Максим Шлыгин
Via Combusta
Глава 5.
Московская область.
Территория садового товарищества.
Баня. Начало мая.
Где-то года три назад.
– Ром, поддай парку, а? Замёрз чего-то жутко.
– Ну так… Не май месяц на улице же!
– У-га-га, как смешно, абасцус. С ума сходит погода, снегопад в мае, второй день подряд. Чего-то там синоптики неправильно колдуют.
– Так нормально? – спросил Роман, плеснув трижды на горячие шипящие камни из медного черпака с длинной подгоревшей деревянной ручкой. – Ну что, рассказывай, какие новости?
– А капни туда еще чуть эвкалиптом, будь другом, – залезая на верхнюю полку в маленькой, но уютной бане и кряхтя, попросил Дмитрий. – С каких новостей начать, с плохих или с хороших?
– Давай с хороших.
– С хороших, – протянул Дмитрий. – Что у нас хорошего… Значит так, во-первых, сегодня я переговорил с одним своим знакомым в Москве, мы вместе с ним в клубе начальников состоим. Объяснил ему твою ситуацию. Попросил тебя пристроить. Ему как раз срочно следак нужен хороший в отделение. Так что с понедельника переводом отправим тебя в Москву. Там и зарплата повыше. Поэтому, извини, но обещанный отпуск отменяется. Чего тебя баловать, правильно?
– А как же служебное расследование? Ведь возни же теперь на месяцы.
– Служебное расследование… Оно да, началось. Сейчас проверяются факты, длиться оно может, действительно, какое-то время. Потом дисциплинарка. Но оргвыводы уже сейчас можно делать, жизнь не останавливается. Сегодня четверг. Завтра ты едешь к себе, там я с ребятами переговорил, необходимые документы оформишь. На время расследования тебе приберут майорскую звёздочку и переводом отправят служить в другое место. А по итогам расследования уже видно будет.
– Про майора я понял уже. А по остальному – я не так всё себе представлял. Всё как-то странно.
– Ну, так и обстоятельства не стандартные, чего ты хочешь? Жил-был такой майор, служил исправно, был на хорошем счету у начальства и коллег, много полезного успел сделать, никому дорогу не переходил, ни с кем не закусился, наверх не лез по шеям сослуживцев. Так что ж не поддержать человека в трудную минуту? Про тебя уж байки по всему районному отделению ходят. Ты теперь, вроде как, звезда на районе. Мужик настоящий. Так что нет худа без добра, Ром. Перейдёшь в Москву. Да, потеряешь на погонах, зато приобретешь на кармане и на службе останешься до пенсии. А там уже сам будешь принимать решения. Или ты не рад, я не пойму?
– Дим, спасибо тебе огромное.
– Да погоди ты. Во-первых, не меня, а Михалыча своего благодарить будешь. Мужик стальной. Он, по сути, сам всё придумал, рекомендацию тебе хорошую дал на новое место, я лишь чуть-чуть подсобил. Его уже успел выбесить адвокат этого ублюдка. Начал вынюхивать, собирать улики про то, что на его подзащитного оказывалось физическое давление после задержания для дачи признательных. Вот погоди, он ещё на суде заявит, что его подзащитный и не был в машине в момент аварии, что машина на юрлицо какое-нибудь оформлена, а эта пьянь нашла её, ну, я не знаю, типа, во дворе с открытой дверью и ключами в зажигании и решила покататься, а в этот момент его скрутили. И что он не виноват ни в чём. Языком чесать – это они умеют.
– Сука. Гниль.
– Ой, я на таких насмотрелся. Это они по пьяни да на тачке крутые, дороги им мало, все мешают вокруг. А как жопу прижмут, так сразу невинные зайки, сирые, убогие и оскорблённые. Над пешеходным переходом камера висела, там его физиономия за рулём в момент аварии зафиксирована. Тебе я смотреть не дам, а то ты его добивать пойдёшь, чего доброго. И не говорю пока никому. Попросил скопировать запись на разные носители и припрятать, чтобы не выкрали. У нас там в отделе видеорегистрации крыса живёт, второй год поймать не можем за руку.
– Ты хочешь сказать, что его адвокат на меня в суд будет подавать?
– Не на тебя лично, а на всё отделение будет пытаться. Считай, что на Михалыча. Михалыч это смекнул быстро, не впервые, как говорится. Всё будет нормально, Ром, не переживай. Ты же его знаешь, он из военной контрразведки пришёл, а там всё чётко отрабатывают.
– Да. Он не плохой мужик, но мне всегда казалось, что он меня за что-то недолюбливал.
– Я тебе докладываю, как есть. Любовь, она разная. Так, что у нас ещё хорошего. А, по маме твоей доктор склоняется в положительный сценарий. Она перенесла микроинфаркт, но это лечится. По сотрясению риски, вроде как, сняли. Остаются ушибы и переломы, но это тоже поправимо. Я переговорил с ребятами в профсоюзе – путёвка будет. Как только её выпишут, отправим на реабилитацию, как и обещал.
– Спасибо, Дим. Вот теперь уже именно тебе спасибо.
– Да не за что, Ром. Пойдём, остынем мальца, – подмигнув другу ответил Дмитрий, слезая с высокой полки и шуруя внизу ногой в поисках шлёпанцев.
Закинув, на заснеженных грядках, себе на головы по большому ведру ледяной воды, мужчины, покрикивая и охая, вернулись в предбанник, где за травяным чаем с липовым мёдом продолжили разговор.
– А плохие новости в чём? – задал вопрос Роман, явно стараясь оставить его напоследок.
– Я с Машей встречался.
– Когда ты всё успел?
– Я к ним в больницу приехал. Ну, там, фруктов, печенек, соков разных привез, книжек Кате, бумаги да карандашиков.
– Как она?
– Ща, погоди, – и Дмитрий, засунув руку в карман висевшего на крючке пиджака, достал оттуда разрисованный цветными карандашами листок бумаги и протянул его Роману. – Это тебе.
На плотном белом листе бумаги пляшущими буквами красовалась неровная подпись «Папочке». Насухо вытерев мокрую ладонь, Роман бережно принял письмо и уставился в него. Глаза его снова намокли, но он нашёл в себе силы сдержать слёзы, а просто поцеловал детские рисунки и поставил его перед собой, оперев на резную ножку электрического самовара.
– Катя тебя очень любит, Ром, – видя реакцию друга, произнёс Дмитрий. – И очень по тебе скучает.
– Как у неё дела?
– Она у тебя большая умница, стойко держится. Но, как я понял, всё идёт не так, как того хотелось докторам. Всё не просто. Её, действительно, лучше бы перевести в Москву. Там и оборудование новейшее, и препараты современные, и руки у докторов наученные именно по таким травмам. В общем, как-то всё криво срастается, и, похоже, требуется новая операция. Маша на нервном срыве, с ней сейчас очень сложно говорить. Мы буквально немного пообщались. У неё всё на эмоциях, чуть что не так – в слёзы и закрывается. Это из плохого.
– Ясно. А с фондом не удалось связаться?
– Да, я туда тоже звонил. Но пока ничего пообещать не могу, Ром. Моя знакомая больше благотворительностью не занимается, вроде как у них с мужем проблемы сейчас. Я ей коротенько суть вопроса описал, но она с ребёнком в больнице была и ей не удобно было говорить. Обещала перезвонить. А там не знаю.
– Ладно, Дим, и на том большое спасибо. Я уже думал, что надо где-то в других местах деньги искать. В банке попытаюсь, под залог мамкиной квартиры, что-то ссудить. А ты говоришь, у Маши забрало упало?
– Ты знаешь, мне кажется, что это она сама на себя злится больше. Но ты, друг, должен её понять. Она – перепуганная девочка, мать, и ждёт от тебя, как от отца, полной защиты в таких ситуациях.
– Да я понимаю, Дим. Но я такой и другим уже в свои годы мне не стать. Да, я бедный, медленный, тугой, но я вдумчивый, обычный нормальный мужик. Какой есть. Да, ты большего достиг в жизни, хотя начинали мы с тобой вместе. Но так твоя жизнь повернулась. А у меня по-другому! Хочет жить с олигархом – пусть ищет себе его и живёт с ним.
– Не знаю, Ром, не знаю. Не кипятись только. В ваши тёрки семейные я лезть не хочу. То, что у меня полковничьи погоны, так это трудом заработаны, честным трудом добился. Я жить хочу. Не абы как, а достойно. Поэтому стараюсь, стараюсь успевать как можно больше. Себя жалеть не умею. У меня семья большая – мама, брат, сестрёнка. Мы с Леной деток хотим, но всё никак не получается, который раз всё неудачно… Уже измучались, очень тяжело это всё. Она, считай, у меня от докторов не вылезает, только успевает приговоры собирать. То операции, то инъекции, то протоколы, то пятое, то десятое. А там, в этих больничных коридорах, такого насмотришься, что тебя потом откачивать надо неделями. Но Лена руки не опускает и меня воодушевляет, что всё будет хорошо. А это всё, знаешь, сколько денег стоит?! А знаешь, сколько я за это всё отдать готов? Всё. Я всё готов отдать. Как есть, подчистую, лишь бы у нас всё получилось. Потому что в семье, в детках, мы только и можем быть счастливы. Всё не просто, Ром, всё и у нас не просто. В ваши семейные вопросы я вмешиваться не хочу и говорю тебе это сейчас только потому, что мы с Леной любим вас, с вас пример берём, на вашу семью ориентируемся. Хотите разводиться – ваше право. Если ни она, ни ты уже не готовы бороться за своё семейное счастье, разводитесь. Только я вам хочу сказать, что вы до сих пор друг друга очень любите, хотя и дуетесь друг на друга. И у каждого из вас своя правда. Вы только её услышать не готовы, обсудить не хотите, середину не ищете. Или не умеете.
– А какую середину ты предлагаешь искать, если она меня на рубли променяла? Если мне за её любовь теперь платить надо! Это же бред.
– Ром, я прожил такую же жизнь, как и ты. И уже насмотрелся на разные ситуации. И, ты меня извини, но любови на голодный желудок я не встречал. Ты что, неужели семью решил завести потому, что придумал талантливейший способ, как её построить на основе чистейшей любви и без капли денег?
– Ничего я не решал… – смутившись прямо поставленного вопроса, огрызнулся Роман.
– Очень интересно. Тогда кто решал?
– Чего ты докопался до меня, Дим? Вместе мы решили, вместе. Сели с Машей и решили пожениться и семью создать.
– Ты ей предложение делал?
– Не помню уже. Да какое это, чёрт возьми, имеет значение?!
– То есть не ты? Маша, значит.
– Дим, ты затрахал уже. Да, она очень хотела замуж. И мама её постоянно этим вопросом одолевала, «а как же семья, а как же внуки». Ну, мы, в какой-то момент и решили расписаться.
– В какой, Ром? В какой такой момент? В тот самый, когда её мама до белого каления довела, что дочка с мужиком живёт который год и до сих пор не замужем? – вкрадчиво посмотрев на Романа, тихо спросил Дмитрий. – Или в тот момент, когда её накрутили, что так в девках можно всю свою жизнь прожить, если мужику своему на голову не капать постоянно «замуж, свадьба, замуж, семья»? Или в тот момент, когда тест на беременность неожиданно показал две полоски?
– Чего ты мне хочешь этим сказать-то?! – с долей грубости вспылил Роман. – Ты к чему ведёшь-то, я не пойму никак? А у тебя Лена разве не ходила и не ныла с этим «замужем»?! Да они все повёрнуты на этой идее. Каждую бабу мама и подруги прессуют, каждая только на этом и циклится. Ты правду хочешь? А я тебе честно скажу: да, по залёту. И что?
– Какая разница, по залёту или нет, – спокойно, но твёрдо парировал Дмитрий на срыв друга. – Многие и по залёту даже жениться отказываются. Я хочу понять, тебя силком в ЗАГС тащили или ты сам, как мужик, всё решил и организовал?
– Повторяю, мы решили вместе с Машей. Такой ответ тебя устраивает?
– Не устраивает. Задам вопрос по-другому. Ты сам про свадьбу предложил? Или тебе предложили, а ты согласился? И, если верно второе, то, как согласился? Вынужденно или от чистого сердца?
До Романа, наконец, дошёл смысл вопросов Дмитрия. Дошёл и кольнул куда-то в самое больное на данный момент место. Вопросы друга, словно большой фен, слой за слоем сдували туманную дымку в сознании Романа, и сейчас он с полной отчётливостью мог разглядеть как раз то, что хотел. Увидеть себя со стороны. И именно с той стороны, где он и предполагал найти честное отражение. Теперь, глядя на себя в полный рост, Роман испытывал к себе что-то вроде неприязненной жалости к себе. К такой жалкой, плывущей по течению капле воды, готовой принять любую, даже самую невыгодную, предложенную форму. Мокрой слюнявой каплей, которая готова согласиться на всё, что угодно. Только не на проявление инициативы.
– Я понял, к чему ты клонишь, Дим. Понял… – с горечью пробубнил он. – Маша, действительно, накрученная ходила. Нам, считай, по тридцать лет. Пять лет вместе живём, а о свадьбе тогда даже и не говорили. Я знаю, что мама её с каждым годом всё больше и больше прессовала на эту тему. Подруги все тоже по замужам повыскакивали, одна она сидела со мной в гражданских девках. В итоге, она ко мне и так и сяк начала подкатывать с этим вопросом. Меня оно, сперва, веселило, я подшучивал над ней. А потом бесить стало. Мол, меня, действительно, как ты говоришь, силком туда тянут. И вот, как-то Маша мне уже на полном серьёзе поставила этот вопрос ребром, вроде ультиматума. Я в позу, конечно, встал, от меня давлением ничего же не добьёшься. Ну, скандал, естественно. Я ей ору на эмоциях, что не собираюсь на ней жениться из-под палки. Она в слёзы. Швыряет в меня какой-то белой ручкой, собирает вещи и пулей из квартиры к маме. Она ушла, я ручку эту поднимаю, а это не ручка… А тест. И там две полоски. Короче, типа, я ещё и виноват… До сих пор ей простить не могу.
– Простить чего? Что она забеременела от тебя?!
– Да нет, типун тебе на язык! Нет, конечно. Простить, что она так всё тогда хитро разыграла, что я ещё и крайний остался, и замуж её взял, как она говорит, из-под двух параллельных палок. Я, вообще, постоянно у неё крайний, постоянно в чём-то виноват. Такое ощущение, что я для неё ничего не делаю, сижу на бетонной жопе и воздух ей порчу. Неделю нормально, неделю в контрах: надуется, замкнётся и ходит молча по дому серой тенью, даже не смотрит на меня, в коридорах обходит по стеночке, как прокажённого, или, так же молча, полы моет и унитаз пидорит. И, блин, сидишь и думаешь, чего ты такого опять учудил-то? С мыла волосы не убрал после душа? Носок оставил под диваном? В театр не пригласил? Про день рождения её мамы забыл? Попросил сапоги купить подешевше? Когда вопрос в последний раз такой встал, про деньги, ну, тут уже я вскипел. Крышку сорвало, напрочь. Надоело, Дим. Всё это надоело. Я так жить не хочу.
– В том-то и дело, Ром. В том-то всё и дело. Я тебе, как говориться, один умный вещь сейчас скажу, только ты… Сам знаешь. Ты мне сейчас про свои хочу-не хочу, буду-не буду… Знакомо мне это всё. Но у вас дочка растёт, которая не просто так, а именно к вам на Землю пришла. И она вас любит так, как никто другой во всём Мире. А вы злитесь друг на друга по глупости и этого в упор не замечаете. Вам, будто бы, удовольствие доставляет это страдание, да, мучение и страдание. Я вас не осуждаю, но мне это не понять. Мы с Леной через такое проходим и так выворачиваем себя наизнанку ради того, чтобы ребёнка родить… А вы берёте и это самое ценное у себя смываете в унитаз на эмоциях. И тут у меня не к ней вопросы, друг, а к тебе. Ты – мальчик, тебе и делать первый шаг. Всегда так было и так останется, хочешь ты это понимать или нет. Тебе, а не ей, проявлять инициативу. Тебе, Ром. Вот ты говоришь, что так жить не хочешь. А как ты хочешь жить? Тебе вообще чего по жизни надо-то?
– Дим, а я хочу, чтобы меня оставили в покое! Я такой, какой есть. Лучше не стану.
– А-а-а. Ну, тогда понятно, почему Машка на тебя злая такая и на развод подала. Я бы тоже тебе не дал и на развод подал бы, будь я бабой.
– Блин, а тебе-то что не нравится, вообще?! Я хочу просто жить, счастливо жить со своей семьей. Чтобы меня никто не дёргал, чтобы я не чувствовал себя вечно в чём-то виноватым. Чтобы моя любимая жена просто любила меня. Просто любила, потому что я ей нравлюсь, как мужчина, а не за мои деньги, которые она с каждым годом тратит всё больше и больше, а я, видите ли, зарабатываю всё меньше, сука, и меньше. Чего тут не понятного?
– Мне-то как раз всё предельно ясно, друг. Это ты в облаках витаешь. Пойдём греться, а то я замёрз уже.
– А в чём я не прав, Дим? – обратился к другу Роман, закрывая за собой дверь в парную. – Ты хочешь сказать, что это нормально, покупать любовь своей жены за деньги?
– Ладно, Дим, хорош придуриваться, ей-богу. Ты же взрослый мужик, а до сих пор страдаешь каким-то юношеским максимализмом. Тебе разве не говорили, что в современном мире, семейное счастье, то самое счастье, которое ты добиться так хочешь – это любовь, помноженная на деньги. Семейное счастье, друг, субстанция составная. Конечно же, любовь отдельная должна быть чиста. Так ведь своей любовью, в чистом-то её виде, ни ты, ни Маша, не торгуете. И ей, конечно, обидно, когда ты винишь её в том, что она тебя на пиастры променяла. Хорошо ещё, что она тебе сковородкой голову не проломила за такие слова. Но в её понимании, она уже не одна, она живёт в семье, у неё есть ребёнок. Да считай, аж два, с тобой-то вместе. И деньги она тратит на всех вас. А в твоей башке ты до сих пор один, и весь мир крутится только вокруг тебя одного. И все вокруг тебе что-то должны. Да и не просто что-то, а должны, сука, сделать тебя самым счастливым, не трогая и не беспокоя. Улавливаешь, как у тебя башня уехала?
– А как же другие-то живут семьи? – возмутился Роман, изрядно нервничая от наезда лучшего друга. – Те семьи, в которых жёны мужьям мозг не насилуют по поводу денег, и живут, сука, душа в душу, до седых мудей?!
– Я не знаю, Ром, каких ты там фильмов про идеальную жизнь насмотрелся, только мир ни хера не идеальный. И тут у нас, на грешной земле, чтобы покушать, нужно заплатить. Чтобы в голову тебе побольше знаний положили, нужно заплатить. Заплатить там, заплатить сям. Так всегда было и ещё долго так будет. Хочешь иметь семейное счастье, друг, учись разделять два понятия: чистую любовь и чистые деньги. Учись меняться, работать со своим эгоизмом и, опять же, разделять себя холостого и себя семейного. Пойдем, передохнём, чайку попьём, – похлопав Романа по вспотевшему от жара плечу предложил Дмитрий. – Вот вы с Машей, два абсолютно не похожих человека, стали семьёй. Ну, хорошо, допустим, ты не сам принял решение, а под давлением обстоятельств. Пусть так. Но теперь эти обстоятельства будут же смотреть на тебя каждый день твоими милыми, любимыми глазёнками. И чего они увидят в тебе? Папу, который хочет жить сам для себя, в одну харю? Или как-то не так? Папу, который орёт на всех, чтобы его оставили в покое, так как он меняться не хочет и не понимает, ради чего он это должен делать? Есть у меня один такой, ещё живой, пример. Могу свозить, показать, если что. Я, прям, вижу, как ты сажаешь на колени свою дочку и, глядя ей в глаза говоришь, что ты в упор не понимаешь, на хрена тебе, такому идеальному, меняться? Чего или кого ради?
Глава 6.
Отделение полиции.
Западный административный округ.
Москва. Начало мая.
Где-то года три назад.
Утерев со стола накапавшую из всех лицевых щелей полупрозрачную вязкую лужу, Роман Константинович несколько раз глубоко вздохнул, встал со стула и, прикрыв входную кабинетную дверь до характерного щелчка, уставился на своё отражение в дамское зеркало.
«Да, на сказочного супермена ты сейчас, Ромка, никак не похож», – думал полицейский про себя, вглядываясь на странного, еле знакомого человека перед глазами. Воспалённые зрачки клюквенного оттенка подёргивались от спазмов нистагма, отчего изображение в зеркале проглядывалось нечётко, трясясь и расплываясь перед наблюдателем. Хорошо ещё, что почти уже недельная щетина заметно увеличивала размер нижней челюсти и придавала ей волевой вид, скрывая мелкую, противную и никак не унимавшуюся дрожь, отстукивающую мелкие дроби по зубам. Засаленные волосы, не видевшие воды со времени последнего похода в баню, когда они так и не успели помыться, торчали заспанными петухами во все стороны и никак не хотели принимать человеческую форму прически. «Разве что на Бармалея, – продолжил разговор сам с собой Роман, – и пахнешь ты, капитан, вонючей дворовой псиной», – завершил самолюбование Бармалей, занюхнув из подмышки.
События последних дней, очень наглядно отразившиеся на внешнем облике мужчины, сейчас прокручивались в голове на ускоренной перемотке, смешиваясь и перескакивая беспорядочно одно через другое. В этой каше замешались и скандал с женой, и ссора с лучшим другом, и посиневшие от напряжения пальцы, впившиеся ногтями в горло виновника аварии, и рисунок страдающей дочки, и страх перед неизвестностью, и глубинная обида на всех вокруг, и ощущения фатума, вселенского господствующего фатума, который в одночасье обрушился на Романа всей своей лавиной и, ещё немного, раздавит его, похоронив окончательно под своими валунами и вязким грязевым потоком.
Последней каплей, которая окончательно завершила апокалиптическую картину происходящего, были материалы только что переданного ему в разработку дела. Того самого дела, чью папку Роман отшвырнул от себя с таким ужасом и к которому не хотелось прикасаться больше никогда в жизни. «Простое дело». Ну да, куда уж проще.
Но нет, всё-таки не мог Дмитрий это подстроить. Никак не мог. Он бы никогда на это не пошёл, даже из обиды. Значит, это не он. А раз не он, тогда кто? Или что? Остаётся только одно – случай. Да, случай, злой рок, преследующий Романа в последнее время по пятам и не дающий даже секунды, чтобы отдышаться.
Но, если папка с материалами такого дела попала к Роману случайно, то это, совершенно точно, не может быть случайно никак. Никак. Всё это было предрешено и предопределено свыше. В такие случайности поверить было просто невозможно. Слишком много совпадений за единицу времени.
Каждая страница, вшитая в лежавшее на столе дело, красноречиво доказывала закономерность попадания в руки Романа. Серьёзное ДТП. Пьяный отморозок-лихач. Его не пристёгнутый ребёнок, вылетевший от силы удара на проезжую часть через лобовое стекло, пробив его своим телом. Искорёженные салоны автомобилей на фоне Триумфальной арки. Травмы, увечья, кровь и вопли корчащегося на асфальте ребёнка. Как это всё было сейчас знакомо Роману и как перекликалось с надрывом внутренних переживаний, растекаясь своими отголосками по всему сознанию и взывая к справедливости. «Это очень символично, – пронеслось в голове у Романа. – Это, действительно, триумф. Апофеоз человеческого скотства. Самая его гнидная пиковая точка».
«Так жить нельзя. Нет, ребята, так жить нельзя», – совершенно отчётливо и органично материализовался ёмкий вывод в голове следователя. В серых глазах, сузившихся в зловещем прищуре, мелькнул ледяной стальной блеск, заставивший увидевшего его Романа отпрянуть от зеркала. Клокочущее чувство злости переворачивало картину мирного ощущения Романа с ног на голову. «Это война, Ром, это война», – звонил огромный тревожный внутренний колокол, концентрируя силы для мщения по дальним уголкам его отцовской души. Та мысль, которая зажгла в глазах холодное пламя, теперь заставляла собрать Романа всю свою волю в кулак и готовиться. Сомнений уже не оставалось. Именно ему, Роману Константиновичу Смирнову, простому разжалованному в капитаны следователю, хороший он или плохой, знать, на роду было написано встать на защиту детей. Всех изувеченных, истерзанных и погибших на дорогах родной страны детей. Много ли он зарабатывает или мало, женатый ли он или разведённый, уже никому не важно. Он был выбран. Он избранный. А избранных прийти не просят, их призывают. Их призывают, чтобы справедливость восторжествовала. Призывают для возмездия. Тот, кто посмел раскромсать ножки его маленькой дочки, считай, приговорён и должен гореть в аду. А та пьяная, зарвавшаяся от безнаказанности и свихнувшаяся от огромных денег мерзота, фотография которой с довольной ухмылкой на сытом лице была приложена к делу, будет гореть вместе с ним.
Накинув резким движением на себя куртку и натянув на уши круглую вязаную шапку, Роман Константинович решительно смахнул со стола папку с делом к себе в черный кожаный портфель, развернулся по-военному на месте в сторону двери, щёлкнул каблуком и стремительно направился к выходу. Нужно было спешить. Первая остановка – детская клиническая больница. А потом уже «Склиф».
