Левсет Насурович Дарчев
Обожженные «Бураном»
Люба в магазине
Магазин «Военторг» при гарнизоне работал с перерывом в один час и за это время продавщицы Люба и Катя успевали пообедать и поболтать о том, о сем. Сегодня на Любу напал молчун, а Катя, затаив обиду, пыталась разобраться в своих отношениях к коллеге.
– Ты мне не нравишься, – сказала Катя, храня холодный взгляд светлых глаз. – Я, когда у меня что-то происходит, все время тебе рассказываю, а ты?
Люба встрепенулась и отложила чайную ложку, с помощью которой выковыривала кусочки мяса из консервной банки.
– Что случилось? Катя скривилась.
– Ничего. Ты меня, наверное, дурой считаешь, да?
– Ка-тя! Что с тобой, милая?
Катя вздохнула и перевела взгляд на стенку. Там на нее смотрела большая цветная фотография Высоцкого, вырезанная из журнала «Смена».
– Я тебе больше никогда ничего не буду рассказывать, – категорично заявила Катя. Было видно, что женская психология взбунтовала не на шутку. – Никогда.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь.
Катя наставила на подругу решительный взгляд.
– Где твой богатый хохол на красной машине?
У Любы прорвался громкий смех.
– Ты чего смеешься! Я тебе рассказываю и былицы и небылицы, а ты покрываешь себя тайнами.
– Красной машины нету, как и ее хозяина, душенька моя, – пролепетала Люба. – Уже как месяц я поставила точку над моими сомнениями.
Катя разинула рот от удивления.
– А почему ты молчала?
– Меня все это время мучили сомнения: правильно я сделала или нет.
Люба вкратце рассказала случай о пожаре.
Катя, глубоко тронутая событием, наглухо замолкла и с минуту в помещении подсобки стояла гробовая тишина. Назойливая муха, брюзжа, атаковала тыльную сторону руки Кати, где она вынюхала жирное пятно, оставленное бумажной салфеткой. Она дернула рукой.
– Прямо герой какой-то, – выдавила из себя Катя. – И в газете смотрела?
– Да.
– А как он выглядит, может, я его знаю, – предположила Катя, желая вытащить подругу из депрессии.
– Ну… – Люба устремила взгляд под потолок, – такой сбитый, среднего роста. Глаза… не помню, какого цвета. Руки жилистые, тело атлетическое. Одним словом…
– Кавказец, – предположила Катя.
– Да, – подтвердила Люба, возвращая взгляд с потолка на землю.
– Значит, не судьба, – с горечью пробубнила Катя. – А этого с «Жигулями» мне жалко.
* * *
Через несколько дней в магазин ворвалась толпа курсантов летного училища. Девочки обрадовались, потому что в такие дни их касса пополнялась до максимума. К тому же, общение с курсантами добавляло им настроения.
– Девочки! – прокричал первый, кто ворвался в магазин. Было такое ощущение, как будто кто-то за ним гонится. – Гуталин есть?
– Конечно, – ответила Катя.
– Срочно уберите с прилавка, – скомандовал Орлов. – Сейчас за ним придет прапорщик. Просьба летчика: скажите, что у вас ее нет.
– Почему? – спросила в недоумении Катя.
– Потому что, он уже нас задолбал с сапогами, – проговорил Орлов. – Надоело их заблескивать.
Продавщицы переглянулись.
– Ладно, как скажете, – согласились девчата.
Вошел статный прапорщик, огляделся, кашлянул, прочистив горло, и спросил:
– Гуталин есть? – внезапно, увидев Орлова, добавил. – А то у меня курсанты окончательно потеряли нюх.
– Нету, – последовал ответ Кати. – Закончился.
Прапорщик застыл с открытым ртом.
– То есть!?
– Нету, товарищ прапорщик, – подтвердила Катя.
– Что я вам говорил, товарищ прапорщик? – с укоризной сказал Орлов.
Прапорщик долго держал растерянный взгляд на Орлове и подозрительно почесал подбородок: он чувствовал, что проигрывает ситуацию своему курсанту. Еще вчера он повздорил с ним.
– Почему сапоги не чищены, товарищ курсант? – придрался он к Орлову, уверенный, что перекрыл все выходы для ответа: до сапог явно его рука не дотрагивалась как минимум два дня. Творческая личность и ленивая.
– Это вас не должно волновать, товарищ прапорщик, – с сарказмом проговорил Орлов.
В казарме все напряглись в ожидании очередного эпизода противостояния Орлова и прапорщика: наряды не могли выбить из курсанта спесь.
– Отставить разговоры, – с возмущением отреагировал прапорщик. – Почему сапоги не чищены. Два наряда без очереди.
– Не виноват, нет гуталина! – прокричал Орлов. – Я еще не вышел из наряда.
– Это меня не волнует, – сказал прапорщик.
– Это я и говорю, что вас это не волнует, товарищ прапорщик.
Смех в кубрике и очередная победа курсанта. Прапорщик к этому привык, и он знал, что его самый продвинутый курсант за словом не полезет в карман. Он снова пожалел, что прикололся к нему.
Прапорщик повернулся к продавщице.
– А мазь есть?
Катя на глазах прапорщика бросила взгляд на Орлова – ей нужен был ответ. Орлов стал корчить лицо и выдал себя.
Катя рассмеялась. «Так это прапор…»
– Да, мазь есть.
– Дайте одну, – сказал прапорщик.
– Банку?
– Нет, упаковку, – выпалил прапорщик.
Это уже был запас на месяц. Орлов закрыл глаза и от возмущения выдвинул нижнюю челюсть.
Прапорщик взял упаковку под мышку и вышел со словами:
– Ты попробуй еще раз ходить в грязных сапогах.
В магазине наступила тишина и только тогда продавщицы осмотрели разношерстную толпу курсантов, которая рассыпалась по магазину и вдруг Люба пришла в оцепенение – она увидела того парня на пожаре. У нее перехватило дыхание – она сомневалась и осмотрела его с ног до головы. Курсант как курсант, сапоги блестят, гимнастерка выглажена, волосы по вискам аккуратно подрезаны. Квадратный подбородок красиво подчеркивает профиль лица.
Катя заметила на лице подружки смятение и несколько секунд держала взгляд на ней.
– Эй… Люба, – проговорила она, пытаясь вывести ее из оцепенения. – Влюбилась, что ли?
Орлов заметил происходящее. Магомед, как ни в чем не бывало, продолжал рассматривать новый кожаный ремень, поглаживая пальцами звезду на бляшке. Орлов подошел к нему и толкнул плечом.
– Парень, открой глаза и посмотри, кто тобой любуется.
Люба, смутившись, «спустилась на землю» и стала волнительно обслуживать покупателей.
После того, как толпа рассосалась, Катя подошла к Любе и, навалившись боком на прилавок, глядя в лицо Любы, бесцеремонно спросила:
– Это он?
Люба с минуту молчала.
– Не знаю, Катя, – выговорила Люба тихим голосом, – не знаю.
– Так надо было спросить, – сетовала Катя, – вот так-то, так-то. Неплохой парень, я тебе скажу – стройный, сильный, за спиной которого можно стоять всю жизнь…
* * *
Вечером того дня Магомед, лежа на кровати и приподняв над подушкой голову, продолжал осмысливать то, что произошло в магазине. Он не думал знакомиться или жениться до окончания учебы, к тому же родители должны одобрить его решение. Но он начинал понимать значение поговорки «сердцу не прикажешь». Он старался вспомнить цвет ее глаз, форму лица, нотки голоса, но тщетно – память ее портрет не закрепила. Он помнил одно – лицо красивое, а голос нежный. Надо еще раз пойти туда и вместе с тем он сомневался: что, если это все подстроил Орлов – ему ничего не стоит это сделать: талант общения, магнит, который притягивает всех. Время покажет.
Утром после подъема и утренней пробежки перед завтраком все находились в «умывальнике». Орлов уже растирался полотенцем и что-то бубнил себе под нос. Кто мог его обидеть с утра, было непонятно.
– Чем недовольный? – спросил Магомед. Воду он еще не успел вытереть полотенцем и капли воды текли с бровей, носа, по щекам.
– Письмо получил, – пробормотал Андрей. – Радоваться надо, а я…
– Радуйся! – посоветовал Магомед, заканчивая обтирание. – Он тер голову, которая ходила ходуном под полотенцем. Выпрямился – волосы все еще мокрые. – Радуйся.
– Тебе легко сказать, нашел себе красивую казачку и довольный, – произнес Андрей. – А вот моя девушка написала, что выходит замуж.
Магомед перестал двигаться.
– Эта та, которая нас встретила у тебя в деревне? Настя?
– Да. Дура. Другого нашла.
– И что теперь будешь делать? – спросил Магомед.
– Как что! Завтракать – у нас сегодня праздничный стол: масло ешь, сколько хочешь, мяса – сколько лезет, – мечтательно говорил Андрей, и это на фоне потери любимой выглядело странно.
– Я имею в виду не завтрак, – проговорил Магомед.
– Я тоже имею в виду не Настю, – грустно произнес Андрей. – В мире много красивых девушек, а я один у мамы: переживу.
Сидя в столовой и глядя в глаза Орлова, Магомед думал. Андрей все время смотрел куда-то в сторону, тембр голоса упал, брови опушены. Магомеду хотелось прикоснуться к нему и выразить свое сочувствие.
– Андрей, ты грозился уплетать масло и съесть мясо до отвала, – сказал Магомед, чтобы прощупать состояние его души, – а ничего не поел.
– Что-то аппетит пропал, – отвлеченно произнес Андрей.
– Ты не переживай, я, как обещал, схожу с тобой в военторг.
– Я не об этом, Андрей. Я о тебе.
– Кстати. Какого черта в военторг, – опомнился Андрей. – Завтра же суббота. Вот я и приглашу девочек на танцы. Хотя ты не любишь танцы.
Магомед зашевелился.
– Почему? Я люблю танцы.
У Андрея первый раз с утра прорезался смех.
– С каких это пор?
– Прямо с этой минуты.
– Хочешь сказать, что и танцевать научился?
– У меня еще двадцать пять часов времени, парень, – пошутил Магомед. – За это время запросто можно «лезгинку» перекатать в вальс или еще на что-то.
– Зачем? – Андрей оживился. – Знаешь, что сделаем? Посередине танцев, в самый разгар, я останавливаю музыку и объявляю конкурс на лучший танец. У тебя с «лезгинкой» есть все шансы победить и произвести впечатление. И тогда… и тогда сердце любой девушки растает как северный лед. Усёк?
* * *
Вечер начался. Самодеятельная группа, состоящая из курсантов училища, с энтузиазмом заиграли на барабане и гитаре, перекрывая шум смеха и громких торжествующих разговоров в заполненном зале. Андрей был в самой гуще событий: он, заливая всех смехом, подходил то к одной группе, то к другой – его стихия. Магомед все еще продолжал стоять возле барной стойки, не решаясь влиться в толпу: локтем упирался в столешницу бара, одна нога согнута в колене и закинута на другую. Он смотрел в зал, вытянув шею, и глазами рыскал по залу, чтобы увидеть ту девушку с военторга. А ее нет, и он заскучал.
– Ты чего здесь стоишь? – услышал он сзади голос друга и вздрогнул.
У Магомеда на лице было растерянное выражение.
– А что делать – ее нет, – с грустью произнес Магомед.
– Плохо смотришь, братец, – сказал Андрей, хватая его за локоть и разворачивая в другую сторону. – Смотри!
Магомед увидел двух улыбающихся девушек в нарядных платьях в дальнем углу зала. Одна из них была та, о которой он думал уже целую неделю, рисуя себе замечательные картины будущего. Его сердце заликовало.
– Как к ней подойти и что сказать, я не знаю, – признался он Андрею.
– Подойди, представься и пригласи на танец, – посоветовал Андрей. – Девушки любят настойчивых и смелых.
Через час Андрей увидел друга в отличном настроении: он стоял там же – возле барной стойки. Андрей пробрался к нему, чтобы поинтересоваться, все ли в порядке.
– Ну, что? – спросил он Магомеда.
Довольная улыбка не собиралась сползать с лица Магомеда – оно торжествовало.
– Все нормально, – выпалил Магомед. – Я познакомился с ней – ее зовут Люба.
– Ты не стой здесь. Не выпускай ее из виду. Находись рядом. Тут знаешь, сколько здесь охотников за женскими сердцами, тем более за такой красавицей как Люба…
К концу вечера запыхавшийся Андрей еще издали заметил обескураженное лицо друга.
– Что случилось, Магомед, – Андрей смотрел в глаза Магомеда, в которых погас огонь.
– Она ушла, – трагическим голосом проронил Магомед. – Даже не попрощалась.
– Почему? Ты что-нибудь ляпнул не в такт?
– Нет, – отрицательно покачал головой Магомед. – Ничего такого не говорил. Она сказала: «Спасибо, что спасли ребенка из горящего дома». Я удивился: какой пожар, какой ребенок и сказал, что я не спасал никакого ребенка. «Значит, это был не Вы?» – спросила она недоуменно. Я сказал: «Нет». Тогда она отняла руку с моего плеча, позвала свою подругу и ушла. Даже не попрощалась.
– Ну, ты даешь! Ты не мог сказать, что это ты?
– Андрей, ну это же будет обманом.
– Ну и что! Потом бы признался после того, как вы станете друзьями.
– Я так не могу.
– Тогда терпи и страдай, пусть другие вешают на ее уши лапшу. Ты пойми, для девушек главное – романтика. Каждая из них думает, что выберут себе принца из детской сказки. Сама судьба преподнесла тебе фею, а ты все испортил. Ну, сказал бы, что это ты.
Магомед вернулся в казарму убитый, с комком в груди. Андрей пришел позже и был слегка пьян.
Пьянка
Утро. Строй. Капитан Анисимов, заложив руки за спину, шел сначала в один конец строя, затем в другой. Было видно, что он готовиться толкать неприятную речь. Но никто, даже прапорщик, не мог знать, что случилось. Он остановился напротив курсанта Жильцова, который единственный носил усы. Это уже не первый раз командир доставал Жильцова по этому поводу.
– Усы сбрить! – зло прокричал он и зашагал дальше до конца строя, потом вернулся обратно к Жильцову и стал смотреть ему в упор. Сегодня командир явно встал не с той ноги.
Смех. Для кого-то разрядка, а для Жильцова очередное испытание: за непослушание могли уволить запросто.
– Никак нет, товарищ капитан, – с гордо поднятой головой ответил Жильцов. – У меня в военном билете фотография с усами.
– Ну, что за маньяк! – не унимался командир. – Ты видел на аллее славы хотя бы одного летчика героя с усами? Ты не хочешь стать героем?
– А Будённый, товарищ капитан?
– Эх, пехота! Слабак. – Капитан продолжал смотреть в упор в глаза Жильцова. – Ну, чего тебе стоит! Сбрей их! И напиши там – «усы».
– Никак нет, товарищ капитан.
Уже никто не мог удержаться от смеха, и даже суровый прапорщик.
Командир молча прошел в середину и встал – все почувствовали, что теперь начнется самое страшное. Кто-то в строю уже чувствовал и знал причину психотерапии, к которой сейчас прибегнет командир.
– Я сейчас вам сообщу новость и вы все у меня заплачете, – произнес капитан с видом отца, который хочет погонять своих сыновей. – Неси сюда! – Он сделал знак дежурному курсанту, который стоял возле столовой в ожидании команды.
На плац перед командиром лег пакет со стеклянными бутылками из-под водки.
– Толбоев, выйти из строя! – приказал командир.
Магомед остолбенел, но, молча, сделал два шага из строя и развернулся.
– Котов, принесите фотоаппарат! – повелел он фотографу на добровольных началах. – Товарищ прапорщик, отдайте эти бутылки ему в руки!
Толбоеву начал доходить смысл затеи.
– А я при чем, товарищ капитан? – возмутился Магомед.
– А при том, что я сейчас тебя сфотографирую с бутылками водки и пошлю твоим родителям с сопроводительным письмом. Ты этого хочешь?
Магомед молчал.
– Я водку не пил и не пью, товарищ капитан, – выдавил Магомед, продолжая стоять, пока не щелкнул фотоаппарат.
– Но ты знаешь, кто вчера пил на территории училища? – спросил командир. – Вы даете себе отчет в том, что находитесь на территории летного военного училища. Это вам не детский сад, а передовой фронт обороны нашей страны, где куются ее лучшие кадры. Водка здесь не пройдет, товарищи курсанты. Толбоев, вы мне так и не ответили на вопрос. Вы знаете, кто вчера после танцев пил водку?
– Да! – честно ответил Магомед.
По сути, за пройденный этап можно было сказать, что коллектив сформировался: все хорошо знали друг друга. Кто на что способен. Ответ Магомеда ошеломил многих, а это со слов командира пахло отчислением прямо сейчас. Среди них был и Орлов. Все сейчас, затаив дыхание, ждали следующего вопроса командира: «Кто?».
Командир приблизился к Магомеду и, глядя в лицо, спросил:
– Кто?
Наступил момент истины. В голове у Магомеда пронеслись тысячи мыслей одна хуже другой. Его лицо побагровело, губы сомкнулись и началась внутренняя борьба. Его поставили перед выбором: либо – либо. Но, сколько бы ни копался Магомед в дебрях своих мыслей, он знал, что ответ лежит наверху: он ни при каких обстоятельствах не стал бы предавать друзей. Не долго думая, он ответил:
– Нет. Я не скажу.
Капитан застыл, затем медленно повернувшись к курсантам, объявил:
– Я сейчас же подам рапорт на отчисление Толбоева и пусть это будет на совести тех, кто это сделал. – Он поднял голову еще выше и скомандовал. – Разойтись!
Все разошлись, а Магомед остался стоять один на плацу как вкопанный. У Орлова от чувства вины отнялась речь, и он тоже ушел. В столовой все «алкоголики» собрались за одним столом, где кроме компота не было ничего – еда не шла в горло. Орлов сжал руку в кулак и ударил об краешек стола:
– Всё! Больше ни капли в рот на территории училища, – грозно произнес и, недолго думая, добавил, – в городе тоже. На дни рождения – торт и песочные пирожные.
– А лимонад можно? – спросил Дмитрий, держа в руке кружку с компотом.
Орлов медленно повернул голову к нему:
– Тебе и компот запрещаю.
Дима изобразил испуганный вид и вернул кружку на стол.
– Хватит шуток, – сказал Орлов. – Сейчас все встаем и идем к начальнику училища. Признаемся и извинимся. Если посчитает нужным, пусть отчисляет. А Магомед один не должен за нас отдуваться. Он же не пил и его не было с нами, хотя ему ничего не стоило защитить свою шкуру – горцы так не поступают.
В кабинете начальника
В кабинете начальника училища была полная тишина, если не учитывать монотонное тиканье громоздких часов, висевших на стене возле знамени части. Генерал, восьмидесяти лет, знаменитый военный летчик, сбивший во время войны не один десяток вражеских самолетов, перелистывал бумаги.
Адъютант вошел и, молча, стал ожидать внимания генерала и, как только он поднял голову, доложил:
– Товарищ генерал, группа курсантов с первого курса просит приема.
– Пусть заходят!
«Алкоголики» зашли тихо один за другим с полуопущенными головами.
– Присаживайтесь, – вежливо предложил генерал, что вызвало у курсантов полное недоумение.
Они протиснулись по левой стороне большого стола под окнами, завешанными дорогими занавесками, и сели, спрятав руки под стол. Стеснительность, вызванная недостойным поступком. Орлов первым нарушил молчание:
– Товарищ генерал, мы…
– Подожди, Орлов, – он поднял руку, – сначала говорить буду я. А где Толбоев?..
– Он в казарме, – ответил Орлов. – Собирает свои вещи.
– Позовите его сюда, – сказал генерал и свел руки вместе, скрестив пальцы, потом опустил голову до упора глазниц на оттопыренные большие пальцы обеих рук. Седая голова засветилась, и старческая фигура беспомощно сжалась, сверкая золотыми погонами.
«Наша судьба в его руках, – подумал Орлов. – Интересно, о чем сейчас он думает: в училище вроде все хорошо, кроме попойки. Может, по дому, по детям или внукам».
Вошел Толбоев – на нем лица нет. Он стал докладывать:
– Товарищ генерал, курсант Толбоев…
– Садитесь! – перебил его генерал, подняв голову.
Магомед сел по другую сторону стола: это означало, что в семье возникла ссора.
Психологический момент, на которое, наверное, начальник обратил внимание.
– Я сижу в этом кресле не для того, чтобы проводить свою старость, – начал генерал вкрадчивым голосом, – а для того, чтобы подготавливать стране сто пятьдесят летчиков в год. Не получается, и за это меня часто ругают: стены училища покидают меньше выпускников, чем требуется. Вас сейчас двести двадцать пять человек, а окончат от силы сто тридцать. Это уже закономерность, с которым я примирился. – Он сделал паузу, налил себе стакан воды из хрустального графина – все услышали, как заурчала струя воды, пригубил и продолжил. – Для того чтобы стать хорошим военным летчиком нужны три вещи – высокое мастерство, высокий моральный дух и, – он сделал акцент, – железная дисциплина. Если тут есть пробел, то лучше не испытывать свою судьбу и отложить свои мечты о небе в сторону, чтобы жизнь ваша не прошла даром.
Толбоев молчал, склонив голову и упершись на побелевшие суставы скрюченных пальцев. Его мысли не хотели уходить за училище. Завеса тумана. Два раза его взгляд пересекался с Орловым. Начальник продолжал тем же тоном:
– Я учился в Тушинском училище и по окончании сразу же – на Балтику, в пятый истребительный полк. Мне посчастливилось воевать рядом с такой легендой, как Костылев Георгий Дмитриевич, героем Советского Союза. Он подбивал вражеские «мессершмидты» пачками за один бой и общее количество составило пятьдесят четыре самолета. Может быть, кто-нибудь из вас читал повесть Николая Чуковского «Балтийское небо». Лунин – это о нем, об асе, для которого небо стало родной стихией: когда он устраивал показательные выступления, мы смотрели на него, как на бога. В бою рядом с ним, все чувствовали себя как за каменной стеной.
Толбоеву показалась интересным рассказ генерала – он чуть приподнял голову, повернув в сторону генерала. За спиной – портрет Ленина и горка со множеством вымпелов, грамот и сувениров. На одной полке – макет истребителя в золотом обрамлении. Он с огорчением подумал, что это его уже не касается.
– Один раз мы взлетели в пасмурный день, – продолжал генерал, – был густой туман и моросил дождь. Вскоре мы ввязались в бой, фашистов было больше, и они решили атаковать с малой высоты. Я быстро разгадал их замысел и пошел на атаку, но, – он развел руками, – обнаружил, что у меня кончились боеприпасы, и я оказался мишенью – вскоре у меня на хвосте повис противник. И я отчетливо видел, как Костылев бросился наперерез фашисту и услышал, как застрочил его пулемет. Это было высокое мастерство и взаимная выручка. Плененные немецкие летчики признавались: «…русские, несмотря на опасность, всегда помогают поверженному другу уходить, а парашютиста, кружась, сопровождают до земли».
Толбоев расслабился, но не переставал ожидать поворота речи начальника на тех, кто сейчас слушал его, называя имена и поступки. Он скажет: «Уходите, вы не достойны называться советскими летчиками».
– Немного лирики, – продолжал генерал, – шло заседание комиссии по приему Костылева в партию, когда зазвенела сирена тревоги. Он, никому ничего не сказав, сорвался с места, как угорелый, быстро выскочил на полосу и взлетел. Он приземлился через полчаса, и как ни в чем ни бывало, зашел в комнату, где продолжала заседание комиссия и заявил с иронией: «Летают гады, когда надо и не надо. Сбил я его».
Курсанты тихо засмеялись.
– Но с Костылевым случилась неприятность, – сказал генерал. – Когда его отпустили в отпуск, он поехал к матери в Ленинград и стал свидетелем страшной картины: в полном окружении люди испытывали муки и голодали. Он там, уже Герой Советского Союза, познакомился с одним майором службы тыла. И у него в гостях, увидев роскошный стол с мясом и колбасой, не выдержал: пропустил лишнюю рюмку водки и избил его, пустив в ход табуретку.
Генерал, увидев легкий смешок на губах курсантов, сказал:
– Это не смешно, друзья мои. Он за это поплатился штрафбатом. Он вернулся в строй лишь после наших многочисленных обращений по инстанциям. Всего лишь какое-то мгновение слабости и все коту под хвост – он нарушил дисциплину, которая, как я вам уже сказал, должна быть железной не только в какой-то удобный, выборочный момент, но всегда и несмотря ни на что. – Он смолк. – И только так можно с гордостью носить имя советского летчика. Вы меня понимаете?
Все хором одобрительно:
– Да, товарищ генерал.
* * *
Капитан Анисимов все это время находился в приемной, нервно расхаживая из угла в угол. На лице – мина, готовая взорваться в любой момент. Двери распахнулись и начали появляться головы курсантов. И, судя по выражению их лиц, он не мог предположить, чем закончилась затянувшаяся беседа у руководителя. Толбоев, который пребывал в полной прострации, вышел последним. Проходя мимо капитана, он сверкнул на него глазами и влился в толпу, которая вскоре исчезла, закрыв за собой двери.
Увидев на его лице капитана растерянность, адъютант спросил:
– Зайдете, товарищ капитан?
– Думаю, товарищ лейтенант, – трагически произнес капитан. – Если я знал, кто пил, а наказал невиновного Толбоева, то, по логике вещей, получается, что он сейчас накажет меня. Зайду, а что делать.
– А по какому вопросу?
Капитан хмыкнул.
– По вопросу пьянства, – укоризненно произнес капитан. – А что, вы не знали?
– Нет, а кто пил?
– Вы не видели этих балбесов, которые, как герои, только что вышли из этого кабинета?
Лейтенант выпучил глаза.
– Это же чрезвычайное происшествие, – странно произнес лейтенант. – Выходит: он их погладил по голове. Я что-то не пойму.
– Я тоже, – солидарно сказал капитан, хватаясь за ручку двери.
Генерал набирал номер телефона, удерживая трубку между ухом и приподнятым плечом, а руками ковырялся в документах. Увидев капитана, он отстранил бумаги и повесил трубку на рычаг.
– Я знаю, Николай, какой у тебя вопрос, – произнес генерал. – Почему я их не наказал?
– Ну, да, – стесненно выдавил капитан. – Безнаказанность порождает вседозволенность.
– А ты знаешь, какие бывают самые большие ошибки у человека?
– Поступки, которые они совершают по пьянке?
– Я понимаю тебя: никак из капитанов не выберешься в майоры, – генерал улыбнулся. – Нет! Это ошибки, которые человек уже не может исправить, а рядом нет другого, который бы помог это сделать. – Он замолк и отвел взгляд на большое окно с раздвинутыми шторками, за которым было видно, как на плацу маршируют курсанты, оттачивая строевую подготовку. – Я не зная, что на меня нашло сегодня – слишком много воспоминаний. Я вырос в деревушке на Волге в семье, где было одиннадцать детей, и я был самым старшим. Трудное было время: не доедали, не досыпали, одежды не доставало – все в заплатках, но были счастливые. Однажды в самый разгар сезона ловли рыбы с отцом пошли на пирс рыбачить. К концу дня большой тазик был полон сазанами – отец был радостный. Я все время баловался, несмотря на его замечания, и кончилось тем, что я случайно опрокинул тазик в воду вместе с рыбой. Отец так и стоял, отчаянно глядя то на меня, то на тазик, которого уносило течение. Он даже словом меня не обидел. Спустя много лет, когда я его об этом спросил, он, знаешь, что мне сказал? Он сказал: «Боль от палки проходит быстро, сынок, а осознание вины залегает в душу на всю жизнь». Он мне тогда позволил осознать эту вину, почему мои маленькие братья и сестры остались без рыбы. Понимаете?
– Да, мудрый был дядя Тимофей.
Генерал достал носовой платок и почистил заслезившиеся глаза.
– Так вот, я сегодня позволил этим курсантам осознать свою вину, – продолжал Григорий Тимофеевич как бы с самим собой. – У каждого у них в руке был свернутый листок: это мог быть или рапорт об отчислении либо рапорт о раскаянии. Скорее всего – рапорт об отчислении, так как, – он демонстративно притянул к себе лист бумаги и, держа пальцами над столом, порвал пополам, – так как вы написали рапорт на курсанта Толбоева, хотя его вины нет. Я увидел их солидарность и то, как зарождается летное братство. – Он сделал паузу. – Я дал им возможность осознать свою вину и уверен, товарищ капитан, что это будет нашим лучшим выпуском училища за все время.
– Откуда у вас такая уверенность?
– Интуиция. Интуиция!
* * *
Через несколько дней Магомед по заданию замполита занимался оформлением красного уголка ко дню училища, когда за спиной услышал голос Орлова.
– Магомед, есть две новости… – начал было Орлов, но, видя, как Магомед резко на стуле повернулся к нему, подкачал и чуть не грохнулся со стула, он осекся.
– Оставь меня в покое!.. – громко прокричал Магомед, сверкнув глазами. – Не хочу от тебя ни хорошего, ни плохого. Отстань. – Магомед тяжело переживал то, как он так из-за ничего оказался на грани судьбы. Тяжелый осадок продолжал его мучить. Отношения в группе обострились. Зная это, Андрей предпринимал несколько попыток вернуться в прежний мир, но Магомед был тверд как скала и ушел в себя. Сюда прибавилось еще не начавшееся знакомство с продавщицей военторга.
– Тогда только хорошее, – Андрея не покидало чувство вины перед другом, и он старался растопить лед – тебе не надоело играть в обиды.
Магомед спустился со стула, сделал шаг навстречу Андрею и спросил.
– Ну что ты ко мне пристал? – зло проговорил Магомед. – Новости хорошие, новости плохие. Ты уже сделал один раз хорошее…
– Я видел Любу, – сообщил Андрей, прерывая монолог друга, – я ей сказал, что пожарником был именно ты.
Магомед смяк в одно мгновение, почесал подбородок: в нем вновь забурлили чувства.
– И… и что?
– Ничего, – ответил Саша. – Она поверила.
