Мария Лабыч
Путь тарбагана

Тома не двигалась и молилась, чтобы Миртад не заговорила. Старуха глядела еще минуту, потом, не сгибая спины, присела, тяжело оторвала бидоны от земли и пошла прочь. Тома вздохнула, потерла переносицу и пошла было дальше, но вдруг передумала. Развернулась и пошла за молочницей.

– Миртад! Миртад, постойте.

Старуха не останавливалась. Тома чувствовала, что если бы не тяжелейшие бидоны, она не дала бы себя догнать.

– Да постойте же! – в голос крикнула Тома, догнала старуху и схватила ее за предплечье. – Ну же, прошу вас.

Миртад остановилась, не отпуская ноши.

– Что вы хотели мне сказать?

– Хотела – сказала бы, – скупо бросила Миртад и сделала еще шаг.

– Ладно, не хотели. Но я хочу знать, что вы увидели.

– Хочешь?

«Нет, нет», – забилось в Томиной голове.

– Да, – ответила она.

Миртад коротко глянула в глаза девушки и сказала.

– Молодая, живи.

Тома знала: не то в ее мыслях.

– Что-то со мной не так. Я хочу знать, что. Скажите. А там, если мне это не понравится, я вам просто не поверю.

Миртад поставила бидоны, еще раз оглядела Тому, и сказала просто:

– Ты умираешь.

В ее лице не было жалости или сочувствия.

Тома недолго постояла и ошарашено побрела в сторону рынка.

Миртад тихо сказала ей вслед:

– Тебе нельзя помочь. Но я не могу понять, что с тобой.

Тома отошла на несколько шагов и оглянулась вновь. Старуха стояла на прежнем месте. С лица старухи смотрели на нее блестящие глаза больной черной собаки.

На ватных ногах Тома дошла до рынка. Ранние торговки раскладывали свой товар на дощатых прилавках, покрытых цветными домоткаными коврами. Их пылающие краски составляли противовес темным, скупым на детали одеяниям женщин. Отовсюду был слышен цветастый приморский говор. Громкие споры из-за торговых мест разрешались оглушительными беззлобными перебранками и смехом. Тома обошла все до самого дальнего торгового ряда. Механически выбирала товары, не спрашивая цен.

Вернувшись к дому, Тома едва узнала свою калитку. Оказывается, створки совсем разные. А кольцо лучки раньше было красным, только совсем облупилось. Двор показался длинным и захламленным как-то косо, однобоко. Барак стоял под небольшим углом к дорожке… или это дорожка под углом к бараку? Тома перестала присматриваться, и тогда услышала в кудахтаньи кур что-то механическое, одинаковое, как воспроизведенный сотню раз подряд один и тот же звук.

Тома вошла в дом и с лязгом захлопнула дверь. Некоторое время девушка в полумраке сидела на кухонной табуретке, зажав коленями сумку, и смотрела в ярко освещенное солнцем окно.

Все вокруг немного изменилось. У предметов оказалось множество деталей, которые раньше не имели значения. Да и сейчас не имеют… Но возникло странное чувство, что все вокруг нее как бы отвердело, стало более вещественным и конкретным, в то время как она сама чуть-чуть упростилась и попрозрачнела.

Со стола Тома взяла подстаканник и нагрела его ладонью, а потом проверила щекой, теплый ли он. Он был теплый, но быстро остыл.

Тома сбросила оцепенение и решила разобрать покупки. К удивлению, ее сумка была пуста. Она вынула из кармана не разменянную купюру и уставилась на нее, не веря своим глазам.

«Что это?»

«Ты умираешь», – повторил в ее голове спокойный голос Миртад.

Тома не плакала, даже не испугалась. Не потому, что была мужественной и отважной. В эту минуту она поняла, что знает об этом. Знает давно. Так давно, что отчасти привыкла к этому.

И было еще кое-что важное. Сама того не зная, Миртад указала ей причину.

Тома не имела обыкновения прикасаться к рабочему столу Павла, ни с целью уборки, ни при каких других обстоятельствах. Его священный беспорядок внушал ей благоговейный трепет. Тем более, что среди разбросанных на нем статей, записей на русском и латыни, графиков и прочей медицинской белиберды там можно было напороться на половинку заспиртованной крысы или глаз собаки в банке. Сегодня Тома нарушила обычный этикет. Она разгребла бумаги и нашла два больших медицинских атласа. Один был по инфекционным болезням.

Девушка бегло пролистала страницы и без труда нашла раздел под буквой «Б». «Бешенство».

10

Павел с боксом в руках стоял посреди манипуляционной в непреодолимой задумчивости. Мертвая крыса смотрела остекленелыми глазами сквозь крышку бокса. Препараты крови Томы занимали отдельную полку в холодильнике.

«Новый симптом – галлюцинации. Вялонарастающая восходящая нейропатия конечности, лихорадка, неврологическая симптоматика, повышенная тревожность. Теперь галлюцинации. Нет, этого не может быть!»

– Чего? – перепросила Марина.

Павел вздрогнул и оглянулся.

– Что ты здесь делаешь?

– У нас отчет по двадцать первой серии. Не хотите послушать?

По интонации Павел понял, что Марина повторяет приглашение во второй раз.

– Да, конечно. То есть – позже. Начинайте, я приду.

– Павел Владимирович…

– Выйди и закрой за собой дверь, – не повышая тона ответил Павел.

Марина исчезла.

Еще утром Павел почувствовал: сегодня тот день. Он не знал, откуда это взялось. Но если задуматься, причины были. Зигмунд вел себя странно. Уже неделю он был вял, отказывался от пищи. Вчера присоединились небольшие судороги. Павел наблюдал за крысой с нарастающей тревогой. А утром, едва он ступил в здание станции, к нему подошел дежуривший ночью Слава.

– Что ты ведешь на Зигмунде?

– А что такое?

– Пойди, взгляни. Он там дает джазу.

Павел застал крысу в момент приступа. Животное погибало в тяжелых судорогах. Даже на отважно-бессмысленной крысиной морде читались боль и ужас.

– Атас, – мрачно прокомментировал Слава. – что это, передоз на препарате?

Павел не ответил. Через час судороги крысы сменились почти полной неподвижностью. Она ткнулась носом в стенку бокса и пролежала так до самого конца. Ее дыхание становилось все более поверхностным, а затем вовсе прекратилось. Животное дрогнуло, неестественно перевернулось и затихло.

Павел долго молча смотрел на мертвую крысу. Ее тело вытянулось и было вывернуто, будто перекручено. Он забрал из дежурки бокс с трупом и пошел к себе.

Зигмунд не имел отношения к исследованию их препарата. Три недели назад, после того, как Тома призналась в своем недомогании, Павел ввел в его спинномозговой канал препарат ее слюны.

«Оно. Только не поддаваться отчаянию. Да оно, оно! Чтобы подтвердить, требуется вскрытие».

Руками без перчаток Павел отделил голову крысы, и пытался закрепить скользкий череп на операционной пластине. Руки не повиновались. Снова бесшумно вошла Марина. Она молча достала из шкафа набор перчаток, надела маску и подошла к столу, осторожно оттеснив Павла. Сначала она привычно закрепила препарат на столе. Затем с осторожностью вскрыла череп. Короткая передышка, казалось, вернула Павлу некоторое самообладание. Он занес скальпель над обнаженным мозгом крысы. Тот был размером с крупную горошину. Рука снова дрогнула.

Марина:

– Что вам нужно?

– Срез гиппокампа.

– Заморозьте.

Павел не мог ждать ни минуты. Он опять нетвердой рукой занес скальпель.

– Отдайте.

Марина приготовила срез и выложила его на стекло для микроскопа.

– Готово.

Павел не мог подойти. Не мог, потому что знал, что увидит.

Марина постояла у препарата, потом заглянула в микроскоп.

– Что ищем?

– Тельца Бабеша-Негри, – едва слышно ответил Павел.

Марина покрутила настроечные кольца объектива.

– Положительно. Причина смерти – Rabies. Бешенство. Зачем оно вам понадобилось?..

Павел почти оттолкнул ее от микроскопа. Ошибки не было. На срезе были отчетливо видны продолговатые гранулы. Он хотел столкнуть микроскоп со стола, но от удара тот только немного отъехал в сторону.

Лицо Марины стало белым, как ее халат. Она подошла к Павлу вплотную и сказала:

– Антирабический курс немедленно. Симптомы были?

– Марин, уйди.

– Мы проведем вас на комплексе…

– Это не я, это Тома! – истерично выкрикнул Павел.

Он зарыдал в голос, как ребенок. Марина не стала его успокаивать, вышла и бесшумно прикрыла за собой дверь. Она не смогла бы скрыть свое облегчение. Ее Павел вне опасности.

Десять минут спустя Павел спустился в дежурку. По лицам друзей он понял: они уже знают. Дима смотрел в окно и избегал встретиться с ним глазами. Слава привстал, открыл было рот, и тоже замолчал и отвернулся.

Тогда сказала Марина.

– Забирай ее немедленно. Пусть остается здесь, лучше ей нигде не будет. Это против правил, но в конце концов…

– Мне нужна ваша помощь.

– Все, что скажешь… – начал было Дмитрий.

– Ты не знаешь, о чем я. Помолчи, я договорю. – Голос Павла был так спокоен, словно речь идет о новой серии экспериментов. – Анамнез. Симптомы проявились около месяца назад. Как вы знаете, я обследовал ее на все, что возможно. Бешенство в районе, где вымерли все дикие теплокровные виды, казалось мне абсурдом. Но сегодня, – голос его возвысился, как у лектора в момент главного вывода, – я лабораторно подтвердил обратное.

Марина напряглась. Она знала, что так звучит его отчаяние. Но Павел справился с собой и продолжил спокойнее.

– Стерильная контрольная крыса была инфицирована месяц назад… слюной… – его голос дрогнул и снова выровнялся. – И после гибели на срезе мозга обнаружены специфические тельца Бабеша-Негри. Препарат в процедурке, можете посмотреть. Если бы я не был тупоголовым кретином, то распознал бы Rabies гораздо раньше. Тем более течение достаточно типичное во всем, кроме одного – крайне медленное нарастание симптоматики.

– Не трави себя. После проявления симптомов это ничего не изменило бы… – Слава говорил очень тихо.

– В том смысле, что она все равно умрет? Должен предупредить всех присутствующих, что я в это не верю и пойду до конца.

– Это шок, – шепотом сказал Дима Славе.

– Нет, Дим, это не шок, – громко ответил Павел. – Я не свихнулся от горя и знаю, о чем говорю. Я все обдумал.

– И что ты намерен делать? – спросил Слава.

– Я введу ее в глубокую медикаментозную кому и проведу курс на сыворотке и иммуноглобулине. Буду ждать иммунного ответа и подавления вируса.

– Паш, опомнись. Это бессмысленно. Доказанных примеров эффективности нет.

– Мне не нужны чужие примеры.

Слава осторожно добавил:

– В конце концов это технически нереально. У нас нет необходимой аппаратуры…

– Теперь есть. Я заказал ее от имени администрации района для Кытгымской больницы, только указал адрес нашей станции. Тогда же, еще в начале обследования. Боялся, что станет поздно. А там пока разберутся, здесь все уже… разрешится так или иначе. В общем, аппарат системы жизнеобеспечения прибывает сегодня около шести вместе с группой установщиков.

Помолчали. Каждый думал об одном и том же. Решился Дима:

– Опомнись. Она все равно умрет. А тебя посадят.

– Ты думаешь обо мне или о себе?

– Не понял.

– Я спрашиваю: тебя беспокоит моя карьера или репутация станции, на которой ты работаешь?

– Меня беспокоит твой идиотизм. Если бы у нее был хоть один шанс, я сел бы потом с тобой вместе. Но ты ослеп и оглох, а у нее НЕТ ШАНСА.

– У нее есть шанс. Я – ее шанс. Ты. Она. Вот ее шанс!

Павел схватил со стола отчет по последней серии экспериментов, и швырнул его в Диму. Не скрепленные листы разлетелись на полпути.

– Мы не клиника, мы лаборатория. Наша суть – эксперимент. Мы и есть шанс, которого нет у других. Я не дам ей умирать с комфортом. Я буду мучить ее, пока она не выживет.

– Ты сейчас сказал, что будешь ставить эксперименты над человеком, – медленно сказал Слава.

– Хочешь поймать меня моими же словами? Да! Я так сказал. Перед человеком уже раскопана могила. И мне нужна ваша помощь. Если да – спасибо. Нет – катитесь, я все сделаю сам. В том, что вы не сдадите меня комитету, уверен. Тут вперед спасибо.

Павел отошел от стола к окну и вгляделся в него сквозь пыльное стекло. Прямо перед ним за окном стоял его джип, который утром он оставил Томе. Эта странность даже отдаленно не коснулась его сознания.

Все молчали. Павел вздохнул.

– Об одном прошу, не мешайте… – тихо попросил он.

Марина подняла голову и негромко сказала:

– Подводя итоги… выбора он нам не оставляет. Я живу одна, и временно могу перебраться сюда… Остальные, как и раньше, могут дежурить по очереди. Выходные отменим.

Слава озабоченно спросил:

– А куда мы установим систему жизнеобеспечения?

– С ума вы все посходили, – вяло сказал Дима и закурил.

Сразу сработала чувствительная пожарная сигнализация, на нее никто не обратил внимания. Он затянулся и раздраженно добавил:

– Куда-куда? В старую манипуляционную, больше никуда все это не влезет. Младший персонал ничего знать не должен. Хватит нас четверых. Технички или Алибек разнесут весть в три дня по всему району. Всех нас тут же упакуют, мы и подключить ее не успеем.

– Сама знает? – спросила Марина Павла.

– Нет, и я не собираюсь ее посвящать. Сегодня после работы должна приехать. Дам ей снотворное, и останется здесь. Будет спать до установки системы…

– Я здесь.

Все головы одновременно повернулись. Тома неловко поднялась со сломанного кресла, задвинутого за шкаф с инструментами за ненадобностью. Правый подлокотник отвалился и оглушительно грохнул о плиточный пол.

Тома не рассчитала время и добралась до станции слишком рано. В холле было пусто. Говорить не хотелось, хотелось забиться в угол и лежать одной на боку с открытыми глазами. Но она обещала Павлу. В дежурке тоже оказалось пусто. Там, за длинным общим столом, стояли только четыре кресла, лежали какие-то бумаги… Чужая здесь, Тома забилась в угол за стенкой стального шкафа, щекой прижалась к стенке и забылась. Обрывки мыслей блуждали в ее голове. Жар накатил снова… но скоро отпустит.

Позже заговорили голоса. О ней. Смысл разговора не полностью доходил до ее сознания, она воспринимала окружающее словно сквозь мутноватое стекло. Шкаф под щекой казался ей надежным и успокоительно холодным. Из-за него ее по имени звал Павел. Другие почему-то не хотели. В конце она сдалась и встала. И проснулась. Одна напротив остальных. Вокруг застыло странное молчание под визг не унимавшейся сирены. Четыре пары глаз смотрели на нее, как на что-то новое и чуждое. Они были растеряны, подавлены и… сожалели. Эта жалость вдруг сжала Томе горло. Отчаяние подступилось с неожиданной стороны. Тома ощутила короткое удушье, и поняла, что сейчас сорвется. В первый раз, и именно сейчас, когда нельзя. Сознание прояснилось. На миг опережая слезы, она заговорила:

– Я все знаю про себя. Не от вас, мне Миртад сказала. Хотела захватить вам бутерброды, но теперь это, наверное, негигиенично. – Выдох.

Отлегло. Слезы в следующий раз. Тома немного сомневалась, подойти ли ближе. Бешенство – неприглядная вещь. Она может пугать, ну, по крайней мере, настораживать. Тома не хотела проверять их реакцию. Павел подошел сам, вытянул ее за руку из угла, и обнял за плечи. Затылком Тома ощутила, как дрожат его руки.

– Прости, – прошептал Павел ей в макушку.

Тома пожала плечом.

– Мне жаль, – искренно сказала Марина.

– Мне тоже, – ответила Тома.

11

⁂

Мысли в сумерках. Будто тучами скрыты от сознания. В них молнии бьют.

⁂

– Пульс падает!!

– Сколько?

– Сорок ударов.

– Норма. Для комы…

⁂

– Судороги! Скорее! Держи здесь. Крепче!

– Сколько набрать?

– Десять кубиков. Тише. Вот так. Сейчас. Сейчас пройдет.

⁂

Бесконечное белое русло. Каменистое сухое дно. Скальные берега. Взобраться бы на них и посмотреть, что там дальше. Но очень круто, и совсем стали слабые руки. Сколько идешь, – все одно и то же. Но надо идти.

⁂

– По вене?

– Внутримышечно. Руки дрожат…

– Дайте я.

– Ввела?

– Ввожу. Она стабильна, вам нужно отдохнуть…

– Оставь. Я паникую, когда не вижу экран энцефалографа.

– Никто, кроме вас, не сможет ей помочь. Что будет с ней, если вы надорветесь?

– Рассчитывал на тебя и пацанов. Что, мечтаешь, чтоб все это побыстрее закончилось?

Пощечина.

– Ради бога, Марина. Прости. Я не знаю, как такое сказал. Клянусь, я так не думал!

– Послушайтесь совета. Вам необходимо поспать. Я здесь, и дам вам знать при малейшем изменении. Если вы сейчас не уйдете, я пойму, что вы сказали все это всерьез. Потому что не доверяете мне.

– Я ухожу. Но если только…

– Я немедленно вас разбужу.

⁂

Белое русло. Так давно, что теперь неясно, путь ведет к впадению или к истоку.

Повернуть назад?

⁂

– Тахикардия… нарастает…

– Нет… еще нет…

– Сейчас даст остановку. Фибрилляция!

– Электроды! Заряжай…

– Готов.

– Руки! Разряд!!

– Без изменений.

– Еще! Готов? Разряд!.. Еще! Готов?

– Тихо! Есть синус. Запустили, вроде…

⁂

Шепот:

– Вторая остановка…

– Да.

– Что дальше?

– Не знаю.

– Искусственная вентиляция легких – две недели. А теперь еще и сердце отказывает.

– Но количество антител постепенно растет…

– Растет. Только слишком медленно. Ее мозг поражен и отказывается контролировать тело, а иммунного ответа еще недостаточно. Думаешь, она вернется?

⁂

В этом месте не бывает ночи. Солнца тоже не видно. Одно белое небо и бесконечное русло прошлой реки.

⁂

– Павел, нужно поговорить.

– Нет.

– На ЭЭГ кривая слишком пологая. Это очень похоже на спонтанные всплески…

– Я сказал, нет.

⁂

– Мне нужна услуга, о которой ты, может, будешь жалеть всю жизнь.

– Какая?

– Ни Слава, ни Дима на это не пойдут. И я не пошел бы, чтоб ты знала.

– Какая?

– Она умирает. Выбора нет…

Молчание.

Молчание.

Молчание.

– Ты просишь, чтобы я ее отключила?

– Нет. Мне нужно ввести в ее спинномозговой канал Препарат.

– Павел, ты не понимаешь, что говоришь.

– Никто больше, только ты сможешь. У меня такой тремор, я убью ее иглой. Она умирает. Никто больше не согласится.

– Успокойся. Она дышит, сердце еще бьется самостоятельно…

– Я чувствую, она уходит. Посмотри на ЭЭГ. Отдельные всплески. Еще немного, и будет поздно. Если ты откажешься, я сделаю это сам. И когда ошибусь, не прощу этого себе. И тебе тоже.

– Допустим, мы введем Препарат. Случится чудо, и он поможет от инфекции так же, как от опухоли. Хотя это абсурд. Но она все равно после умрет, как умерли все твои крысы. Быстро и без причины. Неизбежно!

Молчание.

Ответ:

– Схема четырнадцатой серии второго цикла самая продуктивная. Трехнедельная выживаемость – сорок процентов. Семь недель – шесть процентов. Я пересчитал дозу на единицу массы тела…

– Остановись. Ты устал. И она, поверь, тоже. Просто отпусти ее. Не нужно ничего делать, она сама…

– Она ничего не может «сама». Ты введешь Препарат? Или я? Я все равно введу его. Я всем скажу, что это я. Ничего не бойся… Считаешь, что она обречена? Господи, ну тогда что тебя останавливает?!

– Ты болен сам. Ты не чувствуешь разницы между реальностью и несбыточной мечтой, и от этого…

– Да пойми же! Нет никакой разницы. Есть только человек, еще живой – и уже мертвый. Вот вся разница. Кого ты выбираешь?

– Она жива…

– Она мертва, как только ты скажешь «нет». Я ее убью. Сейчас. Она умрет под иглой, потому что я промажу.

– Я говорю «нет».

– Тогда пошла отсюда!

Возня и дверь захлопнулась.

Минуты… минуты. Стук в дверь.

– Впусти меня. Я сделаю.

⁂

Внезапно русло сухой реки отрезало, как ножом. За крутым поворотом оно уперлось в бесконечной высоты кирпичную оштукатуренную белым стену. В центре ее черный пролом тоннеля. Тома так устала от непрерывного белого света, что без колебаний вошла в эту бархатную черноту. По ту ее сторону была дверь. За ней…

Светлый пластиковый стол был загроможден разнородными планшетами, клавиатурами необычных конфигураций и освещен многоярусной батареей мониторов, расположенных сплошной стеной. В углу висела гирлянда из бессчетного количества компьютерных мышек, увенчанная плакатом «МЫШИ УМЕРЛИ СВОЕЙ СМЕРТЬЮ». На белой стене в традициях офисного дизайна был прикреплен календарь с выделенной красным неделей. Над субботой был нарисован человечек – пять палок и кружок. Над красным воскресеньем было начеркано «все. отдыхать» печатными буквами.

Худощавый, коротко стриженный подросток в белой футболке и джинсах сидел, сгорбившись, у четвертого монитора. Он морщился, потому что давно пересидел подогнутую под себя ногу. Но не мог оторваться. И потому продолжал рисовать, стараясь сохранять неподвижность и не вдыхать слишком глубоко. Ручкой он скрупулезно ковырял планшет, не отрывая красных, чуть близоруких глаз от одного из мониторов. Дорисовав одному ему ведомую мелочь, он, наконец, моргнул, и почувствовал привычный песок под веками. Обутая в кед нога свисала с края разболтанного кресла, как парализованная или чужая. На стене из мониторов было загружено одно изображение: пейзаж белой пустыни под сине-свинцовым небом.

За спиной его хлопнула дверь, юноша дернулся и снова поморщился, но оглянуться ему не удалось.

– Вот, – через плечо сказал он вошедшему.

– А это че за фигня? – спросил собеседник.

Он подошел, поставил чашку черного кофе прямо на планшет, и ткнул пальцем в верхний угол четвертого монитора. Вошедший оказался сверстником близорукого, и таким же внешне малопримечательным. А отличался тем, что был длинноволос и носил черную футболку.

Сидевший между тем терпеливо снял чашку со своего планшета, вручил ее вошедшему и ответил коротко:

– Маяк.

Изображение на мониторах ринулось вперед, обнаружив высочайшую детальность, и вскоре среди глыб камней и глубоких расселин вырос белый маяк и занял всю доступную вертикаль просмотра обоих мониторов.

– Здоровый, – оценил Черный. – Рабочий?

– Ну, так…

Внезапно точно за маяком зажглось солнце, и его огромный фонарь послал длинный красный луч будто собственного света.

Черный помотал головой:

– Не. Он, в смысле, доступен? На него можно залезть?

– А. Да, можно. – Белый поводил пером, и маяк стал медленно поворачиваться, будто зритель обходил его против часовой стрелки. Его мощные стены оплетали тонкие остовы металлических лестниц, показались узкие вертикальные окна, глубину которых пожирала тень. С крыши камнем упала потревоженная птица, расправила внезапно крылья и с хлопаньем ринулась ввысь. Через секунду звук стих, и белую пустыню окутал прежний покой.

– Ну что, кул, – оценил вошедший. – А нафиг он?

Белый простодушно, по-детски взъерошил себе затылок и ответил:

– Ну, типа… Да не знаю! Маяк, и все.

– Он за кого? За ваших? – не унимался Черный. Глаза загорелись, штука ему понравилась.

– Отвали. Я, честно, не знаю еще. Только закончил…

– Ну а на чьей он территории? Кажись, на нашей…

– На общей. Здесь нет границы.

– Я че, похож на идиота? И так все ясно! Он же белый! – язвительно заметил Черный, разглядывая строгую кипенную башню.

– Он не белый, он никакой. Пока никакой. Это просто модель. А потом будет какой угодно…

Черный попытался присесть на край стола, но тот был загроможден спутанными шнурами, картридерами, портами usb и другой подобной мишурой.

– Зачем тебе эти декорации? – спросил он, неловко подтягивая к себе клавиатуру за шнур.

Клавиатура зацепилась за угол планшета, и тот съехал с края стола и повис на шнуре. Перо выпало из его гнезда и закатилось под стол.

– О создатель, как это глупо! Зачем тебе кнопки? А эти убогие трубки, о господи! – Черный глянул на мониторы. – Ты лицедей, готовый надеть на голову картонный ящик, лишь бы походить на Диогена.

Часть реплики с раздражением звучала уже из-под стола, где среди пыльных мотков провода Черный вслепую пытался нащупать перо планшета.

Белый улыбнулся:

– А зачем тебе кофе?

Черный, наконец, вылез и воззрился на дымящийся напиток в чашке.

– Тупой вопрос. Кофе – это кофе. Древнее удовольствие.

– Согласен, старое. Но ведь не вечное. Видишь? Ты сам играешь в те же игры. Твой кофе – то же, что моя компьютерная база. Атрибут времени. Нужно достоверно чувствовать время, чтобы присутствовать в нем. Их время такое. Им нужно все это.

– Лан. Не будем спорить. Дай-ка я попробую. Контрал негатив… – сам себе продиктовал Черный, и набрал на клавиатуре Ctrl + N.

Пейзаж на мониторах мгновенно преобразился. Светлые и темные тона поменялись местами. Под низким грязно-серым небом теперь лежала черная пустыня. Ее вывернутый рельеф вздыбил трещины и провалил скалы, рождая тревогу и неуловимое чувство неладного. Ветер сдувал темный песок с ребер узких дюн, ссыпал его в трещины, тихо скулил в пустоте. Рисунок песочных гребней постоянно менялся, их хребты извивались и переламывались. Если взгляд замирал, начинало казаться, что вся эта обманчивая неподвижность непрерывно шевелится, и затаилась ненадолго, лишь там, куда теперь направлен взор.

В центре неуловимого действа высился черный маяк. Грандиозная башня, будто сложенная из угольных блоков, прорезала светлое небо. Белое облако, светясь, клубилось вокруг фонаря. Окна вспыхнули мутным светом, маяк стал обитаем. Многоглазая башня смотрела проемами окон, от нее веяло ожиданием. Ожиданием и вопросом…

– Отвали. – Белый, улыбаясь, вернул себе клавиатуру и повторил комбинацию Ctrl+N.

Маяк снова стал светлым. Черный пожал одним плечом, усмехнулся, и начал листать комиксы. Мятые, с заломленными углами, они валялись всюду.

Казалось, пустыня обрела свой прежний вид… как будто прежний. Неуловимо что-то изменилось. Сосредоточенно Белый вглядывался в мониторы. Казалось, все по-прежнему. Тогда откуда это чувство, что посильней подует ветер, и из-под тонкого слоя белого песка проступит всюду черная порода? «Устал», – подумал он. Но все равно не сразу оторвался от маяка. Хмурясь, ни на секунду не отрывая взгляда от монитора, он набрал комбинацию Ctrl+Z, +Z.

Действие Черного отменено, будто его и не было. Маяк стал прежним. По-видимому.

– Ну как знаешь, – исподволь отследив действия товарища, нагло ухмыльнулся Черный и отложил журнал. – Мы, как г'рицца, принимаем бой. Есть тут одна мыслишка…

– Что ты там задумал? – без выражения, занятый своими мыслями, спросил Белый.

– Ты помнишь про Полигон?

– Забудь об этом! – сразу бросив свою игрушку, тревожно вскинулся Белый.

– Я не умею, ты же знаешь.

– Не надо, прошу тебя! Я подарю тебе маяк…

– Обмен неравноценен. Сам виноват, ты подкинул мне эту идею. И, клянусь папой, мы накануне грандиозного шухера, – гнусаво процитировал Черный.

– Как хочешь. Только зря ты сказал. Это не шутки. Я теперь буду внимателен и не дам тебе… вам ничего сделать… Ничего серьезного.

– Ах-ах, папочка в шоке! – кривляясь, пропищал Черный.

Он поставил на голову альбом комиксов на подобие двускатной крыши и вещал из-под нее:

– Никому не расходиться, здесь будет интересно! Ночь да грядет!

– Давай. Завтра будет новый день, – ответил Белый, устало потянулся и вышел из комнаты.

На стене из мониторов теперь была другая картинка. Обмелевшее море отступило от берега небольшого острова. На пустых берегах качалась алая трава, вдали виднелось нагромождение бессистемно разбросанных бетонных построек. Стекла в окнах были разбиты, на крышах пучками белела мертвая сорная трава.

Вода ржаво-красного цвета все еще окружала остров со всех сторон, грязноватая сизая пена высокими холмами пятнала линию берега. Заунывно свистящий ветер хлопьями сдувал ее клочья вглубь острова, а прибой неустанно взбивал снова. Повсюду сквозь поверхность воды проступили плеши илистого дна.

По мелкой воде вброд медленно шла черная собака. Низко опустив морду, она ориентировалась по кочкам, кое-где проваливаясь в воду по брюхо. Ее нос перепачкала морская пена. Собака дрожала и поджимала хвост. Живот ее ввалился, под тусклой шкурой выпирали ребра. Иногда она раскрывала пасть, и язык начинал лакать пустоту. Голова склонялась к самой воде, но воды собака не касалась.

Время шло. Собака двигалась на север. Она часто оскальзывалась, но шла вперед, нетвердо ступая по грязному дну. Будто кто-то звал ее. На ржавой воде оставался за ней черный илистый след. Волна лениво билась словно под ним, нарисованным на тонкой оранжевой пленке.