…если бы не горстка англичан, русские и не нашли бы пути в Средиземное море, и не смогли бы атаковать османов.
Джон Элфинстон
Когда Джон Элфинстон вступил на русскую службу в 1769 г., он продолжил давнюю традицию, согласно которой иностранцев нанимали, чтобы поправить состояние дел в Императорском российском флоте128. Петр Великий приглашал иноземцев с момента рождения флота в России еще в конце XVII в. Эти иностранцы – голландцы, англичане, фламандцы, немцы, датчане – делились своими навыками в кораблестроении, инженерном деле и навигации, с их помощью Российская империя становилась морской державой129. Первой заботой на этом «повороте к морю»130 было освоение основ конструирования и строительства кораблей, но вскоре стали требоваться и знания иностранных специалистов для обучения русских моряков западноевропейскому искусству навигации. Иностранцев включили в штат созданных Навигацкой школы, а затем и Морской академии131.
В 1752 г. был открыт Морской кадетский корпус, в котором значительно расширился состав дисциплин, преподававшихся будущим морским офицерам. Помимо основ навигации и математики, которым учили и в открытых ранее Навигацкой школе и Морской академии, в программе Морского кадетского корпуса появились дисциплины, способствовавшие общему развитию юношества. На наем учителей, преподававших риторику, историю, политику, рисование, танцы и прочие «шляхетские науки»132, средств не жалели.
Растущие возможности обучать навигации и практиковать учеников в дисциплинах морского дела облегчили создание корпуса флотских офицеров российского происхождения. Этот корпус пополнялся офицерами, начинавшими службу с нижних чинов, но получившими возможность дослужиться до капитанского и даже адмиральского ранга133.
Талантливые иностранцы, жившие в Петербурге и сотрудничавшие в Российской академии наук, также внесли свою лепту в разработку научных основ мореплавания. Выдающиеся академические ученые, такие как, например, Леонард Эйлер, совместно с Михаилом Ломоносовым включились в общеевропейское обсуждение вопроса определения долготы и предприняли немало усилий для улучшения преподавания навигационных наук134.
Кораблестроение и мореплавание были лишь частью значительного круга вопросов, решавшихся между Россией и Британией в XVIII в., но их обсуждение привнесло новое измерение в отношения двух держав. Российско-британские торговые связи, редкие культурные контакты и попытки политического взаимодействия, существовавшие еще с XVI в., в XVIII в. стали приобретать новое стратегическое значение для обеих держав, влияя и на прочие государства Европы135. Этому способствовали и участившиеся взаимные визиты, и посредничество в торговых и политических делах; свою роль сыграли и разного рода «knowledge brokers», выполнявшие заказ на трансфер новых знаний, технологий и вербовку их носителей. Путешественники и дипломаты чаще стали посещать Россию, оставляя многочисленные записки о своем пребывании в ней136. Российскую империю как место службы стали выбирать эмигранты разных мастей: беженцы после якобитского восстания, купцы и предприниматели, военные и морские офицеры, переведенные на родине на половинное жалованье или вышедшие в отставку. Особенно благожелательно российские власти относились к прибытию на службу офицеров Британского королевского флота, и уже в 1715 г. современники отмечали усиление английского влияния на российском флоте, до того испытавшем преимущественно влияние Голландии137.
Только в середине XVIII в. показатели найма иностранцев на флотскую службу в Россию значительно снизились (что было связано с ухудшением всего состояния российского флота), но при Екатерине II численность приглашенных иностранных специалистов достигла наивысших значений за столетие138.
В отличие от своих предшественников Екатерина II использовала флот как для достижения своих военно-стратегических целей, так и для исследования морей и океанов. В обоих случаях иностранные моряки способствовали динамичному освоению западного научного знания и опыта. В числе первых приглашенных Екатериной опытных британских морских офицеров был и Джон Элфинстон, не только оставивший ценные свидетельства о состоянии российского флота в первое десятилетие Екатерининской эпохи, но и сумевший внести свой заметный вклад в обновление этого флота.
После выхода России из Семилетней войны намерение Екатерины II взяться за реформирование флота заставило обратить внимание на поиск и приглашение новых иностранных моряков в дополнение к тем, кто оказался в Российской империи при Анне Иоанновне или Елизавете Петровне139. Приглашением в российский флот иностранных морских офицеров в 1760‐е гг. занимались и высокопоставленные дипломатические представители, и военные агенты.
В 1763 г. с публикации рескрипта, который содержал форму приглашения иностранцев селиться в России, началась кампания по рекрутированию не только западных колонистов, но и моряков140. Такие формуляры приглашений вез с собой генерал-поручик Роман Фуллертон, которого отправили из России в Британию весной 1763 г., снабдив тысячей червонцев казенных денег и инструкциями относительно приглашения почтенных офицеров разного ранга служить на Российском флоте141. Вскоре Фуллертон сумел завязать контакты в Королевском флоте, в особенности с «адмиралом Гордоном» (вероятно, это был Уильям Гордон/William Gordon), который оказывал ему содействие в поисках претендентов на переход в российскую службу142. Переговорам с британскими офицерами способствовало и то, что Фуллертон действовал в контакте с российским посланником в Британии графом Александром Романовичем Воронцовым143.
Правила, касающиеся службы британских офицеров в зарубежных армиях и флотах, требовали, чтобы миссия Фуллертона сохранялась в секрете. Инструкции Фуллертону и его отчеты пересылались через генерал-губернатора Лифляндии Юрия Юрьевича Броуна (сам Броун был родом из Ирландии и состоял на российской службе с 1730 г.)144. Далее, когда были найдены офицеры, желавшие служить в России, разрешение на их приглашение должен был испросить у правительства один из дипломатических представителей (либо граф А. Р. Воронцов в Лондоне, либо граф Джон Хоубарт, первый граф Бакингемшир, британский посол в Петербурге), так как было известно, что сами офицеры не могли просить такого разрешения145. К середине 1764 г. результатом миссии Фуллертона стало приглашение в Россию по меньшей мере пяти британских офицеров146. Между тем в посланиях генерал-губернатору Броуну Екатерина II высказывала пожелания, чтобы Фуллертон пригласил до восьми офицеров (одного или двух флагманов, трех капитанов и двух-трех лейтенантов). И на этом императрица не собиралась останавливаться, она надеялась, что пример этих британцев и их добрые рекомендации заинтересуют и других их соотечественников принять российские приглашения147. Задача, впрочем, осложнялась тем, что в России требовали, чтобы эти офицеры (в особенности флагманы, офицеры адмиральского ранга) имели «добрую» репутацию, были знающими в «морской архитектуре» и «экономии корабельной», говорили не только на родном языке, но и по-французски или по-немецки и способны были принести пользу Адмиралтейству («могли бы достойными членами быть в управлении нашего адмиралтейства»)148. Не случайно Фуллертону так и не удалось уговорить отправиться в Россию подходящих под эти требования моряков высокого ранга.
Фуллертон покинул Британию в 1764 г., однако уже через четыре года начало Русско-турецкой войны придало новый импульс усилиям по поиску и вербовке опытных иностранных офицеров на российскую службу, прежде всего во флот. Согласно последним подсчетам, можно заключить, что около половины из 75 иностранцев, принятых на российский флот между 1764 и 1774 гг., были британцами149.
Российские дипломатические представители, прежде всего М. М. Философов в Копенгагене, И. Г. Чернышев и А. С. Мусин-Пушкин в Лондоне, получили указания приложить все усилия к поиску новых морских офицеров. Хотя и не вполне понятны способы, какими они выискивали кандидатов, но можно предположить, что дипломатические представители продолжали, как и Фуллертон, полагаться на посредников и рекомендации, получаемые ими по им одним известным каналам на местах150.
Переписка, сопровождавшая миссию Фуллертона, показывает, что для приглашаемых на российскую службу британских офицеров важно было урегулирование двух основных вопросов: вопроса о значительных денежных пожалованиях в России и вопроса о повышении офицеров в чине. Так продолжалось и позднее.
Поощрения, которые иностранные моряки офицерского ранга могли получить в начале своей службы в России, существенно зависели от их чина на новом месте, но обычно они включали повышение в чине на одну ступень, жалованье и пенсию, равно как и пенсию вдове и детям по смерти офицера, находящегося на службе151. Однако депеши миссии Фуллертона из Лондона показывают, что для офицеров адмиральского ранга эти условия в начале 1760‐х гг. не были привлекательными: помогавший Фуллертону адмирал Гордон предполагал, что британские адмиралы так разбогатели в Семилетнюю войну, что их невозможно было соблазнить на русскую службу никаким жалованьем или пенсией (а те флагманы, что могли согласиться, едва ли были пригодны к службе152). В то же время Гордон советовал российским агентам сосредоточить усилия на приглашении капитанов, так как среди них были талантливые моряки, которые не рассчитывали на продвижение по службе в Британии, но вполне подходили для того, чтобы получить адмиральские чины в России153. Отметим, что таким капитаном был в 1769 г. и Джон Элфинстон, принявший приглашение от российского посла графа И. Г. Чернышева.
Описав подробнейшим образом свое пребывание на российской службе, Элфинстон обошел молчанием детали своего вступления на эту службу. Вероятно, подобное умолчание может свидетельствовать о том, что в поведении обеих сторон, заключавших соглашение (графа И. Г. Чернышева, с одной стороны, и Элфинстона, с другой), было нечто весьма щекотливое. К тому же согласие российской стороны в 1773 г. удовлетворить денежные претензии Элфинстона позволяет предположить, что не только имевшиеся в распоряжении Элфинстона секретные бумаги, которые Россия не хотела предавать гласности, но и сам порядок его приглашения на службу шли вразрез с деликатными «политическими правилами», принятыми в Британии. В России это должны были понимать.
В инструкциях Фуллертону и другим агентам, занимавшимся вербовкой на российскую службу иностранцев, подчеркивался секретный характер их миссии: соблюдение тайны в том, что касалось способов поиска опытных офицеров с хорошей репутацией и желанием служить в России. Благовидным прикрытием для Фуллертона было то, что он родился в Британии, и считалось, что он навещает отечество, а не выполняет инструкции Российского двора154.
В дальнейшем и Элфинстон, описывая в «Повествовании» свои отношения с И. Г. Чернышевым, А. С. Мусиным-Пушкиным, Н. И. Паниным, т. е. теми дипломатами, кто, по сути, обеспечил его переход на российскую службу, ни разу не коснулся подробностей вступления британских офицеров на службу российской императрице. Этим вопросом уже в XIX в. задался его внук. В подготовленной им биографии деда Александер Фрэнсис приводит явно недостоверную информацию о том, что якобы смелый маневр капитана у берегов Голландии поразил российского посла, который «проводил день в гостинице на берегу», и тот «представил императрице России (собиравшейся отправить флот атаковать турок), как желанно было бы иметь столь опытного морского офицера, как капитан Элфинстон, командовать эскадрой, и она на основании этого представления обратилась к британскому правительству позволить капитану Элфинстону вступить на ее службу, получив его взаймы на сезон» (с. 561). Это утверждение Александера вызывает серьезные сомнения, так как российского посла в момент «смелого маневра» Элфинстона в Нидерландах не было, а посол в Лондоне И. Г. Чернышев в депешах в Санкт-Петербург указал лишь на то, что заручился относительно Элфинстона «хорошей рекомендацией»155.
Еще при осуществлении миссии Фуллертона щекотливость ситуации с рекрутированием британских моряков на российскую службу усугублялась тем, что переговоры между Лондоном и Петербургом о согласовании размеров жалованья офицеров в России занимали длительное время; эти переговоры также велись через рижского генерал-губернатора Броуна. Как выясняется, особенно непреклонны были британские «поручики», желавшие вступить на российскую службу в чине капитана первого ранга с окладом 600 рублей годовых в дополнение к «столовым деньгам» и покрытию прочих расходов156. Поскольку во всей корреспонденции между сторонами из осторожности имена потенциальных офицеров российской службы были опущены, остается неясно, кого на этих условиях могли приглашать и чьи претензии были удовлетворены. Примечательно, что статьи соглашения, аналогичные подписанным при вступлении на российскую службу Элфинстона, обсуждались и были согласованы еще при ранних переговорах в 1763–1764 гг.
Изучение социального и материального положения офицеров Королевского флота разных рангов показывает, что материальная заинтересованность становилась важным стимулом для перехода на службу другой державе. Вероятно, материальная сторона могла стать решающей и для Джона Элфинстона. Не похоже, чтобы Элфинстон как капитан (с 1759 г.) Королевского флота во время Семилетней войны приобрел в Англии те богатства, о которых рассказывал Фуллертону адмирал Гордон. Нежелание британских офицеров адмиральского ранга служить в России, о котором он сообщал, лишь подтверждает, что призовые деньги, получаемые от захвата купеческих судов, рассматривались в Британии как весьма прибыльная статья дохода на королевской службе. Не ясным только остается вопрос, просили ли другие британские офицеры включать в их соглашения о переходе на российскую службу пункты о призовых выплатах. Элфинстон попросил, чтобы ему выплачивались призовые деньги по английской формуле, и в его договоре при переходе на российскую службу было указано, что он получит 1/8 всех призов, которые он и его эскадра захватят157. В дальнейшем уже российский контр-адмирал Джон Элфинстон подчеркивал, что призовые деньги серьезно могли способствовать и мотивации команд. Поэтому когда он получил свою эскадру, то ввел в ней именно английскую систему распределения призов (с. 239–240).
По прибытии в Петербург и в морском походе Элфинстону пришлось взаимодействовать с другими британскими моряками, разными путями оказавшимися в России. Прежде всего таковым был шотландец С. К. Грейг, попавший в Россию в 1764 г. во время миссии Фуллертона, но задержавшийся на долгие годы. Он скончался в России в 1788 г. в чине адмирала, и его заслуги были высочайшим образом оценены158. Примечательно, что Элфинстон при первых встречах не скрывал своего расположения к Грейгу, надеясь, что тот станет для него поддержкой в отношениях с командующим Архипелагской экспедицией графом А. Г. Орловым и что их объединяют общие представления о стратегии и тактике морского боя. Но Элфинстон не смог найти в Грейге союзника против Орлова и Спиридова. Надежды на него сменились раздражением, когда Грейг не убедил Орлова в преимуществах плана Элфинстона в Хиосском сражении и при Чесме и когда командор Грейг посмел вмешаться в тактический план контр-адмирала Элфинстона159. Позднее Элфинстон и вовсе обвинил Грейга в предательстве, когда тот не пожелал раскрыть ему – соотечественнику! – хитрый план Орлова по удалению Элфинстона в Россию (правда, не ясно, знал ли сам Грейг об этом плане!). Впрочем, родственника Грейга – Уильяма Роксбурга, также принятого на российскую службу в 1764 г., – Элфинстон лично просил стать капитаном на своем корабле и до самой гибели «Святослава», кажется, был вполне доволен его службой.
В «Повествовании» Элфинстона читатель встретит имена и других британских моряков (шотландцев, ирландцев и англичан), служивших в Архипелагской экспедиции. Их путь на российскую службу различался. Роберт Дагдейл вступил на борт «Св. Евстафия» в 1769 г., когда первая эскадра Спиридова была у берегов Англии, капитаны Престон и Арнолд в 1770 г. были наняты на английские транспортные суда, но когда эти суда пришлось отправить назад в Англию, в 1771 г. они обратились к А. Г. Орлову и вступили на российскую службу. Престон прослужил до 1799 г., когда был уволен со службы в чине контр-адмирала160.
Несколько дюжин английских моряков оказались на российской службе на кораблях, которые были наняты у английских судовладельцев и мастеров в Портсмуте и в Средиземноморье. Капитаны Джеймс Боуди, Джордж Арнолд и Дишингтон привели в Архипелаг из Англии три транспортных корабля экспедиции, которым Элфинстон на время дал названия «Граф Панин», «Граф Орлов» и «Граф Чернышев». Английские моряки упоминаются в «Повествовании» Элфинстона и как члены команды брандера Томаса Макензи161 и других вспомогательных судов. Элфинстон замечает, что около 40 англичан составляли команду пинка «Св. Павел», когда тот шел из Кронштадта к Портсмуту, но затем они сошли на берег и на пинк собрали русскую команду. Позднее в тексте появляется указание на то, что всего в составе экспедиции служили около 40 англичан, которых Элфинстон предлагал отправить в Ливорно или Маон. По представлениям османской стороны, о чем сообщает Элфинстон, эскадра под командованием англичанина Элфинстона состояла преимущественно из английских моряков, что усиливало у турок страх от прибытия «российского» флота. Однако реального числа англичан (моряков, лекарей, лоцманов и др.), как отмечено ниже (с. 418–419), подсчитать пока не представляется возможным.
Многие англичане числились в экспедиции волонтерами, а потому их имена и послужные списки сложнее обнаружить в источниках, так как не все из них получали жалованье и потому их имена не упоминаются в документации о выплатах или о спорах по задержке выплат после отъезда Элфинстона из Архипелага. Несмотря на детальные инструкции Элфинстона о суммах, которые, согласно контрактам, должны были получать британские моряки, их материальное положение в его отсутствие оказалось ненадежным из‐за отказа со стороны адмирала Спиридова эти контракты соблюдать.
По замечаниям Элфинстона, между русскими и английскими моряками и особенно между английскими лоцманами и командирами судов напряженные отношения усугубились после Чесменской победы (с. 478). Русские отказывались исполнять приказы англичан, а те не сдерживались, упрекая в «трусости» и недостатке флотских навыков своих русских соратников. Чтобы свести к минимуму возможные конфликты, Элфинстон даже раздумывал о расторжении заключенных им контрактов с английскими моряками. Таким образом, несмотря на свои заявления о «беспристрастности», Элфинстон оказался надежным покровителем соотечественников, озабоченным судьбами тех из них, кто был в его подчинении. А потому он с удовольствием пересказал замечание турок о том, что «если бы не горстка англичан, русские и не нашли бы пути в Средиземное море, и не смогли бы атаковать османов» (с. 419).
Весной 1771 г. по возвращении в Петербург Элфинстон встретился еще с одним британцем, принятым на Российский флот Екатериной II. Им был Чарльз Ноулс (Ноульс)162. Его прибытие в Россию, организованное главой российской лондонской миссии А. С. Мусиным-Пушкиным, стало реализацией давнего желания императрицы приобрести в Российский флот британского флотоводца, не в России, а еще в Британии получившего адмиральский чин.
Чарльз Ноулс действительно был замечательным приобретением для Российского Адмиралтейства. Прослуживший в Британском королевском флоте с четырнадцатилетнего возраста, он блестяще проявил себя в качестве инженера. Он поднимался по ступеням британской флотской иерархии и даже был назначен губернатором Ямайки (1752–1756). В 1765 г. ему был пожалован титул баронета, он стал контр-адмиралом Королевского флота, и предполагалось, что он вскоре станет преемником лорда-адмирала Эдварда Хока163. Но в 1770 г. Ноулс оставил королевскую службу, чтобы отправиться в Россию и прослужить в ней с 1771 по 1774 г.
В отличие от Элфинстона Ноулс прибыл в Россию как гражданское лицо и занял пост генерал-интенданта. В связи с его приездом в Россию указывалось, что из уважения к нейтралитету Британии в Русско-турецкой войне Ноулсу пришлось покинуть Британский королевский флот и ему было запрещено командовать эскадрой164. В военных действиях Русско-турецкой войны Ноулс в отличие от Элфинстона действительно участия не принимал. В 1772 г. он лишь совершил поездку в Яссы, где должен был содействовать созданию дунайской флотилии для поддержки армии П. А. Румянцева165.
С именем Ноулса в России связаны важные технические достижения. Его планы по обновлению российских верфей, судоремонтной базы и береговых служб, по усовершенствованию конструкции новых кораблей и осуществлению многочисленных исправлений на действующих судах снискали ему славу «второго отца российского флота»166. В числе его наиболее впечатляющих инженерных нововведений были усовершенствования Кронштадтского канала, устройство в нем новых сухих доков и серии затворов167.
Как и Элфинстон, получив щедрое вознаграждение за согласие служить в России, Ноулс, казалось бы, принес серьезную пользу Российской империи, но и он по непроясненным причинам всего через три года потерял расположение Екатерины и в 1774 г. покинул Санкт-Петербург. Его биографы подозревают за этим политическую подоплеку и интриги. Некоторые считают, что против Ноулса сыграли его расследования о денежных расходах на нужды флота, а также самоуверенные предложения относительно реорганизации Адмиралтейства168. Однако в отличие от истории с Элфинстоном, вклад Ноулса никогда не вызывал сомнений ни у современников, ни у потомков, а историки флота лишь расходятся в вопросе о том, какое вознаграждение Ноулс заслужил за его службу во благо российского флота169. Сам Ноулс дополнительного вознаграждения от российского двора не требовал. Впрочем, он умер вскоре после возвращения в Англию.
План Джона Элфинстона по подготовке его эскадры к походу опирался на целый ряд полученных в Британии знаний и навыков. Элфинстон понимал, что его задача заключается в том, чтобы передать русским свои знания о навигации и технике, так как «по небрежению или невежеству», как он часто повторял, в России явно многого недоставало для успешной подготовки и продвижения в походе170. Чтобы совершить длительный морской переход в Восточное Средиземноморье, Элфинстон хотел получить на свои корабли последние технические новинки, появившиеся в Британии после Семилетней войны, а также использовать новейшие достижения в медицине, которые могли сохранить здоровье и жизни его подчиненных. Элфинстон прилежно записывал каждое свое решение, касающееся подготовки к походу, от предложений по исправлению судовых конструкций до текущих вопросов снабжения провизией и такелажем. Все это дает возможность оценить, как он намеревался устранять обнаруженную им «российскую отсталость», опираясь на знакомые ему британские образцы.
Джон Элфинстон и его поколение британских моряков стали важными трансляторами знаний о морском деле, передав свой опыт и умения от флота одной страны флоту другой171. Первая тетрадь «Повествования» Элфинстона посвящена как раз описанию его усилий по подготовке к предстоящему походу. Корабли ремонтировали и загружали преимущественно в Кронштадте на главной базе Балтийского флота, но постоянные проблемы с поставками заставляли командующего нередко отправляться и в столицу. Раз за разом, наблюдая пристани и доки Кронштадта, Элфинстон сокрушался по поводу «разрухи» («shattered condition»), которая царила в доках, на складах и на кораблях; он не скупился на обвинения в том, что многое вовсе «прогнило» и стало непригодным к службе. Элфинстона поражало и то, что первая эскадра Архипелагской экспедиции, которой командовал адмирал Г. А. Спиридов, не оставила на складах Кронштадта даже пеньки для работ конопатчиков и подготовки такелажа, не лучше дело обстояло и с парусиной для шитья новых парусов. Элфинстон вовсе не случайно выказывал удивление таким состоянием дел, зная, что Россия снабжала пенькой и льняным полотном всю Европу, тогда как в главном военном порту Кронштадте перед походом ему пришлось закупать пеньку через английского посредника (с. 125).
В Петербурге и Кронштадте, как, впрочем, и во время похода в Копенгагене и Портсмуте, Элфинстону, рвавшемуся в бой и мечтавшему поскорее выйти в море, приходилось месяцами согласовывать детали починки кораблей своей эскадры, требовать необходимых конструктивных изменений, разгрузки и кренгования судов, укрепления обшивки кораблей и фрегатов.
Опытный капитан Королевского флота, Джон Элфинстон, безусловно, владел навыками кораблестроения: на такие навыки Адмиралтейств-коллегия обращала серьезное внимание, приглашая британских офицеров. Он вполне доказывал свою компетентность и в российском Кронштадте, и в иностранных портах, где обращался к «лучшим» корабельным мастерам, добивался постановки «опасных кораблей» в сухие доки и призывал бригады плотников и конопатчиков для необходимых починок и профилактики. Этот британец настойчиво старался доказать русским, что его опыт сформировался в результате длинных походов, а не, как у русских, «редких летних поездок по Балтике» (так, вероятно, Элфинстон пытался высмеять опыт адмирала Спиридова, ревность к которому не давала ему покоя!).
Из опыта своих длительных походов в Атлантике он знал о важности правильной укладки провизии и балласта и неспроста бранил русских за подобные упущения (с. 128). В отношении своих российских сослуживцев и подчиненных Элфинстон часто в самом буквальном смысле использовал слово «backwardness» (т. е. отсталость, замшелость), когда писал о неготовности в Кронштадте парусов, мачт, корабельных снастей для его эскадры.
Противоположностью Кронштадту представлялся Элфинстону Портсмут. Портсмут казался идеальной гаванью, где исполняются приказы, где любые запасы и материалы быстро доставляются, где корабли исправляют, а также правильно оснащают и нагружают.
Стремление к принятию всех возможных технических усовершенствований стало к концу XVIII в. idée fixe в Британии, а главная и важнейшая из мировых верфей XVIII в. – Портсмут – описывается Элфинстоном именно как пространство технологической эффективности и научного прогресса. Безотносительно к собственным недостаткам, в том числе волоките, задержкам в выполнении текущего ремонта, проблемам в управлении, Портсмут действительно стал в XVIII в. площадкой для экспериментов и технических инноваций, способствовавших появлению новых машин и механизмов для флотских нужд172.
Но пройдет немного времени после описанных Элфинстоном событий, и на главной российской морской базе в Кронштадте тоже будут происходить перемены. Как признано в историографии, этими переменами во многом Россия будет обязана Чарльзу Ноулсу и Самьюэлу Бентаму. Но не стоит, вероятно, игнорировать и вклад Джона Элфинстона, который начал испытывать новшества на кораблях при подготовке похода в Эгейский архипелаг. Представляя своей эскадре новые помпы, деревянные блоки, а также «паровые котлы мистера Ирвинса», Элфинстон, несомненно, желал подчеркнуть свою причастность к новейшим практическим достижениям ученой мысли Запада, и каждое приобретенное им новшество наполняло его гордостью, возвышая над «отсталостью» его врагов и соперников. Саймон Уэррет назвал публичные технические эксперименты, устраивавшиеся в Век Просвещения для демонстрации превосходства новых мировых изобретений, «technical drama», обращая внимание на театрализацию подобных опытов173; в таком театре готов был участвовать и Элфинстон.
В увлечении новшествами он нашел сочувствие у большого любителя разного рода новинок графа Ивана Григорьевича Чернышева, когда попросил того раздобыть в Англии деревянные блоки (wooden rigging blocks) у собственного поставщика оных на Королевский флот Британии (с. 133)174.
С приобретением новых корабельных помп Коула–Бентинка Элфинстону помог лорд Эффингем. После того как старые помпы, установленные на кораблях в Санкт-Петербурге, подвели эскадру при первом шторме, Элфинстон настоял на покупке новых (и наверняка не дешевых) помп, незадолго до того прошедших испытания в Портсмуте. Об этих испытаниях Элфинстону и рассказал лорд Эффингем, удостоверившийся, что новые помпы способны были выкачивать по две тонны воды в минуту при меньшем количестве рук175. Элфинстон «убедился в их полезности и в их высшем качестве» (с. 212) и заказал несколько таких помп для своей эскадры. Демонстрируя пользу новых инструментов при показательных испытаниях все тех же помп, Элфинстон рассчитывал завоевать и уважение графа Алексея Орлова, но на «сухопутного офицера» Орлова они, кажется, не произвели большого впечатления (с. 93).
Джон Элфинстон мог иметь и иные заслуги, например, если бы откликнулись на его предложение установить цепную помпу Бентинка не только на российских кораблях, но и в каналах Санкт-Петербурга и окрестностей. Но этого так и не произошло. Впрочем, через короткое время в Кронштадт и в Российское Адмиралтейство все-таки пришли серьезные перемены. При Чарльзе Ноулсе и Самьюэле Бентаме российский флот и российские верфи порой оказывались в числе первых в мире, принимавших и использовавших новые технологии в корабельном деле, и Кронштадт стал своего рода лабораторией для испытания новых инструментов даже до того, как те получали признание и принимались на регулярной основе в Британском флоте. Однако и опыты Элфинстона с техническими нововведениями на кораблях его эскадры могут вполне служить подтверждением вывода С. Уэррета о том, что российский флот не был «пассивным реципиентом» британских достижений, но скорее щедрым инвестором, предоставлявшим базу для практического применения теоретических знаний176.
Поход российских эскадр Архипелагской экспедиции в Средиземное море оказался серьезным испытанием не только для кораблей парусного флота России, но и для всех участников трудного и долгого плавания. В Санкт-Петербург с самого начала похода стали поступать сообщения о высокой смертности от болезней на всех судах, а в дальнейшем потери личного состава от болезней значительно превышали потери в боевых действиях177. Е. В. Тарле, ссылаясь на данные Александра Петровича Соколова, пишет, что из 12 200 человек, которые были отправлены в экспедицию, не вернулись 4516 человек, правда не упоминает, сколько из не вернувшихся погибли от болезней178.