно, – возразила Марина, – поедешь ты или нет – они не возьмутся. По крайней мере в ближайшие сутки. Я только что с крыши. Там ужас. Мы будем последними в списках. Во-первых, мы дальше всех, а во-вторых, мы медики. Не умрем, сами справимся. Логика закономерная.

– Если ее найдет кто-нибудь другой, то непонятно, как скоро мы узнаем об этом. Найдут мертвую – нет документов. А изменилась она дай бог, ее никто не узнает. Живую – она не сможет объяснить, кто она. Надо спешить!

В то же время интонация у Славы была самая подавленная. Марина чувствовала то же, что он. Тупую апатию и незнание, что следует предпринять.

Дима, свежий и полный сил после полноценного ночного сна и в меру тревожного утра, сказал спокойно:

– Не надо пороть горячку. Надо подумать, где она может быть.

Слава махнул рукой:

– Да где угодно. Она как ребенок. В лучшем случае. Встала и пошла. Ну, не знаю, как там. Поползла…

– Это не так! Ты сам сказал про противогаз…

Слава вспылил:

– Ну и? О чем это тебе говорит? Что она, значит, двинула на север? Или на юг? Граждане, теряем время. Если мы сейчас не выйдем и не рассредоточимся для поисков, нас запряжет МЧС. Уверяю. Времени у нас, пока им разобрать машины.

– Ну, скажем, минимум десять минут, – педантично возразил Дима и потер ногти о борт халата. Он единственный из всех был в своем обычном рабочем виде. А этот жест означал: «я нервничаю, но вы об этом не узнаете». Между тем его смысл знали все присутствующие.

– Итак, в течение этого времени вернемся к нашим баранам, – спокойно продолжил он. – Я заговорил о противогазе не потому, что он нам укажет, где она. Я имел в виду, что она не так беспомощна, как ты предполагаешь. И не «как ребенок». Допустим, она так и не узнала станцию, вас с Павлом и всех прочих. Но она помнит назначение вещей, и знает, чем грозит песчаная буря. И грамотно от нее защитилась. Следуя логике, могу предположить, что она помнит еще что-то из своей прошлой жизни. Все же лаборатория – место для нее совсем чужое. Она бывала здесь от силы раз двадцать. Гораздо лучше она может помнить свой дом. Дорога в поселок знакомая. Я думаю, она могла направиться туда. Павел тут, и перехватить ее там некому.

– Дим, это было бы сказкой. – Уверенный тон и рассудительная манера говорить успокаивали Марину, она благодарно ему улыбнулась. – Пойдемте же…

– Секундочку, – так же спокойно продолжил польщенный Дима и порозовел кончиками ушей. – Всем идти по одному адресу нет смысла. Обсудим, где еще она могла бы находиться, разделимся, и одновременно прочешем пешие пути по всем возможным вариантам.

– Она работала в Академии. Можно туда сунуться…

– Это два. Что еще? – уточнила Марина.

– Морг при районной больнице. Этого тоже нельзя исключать.

– Пусть. Итого три. Я в морг не пойду, – устало подытожила она.

– Я пойду, – отозвался Дима. – Слава, берешь?

– Академию.

– Марина, значит, домой. Ключ у Пашки в джинсах, они в гардеробной, слева, за халатами.

Все встали.

– И последнее, – добавил Дима. – Связи нет. Ни сотовой, ни проводной. Вышка, похоже, опять навернулась. Кто бы что ни узнал, возвращайтесь и поднимите что-нибудь на флагштоке…

– Едут! – воскликнула Марина. Она снова смотрела в бинокль, но вскоре убрала его от лица. Машина МЧС с проблесковыми маяками неслась по подъездной аллее, ее давно было видно невооруженным глазом. – Слишком близко. Бегом, задним выходом! С главного уже не успеваем.

На ходу Марина подумала: «Своим грохотом и сиренами они могут разбудить Павла. Он проснется совсем один, ничего не понимая… без Томки…»

Ее рассеянный взгляд перехватил Дима и твердо сказал:

– Не проснется. Он в падении заснул. Так что это для него все равно что детский утренник.

Морг, как и положено, располагался на окраине Кытгыма, на заднем дворе старой городской больницы. Прибыв на место, в темном зеленом коридоре, уходившем в черноту бесконечности, Дмитрий предъявил санитару удостоверение сотрудника станции.

– Приветствую. ПЧС. Прошу показать мне трупы, поступившие к вам за последние сутки.

Санитар обладал несвежим халатом, насквозь прокуренным дыханием, трехдневной щетиной и проницательными зеленовато-серыми глазами в сетке красных прожилок. Бессонная ночь.

Служитель озадаченно пощурился в книжечку, наконец подчинился и пригласил Дмитрия Окоповича, старшего научного сотрудника противочумной станции, следовать за ним.

– Только у нас темно. Может, просмотрите карты сопровождения?

– Я должен осмотреть тела. А карты тоже дайте.

Дмитрий бегло пролистал карты, и повторно стал настаивать на осмотре. Не смотря на то, что по документам было три трупа, все мужского пола.

– А что, что-нибудь случилось? – выкрикнул санитар из черной прозекторской.

– Нет еще.

– Ищете кого? – осторожно спросил санитар, с грохотом выкатывая стол по плитке пола.

– Там увидим, – несуразно отреагировал Дмитрий.

Санитар решил, что он поглощен чтением карт, и неверно его расслышал.

После бури в морге не было электричества. По крыше бухали шаги, слышалась деловитая перебранка электриков. В темноте на проведение осмотра тел Дмитрию потребовалось значительное количество времени. Рук не хватало, сотрудники морга, рискуя жизнью, ассистировали аж двум почти трезвым электрикам на крыше. Восстановить электроснабжение морга было первостепенной задачей. Как и подозревал Дмитрий, трупы последних суток не подготовили, а оставили одетыми, так, как они поступили.

Осмотр Павел проводил в полумраке коридора, куда при помощи санитара по очереди вывозил претендентов на Томину вакансию. Прозекторская окон не имела, поэтому была признана непригодной для осмотра.

Коридор освещался скупым окном у самого потолка. Осмотр проходил практически на ощупь. Во время процедуры красноглазый санитар флегматического типа держал умирающий фонарь над плечом Димы. Когда тот был готов погаснуть, санитар его встряхивал. Некоторое время эта мера позволяла работать при свете.

Томы среди тел не было. Все трое действительно оказались мужчинами. Двое имели совершенно обычные свойства людей в их положении. Третий оказался клиентом другой организации. Последнее тело привлекло особое внимание Дмитрия. Оно больше других походило на мумию, и меньше других на Тому. Дмитрий едва приподнял простыню, и сразу накинул ее обратно. Но что-то озадачило его. Поколебавшись минуту, он снял ее вновь. Этот мумифицированный труп не подавал признаков жизни. Но внутреннее чутье Дмитрия не поверило, что он достаточно мертв. Раздраженно он достал свой стетоскоп и без труда выслушал очень необычные, крайне замедленные пульс и дыхание. Зрачки были так расширены, что не оставили места для радужки. Дмитрий предположил передозировку опиатами и на личном транспорте доставил экс-мертвеца в районную больницу. Выбора не было, ждать кареты скорой помощи этот незнакомец не мог. Времени у него было немного.

Потрясенный санитар следил воспаленными глазами за отъезжавшей машиной. Мучимый вопросом, откуда этот посторонний из другого района Кытгыма мог знать о живом человеке в боксе морга. Безответно.

«Что-то у них на станции и впрямь не чисто», – с таким резюме санитар бросил недокуренную сигарету в пыль и вернулся в неосвещенное здание.

Слава между тем штурмовал здание из серого высоконаучного гранита. Академия о судьбе своей сотрудницы Томы ничего не знала. Требование Славы показать ее рабочее место было воспринято с удивлением, но все же исполнено. Пожилая барышня-дежурная привела его к длинному шкафу с тысячами ячеек объемом не более четырех спичечных коробков каждая. Она поправила круглые очки, сверила номер по списку и отыскала нужную ячейку. Потом открыла мизерным ключом маленькую стальную дверцу с номером 263–12 и отошла от распахнутого ящичка. Внутри Слава увидел электронный ключ с тем же номером и несколько высушенных листьев.

– Что это? – Слава был удивлен. Он рассчитывал по крайней мере на стол со стулом или что-то подобное.

– Это безобразие. Мусор в ячейке.

Очконосная дежурная удивилась не меньше его элементарной безграмотности и разъяснила, что безобразие – это засушенный клевер, а белая пластинка – личный ключ доступа на участок полигона сельскохозяйственных исследований Академии. Точнее, его дубликат для экстренных случаев. Основной ключ на руках у специалиста.

– Идиот! – воскликнул Слава, и спеша кинулся к выходу.

Пожилая дежурная впала в молчаливое бешенство высококультурного человека при таком с ним обращении, тем временем объекта этого возмущения и след простыл.

– Однако… – вынуждена была она высказать самой себе, поправляя очки, и вернулась за стеклышко в конторку.

Слава оказался ближе других к решению, но реализовать его не успел.

Тем временем Марина подъехала к знакомому зеленому забору и заглянула во двор. Все в нем было по-прежнему. Окна барака после бури остались целы. Она вошла во двор, толкнула дверь. Но та была заперта. Марина открыла дверь ключом Павла и переступила порог Его дома. Вокруг были разбросаны вещи… Его вещи. Тома почти месяц в лаборатории, и все здесь теперь в основном Его. Этот мир хранил оттенок небрежной заброшенности. Марине он был хорошо знаком. Чистый привкус долгого одиночества.

Все вокруг: незастланная (или, наоборот, неразобранная?) постель, пыльная полка, грязная посуда, притягивало ее. Марина хотела быть здесь. Звать его к завтраку. Читать и обсуждать черновики статей. Убрать и вымыть, или оставить все, как есть… как он захочет. Просто сидеть на табуретке напротив и смотреть, как он пьет.

Ей представилась его рыжая коротко стриженная голова на высокой крепкой шее и грустноватые глаза… в последнее время всегда такие.

Слева у входа стояли синие шлепанцы. Марина сняла туфлю и засунула ногу в один из них. Он был уютный, но слишком большой. Она сделала шаг и навстречу ей раздался грохот. Нечто большое в полумраке упало и по частям раскатилось по полу. Марина вздрогнула и остановилась. Поначалу дом показался необитаемым. Неужели она ошиблась?

– Тома?

Тишина.

– Тома, это Марина. Ты здесь? – Марина сделала акцент на «ты».

Тем временем она продолжала стоять прямо у входа, опасаясь захлопнуть дверь и пройти внутрь. И снова ей ответила тишина.