Лидия Луковцева
Не от стыда краснеет золото
Вор не стыдится воровать, а ты стыдишься его ловить
Александра Григорьевна стала Коротун только во втором браке. Девичья ее фамилия была Полуянова, а по первому мужу – Гмызова.
Она была детдомовкой, и ее никто никогда не удочерял. За Мишу Гмызова выходила по большой, не первой, но еще юношеской любви. Любимый муж приобщил ее к миру криминала, в котором, как выяснилось, вращался.
Он очень скоро сел, и надолго, а Шуре необходимо было срочно менять фамилию, в целях хоть минимальной конспирации и легализации. К тому времени она тоже успела засветиться, имя её в определенных кругах уже становилось известным.
Амплуа Шуры стало – мошенница широкого профиля. Красавицей она никогда не была, в фигуре Шуры никогда и намека не было на модельные формы. Неладно скроена, хоть и крепко сшита. Лицо тоже не соответствовало канонам красоты никакой эпохи, ни Возрождения, ни Серебряного века, ни современности. И все же в девушках она нравилась свежестью молодости, позже – веселым и гибким характером, талантом сделать к мужчине первый шаг. В отношениях она всегда была ведущей, лидером.
Подвернувшийся ей Валентин Коротун не стал исключением. Брак их продлился полгода, пока не отпала нужда. Быстренько разведясь, Шура оставила фамилию мужа, но при этом поняла, что замужество – проблема хлопотная. Да и смена фамилии – не стопроцентная гарантия конспирации, следы в документах все равно остаются. Поэтому отныне она просто пользовалась украденными паспортами.
Счастливая звезда хранила её, до сих пор у Шуры не случилось ни одной отсидки.
И вот судьба забросила ее в Магаданский край – не в казенном вагоне, а по своей воле. Здесь она решила передохнуть и осмотреться. В поселке золотоискателей Шура работала поварихой и скучала в ожидании счастливых перемен.
Как водится, Шура и здесь пользовалась успехом, и по причине немногочисленности дамского общества, и в силу своих душевных качеств и женского опыта, и с учетом хлебного рабочего места. Вскоре она подарила свою благосклонность шоферюге Герману, и, пообщавшись близко, они поняли, что обрели друг в друге родственные души.
У них были схожие мечты и общие устремления. Золотишко под ногами посреди улиц не валялось, контроль, учет и ментовский надзор в поселке были строгими. Нужно было идти другими путями. Шура взяла под плотную опеку знакомую девушку-кассира, стала ей матерью родной и постепенно вытрясла из девушки всё, что могла, на предмет распорядка в местном отделении банка. В общем, переквалифицировалась из мошенниц в наводчицы. Хочешь жить – умей вертеться!
Герман тем временем присматривал компаньона, и присмотрел. А до этого они как бы расстались с Шурой, чтобы отвести от нее подозрения.
Кассу компаньоны взяли, и, пока зарывали в лесу, корешок Германа нашел там и упокоение на дне озера. Не корысти ради, а для достоверности того факта, что денег нет, – на случай ареста. Сбежал компаньон, деньги прихватив, сволочь!
Ареста Герман ждать не стал, сразу подался в бега. И все равно далеко не убежал, взяли на узловой станции. Шура все это время жила – как грешник, поджариваемый на сковородке, на маленьком огне.
Но ждала. Деньги были рядом. Через месяц примерно голубь на крыльях любви принес ей весточку из следственного изолятора. Роль голубя исполнил освобожденный из камеры охранник ЧОПа, переведенный по ходу расследования его дела из обвиняемых в категорию свидетелей.
Герман писал, что все будет хорошо, чтоб ждала и не суетилась. Чего, конкретно, ждать? Шура, пораскинув мозгами, решила не тянуть волынку и стала обдумывать будущее.
К ней подбивал клинья рабочий с прииска Генка Звягинцев. Присмотревшись к нему, решила пока остановить выбор на нем и приручать потихоньку. Одинокой женщине без мужского плеча трудно.
В следующем послании Герман написал, что он уже в курсе того, что Шура живет не слишком целомудренной жизнью. И по этой причине ей, дай только срок, не поздоровится. Но если вздумает финт выкинуть, он расскажет в ментовке о ее роли в операции. Какой именно финт он имел ввиду – не объяснил.
Полиция к тому времени, вроде бы, уже поверила, что она не при делах: с Германом-то они расстались задолго до дела. Подписку о невыезде сняли, проверять не приходили. И Шура, все обмыслив, рассказала Гене романтическую историю про ревнивого оставленного ею Германа, про его угрозы, про то, в каком постоянном страхе она живет, и про свое желание куда-нибудь уехать.
Гена – дурак-дураком, вроде бы ухмылялся и временами зорко на нее поглядывал. Он чуял, что бабенка не так проста, и что не только страх перед ревнивым бывшим милым другом ее тяготит.
– Сваливать тебе надо! – с этим он был согласен. – Скрыться. Тут надо подумать.
Придумал он вот что: женщин в поселке мало, практически все разобраны. С хранением документов все бабы сверхаккуратны. У мужика паспорт украсть проще. А не побыть ли какое-то время Шуре мужиком? Комплекция подходящая, при больших объемах – груди почти и нет. Будет утягивать. Годик-другой, а там видно будет. Найдется женский паспорт. Как-нибудь легализуется!
Они использовали уже проверенную схему: разбежались как бы. Встречались нечасто, в безлюдных местах. Гена широко анонсировал свой отъезд, зачитывал со слезой в голосе письма матери, призывающей блудного сына вернуться, досмотреть ее одинокую старость.
Потом Гена, наконец, выкрал паспорт у приятеля, напоив того до поросячьего визга. Приятеля звали Александром, Сашком. Ну не знак ли судьбы?
– Не нужно переучиваться, – шутил Гена, – была Шурой, станешь Шуриком. И возраст подходящий, всего три года разницы. Фотографию переклеим – делов-то куча!
Сашок спохватился не скоро, и долго не мог сообразить, где же это он сумел посеять документы. Все искал по углам, а Гена ему помогал и журил: пить, мол, меньше надо. И это он говорил вполне искренне.
Шура вскоре тоже поняла, что Гена отнюдь не так прост, как кажется. Она подала заявление на увольнение и, отработав положенные две недели, отбыла в теплые края. К подруге, в Анапу, сказала всем. А перед отъездом, поколебавшись, рассказала Гене о заначке.
– А ты баба не простая! – буквально повторил ее слова. – Значит, ты знала, где деньги?
Шура скромно пожала плечами. Услуга за услугу, раз уж им теперь в одной лодке плыть. А деньги все равно года три трогать нельзя будет, да и потом – осторожно.
Почему открылась? Кажется, Гена – то, что ей надо.
Гена опять хитренько ухмылялся и даже дал ей адресок своего друга – перекантоваться до его прибытия. Он ее не провожал – расстались же, теперь чужие люди.
В поезд села Александра Григорьевна Коротун, с зачуханным, видавшим виды, в пятнах от дальних странствий чемоданом, а к волжским берегам прибыл Лямин Александр Васильевич. Чемодан был тот же. А оставшийся бобылем Гена отработал еще месяц, а потом помчался на материнский призыв.
Артюховск Шуре понравился поначалу, но потом она заскучала. Пыльный сонный городишко. Старалась не высовываться, не светиться особо – магазин там, рынок… С соседями была вежлива, но не общительна. Как-то от великой скуки посетила музей купеческого быта, благо никуда ехать не надо было, музей располагался в старой части города. Наслушалась там баек всяких про клады.
Друг Гены с семьей с ранней весны до поздней осени жил на даче, неподалеку от города: сажали, пололи, крутили свои помидоры-огурцы… Шурик стал для них бесплатным сторожем. Андрей, друг Гены, утром приезжал на своей «Ладе», оставлял ее во дворе и шел пешком на работу. Ходьбы тут было минут десять. По пути завозил жену на ее работу. Вечером уезжали обратно на дачу, готовиться к новому весенне-летнему сезону: парник налаживать, грядки зачищать, редиску сеять. Трудяги, они еще и приторговывали немножко огородиной. Дача была им хорошим подспорьем. Почва в Нижнем Поволжье просыхает рано, да еще если и зима была бесснежной, как нынешняя.
Скучать Шуре долго не пришлось, скоро нагрянул Гена. Они покинули гостеприимный Артюховск и перебрались в Пороховое: Гену вскоре позвали работать к археологам, а Шурика он еще раньше пристроил чеканщиком в юрту ремесленника – на место одного умершего старичка. Дело нехитрое, и медведей танцевать учат.
Потом надыбали клад. Чудеса, да и только! В золотоносных краях не озолотились, а в голой степи – на тебе, золото под ногами валяется, только надо в подходящем месте порыться. Гена молодец!
– Я – невеста богатая, – говорила иногда Шура Гене, а это – твой вклад в наш будущий семейный бизнес.
Свой потрепанный чемодан Шура спрятала еще в Артюховске, а куда – Гене не говорила, хоть он и обижался на ее недоверие. Паспорт она утащила еще у попутчицы в поезде, когда добиралась в Артюховск, но до поры до времени его припрятала. Предпочитала какое-то время побыть Шуриком. Но не Александром же Васильевичем Ляминым ей замуж идти? В нашей стране однополые браки не узаконены!
Раз в месяц, в будний день, – а выходной у нее был в понедельник – она втайне от Гены ездила в Артюховск. То, что автовокзал располагался рядом с железнодорожным, было очень удобно: не надо мотаться по городу. Вышел из автобуса, сходил к камерам хранения, и опять в автобус. Полдня уходило на поездку, Гена и не подозревал ничего: Шурик-чеканщик жил в своей юрте постоянно, в селе появлялся редко. У Гены выходной был скользящий, можно было подстроиться.
Раньше Шурик усов не носил, но когда столкнулся возле дома археолога Шпигалева с одной из музейных теток, которая в единственный его поход в музей экскурсию проводила, на всякий случай прилепил усы, покрасил волосы и поменял стрижку. Мало ли что?
Хотя маловероятно, что тетка обратила на него внимание и запомнила. В таком-то солидном возрасте, да и людей, поди, у них за день немало проходит. И Шурик тогда, примкнув к небольшой группе экскурсантов, благоразумно стоял позади толпы. Но когда с этой же теткой повстречались в тот день у крепостной стены Сарая, похвалил себя за предусмотрительность.
Что-то в последнее время везет ей (ему) на музеи и клады! Так, глядишь, и к основной профессии возвращаться не будет необходимости. Заживет в достатке нормальной гражданкой, мужней женой.
* * *
МНС Павленков мотался, как гончая, между степью, Пороховым и областным центром. Шпигалев, как и предполагал, задерживался в столице. Но он не предполагал, что настолько. Вздумалось им там именно в это время симпозиум проводить.
Павленков, подустав от хозяйственно-организационных забот, уже и не рад был самостоятельности и свободе действий, о которых мечтал, и отсутствию опытной, надежной спины старшего товарища.
Подсунутое хитромудрым Хромосовым «новое приобретение» – рабочий-землекоп Гена Звягинцев – Павленкова не радовало. Поначалу Звягинцев взялся рьяно, но быстро остыл. Ребята из бригады жаловались, что отлынивает – то язва обострилась, то мать позвонила, плохо себя чувствует, скорую вызвала. Седлает свой старенький велосипед и уезжает. А ведь сезон только начался, еще и работы настоящей не было.
«Избавляться надо, пока не поздно», – думал Павленков. – Шпигалев за такого работничка не похвалит. Впрочем, пусть он по этому поводу сам со своим другом Хромосовым разбирается!»
Вот и сегодня. Приехал – Гены нет: уехал в село. Начальника, мол, нет, а ребята ему не указ.
– Ах ты, Крокодил! – взбесился Павленков, прыгнул в машину и помчался в Пороховое.
Мать Гены удивленно смотрела на психованного мужика: нет, с ней все в порядке, и когда это к ней, интересно, скорую вызывали? Она себя прекрасно чувствует, слава Богу! А сын вот только что уехал, с другом Шуриком, на велосипедах. Да, в степь, на работу, надо полагать, куда же еще! Сказал, начальник послал за лопатами. Бардак какой у вас, однако: даже лопатами не обеспечили рабочих.
«Завтра же и выгоню!», – подумал опустошенный после вспышки гнева Павленков.
День клонился к вечеру. Павленков решил заскочить в Сарай, купить в чайхане чего-нибудь к ужину, похлебать жиденького. Весь день ведь на сухомятке.
Вышел из чайханы с пластиковыми контейнерами в пакете и увидел, как с дороги свернули к одной из юрт два велосипедиста. Одним из них был не кто иной, как Гена-Крокодил, второй, надо полагать, друг его Шурик.
«Зачем откладывать на завтра, – подумал Павленков, снова озлясь. – Вот где шлялся в рабочее время»?
Распахнув дверь в юрту, он встал перед Геной и Шуриком, грозный, как Командор перед Дон-Жуаном. Оба сидели на корточках перед какой-то дерюжкой, а на дерюжке лежала приличная такая кучка монет и украшений. Гена молниеносно горку эту прикрыл концом дерюжки, но все же немного припоздал. Да и тряпка была коротковата, не прикрыла всех сокровищ.
Они, два этих идиота, снедаемые нетерпением, не заперли дверь, да и не ждали гостей в эту пору. Последовала немая сцена. Павленкова посетило озарение: мгновенно вспомнил курган, с которого они спугнули черных копателей, и свои слова, что надо будет сюда вернуться, посмотреть. Замотался, забыл.
Гена с Шуриком, между тем, распрямились и придвинулись к незваному гостю. Всем всё было понятно. К чему слова, как говорится?
Но какие-то слова все же должны были быть произнесены. Гена рассудил, что ситуация патовая: они ли первые метнутся, или Павленков заорёт и созовёт людей – неизвестно. Поэтому говорить сейчас должен именно он.
– Николаич, – сказал Гена отечески, – ты… это… ты ведь шел по своим неотложным делам? Ну и иди себе потихоньку. Ты ведь ничего не видел, да?
Павленков кивнул.
– Смотри, Николаич, я ведь пацан серьезный, если ты еще не понял. Хочешь, мы с тобой поделимся? Много не дадим, ты же, если по-честному, тут вообще не при делах, но на какое-то время тебе хватит. Чем тут в земле ковыряться, мертвяков да черепки откапывать… Вот если не хочешь мараться – забудь, что видел. Ты ведь ничего не видел, да, Николаич?
И, словно прочитав мысли Павленкова, прибавил уже отнюдь не отеческим тоном:
– А если, начальник, придет тебе в голову невзначай глупая такая мыслишка – стукануть кое-куда, то мы с Шуриком против. Ты имей в виду: я здесь родился. Это мои места, и полсела – мои родственники и корешки. А ты здесь – никто, чужак. И если я сяду – тебе здесь все равно не работать, да и не гулять по степи. Степь – она большая, не скоро найдут, если что. Ходи да оглядывайся. Ну, или телохранителя тебе завести придется. Как это… бодигарда… гы-гы-гы.
Вся речь его перемежалась матом, мата было больше, чем нормальных слов. А за спиной хрипло дышал Шурик, почти привалившийся вплотную.
Павленков, если бы и хотел что-то сказать, в тот момент не смог бы – спазм перехватил горло. По спине стекала струйка пота. На ватных ногах он вышел из юрты, каждую секунду ожидая ножа под ребро. Эти могут. Они могут все. Они же тёмные и пока не соображают, что им потом придется со всем этим добром делать. Но сейчас убьют, не задумываясь. Вроде хищника, у которого кость отнимают.
– И еще, – сказал Гена вслед, – не вздумай меня увольнять. Я теперь уже совсем готов к трудовым свершениям. А за тобой, согласись, присмотр все же нужен. Как-то нет у меня к тебе полной веры. Я, пожалуй, перестану в село на ночлег ездить, хлопотно это. Буду с ребятами в палатке ночевать. Быстрей в коллектив вольюсь!
– Как ты его! – сказал потом Гене в восхищении Шурик. – По стенке размазал! «МНС»! Нет, я в тебе не ошиблась! Мужик!
– Не ошибся, друг мой Шурик! – сказал, крепко обнимая Шуру, Крокодильчик Гена. – Следи за базаром, как говорится!
Оказывается, Павленков Владислав Николаевич, рубаха-парень, душа всех компаний, сердцеед и просто порядочный, хороший человек, археолог до мозга костей – отнюдь не герой? Оказывается, так…
В тот вечер он еще нашел в себе силы проскочить к кургану, не мог сразу ехать в лагерь к ребятам. Увидел свежезасыпанную яму. Вот тебе и Гена-крокодил! И не надо быть археологом, иметь чутье, производить расчеты и анализы – пошел и отрыл, на авось, нюхом чуя.
Конечно, все это не в один день ими сделалось, сперва работали по начатому, вскопанную землю выбросили, потом уже и сами копали, пока до культурных слоев не дорыли. Хорошо потрудились, однако, по трудам и награда!
Что интересно, найденное ими не похоже на большое захоронение. Не ограбить такое вдвоём, даже очень богатое. Бог его знает, почему те «черные археологи» копали именно здесь и попали так удачно, но вероятно, что добыли в итоге Гена с Шуриком нечто вроде тайника, хранилища какого-нибудь очень зажиточного горожанина.
И долго сидел Влад в машине, уронив голову на руль. Этот удар был похлеще того, что нанесла Алиска.
Он ждал приезда Шпигалева как избавления. Тот и приехал вскоре, а Павленков все никак не мог решиться рассказать ему все. А Гена, и правда, как будто пробудился от спячки и пахал, как трактор. Прямо подменили мужика. Какие ему можно было предъявить претензии, чтоб уволить?
Иногда Влад чувствовал на себе его взгляд, оборачивался, и Гена ему заговорщически подмигивал. А в день приезда Шпигалева Павленков зашел в палатку – взять из рюкзака свежую майку, и, едва расстегнул рюкзак, увидел прямо сверху горсть монет из раскопа. Золотые дирхемы. Пять штук. Звягинцев послал ему черную метку. Предупреждал.
– Ты чего такой смурной? – спросил Шпигалев.
– Да так… Личное, – отмахнулся Влад.
Но с монетами надо было что-то делать, куда-то деть. Просто выбросить в ерик или в степи не позволяла ему натура археолога, годы труда. Но и хранить в рюкзаке нельзя, не дай бог кто увидит. В чем его тогда обвинят?! До конца жизни не отмоешься, конец карьере, науке, жизни!
Тут Шпигалев очень удачно послал его в Артюховск. Там коллеги тоже вели раскопки на территории местного кремля. Влад захватил с собой подброшенные ему монеты и, осматривая с ребятами раскоп, разбросал незаметно все пять, притоптав кроссовкой. Поработал сеятелем.
До них со Шпигалевым очень скоро дошла история с находкой на территории артюховского кремля: странная история, несуразная какая-то. Пока о ней знал только узкий круг профессионалов, не торопились раздувать сенсацию.
Павленков думал, что стоит избавиться от монет, ему полегчает. А стало как будто еще гаже. Шпигалев пока никак не связывал его поездку с раскопанными монетами.
Прежде чем закопать сумку с сокровищами, Гена с Шуриком, поразмыслив, решили следовать народной мудрости и не хранить все яйца в одной корзине. Большую часть монет и драгоценности решили зарыть подальше. Меньшую часть отсыпали: вдруг да найдется покупатель. Из них и подложили несколько штук Павленкову.
Из них же взяли немного для артюховского музея, но золотые пожалели. Это была идея Шурика. Он шутил, что прямо фанатом музея купеческого быта сделался. Вообще, нравился ему этот маленький тихий городок. Пожалуй, когда вся их эпопея закончится, можно будет купить в этом городишке небольшой дом и зажить добропорядочными гражданами.
Так вот, идея Шурика заключалась в следующем. В музее купеческого быта – большой двор, с хозяйственными постройками, одичавшим садом, кустами разросшейся сирени. Подбросить в какой-нибудь укромный уголок пару-тройку монет и как-то ненароком подсказать какому-нибудь простодушному экскурсанту, пацану, например, где их найти. И как только их обнаружат, позвонить на телевидение, известить, что найден клад, поднять шумиху.
– Для чего? – спросил Гена.
– Для того, что надо нам потихоньку начинать распространять денежки. А потом – и драгоценности. Мы же не можем всю кучу принести в скупку или в ломбард. А твой клад – это ж тебе не мои меченые купюры, на них следов нет. Долго они еще в земле лежать будут?
Тогда они еще не знали, что в земле клада уже нет. Пока история с пропавшим рыбаком не улеглась, предпочитали не светиться на берегу.
– Музеем тебе придется заняться.
– А как?
– Ты прямо где-то под землей на три метра видишь, а где-то под носом у себя ничего не видишь. Помозгуй! В следующий свой выходной съезди в Артюховск. Присмотрись.
– А почему – именно Артюховск?
– Во-первых, далеко от Порохового. Труднее проследить связь. Во-вторых, там уже недавно находили клад. Сильно никто не удивится.
– А ты-то откуда знаешь?
– Знаю! В-третьих, я похожу по парикмахерским, саунам, офисам небольшим. Типа, коллекция в наследство досталась, мне она ни к чему, а деньги срочно нужны, ну, что-нибудь в этом духе. И если монеты вдруг где-то засветятся, как-то в ментовку попадут, так пусть грешат на музейщиков – типа, они часть клада утаили, а теперь разбазаривают. Страховка.
– Это дело!
– Ну а если все пойдет нормально, то и по другим городкам пошастаем. В центр соваться не будем, там народ более пуганый, ушлый, ментов больше. Только придется мне в Шуру превратиться, женщине веры больше. Паричок надо купить, даже два, пожалуй. И одежку какую-нибудь. Ну, это я сама. То есть сам!
Сам Шурик купил в Сарае и шкатулку для монет. Гена, уже в качестве опытного специалиста-археолога, посомневался, стоит ли связываться со шкатулкой: ученые эти – не лохи же, мигом определят, что шкатулка сработана недавно.
– Ты считаешь?.. – поколебался Шурик, а потом махнул рукой, – где же нам взять настоящую?! Ничего, авось сразу не докумекают, пока экспертизы будут проводить, то-сё. На радостях телевидение уже раззвонит. Потом поздно будет признаваться, что лоханулись.
О недавней находке золотых монет в артюховском кремле они, естественно, ничего не знали. Даже предположить не могли за Павленковым такой глупости.
* * *
Гене в тот день сам черт помогал. Он недолго потерся у музея, пару раз прошелся вдоль забора – увидел через щели в досках свежевырытую траншею. Стоял в раздумье, не решаясь войти. Вдруг увидел троих мужичков с лопатами, явно направлявшихся к музею. Работяги с «биржи», которых уговорила Люся, шли исправлять недоделки коллег, накануне не докопавших ложе под коммунальный трубопровод.
– Братцы, – слезно воззвал Гена, – возьмите в долю! Погудел накануне, остался без кошелька! Домой не могу добраться!
Добрые люди не отказали, даже скинулись на бутылку – полечить страдальца. Он в благодарность почти один всю работу и выполнил, «биржевики» только покуривали в тенечке да посмеивались одобрительно.
Однако прошло несколько дней, Шурик практически не выключал телевизор, смотрел исключительно канал с местными новостями, а ни про какие находки в артюховском музее не было ни слова.
– Ты не слишком глубоко закопал шкатулку? – волновался Шурик. – Не перестарался? Может, траншею вообще уже зарыли и ничего не обнаружили? Надо еще раз съездить.
Гену, конечно же, опять начала мучить язва, и он отпросился у Шпигалева на денек-другой в областной центр: тетка там у него, гастроэнтеролог, обещала посмотреть. Только с третьего раза Гена смог выговорить теткину узкую специальность, хотя вечером тренировался. Тетка, действительно, у него была, но весьма далекая от гастроэнтерологии и медицины вообще. Она бы страшно удивилась своему новому статусу.
Но рванул Гена в другую сторону, в Артюховск. Прошелся вдоль забора раз-другой: траншея зарыта не была. И – дежавю! Опять увидел давешних мужиков с лопатами, направляющихся к музею.
– Ба! Какие люди!
– Ты чего тут?
– Опять, что ли, шалава кошелек вытащила? Ну ты и раздолбай!
– Не, мужики, специально приехал! Я добро не забываю! Вот хотел зайти в музей, узнать, как вас найти, отблагодарить по-настоящему. Не перевелись еще на свете нормальные люди! А вы чего сюда опять?
– Брак устранять в работе. Ха-ха-ха!
– Птичку жалко! Директора, то есть!
– Уж такой птенец!
Так все и образовалось. Гена опять вызвался помочь ребятам. А потом в купленной газетке нашел телефоны местного телевидения, позвонил и сообщил о находке в музее купеческого быта ценного артефакта. Другими словами, конечно.
И опять телевизор молчал. Ни в дневных новостях, ни в вечерних – ни слова. Шурик из Порохового ругался по телефону.
Гена остался ночевать у друга Андрюхи, а утром, дождавшись его приезда с дачи, попросил разрешения съездить по неотложной надобности на его «ладушке», пока сам Андрюха будет на работе.
Поставив машину за углом музея, он стал отслеживать события. Репортеров с камерами не наблюдалось. Зато нежданно-негаданно появился начальник – Дмитрий Евгеньевич, выбрался из своей «Тойоты» и прошествовал в музей.
Что это его сюда занесло?!
Потом появились три старушенции, что-то бурно обсуждая, и проследовали за Шпигалевым. Немного погодя бабульки вышли. Истомившийся в машине от духоты Гена в этот момент прогуливался вдоль забора и как раз приблизился к калитке, когда она распахнулась и врезала ему по корпусу.
Давешние бабульки залепетали извинения, но Гена, не имея дурной привычки держать в себе, высказал всё, что рвалось с языка, и заковылял к машине. Тетки, отмерев через какое-то время, ушлепали. И тут появился Шпигалев в сопровождении директора музея.
Он был какой-то взьерошенный и суетливый, а к груди прижимал небольшой такой сверточек. Попрощавшись с директором за руку, уселся в машину.
Непонятно, с чего бы, но сердце у Гены в этот момент ёкнуло. Он решил проследить, куда направляется его начальник, и тронулся за «Тойотой».
Начальник направился к местному кремлю. Шел он стремительно, спешил и не оглядывался. Гена крадучись вошел во двор следом и, стараясь все же не высовываться лишний раз из-за деревьев и кустов, приблизился к кирпичному, побеленному известью строению, куда и вошел Шпигалев. Это был самый дальний угол кремлевского двора, весь изрытый.
Рядом с кучами земли сидели несколько парней и курили. «И здесь роют, – подумал Гена, – археологи, что ли, тоже? Всё роют и роют, а толку-то?». И усмехнулся с чувством превосходства.
Между тем, землекопы сложили аккуратно лопаты и куда-то ушли. Гена едва успел перебежать поближе к домику, куда вошел Дмитрий Евгеньевич. Может, окно какое открыто?
Он успел укрыться за каким-то строением вроде беседки, с кирпичным фундаментом и деревянными почерневшими от старости досками. Кирпичи, белесые от въевшейся соли и раскрошившиеся, кое-где вывалились из фундамента. Пятачок земли за беседкой зарос лебедой, высотой Гене до пояса.
Знакомый запах, настоянный на десятилетиях, шибанул в нос. Гена не во дворцах взрастал и унитаз вживую видел не так часто. В любой сезон и во всякую погоду бегал в нужник во двор. Этот запах вряд ли уступал по древности стенам крепости. Вывести его можно было, только разрушив крепость до основания.
На крыльцо вышел Шпигалев с каким-то мужиком. В руках он держал их с Шуриком шкатулку!
– Полотенце свое забыл! – сказал мужик. – Завернуть.
– А, да ладно! Невелика ценность, чтоб ее еще заворачивать. А монеты где нашли?
– Вон в том углу, – махнул мужик рукой. Сверху, можно сказать, лежали. Прямо сказки древнего Востока!
– Сказки, – согласился Шпигалев. – Но если сказка повторяется один в один, история перестает быть сказочной.
«Какие еще монеты? – недоумевал Гена. – Почему это – повторяется»?
– Так ты сейчас куда? В полицию?
– Да нет, наверное. Надо мне с одним товарищем потолковать сначала! Вот потом – в полицию, конечно. А где тут у вас нужду можно справить?
– У входа во двор – платные био-туалеты. Но гуляющие деньги экономят. Вон, за беседкой кустики, приютят тебя, если невмоготу.
И ушел в домик. Шпигалев подошел к беседке, опустил свою ношу на землю, а когда стал распрямляться, на голову ему опустился кирпич, белесый от въевшейся за века соли.
Соль и века проели, разрушили строительный материал, и потому Шпигалев остался жив. Он пришел в себя на носилках, которые ребята заталкивали в скорую. И мутный его взгляд зафиксировал в толпе, откуда-то набежавшей в малолюдном, вроде бы, дворе кремля, знакомое лицо.
«Акылбай-то откуда здесь взялся?», – подумал. Гену, стоявшего позади толпы, Шпигалев не заметил. Шкатулки тоже не было. Исчезла, испарилась.
– Эх, Крокодильчик, – вздохнул Шурик в телефон, – накосячил ты. Сдался тебе этот Шпигалев! Ну и пусть бы себе таскался с этой своей шкатулкой. Чего ты замандражировал? А теперь менты будут землю рыть почище археологов.
Немного подумав, Шурик забеспокоился.
– А вдруг он тебя все же заметил и узнал? Мне твой зуб ни к чему, надо просто дело будет до конца довести! Но ты не паникуй раньше времени. С утра двигай в больницу, присмотрись там, что и как. Может, он пока без сознания? А я первым автобусом – к тебе, помозгуем на месте.
