Лидия Сивкевич
Опиум
29 октября, чт
На следующее утро я обняла Наташу, как ни в чём не бывало. Скользнула руками по изгибу её изящной спины, проглотив желание впиться ногтями в выступающие бугорки и вырвать позвоночник целиком. Затем я улыбнулась, так, как улыбалась старым скупердяям в Опиуме, с убедительной искренностью. Женщина, которая тайком предложила себя моему мужу, ничего не заметила. Скорее всего, её улыбка была так же двулична.
Я играла безупречно, стараясь не навредить бизнесу. Меня мог выдать разве что пристальный взгляд Князя. Сперва он наблюдал за мной с не присущим ему любопытством, а позже в зелёных глазах появилось нечто большее.
– Прекрати так на меня смотреть, – шепнула я на русском, когда мы сблизились, чтобы пройти к машине. – Я не подопытная крыса.
– Я никогда в жизни не чувствовал чего-то подобного. – Его голос тепло шелестел возле моей щеки. Он отвечал не на моё возмущение, а на свои собственные размышления.
– О чём это ты?
– Это приятно. Ты будто хочешь поджарить её глазами.
Мне казалось, я не подала и виду. Оставалось надеяться, что это заметил только мой муж.
– Наслаждайся моей ревностью и дальше, любимый, – пробурчала я.
– Это не ревность. Это нежелание меня потерять. Спасибо.
Вся наша процессия выбралась на улицу и расселась по машинам в той же комплектации, что и вчера.
Я пыталась убедить себя, что нахожу этот муравейник дивным городом. В нём действительно имелось много забавного, и он не пугал, как не способен напугать муравьишка. Например, Москва казалась грозным монстром, единым, шустрым. Стоило зазеваться, и она стремительно бросалась в атаку и проглатывала, не успев сомкнуть челюсти. В моём представлении Токио являлся несуразным, комичным монстриком, состоящим из множества маленьких существ, не сплотившихся достаточно, чтобы нанести удар. От каждой атаки это существо теряло форму и рассыпалось.
На деле не было ничего весёлого под пасмурным небом японской столицы.
Замкнутые, апатичные, словно зомбированные люди. Не только их лица были похожи, но и эмоции роднились, словно под копирку. Узкие улицы наполнялись сотнями звуков, но среди них не было ни счастливого смеха, ни раздраженных бурчаний, ни злобных или истерических криков. Словно закон запрещал проявлять эмоции. Это ввергло меня в растерянность. Я чувствовала себя человеком на фабрике бездушных кукол.
И даже вежливость, которая тоже была будто бы обязательной по законодательству, не могла расположить меня к местным людям. Они низко кланялись, прикладывали ладони к сердцу и говорили мягкими голосами, но боялись показать зубы в улыбке.
Их окружали яркие экраны реклам, цветастые вывески и кислотные обертки товаров, но их городская жизнь не имела красок.
В пестром, гудящем Токио даже монотонная шипящая Москва помнилась родной. Мне с грустью вспоминались бабульки, ворчащие от недовольства на весь автобус и ночные гуляки, распевающие песни посреди проспекта. Те самые люди, которые когда-то раздражали меня, теперь казались важной составляющей для полноты жизни. В Токио я не видела счастливого будущего, но было просто будущее, с живым мужем.
Переговоры отвлекли меня от собственного внутреннего голоса. Всё проходило в очередном ресторане, но на этот раз за закрытыми дверьми. Здесь официанты гораздо лучше справлялись с посудой, но их утрированная покорность вызывала у меня тошноту. Казалось, если я велю девушке бросить поднос и заняться массажем моих ног, она, не раздумывая, выполнит приказ.
– Ты не хочешь жить здесь. – Нати, как и вчера, занимала место возле меня. Она не спрашивала, а утверждала. – Тебе не нравится Япония, это видно.
– Мне непривычно, вот и всё. – Я выдавила из себя улыбку, всё ещё стараясь забыть о двуличии женщины, но не могла. У меня зудело под языком.
– Мне тоже поначалу было непривычно находиться в России. Слишком большая разница. – Японка взглянула на наших мужей, которые живо обсуждали то, что видели в картах и расчетах перед собой. Я задалась вопросом, на кого именно она смотрит. Нати перевела взгляд на меня и удивила меня горькой улыбкой: – Я бы хотела, чтобы мой муж жил там. Потому что здесь ему грозит смертная казнь.
Её слова больно огрели меня по голове, будто я сама не знала о строгости местных законов. В ответ на слова Нати я посмотрела на неё с искренним сочувствием и, только увидев в её глазах ту же поддержку, осознала: моего мужа может постичь та же участь, если он переберется в Японию.
Так я снова лишилась выхода. Предложение Ди Вонга казалось спасением после предостережения Артура, а теперь это была палка о двух концах.
– Не переживай, – попыталась успокоить Нати, – они оба достаточно сильны, чтобы избежать правосудия. Они могли бы стать ещё сильнее, им только нужно объединиться и выбрать страну. Да и мы с тобой были бы рядом.
Не сказать, что на этот раз я сделала хоть одно усилие, чтобы промолчать, но я убедилась, что Ди Вонг занят и не слышит нас, как и его солдаты.
– Да, и ты была бы поближе к моему мужу, не так ли, Нати?
Наташа резко подняла взгляд от чашки чая к моему лицу. Какое-то время она думала, не показалось ли ей, или не ошиблась ли я, ведь мы обе говорили на чужом языке. В конце концов, по моему взгляду она поняла, что услышала верно, а я в свою очередь не ошиблась в выборе местоимения.
– Рита, – моё имя в её устах звучало смешно, слишком мягко.
Я и не знала, что букву «р» можно произнести так глухо. Получилось что-то вроде «Лита», но прозвучало всё ещё не противнее бюджетной марки микроволновок от Волохова.
– Я не понимаю. – Очень правдоподобно соврала Нати, долю секунды я даже сомневалась. – Тебе, наверно, что-то показалось. – Смягчив черты лица, добавила японка. – Прости, если я лишний раз посмотрела на Даниэля. Он очень и очень интересный человек.
По моим венам растеклось это тепло правды, которую знаешь, слушая ложь. Наташа напряжённо улыбнулась. Ей и в голову не пришло, что мужчина мог рассказать своей жене о таком предложении другой женщины. Я поспешила сломать мир своей так называемой подруги:
– Мы не скрываем друг от друга ничего. Он рассказал мне.
Нати окаменела на глазах. Цвет её кожи мгновенно утратил нежный румянец и стал салатово-зелёным. Перед ней встал выбор: гнуть свою невинную линию или сгореть от стыда, сознавшись. Она бросила осторожный взгляд на своего мужа, снова налилась румянцем ярче прежнего и скромно понурила голову. Так она и просидела до конца встречи.
Я весь оставшийся вечер ощущала себя так, будто меня накрыли картонной коробкой. Мне не было дела до еды и разговоров. Я находилась в приглушённом коробе, где отчётливо слышала только собственные мысли. Иногда я вставляла реплики в диалог и отвечала на все адресованные мне вопросы, только услышав своё имя, но так и не могла избавиться от чувства тревоги и снова влиться в комфортное времяпровождение. Мне будто поручили вынести приговор собственному мужу. Нет. Любимому мужчине.
Пару раз я поворачивалась к нему и рассматривала почти тайком, будто мне не позволялось делать это открыто. Даня в своей обычной манере вел разговор. Сам он говорил мало, в основном слушал, но каждая его фраза звучала во внемлющей тишине. На его лице, как второй слой кожи, оставалось надето спокойствие и величие. Глубокий взгляд его зелёных глаз мало кто выдерживал без перерывов. Даже Ди Вонг держал зрительный контакт несколько секунд и спешил хоть мельком взглянуть на жену или на меня, а, в крайнем случае, в любую пустую точку.
И спустя годы лицо Князя казалось мне шедевром. В груди начинало что-то нагреваться и сжиматься, как только я всматривались в острые, грубые черты. То ли у остальных присутствующих были маленькие черепа, то ли у него он был больше, но его лицо всё ещё казалось мне необычным. Словно он действительно принадлежал другой, внеземной расе. Почему мы не могли спрятаться где-то там, на его родной планете?
После изматывающих переговоров и не менее изматывающей экскурсии мы вернулись в свой номер и остались наедине. Легче мне не стало. Я просто стянула с себя маску деловой леди и уткнулась в горячее плечо Дани, вдыхая родной запах посреди чужих.
Он поднял мое лицо к своему и лениво поцеловал. За день его раскрасневшиеся губы пропитал вкус традиционных специй. Я думала, что моё тело не способно на какую-либо активность, но усталость не столько скопилась в мышцах, сколько в разуме. Стоило этому мужчине скользнуть уверенными ладонями по моей спине к ягодицам и сжать их, как я выключила признаки усталости.
Наш ленивый поцелуй прервался, чтобы мы могли избавить друг друга от одежды.
– Насколько ты устала? – его глаза оценивали, будто он впервые увидел мою наготу, кроме этого в них сидел азарт.
– Боюсь представить, что ты придумал, – промурлыкала я, стягивая рубашку с его смуглых плеч. Отбросив её на кресло, я перевела взгляд на царскую кровать, похожую на огромную белую подушку.
– Ничего особенного, но я не намерен использовать постель. – Даня шагнул к панорамному окну, ведя меня за собой, и широкими рывками одернул чёрные шторы к стенам.
Передо мной распахнулся Токио, и я почувствовала смущение на коже. К этому моменту я уже была топлес, только расстегнутые брюки оставались на бедрах. Когда волна неловкости ослабла, внутри меня разгорелся тот же странный азарт, что горел в зелёных глазах моего мужа. Заметив это, Даня скользнул тёплыми пальцами по моему животу и медлительно стянул брюки и трусики по моим ногам. Когда я вышагнула из горстки ткани, он развернул меня к окну и опустился на колени. Я поняла, что он задумал, и прислонила ладони к прохладному стеклу, чтобы устоять на месте.
Это выглядело так, будто муж хотел примирить меня с этим городом, поэтому так бесстыдно знакомил с видом. Он открыл меня, поставив мою ногу на своё колено, и скользнул языком. Мои пальцы впились в волосы Дани, крепче прижимая его к себе.
Высотки стояли близко. Даже мой помутневший взгляд цеплялся за отрывки чужой жизни. Здание напротив горело холодным белым светом. В его окнах хорошо узнавалась обстановка офиса с пассивными фигурками людей. Меня успокаивало, что они заняты работой даже в столь поздний час и им нет дела до того, что происходит в отеле напротив.
Чуть дальше, через дворик, расположился жилой дом. В нём окна горели хаотично, разными оттенками и яркостью света. Но я могла без труда разглядеть обыденность семейных вечеров: где-то поздний ужин, по соседству просмотр телевизора, по другую стену любопытную собаку на подоконнике, а этажом ниже одинокую фигуру в окне. Стыд опять вернулся ко мне. Я потянула мужа наверх, желая спрятаться за его фигурой.
– Не-а, – он обошёл меня и прижался к моей спине, – ты останешься у окна.
– Хочешь, чтобы меня кто-то увидел, а? – поддразнила я.
– Ни в коем случае, – Даня толкнулся в меня и крепче обхватил руками за талию, зажимая в контрасте между своим горячим торсом и холодным стеклом. – Хочу, чтобы ты увидела его.
Моё нежелание жить в этом городе казалось таким незначительным, пока я была в объятиях мужа и смотрела в окно. Токио был огромным, необъятным, я не видела окраин с высоты тридцать седьмого этажа. Казалось, каждому имелось место, каждый желающий занимал свой клочок жизни, находясь здесь. Наверное, и я бы нашла этот кусочек, который приютил бы меня. Если этот город мог вместить все мои тревоги, то я могла бы доверить их ему. Только придя к подобному умозаключению, я выбросила из головы мысли. Остались только чувства в теле, они мгновенно переполнились и взорвались.
Какое-то время мы так и оставались возле окна, совсем отбросив стыд. Отдышавшись, Даня унёс меня на постель и закутал нас двоих в объёмное одеяло. Мне было жарко, но я не стала возражать и только крепче прижалась к плечу мужа.
– Ты хотела бы жить здесь? – прямо спросил он, наконец, понизив свой голос до спокойствия, после того, как весь день говорил серьёзным грохотом на грани баритона и баса.
Я скомкала лицо ладонью, стараясь собрать все свои переживания в связный ответ.
– Я бы не хотела, но я бы смогла. Привыкла бы. А ты?
– Я всерьёз бы подумал об этом.
Мне хотелось спросить, что именно заставляет его сомневаться, но я не обладала достаточным количеством смелости, чтобы услышать правду. Вряд ли причина была в сентиментальности, подобной моей. Одно я знала точно, в Москве у моего мужа оставалась ценность, которую я любила равносильно.
– А как мы без Опиума? – мой голос дрогнул.
– Ты ещё не начала там задыхаться? – Даня немного отстранился, чтобы взглянуть мне в глаза.
– А ты начал? – Я старалась распознать эмоции на его лице. На нём было множество оттенков, но грусть или тоска не были одними из них. – Разве ты не любишь клуб? Мне казалось, он много для тебя значит…
– Это так, – он не сомневался перед ответом ни секунды, – люблю. Когда-то он меня вытянул. Увлёк, как наркотик, и от других зависимостей спас. Когда с войны возвращаешься в мир, очень трудно не подсесть на что-то.
– Так вот почему «Опиум»… – тихонько посмеялась я, боясь спугнуть такую редкую откровенность мужа о прошлом. – А я думала, назвал так, чтобы над властями поглумиться. Мол, вот он, наркотик, у всех на виду.
– И это тоже, – Даня поддержал меня тихим смехом, приятно щекочущим кости. – Но сейчас я уже не могу в нём дышать. – Он подумал какое-то время, чтобы объяснить мне свои чувства, хотя я уже начала читать все по глазам. – Опиум для меня как аквариум. Я знаю в нём каждую рыбину, водорослину, каждый камень. Я ни за какие деньги его не продам, но мне нравится смотреть на этот аквариум, а не сидеть в нём.
– А я, кажется, одна из рыб, – созналась я. – Мне нравится там барахтаться с другими хладнокровными существами.
– Ты очень способная рыба. – Дёрнув уголками губ, заявил он. Я сперва не знала, как реагировать, а потом улыбнулась своеобразному комплименту. – Ты выживешь в любой воде, да ещё и течением будешь управлять, но я хочу, чтобы ты жила, как заслуживаешь. Там, где тебе нравится, где тебе спокойно, где ты в безопасности.
Мысленно я попыталась вообразить такое место. Сперва в голову не пришло ничего, кроме чёрных стен клуба. Затем я вспомнила нашу светлую квартиру в лучах рыжего солнца – полную противоположность мрачному Опиуму в лучах фиолетовых фонарей. Мой разум метался меж двух противоположностей, пока не нашёл в них нечто общее.
– Тогда это место рядом с тобой, – невольно пожав плечами, пришла к выводу я. Мы молча смотрели друг на друга, пытаясь без слов убедиться в сказанном. Все мои сомнения уплыли на второй план, а впереди оказалось предвкушение чего-то нового. Меня развеселило это лёгкое, приятное волнение. Я всосала щеки и сложила уголки губ, изобразив рыбу. Даня взорвался от смеха, и я задорно захохотала вместе с ним.
Из-за нашего смеха я не сразу услышала, что мой телефон задрожал на столике. Оставаясь уверена, что ничто не способно прервать внезапное веселье, я неуклюже дотянулась до гаджета и улыбнулась ещё шире.
– Иринка звонит, – предупредила Даню, чтобы знал, что разговор может затянуться. – Что, соскучилась, подруга?
– Да. Но дело не в этом.
Только услышав тон её голоса, я спрятала улыбку и приготовилась к плохим новостям.
– В клубе проблемы. – Так и не поздоровавшись, сообщила подруга. – Вам двоим срочно нужно возвращаться.
30 октября, пт
Мне хотелось вопить, кричать, обзывая замов всеми оскорбительными словами, которые я когда-либо слышала, начиная от безобидных придурков и идиотов, и заканчивая матюками, рождёнными в глубинах забытых российских деревень.
Единственное, что от них требовалось, это защита клуба. Защита и способность трезво оценить угрозу. Ни Павла, ни Никиты не было на месте во время ночного обыска.
Когда мы прилетели из Токио и вошли днём в безжизненный Опиум, всё уже было убрано, команда потрудилась, чтобы клуб выглядел презентабельно, но я видела всякую крохотную пылинку, которой не должно было быть. При обыске явно потревожили каждый стол и стул, каждую чашку и ложку. В баре исчез весь алкоголь. Я принюхалась, пытаясь уловить запах разбитых спиртных напитков, но его не было. Оперативная группа наверняка не церемонилась с посудой и техникой, но с бутылками они были осторожны. В целости и сохранности изъяли всё до последней. Они не найдут того, что искали, в Опиуме не находилось ни грамма тетраоксида, но Шахов на всю оставшуюся жизнь будет иметь запас вин, водки, коньяка и виски.
Я была уверена, что к утру выгляжу как раскалённая сковорода. Мои щеки горели, а волосы вздыбились, как у разъяренной дворняги. Но я молчала.
Молчал и он.
Князь едва ли отличался от себя обычного. Больше всех мне хотелось ругать его, и именно за молчание. Сдерживало лишь то, что оно не было равнодушным.
В моей голове мелькнула мысль, что я не очень-то расстроилась бы, если бы Князь пустил по пуле в головы своих доверенных. Возможно, так я оправдывалась и закрывала глаза на собственную вину. Мы оба были виноваты не меньше замов, потому что бросили Опиум в неподходящее время. То, что находясь здесь, мы бы вряд ли повлияли на ситуацию, меня не успокаивало. Я чувствовала себя матерью, предавшей ребёнка, бросившей на произвол, не оказавшейся рядом в момент слабости. Мне оставалось только догадываться, что чувствовал Князь, как отец этого аквариума, который пытались разбить.
Эта ночь прошла слишком тихо. И это была единственная тихая ночь в Опиуме с моего появления здесь и, полагаю, с момента открытия клуба. Без музыки и гостей зал казался мёртвым, траурным. Кабинет владельца наполнила та же гнетущая атмосфера.
Князь не смотрел ни на кого-то из присутствующих, он смотрел на свои мысли. Внимательно выискивал в них объяснения произошедшего и дальнейшие действия. Но по его глазам я отчётливо понимала, что он не находил согласия с самим собой. Его собственные мысли отторгали его решения. Это противоречие высасывало из Дани всё, за что мы бились последние три года. Всё, что приобрели.
Я не выдержала и скорее гавкнула, чем сказала:
– Вон пошли!
Ноги Паши, вытянутые на полу, вздрогнули. Никита резко повернул ко мне лицо с округлившимися глазами цвета сырой земли. Ни один из них не решился возразить, потому что остаться они боялись. Синхронно поднявшись, мужчины пошли прочь, стараясь не издавать звуков и, казалось, даже не дышать.
Когда дверь щёлкнула, я поднялась, скинув туфли, прошла по кабинету и опустилась на пол возле трона владельца. Оперевшись спиной на стену, я не сомневалась, что Даня потянется ко мне тут же. Так и было. Медленно сползя с кресла, он сел рядом и откинулся к стене.
– Знаешь, – я подсела ещё ближе, так, что теперь моё плечо врезалось в его. – Вечером я споткнулась на верхней ступеньке лестницы. Поторопилась шагнуть, и промахнулась. Туфли эти драные… – я бросила ненавистный взгляд на центр кабинета, но стол загораживал от меня проклятые лодочки. – Я начала падать назад, хваталась за воздух и представляла, как сверну шею через две секунды.
Даня дернул желваками, как будто не знал, чем кончилось падение, о котором я говорила. Будто ещё был не исключен вариант, в котором я всё же свернула вечером шею.
– За секунду до того, как я всё-таки совладала с равновесием, и заваливать вперёд, а не назад, всего лишь стукнув коленками по железу, у меня в голове мелькнула только одна мысль.
Я потянула юбку выше по бёдрам, доказывая и себе и ему, что история не вымышленная. На коленях чернели свежие, абсолютно симметричные синяки. Даня перевел на них взгляд и сочувственно уложил массивную ладонь чуть выше на моих бедрах.
– Я подумала, что если сейчас умру, то мне будет вовсе не обидно. Все замечательное, о чём можно мечтать в жизни, я уже прожила. И почти все пункты этого внушительного списка случились за три эти года, с тобой. Ты знаешь, иногда я смотрю в зеркало и удивляюсь, не увидев там старуху. У меня такое ощущение, что я прожила с тобой не три года, а целую жизнь.
– Спасибо, – сказал он после раздумий, но лучше бы вообще не думал. – Слишком много смысла ты вложила в случайную мысль.
Я удержалась от того, чтобы закатить глаза, хотя Даня и не смотрел на моё лицо. Затем прижалась к нему и тихим, чуть хриплым голосом заговорила:
– Мы уладим всё с клубом и сбежим отсюда в Японию. Там я не отдам тебя ни властям, ни другим женщинам, а сейчас отвези меня домой, милый. Давай выйдем на проспекте и пройдемся пешком, насладимся выхлопами и шумом этой сволочи-Москвы. А потом зайдём в подъезд и начнем раздевать друг друга ещё в лифте. Ты порвешь на мне очередные колготки, и твои пальцы окажутся во мне. А я стану лапать твой член, чтобы ты был готов войти в меня, как только мы шагнём в квартиру.
Это была инструкция, которой мы следовали беспрекословно. И нам было плевать, что видели и слышали соседи, пробудившиеся к будничным восьми утра. Когда Даня захлопнул дверь квартиры, мы оба уже горели раздражающим возбуждением. Лица и шеи холодились от следов мокрых поцелуев. Руки блестели от влаги после прикосновений к интимным местам.
До кровати мы дойти не потрудились. Я припала к стене, выгнув спину. Холод бетона прокалывал мою кожу на щеке, на животе, на груди, но это ощущение было ничтожным в сравнении с его касаниями. Даня комками стянул с меня остатки одежды и, упав на колени, принялся сводить меня с ума языком. Если бы его руки не сжимали мои бедра, я бы вскарабкалась на стену. Когда между ног саднило уже до дрожи во всем теле, я потянула мужа наверх, не в силах просить словами. Он повиновался, прижался всем весом, сильнее впечатав меня в стену, уже согретую теплом, обхватил руками за талию и толкнулся. Резко, выбивая стон, притупляя зуд, но пробуждая другое восхитительное чувство.
