Лика Свободина
В джунглях большого дэйтинга. Есть ли жизнь после развода?
Глава IV. 22 часа
Самой большой проблемой в этих отношениях было расстояние. Я не могла уехать с Кипра до совершеннолетия детей: бывший муж никогда не согласился бы, чтобы я увезла их в другую страну. Антуан из-за работы был привязан к Монако и летал в командировки по всему миру. Из Ниццы и Милана это делать куда сподручнее, чем с Кипра.
Мы виделись раз в 3-4 недели, иногда реже: раз в полтора-два месяца. Он прилетал ко мне, я летала к нему, или мы встречались на пару дней где-нибудь в Европе между его постоянными деловыми поездками или даже параллельно с ними.
Днем он занимался делами, я гуляла по городу и встречалась с друзьями, вечером мы ужинали и смотрели фильмы, шли к реке или морю и долго гуляли там, говорили о жизни, смеялись, строили планы…
Самая короткая наша встреча длилась меньше суток: он прилетел ко мне на Кипр между поездкой в Дубай и восьминедельной командировкой в Америку. Казалось бы, какие-то 22 часа. С 10 часов вечера субботы до 8 часов вечера воскресенья.
Мы прожили за эти неполные сутки маленькую жизнь. Мне кажется, что у некоторых людей такого драйва не бывает за несколько лет, а то и никогда.
Полночи мы просидели в баре отеля у кромки моря, не могли наговориться и оторвать друг от друга глаза и руки.
В Duty Free он купил себе и мне Voyage d`Hermes (это парфюм-унисекс), и этот свежий, слегка пряный, летящий, вибрирующий, переливающийся запах я помню до сих пор. И сейчас, если Voyage попадается мне на глаза в парфюмерном магазине, я брызгаю его себе на запястье и переношусь мыслями в ту безумную ночь.
Мы легли спать около трех часов ночи, проснулись на рассвете, позавтракали и поехали колесить по острову на моей машине. У нас была бутылка привезенного им коллекционного бурбона.
Мы останавливались на пустынных пляжах, плавали, фотографировались, ели какие-то купленные по дороге плюшки и немытый виноград, пили бурбон прямо из бутылки и ехали дальше. Как пираты, говорила я. Как сумасшедшие счастливые влюбленные, говорил он.
На ужин мы заехали в лимассольский Four Seasons, хотя вид у нас после моря и бурбона был тот еще. Он заказывал всякие изыски, вино лилось рекой, в конце банкета официанты ошалели от щедрых антуановых чаевых – меньше 20 евро он не оставляет.
Мы сидели у моря, до нас доносился плеск волн, над нами было бархатное южное небо и огромные низкие звезды, такие, как бывают только на юге в конце лета. Мы смотрели друг другу в глаза, держались за руки, говорили, смеялись, и совсем забыли о времени… Когда мы опомнились, до его вылета оставалось чуть больше двух часов.
Мы рванули в машину, отхлебнули еще по глотку бурбона «на удачу» и помчались в аэропорт, до которого было около 60 км. Он сел за руль моей машины, сказав, что я слишком пьяна для того, чтобы вести машину по ночной трассе. Если у меня и были возражения, то лишь потому, что он был еще пьянее. Некстати вспомнились сентенции моего инструктора по вождению: «дорога ошибок не прощает» и «ПДД написаны кровью». Я пыталась от них отмахнуться, но мысль об опасности зудела где-то в подсознании.
Антуан отключил круиз-контроль и втопил по полной. В какой-то момент я заметила, что спидометр показывает 170, но ничего не сказала. Он виртуозный водитель, а мне проще доверять, чем ругаться и выслушивать обвинения в занудстве.
И вообще, сочетание серьезного жесткого бизнесмена и мальчишки-хулигана, наверное, было одной из его самых притягательных черт.
Это были наши последние минуты вместе перед двумя месяцами разлуки. Играла «Нирвана». Мы душераздирающие подвывали Курту Кобейну:
My girl, my girl, don't lie to me.
Tell me where did you sleep last night?
Нас могли бы понять, наверное, только Курт и Кортни. У Антуана между ног была зажата бутыль бурбона, из которой мы продолжали отхлебывать по глотку. Я, честное слово, не знаю, почему мы до сих пор живы. По логике не должны бы.
Мы слишком поздно заметили полицейский патруль на обочине. Антуан начал тормозить, а я только успела выхватить у него бутылку и засунуть ее под свое сиденье.
Мои последние слова были на русском: «Нам 3,14здеееееец!!!»
Пьяные в дрова на бешеной скорости на трассе – это как минимум суд и огромный штраф. Возможно, меня лишат прав на полгода. Хоть и не я была за рулем, но машина моя, следовательно, я несу ответственность.
– А еще, а еще! – лихорадочно продолжал нагнетать мозг – Антуан не вписан в мою страховку, то есть я вообще не должна была позволять ему садиться за руль! Он не имел права вести машину. За это еще будет дополнительная смерть через мапупу нам обоим, и особенно мне.
Отвезут сейчас в участок, будут полночи брать показания. Хорошо, если отпустят завтра и назначат дату суда. А если не отпустят? А мне на работу утром. Что я скажу в качестве оправдания?
«Извините, я сегодня не приеду, дела требуют моего присутствия в тюрьме». Мрак и ужас, моя репутация будет похоронена навеки. Причем на самом серьезном уровне: в полиции будет регистрация правонарушения, я никогда не смогу работать в банке или на госслужбе.
А у него ночной рейс в Лондон и оттуда – в Нью-Йорк, там важные встречи и все расписано на несколько недель вперед.
Мой пепелац с визгом затормозил – я такое только в фильмах видела – в паре сантиметров от бампера полицейской машины. Мы вышли наружу, пошатываясь.
Полицейские были с нами безупречно, невыносимо вежливы, отчего стало еще страшнее. Зачитали обвинение, показали радар, где зафиксировано преступление. Я не разглядела, сколько километров, просто не смогла сфокусировать взгляд. Попросили документы Антуана, заполнили форму.
Про страховку даже не вспомнили. А я с холодящим душу ужасом ждала этого момента.
Огласили вердикт.
Штраф в размере 28 евро, оплатить в течение 15 дней, иначе сумма удвоится. Если оплата не будет произведена в течение месяца, тогда суд и пеня за просрочку. На водителе. На водителе, Карл!
То есть ко мне претензий нет вообще!
Мы слушали, низко опустив головы и беззвучно трясясь в приступе истерического смеха. Старались не пересечься взглядами, чтобы не расхохотаться вслух.
За сим они велели сесть за руль мне – ведь господин нарушитель слишком пьян! Огонь!!!
Я уткнулась лицом в его плечо, чтобы сдержать смех, переходящий в рыдания с хрюканьем, слезами и соплями.
Он отделался смешными 28 евро! На кону была как минимум важнейшая командировка, чтобы не сказать – карьера.
И, о, небеса, что было бы, не успей я спрятать бутылку!
Я села за руль и повела машину в аэропорт на скорости катафалка, чинно и осторожно, как пожилая мышь.
Надо сказать, от ужаса и внезапного хэппи энда мы почти протрезвели. Добрались в аэропорт живыми-здоровыми, он успел на свой рейс.
Обнялись, постояли молча пару минут, и он улетел. С тех пор он называл нас «Бонни и Клайд».
Глава V. Благородный мистер Рочестер
Наконец, я решилась задать ему давно мучивший меня вопрос о его бывшей жене и браке. И он рассказал мне эту грустную историю.
Они познакомились во время учебы в Лос-Анджелесе на вечеринке в доме ее дяди, сразу понравились друг другу. Брак по любви, умопомрачительная свадьба стоимостью с виллу, желанные дети, путешествия – первые годы были очень счастливыми.
Прошло несколько лет. Младшая сестра жены вопреки воле отца вышла замуж за человека другой расы, которого никогда бы не приняли в их кругу.
Отец – крупный бизнесмен, успешный и при этом невероятно жесткий по отношению к жене и детям, лишил дочь наследства, вычеркнул из своей жизни и запретил членам семьи общаться с ней под страхом тех же санкций.
Селин с сестрой были погодками, выросли вместе. Это были два самых близких в мире человека. Конфликт в семье выбил Селин из колеи. Она осмелилась возразить отцу. Произошел грандиозный скандал.
Несколько месяцев она пребывала в глубокой депрессии, не общалась с родителями, не выходила из спальни. Не могла заниматься детьми и домом.
Антуан попросил свою мать пожить с ними, потому что детей с женой было оставлять опасно: она пребывала в неадекватном состоянии и могла забыть их покормить, поменять памперс младшему, да и вообще иногда забывала об их существовании.
Прошло еще немало времени, прежде чем она пришла в себя. Очнувшись и обнаружив, что в доме всем заправляет мать Антуана, Селин перенесла всю свою боль и агрессию на нее и на мужа, разозлившись, что он это допустил.
Селин отказывалась признавать, что была нездорова, и свекровь приехала, чтобы помочь с внуками, а также выхаживала ее саму – кормила с ложечки, расчесывала, водила на прогулку…
У Селин развилось ОКР (обсессивно-компульсивное расстройство). Она бесконечно мыла дом и все в доме, сводила с ума домашних своей манией чистоты. К примеру, нельзя было сесть на диван в джинсах, в которых ездили в машине: негигиенично. Нельзя было открывать дверные ручки, прикасаясь ладонью – только толкать тыльной стороной руки, ибо микробы. Того же самого она требовала от мужа и детей.
Когда они приходили домой с улицы, она заставляла их раздеваться до нижнего белья на пороге, сгребала одежду в кучу, сразу же несла в стирку, переодевалась сама и долго мыла руки.
Я заканчивала написание этой книги в ноябре 2020 года, в разгар второй волны коронавируса, и, перечитав эту главу, подумала, что теперь, пожалуй, жена Антуана, наконец, чувствует себя в своей тарелке – она давно предвидела всеобщий апокалипсис и сейчас убедилась, что все делала правильно. То, что раньше считалось «манией чистоты», стало новой реальностью.
Продукты из супермаркета в упаковках сначала протирали антисептиком и лишь потом попадали в холодильник. Фрукты и овощи мыли с моющим средством в нескольких водах.
Если она пекла блины и они выходили неидеально круглой формы, она безжалостно отправляла их в мусорное ведро. И еще много-много всяких полубезумных ритуалов.
Жизнь Антуана и мальчишек превратилась в сущий ад.
Он несколько раз нанимал ей служанок, наивно полагая, что хорошая уборка в доме поможет ей перестать циклиться на этом, однако, она увольняла их через несколько дней, потому что никто не соответствовал ее стандартам.
Секса тоже не было уже пару лет. Муж вызывал у нее ненависть и отвращение. Постепенно Антуан был выселен из супружеской постели в гостевую комнату, поскольку он часто путешествовал и мог привезти экзотических микробов.
Антуан пытался ей помочь, как мог. На терапию она не соглашалась, сама идея вызывала в ней ярость.
Он возил жену в путешествия, надеясь, что смена обстановки пойдет ей на пользу. В отелях она первым делом бросалась вытирать дверные ручки и выключатели антисептиком. Мыла ванну и всю сантехнику. Критиковала чистоту посуды в ресторанах, яростно натирала столовые приборы до блеска салфетками, привлекая внимание посетителей.
Ее привычка чистить зубы после каждого приема пищи в дамских комнатах ресторанов вызывала у окружающих недоумение, ее повышенная брезгливость со временем сделала невозможными какие-либо поездки: по крайней мере, дома она не так всех сводила с ума.
Антуан рассказывал, низко опустив голову и медленно подбирая слова. Видно, ему все еще тяжело было об этом говорить.
– И что было дальше?
– Однажды перед моей командировкой мы сильно поругались. Она вела себя, как сумасшедшая. Визжала, билась в истерике, расцарапала мне лицо…
– За что?
Она со скандалом и швырянием посуды уволила очередную служанку, и я разозлился и сказал, что это невыносимо, и ей нужно в клинику для психов. Когда я вернулся, дома было темно и тихо. Она забрала детей и уехала жить к своим родителям в Испанию.
– А потом?
– Потом у меня было несколько отношений разной степени глубины… С моим образом жизни это сложно, ты знаешь. Долго меня никто не выдерживает, – он рассмеялся, заглядывая мне в глаза.
– О да! What’s app и все эти наши чаты – это не то… Как же мне не хватает тебя рядом…
– Мне тебя тоже. Это ненадолго, обещаю. Скоро все изменится
– Когда я болею, или какие-то неприятности, проблемы на работе, так хочется в конце тяжелого дня просто видеть тебя настоящего, а не говорящую голову в скайпе…
– Я приложу все усилия, чтобы быть с тобой. Ты знаешь, как много ты для меня значишь.
Мы надолго замолчали, думая каждый о своем.
Несколько раз я приезжала к нему. К моему первому приезду он сделал в квартире ремонт, хотя она и так, судя по фото, была просто идеальная: светло-бежевые тона в интерьере, минимализм, дорогая мебель, кухня по цене самолета. Наволочки с монограммами – вероятно, идея принадлежала бывшей жене, вряд ли он сам стал бы так заморачиваться, заказывая свои инициалы, вышитые шелком.
Больше всего меня поразил Google home («умный дом») – у него по команде включался и выключался свет, можно было удаленно, через приложение включить стиральную машину, нагрев воды, отопление, кондиционеры, музыку… Так удобно при его образе жизни – прилетаешь ночью уставший из командировки, и, пока едешь домой, там уже тепло и вода нагрета.
Мы ходили в самые лучшие рестораны в городе, он заказывал там всего-всего «попробовать», мы объедались и потом не могли дышать, и мне казалось, что мы не ходим, а перекатываемся, как два колобка.
Заказывая стейк, он интересовался родословной коровы так, если бы собирался на ней жениться, и иногда этот перфекционизм и дотошность немного вымораживали.
Отдельная песня была с винной картой, но я с этим смирилась – у всех свои недостатки, а перфекционизм был практически единственным минусом моего идеального Антуана. К тому же он просто хотел, чтобы все было «самое лучшее».
В какой-то момент мне показалось, что в его поведении тоже проскальзывают черты OCD – все флаконы и баночки в ванной комнате стоят ровными рядами этикетками вперед, носки и галстуки разложены по цветовой гамме, в квартире просто невероятный, музейный порядок. Но, по крайней мере, жизнь это не отравляло. Пока?
Я подумала, что жена выдрессировала его так, что он уже машинально все делает, как было заведено при ней.
Как-то вечером мы пошли в парк на пробежку и по дороге зашли к его кузену и лучшему другу по имени Робер, чтобы отдать ему какие-то документы.
Они вместе учились в Лос-Анджелесе и им есть, что вспомнить из их бурной молодости. Как говорил мне Антуан, кузен знает все о его жизни, и он очень доверяет его мнению.
Робер и его жена оказались милыми гостеприимными людьми. Меня они приняли с радостью и открытой душой, я почувствовала себя в доме у дорогих друзей.
Я была полностью очарована ими, и, как мне передал потом Антуан, я им тоже понравилась. Робер и Мирей сказали, что мы – отличная пара, очень подходим друг другу, и они желают нам счастья.
Это были первые люди из его окружения, с которыми он меня познакомил (мимолетные деловые партнеры в разных городах не в счет), и их мнение было важным для меня. Я была по уши влюблена в этого мужчину, и мне хотелось только одного – чтобы это длилось вечно. Возможно ли такое?
Глава VI. Трамвайные пути Будапешта
Однажды в начале мая мы встретились в Будапеште. Цветущие сады, кусты сирени, остров Маргит, Дунай, мосты, спа в Геллерте. Бесконечно прекрасный Будапешт: средневековый – в Буде, современный роскошный – в Пеште.
Был чарующий майский вечер, те неуловимые мгновения между ярким дневным солнцем и первыми сумерками, когда тени становятся длиннее, а от реки начинает веять прохладой. Мы шли по берегу Дуная со стороны Буды и поравнялись со зданием парламента, когда внезапно начался ливень.
Ничего не предвещало – полило внезапно, как в тропиках. Еще десять минут назад мы любовались голубым небом, над городом проплывали пушистые облака, похожие на взбитые сливки, пели птицы, доносилось благоухание цветущих садов. Вдруг небо заволокло тучами, и мы получили первоклассную «грозу в начале мая». Прятаться было негде, бежать некуда. Мы вымокли с ног до головы за одну минуту.
Мы увидели стоящий на остановке трамвай с открытыми дверями и, недолго думая, запрыгнули в него, чтобы спрятаться от дождя. Пусть везет, пока идет дождь, и неважно куда, решили мы, а потом возьмем такси и поедем в отель.
Но трамвай почему-то никуда не ехал – он просто стоял на месте. Не знаю, может, есть специальный венгерский закон, запрещающий трамвайное движение во время грозы. Я посмотрела в окно и увидела, что мы стоим прямо напротив парламента, находящегося на противоположном берегу, в Пеште.
Здание венгерского парламента – одно из самых сильных архитектурных потрясений моей жизни. Я могу смотреть на него часами. Оно такое разное в зависимости от погоды и освещения, но всегда бесконечно прекрасное. Парящее, воздушное в солнечную погоду, сурово-торжественное в сумерки, сказочное в золотом свете прожекторов в темноте, и как же гармонируют с его готическими очертаниями стаи летучих мышей, которые кружат над ним по ночам.
Я читала, что новое здание парламента решили построить в конце XIX века, вскоре после объединения Буды и Пешта, чтобы подчеркнуть независимость венгерских правителей от Австрии. Работы заняли 20 лет. Пока шло строительство здания, архитектор потерял зрение, так и не увидев величайшее творение своей жизни. Какая несправедливость.
Я не могла оторвать взгляд от этого вида: парламент был почти неразличим сквозь стену дождя, угадывался лишь силуэт прекрасного здания, и чуть виден был свет в окнах. Это было завораживающее зрелище. Антуан пошел к водителю, чтобы купить билеты. Вернулся, окликнул меня – я очнулась не сразу. Стук падающих капель по крыше, шум дождя за окном, и этот чарующий вид. Я буду помнить этот момент, сколько живу. Антуан сел рядом, взял меня за руку и тоже засмотрелся в окно.
Дождь слегка стих и мы, замерзшие и голодные, вышли из так и не сдвинувшегося с места трамвая.
«А приехал я назад? А приехал в Ленинград?».
Мы побрели куда глаза глядят. На одной из соседних улочек где-то возле набережной мы нашли потрясающий ресторан.
Снаружи он был совсем неприметным, а изнутри выглядел, как дом зажиточного помещика XIX века: хрустальные люстры, лепнина на потолках, гобелены на стенах, стулья с золочеными ножками, расписные фарфоровые чашки в шкафах у стены. Казалось, что мы пришли в гости к кому-то из позапрошлого века.
В названии ресторана есть утка, она же является его символом, главной героиней меню и гвоздем программы.
Это был, пожалуй, единственный раз в жизни, когда мне понравилась венгерская еда. Все, что я пробовала в Венгрии (за исключением гуляша) было, на мой вкус, слишком жирно, пересолено и переготовлено. Жирная тушеная капуста с копчеными колбасками, а к ней, вместо свежего салата или овощей – соленья. Жирные шницели с обильно политой жиром жареной картошкой…
По своим предыдущим поездкам в Венгрию я знала, что мой организм не способен переваривать эту солено-копчено-жарено-маринованную пищу без последствий для желудка (и совести), и ходила в ливанские и греческие рестораны, где готовят почти то же самое, что я готовлю дома.
Но этот ресторан перевернул мое представление о венгерской кухне. Утиная грудка была невероятно вкусной, на гарнир было нежное картофельное пюре с грибами и свекольный салат. Десерты тоже были потрясающими: вишневый и яблочный штрудель, ореховый торт «Эстерхази», даже «Захер» был неплох – эталоном служит оригинальный венский Sachertorte, который подают в кафе отеля Saher в Вене.
А еще в ту поездку мы открыли для себя палинку.
Около восьми вечера пианист сел за рояль и полилась народная музыка. Веселый официант поставил перед нами прозрачную жидкость в странных высоких рюмках, похожих на мензурки – комплимент «от заведения». Это была палинка – фруктовая водка, или, скорее, самогон. Существует абрикосовая, сливовая, вишневая палинка. Я потом узнала, что в Венгрии и Румынии проводят фестиваль палинки. Мы заказали еще и еще…
Остаток вечера помню плохо: кажется, мы танцевали балканские танцы, обнимались с пианистом и официантами, они умоляли нас прийти завтра – с семи часов вечера будет цыганская музыка, мы клялись, что обязательно придем и вообще сами в душе цыгане.
Когда мы уходили, нам на память подарили магнитики с уткой, мой до сих пор висит у меня на холодильнике. И по маленькой бутылочке палинки – миниатюры по 50 мл. Я положила подарки в свою сумку и тут же забыла и об утке, и о палинке.
Уползали мы туда, объевшиеся, веселые и пьяные просто в дрова. Я думала, что поутру у меня будет состояние «поднимите мне веки» и я буду тихо лежать в темном уголке, свернувшись калачиком, и приходить в себя до конца поездки. А у Антуана утром деловая встреча – вообще не представляю, в каком состоянии он туда пойдет.
Кажется, мы пошли в отель пешком по берегу ночного Дуная. В памяти не отложилось, как мы доползли до номера. Помню только, что мы упали на кровать, не раздеваясь, и уснули мертвецким сном, как загулявшие трактирщики.
…Ночь. Я горю. Все вокруг объято пламенем, вокруг меня рушатся стены, горит кровать, я задыхаюсь, дым режет глаза, я понимаю, что надо бежать, чувствую, как огонь вгрызается в мое тело, это дико больно, но я не могу пошевелиться. Плачу и пытаюсь звать на помощь, но, кажется, у меня нет голоса…
Я проснулась от того, что Антуан тормошил меня за плечо:
– Анжелик, что с тобой? Тебе приснился кошмар? Все хорошо, милая, успокойся. Я с тобой!
Я села в кровати, все еще витая между сном и реальностью. Тряхнула головой, выныривая из ужаса. Огляделась вокруг. Номер отеля, луна в окне, встревоженное лицо Антуана. Слава богу, это был всего лишь сон.
– Мой старый кошмар. Огонь, в котором я горю. Снится мне раз в несколько лет, всегда перед чем-то плохим, как предупреждение.
– Какой сон? Ты что-то говорила по-русски, я ничего не понял. Только вроде бы имя… Лиза? Кто такая Лиза?
– Я называла имя «Лиза»? Понятия не имею. У меня даже нет знакомых с этим именем.
– Может, мне показалось. Это было так страшно! Видно, тебе снилось что-то ужасное.
– Да, это было очень страшно. Я горела и не могла оттуда выбраться. Слава богу, что это всего лишь сон.
– Да, милая. Мы, наверное, перебрали палинки, и она на тебя так подействовала. Засыпай, я с тобой.
Мы, наконец, разделись и забрались под одеяло. Он обнял меня, целуя мою шею, и долго шептал по-французски что-то успокаивающее, гладя меня по голове, как ребенка.
Я проснулась от звонка его будильника в 7 утра. Открыла глаза. Пошевелила головой, попробовала ее повернуть. Жива. Села. Голова в порядке. Встала, пошла в душ. Со страхом покосилась на себя в зеркало. На меня смотрела обычная я – ни отекшего лица, ни кругов под глазами. Ай да палинка! Такое веселье и без последствий.
Я зашла в душ и долго с наслаждением стояла под струями воды. Надела халат и вышла на балкон. От ночного кошмара не осталось и следа.
Раннее утро, залитый теплым солнечным светом Будапешт, облака в ясном синем небе, парки и сады, Дунай, мосты… Ко мне на балкон пришел Антуан тоже только что из душа, в халате. Мы встретились взглядами и рассмеялись, вспомнив вчерашний вечер и то, в каком состоянии мы приползли в отель. Хорошо, что остались фотографии – только по ним мы и смогли восстановить хронологию событий.
Оказывается, мы перешли в Пешт через мост у отеля Four Seasons, на который я не могу наглядеться досыта, это какой-то архитектурный оргазм. Дальше мы пошли в центр Пешта, на улицу Vaci. Забрели в Hard Rock Cafe, я купила нам одинаковые футболки (о боже, правда? Где же они?).
Потом мы вышли к скульптуре повара у какого-то ресторана и, судя по фотографиям, я до него грязно домогалась: обнималась, чмокала в щеку, а Антуан все это фотографировал, умирая со смеху.
После фотосессии мы добрели до ресторана, который назывался «Кухня ада» и очень веселились, представляя инфернальные блюда, которые подают в этом заведении.
Я корчила страшные рожи и снималась в адских, как мне казалось, позах у вывески и за столиками. Он, впрочем, был не лучше: на одном фото он вообще лег на землю, сложив руки, как покойник, и зачем-то положив себе на грудь пакет из Hard Rock. Хм, я ничего из этого не помню, а оказывается, мы неплохо проводили время.
Он сказал, что мы обязательно вернемся в Будапешт, и не раз – тут наши друзья в ресторане с уткой и цыганами, палинка, «Кухня ада», и моя неразделенная любовь – повар.
– Дорогой, это какой-то ужас, – отсмеявшись, сказала я. – Мы взрослые приличные люди, родители. Хорошо, что нас тут никто не знает. Мы вчера выглядели, как парочка идиотов.
– Опять включаешь занудство?
– Да нет, просто размышляю, достигли ли мы уже дна или еще есть, к чему стремиться. Мы снова засмеялись.
Антуан заказал завтрак в номер. Я не могу есть в такую рань, поэтому просто посидела с ним за компанию. Он уехал на встречу, я пошла гулять по городу, а после обеда поехала в торговый центр Arena Plaza купить подарки нашим детям.
Он приехал за мной туда около шести вечера, мы вернулись в отель, переоделись и пошли ужинать в мою любимую греческую таверну Dionysos – она находится в Пеште на набережной. Это потрясающее место – интерьер, качество и свежесть продуктов, сервировка – все просто изумительно, а еще обязательная свежая роза, которую они дарят дамам после ужина – мелочь, но такой красивый жест… Это был наш последний вечер в Будапеште, утром он улетал во Францию, а я – на Кипр.
Мы до онемения в ногах ходили по набережной, любовались ночным Дунаем, золотым в свете прожекторов зданием парламента и готическими летучими мышами над ним, и хотелось, чтобы эта ночь никогда не кончалась. Мы зашли в отель, переобулись в кроссовки и пошли дальше.
Внезапно снова хлынул дождь. Как уже повелось, мы запрыгнули в трамвай. Похоже, мы были последними пассажирами в этот день – в вагоне, кроме нас, больше никого не было. Однако этот трамвай ехал, и даже довольно быстро, увозя нас куда-то в ночь.
Антуан пытался постичь логику венгерской грамматики по надписям и вывескам, мимо которых мы проезжали, давая вольный перевод словам на свой лад, я смеялась до слез. Трамвай вез нас в неизвестном направлении, но мы, веселые, пьяные, счастливые, и по уши влюбленные, этого не замечали.
Остановка. Похоже, мы приехали, и приехали окончательно – в депо. Пожилой мужчина с усталым лицом вышел из водительской кабины, сурово на нас зыркнул и что-то сказал по-мадьярски. Возможно, он имел в виду: «Не угодно ли вам отсюда выметаться, господа хорошие?» но прозвучало как-то вроде «Бога душу мать, ходют тут всякие».
Мы вышли из трамвая, огляделись. Антураж времен гражданской войны. Или декорации к сиквелу фильма «Кин-дза-дза»: врастающие в землю ржавые вагоны, какие-то жуткие железобетонные конструкции, запустение, прах и тлен…
Промозгло, туманно, дождь стеной. В мои кроссовки уже набралась вода. Скорее бы такси и отель, горячий душ и спать, завтра у нас ранний старт – утром мы улетаем. Как же безумно несется время, когда я с ним…
– О, черт!!! Только не это! Анж, дай свой телефон, у меня села батарея и я не успел вызвать такси!
– Я оставила его в номере заряжаться, когда мы заходили. У меня тоже не было батареи.
– Мда. Ну что же, нам надо выйти на дорогу, поймаем кого-нибудь.
Мы побрели в неизвестном направлении практически в полной темноте просто наобум, куда несли ноги.
Я всегда говорила, что в городе, где есть гора или море, невозможно заблудиться: к морю обычно бывает уклон, а гору видно издалека и она служит ориентиром.
Но не тут-то было. Мы не видели ничего, кроме мокрых деревьев, освещенных светом редких фонарей, и низкого серого неба. Моря в Будапеште нет, а холмов было не видно: ни намека на Геллерт или хотя бы залитые ярким светом будапештские мосты.
Мы сильно промокли, у нас не было ни зонтов, ни курток. Ноги молили о пощаде. Мы вышли на дорогу, казавшуюся проезжей, и прошагали по ней еще с полчаса. За это время не проехало ни одной машины. Ситуация начала принимать неприятный оборот.
А что, если мы вообще уже не в Будапеште, и топаем куда-нибудь в Словакию? И до ближайшего населенного пункта километров десять? А утром у нас самолеты, и вообще…
Дорога тянулась вдоль бетонных строений, похожих на заброшенный завод времен коммунизма. Смутно угадывались силуэты лебедок, железные каркасы, спиралевидные лестницы и вышки на сваях. Какой-то венгерский Детройт.
Как в американском фильме ужасов – в конце главный герой оказывается на заброшенном заводе, и там происходит финальная схватка со страшным злодеем и маньяком.
Герой, конечно же, триумфально топит его в бетономешалке, кипящем битуме, жидком азоте или ортофосфорной кислоте. Ну или шинкует электропилой – непонятно почему работающей на сто лет назад заброшенном заводе, где нет электричества. И тут с воем приезжает полиция, все озаряется синим светом мигалок, шериф выпрыгивает из своей машины, хлопает героя по плечу, героиня рыдает, ее уводят психологи, герой вытирает пот со лба и говорит: «Да это фигня, вот, помнится, был у меня замес в Хьюстоне…».
И толпы журналистов и папарацци.
Жаль, что мы не в американском фильме ужасов – я бы сейчас не отказалась от одной-единственной патрульной машины, которая вывезла бы нас из этого анти-диснейленда.
В кромешной темноте мы не сразу заметили компанию, будто бы выросшую из-под земли. Их было четверо. Они шли стеной, занимая собой весь тротуар. И не собирались расступаться – нам пришлось освободить им дорогу, чтобы они нас не снесли.
– Ура, люди! – пронеслось у меня в голове. Я чувствовала себя Робинзоном, только что обнаружившим Пятницу.
Сейчас мы попросим их вызвать такси, и максимум через час будем в отеле, в тепле. Трамвай не мог завезти нас слишком далеко.
Антуан вежливо обратился к ним по-английски, попросив вызвать такси с их телефона и предложив компенсировать расходы.
Они молчали, обступив нас. Лиц было не видно. Тут один из них внезапным резким движением схватил Антуана за воротник, притянул к себе и сказал по-немецки коротко и отрывисто:
– Гельд20.
– Что, простите? – не понял опешивший от такого поворота Антуан
– Гельд, шнелле!21 – повторил державший его мужчина с угрожающей интонацией.
– Это гопники. Они хотят деньги, – сказала я Антуану.
Второй Пятница без раздумий выдернул у меня из рук сумку, и я в душе возблагодарила небеса за то, что оставила телефон в номере: там мой билет на самолет, да и вообще вся моя жизнь – почта, приложения, фотографии детей, интернет-банкинг, явки-пароли…
Пусть берут, что хотят, только бы отпустили нас живыми-здоровыми.
Они будто бы прочитали мои мысли. Два гопника схватили меня за обе руки и потащили куда-то. Я завизжала, упираясь и колотя их руками и ногами, что есть сил.
Антуан крикнул им: «Оставьте ее!». Тот, который держал его за воротник, в то время как его друг обшаривал карманы, ударил Антуана по лицу. Кулаком с размаху. Потом еще и еще. Антуан, наконец, сгруппировался, извернулся и ударил его головой в подбородок. Больше я ничего не видела.