Лев Толстой
Полное собрание сочинений. Том 8. Педагогические статьи 1860–1863 гг.

Текст школьного устава, посланный Толстым по начальству, воспроизведен Д. Успенским в следующем виде:

«Устав сельских школ.

1. Для первоначального устройства школы общество делает сбор от 10 до 25 коп. серебр. с тягла.

2. За право учения каждого мальчика или девочки назначается плата 80 коп. сер. в месяц.

3. Плата за учение вносится в первую половину месяца.

4. Родители могут отдавать детей на месяц и более, но никак не менее одного месяца.

5. Родители, желающие отдать детей на год, платят в год 4¹/₂ р. серебром или 1¹/₂ руб. в треть.

6. Дети учатся Закону Божию, правильно писать и читать гражданскую и церковную печать, считать на цыфрах и на счетах, линейному рисованию и церковному пению – там, где учитель будет иметь необходимые для того познания, или священнослужители пожелают принять на себя эту обязанность.

7. Преподавание Закона Божия поручается местному священнику бесплатно, по распоряжению епархиального начальства, или за вознаграждение, какое назначит само общество.

8. Ежели в обществе 10 человек взрослых изъявят желание учиться, то два раза в неделю по вечерам в школе будет преподавание Закона Божия, объяснение вопросов, которые будут делать учащиеся, и вообще чтение.

9. Плата, как общественного сбора, так и учеников, вносится учителю.

10. Учитель все расходы по содержанию школы принимает на себя, исключая постройки и отопления».^[348]

Надо полагать, что на волостных и сельских собраниях этот устав подвергался некоторым изменениям, не только внешнего характера, например, при записи в шнуровую книгу сельского старосты, желавшего блеснуть изысканным деловым языком, но и по существу. Пример тому – правила, приведенные в статье Эрленвейна. Они представляют несомненную копию устава, напечатанного Успенским, но в то же время несколько разнятся от него. Есть отличия чисто внешние, в роде того, что в пункте 7 вместо: «по распоряжению епархиального начальства» у Эрленвейна напечатано: «по распоряжению консистории». Но есть отмены более серьезные: в пункте 2 ежемесячная плата за учение определена у Эрленвейна не в 80, а в 50 к. Пункт 8, соответствующий пункту 9 текста Успенского, изложен гораздо подробнее: «Деньги за учение вносятся учителю. Деньги же общественных сборов передаются учителю по мере надобности; в случае же требования учителем выдачи большей части сбора вперед, выдача эта делается по приговору общества». Пункт 10 у Эрленвейна, говорящий о праве общества «определить на десять платящих учеников двух неплатящих из детей бедных родителей, по приговору»,– совсем отсутствует в тексте Успенского. Пункт 11 у Эрленвейна, соответствующий пункту 8 текста устава у Успенского, изложен гораздо короче, без всякого указания на характер предполагаемых занятий со взрослыми. Очевидно, что вопросы материального обеспечения будущих школ подвергались особенно подробному и оживленному обсуждению, и что именно эти вопросы вызвали те изменения, которые были внесены в первоначальный проект устава.

С кем же работал Толстой и в первые годы существования Яснополянской школы, и позднее, когда, по должности мирового посредника, он стал во главе школьного дела своего участка?

7 августа 1862 г., отвечая на запрос С. А. Рачинского, Толстой писал: «Учителя в школах все студенты. Все бывшие семинаристы (их было у меня шесть) не выдерживают больше года, запивают или зафранчиваются. Главное условие, по моему, необходимое для сельского учителя, это уважение к той среде, из которой его ученики; другое условие – сознание всей важности, ответственности, которую берет на себя воспитатель. Ни того, ни другого не найдешь вне нашего образования (университетского и т. п.). Как ни много недостатков в этом образовании, это выкупает их. Ежели же этого нет, то уж лучше всего учитель мужик, дьячок и т. п., тот так тожественен в взгляде на жизнь, в верованиях, привычках с детьми, с которыми имеет дело, что он невольно не воспитывает, а только учит. Или учитель совершенно свободный и уважающий свободу другого, или машина, посредством которой выучивают чему там нужно».^[349]

В раннюю пору существования Яснополянской школы Толстому несомненно приходилось довольствоваться «машиной». Такой «машиной» в чистом ее виде был уже упомянутый выше Фока Демидович, старый дворовый, по словам В. С. Морозова, обучавший в школе Толстого в 1849 г. Такой же «машиной», конечно, был Владимир Акимович, ставший потом, при содействии Толстого, священником в селе Монанки.^[350] Такой же «машиной», только не совсем исправной, попорченной, был и Владимир Александрович, один из тех пяти или шести учителей, которые, по свидетельству В. С. Морозова, работали в Яснополянской школе «на третью зиму» после ее возобновления в 1859 году. «Кажется, отставной солдат, – вспоминает Морозов. – Как он попал в наше стадо, бог его знает! Кажется, Лев Николаевич был тогда в отъезде, и Вл. Александ. заменял его по арифметике. Быть может, просил должность, кусок хлеба. Характера был крутого. Он спрашивал с нас то, чего сам не понимал. Он задавал нам задачи, которые не мог решать. С досады за свое непонимание срывал зло с наших щек ладонью или линейкой. С таким учителем мы делались тупей. Он не столько давал духовной пищи, сколько заглушал ее в нас. Но бог дал, он скоро был уволен без нашего доноса».^[351]

К тому моменту, когда фактически началось издание «Ясной поляны», т. е. к февралю 1862 г., большинство учителей в Толстовских школах были студенты. Отношение Толстого к своим сотрудникам было неровное, с перебоями и в высшей степени своеобразное. В октябре 1861 г. (день случайно не обозначен) Толстой отмечает в Дневнике: «У меня два студента». 28 октября он отмечает, что «написал Чичерину о студентах».^[352] Это то письмо Толстого, из которого выше была взята характеристика устава его школ, сделанная им самим. «Три школы открыты», пишет Толстой, – потому что у меня были 3 образованных и честных человека, из которых двух я привез из Москвы. Еще школ 10 должны быть открыты. – 3 уже готовы, и мне некем заместить их». Толстой просит Чичерина помочь ему в приискании учителей, напомнить Рачинскому и Дмитриеву их обещание о помощи. «Совершенств не бывает, и я не требователен. Полуобразованный студент 2—3 курса, не негодяй, вот всё, что я желаю. Я знаю, что из 10 выйдет 2 дельных, но для этого начать с 10. Ежели не будет студентов, я точно так же должен буду на риск брать из семинаристов, и тогда риск будет в 10 раз больше».^[353] В тот же день, когда написано это письмо, 28 октября, Толстой отмечает в дневнике, что «дела по школам и посредничеству идут хорошо». Раз хорошо по школам, – очевидно, всё благополучно и с учителями, хотя бы это констатировалось еще до появления А. П. Соколова, М. Ф. Бутовича и А. А. Эрленвейна, – первых студентов, «нанятых» для его школ Чичериным. Но вот всего через неделю, 5 ноября, видимо – в минуту усталости и раздражения, Толстой записывает в Дневнике: «Учителя плохи. Алексей Иванович^[354] глуп. Александр Павлович^[355] нравственно нездоров. Иван Ильич^[356] надежнее всех. У учителей какие-то противные тайны. Ежели это бабы, то хорошо». Он выделяет из русских учителей немца, вывезенного им из-за границы. «Эксперименты Келлера интересны и хороши. Он мил(ый) и полезный малый».^[357]

В письме к Рачинскому от 7 августа 1862 Толстой сообщает, что у него «11 студентов, и все отличные учителя». Он понимает, что этому содействует его журнал и совещания при Яснополянской школе, но независимо от этого, сколько он ни знал студентов, всё это «такая славная молодежь, что во всех студенческих историях невольно обвиняешь не их». Всё зависит от направления. По его мнению, студенты, «не имеют и не могут иметь направлений, они только люди, способные принять направление». Вот он и стремится при помощи своего журнала, при помощи совещаний дать учителям-студентам известное направление, привить серьезные взгляды – те самые, которые он развивал в программных статьях «Ясной поляны». Он, разумеется, знает, что студенческая молодежь так же легко поддается и другого рода влияниям – либеральным и радикальным. Но это его не пугает: в самых условиях деревенской школьной работы есть противоядие – соприкосновение с народом, от которого, «как воск от лица огня, тает вся quasi-либеральная дребедень».^[358]

В тот же самый день он пишет своему другу А. А. Толстой про то, как он «выписал» студентов и «возился» с ними. «Все из 12-ти, кроме одного, оказались отличными людьми, я был так счастлив, что все согласились со мной, подчинились, не столько моему влиянию, сколько влиянию среды и деятельности. Каждый приезжал с рукописью Герцена в чемодане и революционными мыслями в голове, и каждый, без исключения, через неделю сжигал свои рукописи, выбрасывал из головы революционные мысли и учил крестьянских детей священной истории, молитвам, и раздавал Евангелия читать на дом. Это факты».^[359]

Эти студенты-учителя приняли также живое участие в издании задуманного Толстым журнала «Ясная поляна». В августовской книжке «Современной летописи» 1861 г. было напечатано заявление Толстого о его намерении издавать этот журнал, начиная с 1 октября 1861 г.; к этому заявлению было приложено краткое сообщение о задачах этого издания и о его программе.^[360] Но в следующей же, сентябрьской книжке «Современной летописи» Толстой поместил от лица редакции «Ясной поляны» дополнительное объявление: «Занятия по должности мирового посредника поставили меня, против моего ожидания, в необходимость открыть издание «Ясной поляны» не с 1-го октября 1861 года, как предполагалось, а с 1-го января 1862, по общему обычаю». В связи с этой задержкой в печатании журнала, М. Н. Катков, в типографии которого журнал должен был печататься, писал Толстому 21 ноября 1861 г.: «Меня сильно заботит предпринимаемое Вами дело издания журнала… Я серьезно боюсь, чтобы этот труд не изнурил Вас понапрасну. Специальное педагогическое издание, особенно при тех обстоятельствах, в которых будет находиться Ваше, едва ли может вскоре приобрести успех. До сих пор подписка так незначительна, что едва ли можно открывать издание. Не лучше ли было бы вместо журнала выпускать бессрочно сборник под тем же заглавием, которого каждая книга продавалась бы особо? Это, во-первых, не обязывало бы к срочной деятельности, а во-вторых, вернее обеспечивало бы дело. Подумайте об этом, время еще не ушло изменить решение… Если же Вы останетесь при прежнем, то я возобновлю объявление о подписке, как в своем журнале, так и в других».^[361] Но Толстой остался при прежнем решении, и первая книжка «Ясной поляны» вышла в свет с цензурной пометкой от 18 января 1862 г., с кратким обращением издателя «К публике» и с тремя анонимными его статьями: «О народном образовании», «О значении описания школ и народных книг» и «Ясно-полянская школа в ноябре и декабре месяцах».

В ближайшие месяцы Толстой, кроме различных мелких заметок, относящихся к журналу, написал в нем целый ряд крупных статей: «О методах обучения грамоте» (февраль), «Проект общего плана устройства народных училищ» (март), «Воспитание и образование» (июль), «Об общественной деятельности на поприще народного образования» (август). Последняя статья была написана Толстым в Москве, где 23 сентября 1862 г. состоялась его женитьба на С. А. Берс. Этот брак значительно изменил весь строй его жизни. Толстой временно отошел от тех занятий, на которых в последние годы сосредоточивались все его интересы: он охладел и к Яснополянской школе и к основанному им журналу. По приезде из Москвы в Ясную поляну Толстой уже не возобновлял школьной работы, хотя учителя-студенты обращались к нему с вопросами: «Когда же мы будем заниматься?» и он отвечал неопределенно: «Будем, будем».^[362] Тогда же, в октябре, была написана Толстым в Ясной поляне его статья: «Кому у кого учиться писать», но тогда же был окончательно решен и вопрос о прекращении журнала. 10 октября он записал в Дневнике: «Всё уясняется – и журнал, и дела». 15 октября: «Журнал решил кончить, школу тоже – кажется». 19 декабря: «Студенты уезжают, и мне их жалко».^[363] Впрочем, занятия в Яснополянской школе, по свидетельству В. С. Морозова, еще продолжались некоторое время, но число учеников сильно сократилось. Школьную работу вели учителя П. В. Морозов, И. И. Орлов и Владимир Александрович, а сам Толстой только изредка заходил в школу. Прочие школы были вовсе закрыты.^[364]

В начале октября 1862 г. Толстой писал своей свояченице Т. А. Берс: «По правде сказать, журнальчик мой начинает тяготить меня, особенно необходимые условия: студенты, коректуры etc. etc. А так и тянет теперь к свободной работе dе lоnguе haleine – роман и т. п.»^[365] 18 октября он писал брату С. Н. Толстому: «На журнал чуть-чуть тянется подписка, но по общему счету, который я сделал на днях, журнал принесет 3000 убытку. К несчастию, получил я на днях две статьи недурные, которые можно напечатать, так что с небольшим трудом я дотяну до 63 года, но подписки на будущий год не делаю и продолжать не буду журнала, а ежели будут набираться материалы, то буду издавать сборником, просто книжками, без всякого обязательства». (АТМ) 17 января 1863 г. в газете «Московские ведомости» Толстым было напечатано объявление о прекращении им журнала «Ясная поляна», мотивированное незначительностью числа подписчиков; недоданные номера журнала редакция обязалась доставить подписчикам в непродолжительном времени. Последняя, 12-я книжка журнала, со статьей Толстого «Прогресс и определение образования» была разрешена цензурой 22 марта 1863 г.; этим закончилась работа Толстого, как редактора-издателя «Ясной поляны».

Отказавшись от педагогики и журнала, Толстой снова вернулся к творческой художественной работе, на которую он намекает в цитированном выше письме к Т. А. Берс. 30 декабря 1862 г. Толстой пишет в Дневнике: «Пропасть мыслей, так и хочется писать». Позднее, когда задуманная им работа уже окончательно оформилась, Толстой, осенью 1863 г., в письме к гр. А. А. Толстой сообщает о своей работе над романом из эпохи 1810—1820 гг. и вместе с тем с симпатией вспоминает о прежнем своем увлечении школьным делом: «Детей и педагогику я люблю, но мне трудно понять себя таким, каким я был год тому назад. Дети ходят ко мне по вечерам и приносят с собой для меня воспоминания о том учителе, который был во мне и которого уже не будет»^[366].

Впоследствии, много лет спустя, Толстой неоднократно вспоминал о своей педагогической деятельности в народной школе, как о наиболее счастливом и нравственно-чистом времени своей жизни. В письме от 5 апреля 1877 г. к С. А. Рачинскому, делившемуся с ним ходом своих занятий в народной школе, Толстой писал: «Вы не поверите, какую истинную и редкую радость мне доставило чудесное письмо ваше… Читая его, я переживал свои старые школьные времена, которые всегда останутся одним из самых дорогих, в особенности чистых воспоминаний»^[367].

Наконец, в записи дневника Толстого от 8 апреля 1901 г. мы читаем: «Счастливые периоды моей жизни были только те, когда я всю жизнь отдавал на служение людям. Это были: школа, посредничество, голодающие и религиозная помощь». Несколько позднее, когда П. И. Бирюков, работая над биографией Толстого, обратился к нему с вопросом о его увлечениях женщинами, Толстой отвечал ему 27 ноября 1903 года: «Самый светлый период моей жизни дала мне не женская любовь, а любовь к людям, к детям. Это было чудное время, особенно среди мрака предшествующего». (БЛ)

В заключение приводим список учителей Толстовских школ и сообщаем некоторые сведения о них, поскольку удалось их собрать.

Авксентьев, Иван Ильич, воспитанник Пензенской гимназии, в представлении Толстого на имя Губернского по крестьянским делам присутствия, от 12 декабря 1861 г. за № 399, назван учителем Трасненского училища.^[368]К нему относится следующая запись в Дневнике от 5 ноября 1861 г. «Учителя плохи… Иван Ильич надежнее всех»^[369]. Иван Ильич, упоминаемый – без обозначения фамилии – в письме Сердобольского к Толстому от 12 января 1862 г., – тот же Авксентьев. «Я узнал, – пишет Сердобольский, – что здесь без вас шли довольно серьезные заседания: Иван Ильич исполняет свою должность с достоинством». И ниже, говоря про отосланную Толстому статью Шумилина, прибавляет: «Иван Ильич занимается тоже этим делом и выражал, говорят, желание писать о книгах, которые читает народ: ему очень бы была полезна статья Шумилина, как материал…» (АТБ)

Авксентьев напечатал в «Ясной поляне» две статьи: «Житовская школа за два месяца» (январь) и «Заметки о народном чтении» (май). Первая статья появилась за полной подписью, вторая – под инициалами И. А.

Фамилия Авксентьев значится в секретном донесении Тульских жандармов, сообщающих Третьему отделению об учителях Толстовских школ.^[370]

Бутович, Митрофан Федорович, сын лишенного прав состояния и сосланного в Сибирь дворянина. До поступления в Кишиневскую гимназию учился в уездном училище. Будучи учеником уездного училища, читал в церкви «деяния» на молдаванском языке. Бутович был из числа студентов Московского университета, которых Б. Н. Чичерин, употребляя его собственное выражение, «нанял» для Толстого в качестве сельских учителей.^[371] Студенческие беспорядки 1861 г. застали Бутовича на первом курсе юридического факультета. В архиве I Московского государственного университета хранится под № 637 «Дело Совета императорского московского университета об исключении студентов из университета за беспорядки», относящееся к 1861 году. Бутович фигурирует в этом «Деле» в двух списках: во-первых, в списке студентов, «не заявивших о своем неучастии в беспорядке», и во-вторых, в списке студентов юридического факультета 1 и 2 курсов, подлежащих увольнению из университета на один год. Чичерин писал Толстому о «нанятых» студентах 4 ноября, – быть может, не зная, что постановлением правления университета от 2 ноября Бутович, как представивший доказательства своего неучастия в беспорядках, был принят обратно. Очевидно, Бутович не воспользовался постановлением правления и в 1861—1862 учебном году не вернулся в университет. 12 декабря 1861 г., в отношении за № 399, Толстой, сообщая Губернскому по крестьянским делам присутствию список учителей, приглашенных им в школы своего участка, называет и Бутовича, как учителя Ясенской школы.^[372] «Прежде чем я вступил в эту школу – пишет Митрофан Бутович в статье «Попытка учительства в Ясенской школе», – я побывал в Ясно-полянской и Колпенской школах, куда ездил собственно для того, чтобы ознакомиться с приемами преподавания».^[373] Через две недели он отказался от работы и жил, очевидно, в Ясной поляне, разочарованный в своих силах. В большом письме из Ясной поляны учителя А. П. Сердобольского к Толстому от 12 января 1862 г., которое нам не раз придется цитировать, мы читаем, что учительская компания не знает, что делать с Б. Н. Головиным: он оказался плохим учителем; дело это предполагают решить на собрании в воскресенье; «из нашего решения, – прибавляет Сердобольский, – выйдет, вероятно, только определение Бутовича на старое место… Бутович говорит, что ему здесь нечего делать, и что он с большею пользой проведет время в Ясенках». (АТБ) По некоторым обстоятельствам Бутовичу пришлось опять оставить Ясенскую школу и на два месяца уехать в Москву. По возвращении ему предложили отправиться или в свою Ясенецкую или в Житовскую школу. Он выбрал последнее. Затем следует неудачная попытка преподавания в школе с. Никольского Чернского уезда, сменившаяся наконец работой в Алябьевской школе. Весной 1862 г., еще до Пасхи, Бутович окончил свою педагогическую деятельность и вернулся в Ясную поляну, где и застал его в июле жандармский обыск. Это был наиболее часто менявший место своей работы учитель Толстовских школ и деятельный сотрудник «Ясной Поляны», где, всегда за подписью М. Б., им напечатано: «Попытка учительства в Ясенской школе» (январь); «Ясенская школа» (февраль); «Попытка учительства в Житовской школе» (май); «О Хмелевецкой школе временно обязанного крестьянина Никанора Лункова» (май) и «Два месяца в Алябьевской школе» (ноябрь).

Много автобиографических сведений о Бутовиче можно найти в поименованных только что его статьях. Имя его упоминается в «Деле (1862 года, 1-й экспедиции № 230) III Отделения собственной его императорского величества канцелярии о графе Льве Толстом».^[374] Оно встречается также в недавней работе Игоря Ильинского «Жандармский обыск в Ясной поляне в 1862 г. По архивным и печатным материалам».^[375]

Головин, Борис Николаевич, воспитанник Тульской духовной семинарии, в представлении Толстого в Губернское по крестьянским делам присутствие от 12 декабря 1861 г. за № 399, назван учителем Кобелевской школы.^[376] Это, очевидно, один из тех шести семинаристов, наблюдения над которыми привели Толстого к выводу, что бывшие семинаристы, поступившие в сельские школы, обычно «не выдерживают больше года, запивают или зафранчиваются».^[377] Отрицательно относились к Головину и товарищи-учителя. В письме Сердобольского к Толстому от 12 января 1862 г. читаем: «не знаем, что нам делать с Борис Николаевичем (он, как я узнал, плохой учитель). Скоро будет собрание, там этот вопрос будут обсуждать, но из нашего решения выйдет, вероятно, только определение Бутовича на старое место, а мы всё-таки будем в недоумении, куда деть Головина». Несомненно Головин, под инициалами Б. Н., несколько раз упоминается в статье М. Бутовича «Я-кая школа». Отношение к нему автора статьи резко отрицательное. «Я никогда не надеялся, – читаем мы в первых же строках статьи, – чтоб этот учитель имел какое-нибудь нравственное влияние на мальчиков, не надеялся на успех в занятиях, и никто из знающих его на это не надеялся…» И действительно, через короткий промежуток времени «любовь к учению» исчезла у учащихся, между девочками появилась «какая-то пансионская склонность к обожанию учителя», а этот последний обнаруживает только «влечение к женскому полу и желание побывать в Москве».^[378] Фамилия Головина фигурирует в секретном донесении Тульских жандармов, сообщающих Третьему отделению об учителях Толстовских школ.^[379]

Гудим, Сергей Леонтьевич. В отношении Толстого на имя Губернского по крестьянским делам присутствия от 26 февраля 1862 г. за № 36 читаем: «Богучаровское сельское общество в свое училище, вместо прежнего учителя Морозова, приняло бывшего студента Казанского университета Сергея Гудима».^[380] Гудим, по всей вероятности, был рекомендован Толстому Сердобольским. В письме от 12 января 1862 г. последний просит Толстого: «Гудим, если придет к вам и изъявит желание ехать сюда, то не откажите ему».

Несомненно Гудиму принадлежит подписанная буквой Г статья в июньской книжке «Ясной поляны»: «Богучаровская школа за февраль и март».

Жандармский обыск в июле 1862 г. застал Гудима в Ясной поляне.^[381]

Келлер, Густав Федорович, немец из Иены, приглашенный Толстым для работы в его школе во время второй заграничной поездки. В записи дневника от 2 (14) апреля 1861 г. Толстой записал, между прочим: «Разбудил меня Келлер, в котором я, кажется, сделал находку». 5 (17) апреля, познакомившись с матерью Келлера, Толстой записал: «Увидав ее, я понял, что ответственность я на себя беру, увозя его». «Эксперименты Келлера интересны и хороши, – отмечает Толстой в дневнике 5 ноября 1861 г. – Он мил[ый] и полезный малый». Учащиеся, видимо, относились к Келлеру хорошо. Игнат Макаров в сочинении, написанном 18 марта 1863 г., описывая трех прошлогодних учителей, так говорит про Келлера: «Густав Федорович был немец и учил нас только рисовать, и он был смирный, никого не ругал и не бил и рассказывал всё нам, как в Ермании хорошо, что там лето, а зимы почти нет». (АТБ)

Во время летних каникул 1862 г., когда Толстой был на кумысе, Келлер жил в семье Тульских знакомых Толстого, Г. Е. и Ю. Ф. Ауэрбахов, в качестве воспитателя их сына. 1 июня 1862 г. Т. А. Ергольская писала Толстому: «Еще должна сообщить тебе кое-что относительно Г. Келлера. Г. Ауэрбах пригласил его на летние месяцы к себе, говоря, что он слышал от тебя, что в школе в Ясной ты многое изменишь, и что тебе не нужно такое количество учителей. Это его очень огорчило, и предложение Г. Ауэрбаха он принял без удовольствия, жалея уезжать из Ясной. Мне он сказал: почему Граф откровенно не сообщил мне своего намерения и отговорил меня от возвращения в Германию, куда моя мать вызывала меня на очень хорошее место? Я посоветовала ему принять предложение Г. Ауэрбаха, быть в роде воспитателя его сына, и в утешение прибавила, чтобы он приезжал в Ясную, ежели очень соскучится. То же самое предложил ему и Сережа,^[382] и, кажется, ему это было приятно». «Келлер, кажется, доволен своим местом. Он получает 30 р. сер. в месяц», – сообщала Ергольская Толстому 11 июня. (АТБ) К 5 и 25 октября 1862 г. относятся два письма П. Ф. Перфильевой, в которых она, при посредстве Толстого, вела переговоры с Келлером об условиях его поступления гувернером к ее детям. (АТБ)

«Дневник Яснополянской школы», впервые печатаемый в настоящем томе, хранит немало записей Келлера, которые дают понятие и об его «експериментах», и о том, как он вел преподавание рисования, физики, и математики. Все записи сделаны по-немецки, хотя русским языком Келлер овладел настолько, что мог помогать Толстому в окончательной подготовке к печати некоторых материалов для «Ясной поляны», – например, для статьи «О народном образовании».^[383] Несомненно Келлеру принадлежит отчет о преподавании рисования, введенный Толстым в состав третьей статьи «Яснополянская школа за ноябрь и декабрь месяцы». Конечно, это перевод Толстого с немецкого подлинника, а не исправленный русский текст Келлера.

В 1864 г. Келлер был воспитателем Григ. Серг. Толстого, сына С. Н. Толстого. Впоследствии он много лет состоял учителем немецкого языка в Тульской классической гимназии. О нем, как о преподавателе, занимавшем учеников переводами Гёте, Шиллера и Лессинга, говорит В. В. Вересаев в своих воспоминаниях.^[384]

Куткин, Владимир Петрович. В письме А. П. Сердобольского от 12 января 1862 г. значится: «Сегодня я отправляюсь вместе с Куткиным в Крыльцово». В архиве 1 Московского государственного университета, под № 400 за 1861 г. хранится «Дело Совета императорского Московского университета о принятии в число студентов Владимира Куткина». Из «Дела» узнаем, что Владимир Куткин родился в 1844 г., в 1861 г. окончил Пензенский дворянский институт и в том же году был принят на медицинский факультет Московского университета. Очевидно, он товарищ H. П. Петерсона, тоже окончившего Пензенский дворянский институт. Дальнейшими сведениями о Куткине, к сожалению, не располагаем.

Лукашевич, Владимир Павлович. В акте, составленном после обыска в Ясной поляне 6 – 7 июля 1862 г., он поименован в числе «живущих в имении графа Толстого при сельских школах учителей». В письме Сердобольского к Толстому от 12 января 1862 г. говорится сначала, что Лукашевич едет к Эрленвейну, т. е. в Бабуринскую школу, а непосредственно вслед зa этим сообщается о метании жребия новоприезжими учителями, в результате чего Лукашевич отправляется в Городну.

Предполагаем, что Лукашевичу принадлежит напечатанная в апрельской книжке «Ясной поляны» статья «О необходимости контроля общества над школами». Она имеет заключенный в скобки подзаголовок: «Г-аго народнаго учителя», подписанный буквами В. Л., и автор ее говорит: «Я приехал в Г-ну сельским учителем гораздо позже других; в окрестностях ее в это время уже существовали школы с тем же характером, с теми же педагогическими приемами, какие я намеревался ввести и в моей школе».

В архиве Толстого хранятся два письма Лукашевича на его имя. Одно из Нижнего Новгорода, от 24 марта 1863 г.: «Томашевский писал мне, что вы советуете переделывать мне что-нибудь из истории. Я начал переделывать житие протопопа Аввакума. Я думаю, что Аввакум будет интересовать ребят». Далее Лукашевич сообщал, что целый месяц он тщетно ищет места. Сейчас есть в виду место на пароходстве «Кавказ и Меркурий», но нужна рекомендация, а у него в Нижнем нет решительно никого знакомых. Не может ли Толстой дать ему нужную рекомендацию? «Какая участь ждет моего Грозного?^[385] Будет ли он напечатан?» Второе письмо из Петербурга, от 25 января 1864 г. Хотя Толстой и не ответил на последнее письмо, Лукашевич пробует еще раз вступить в беседу. Он просит сообщить сведения о школе. С июня, когда получил последнее письмо Томашевского, сведений не имел. Ходит в Университет. Через год решил держать экзамены «на кандидата юриспруденции». Просит одолжить для взноса платы 50 р. до 1865 года. «В Петербурге носятся слухи, что Вы готовите к печати новый роман: «Эманципированные женщины»; правда ли это?»

Морозов, Петр Васильевич, воспитанник Тульской духовной семинарии, начал работать в Богучаровской школе, как о том сообщает Толстой в представлении на имя Губернского по крестьянским делам присутствия от 12 декабря 1861 г. за № 399.^[386] В первых числах февраля Морозова сменил в Богучарове Гудим,^[387] и он стал работать в Ясной поляне. Надо полагать, что с самого начала Морозов предназначался именно на должность учителя Яснополянской школы. В «Циркулярах по управлению Московского учебного Округа»,^[388] официально сообщается, что 18 декабря 1861 г. Правительствующим Сенатом утвержден в службе по учебной части «допущенный к исправлению должности Учителя сельского приходского в имении Графа Толстого (Тульской губ.) училища, из духовного звания, Петр Морозов – с освобождением от избрания рода жизни (с 6 июня 1861 г.)». Впервые публикуемый в настоящем томе «Дневник Ясно-Полянской школы» содержит много записей Морозова и несколько распоряжений Толстого, к нему адресованных. Материалы эти прекрасно характеризуют настроение, с которым, в постоянном общении с Толстым, работал Морозов.

По словам А. П. Сергеенко, Морозов был дольше всех других учителей в школе Толстого, потом был некоторое время управляющим у него, а затем поселился в соседстве Ясной поляны, в деревне Колпнѐ, где учительствовал многие годы «и где кончил свою жизнь, кажется, в 1906 году».^[389]

В «Ясной поляне» Морозов не принимал участия, но у тульских жандармов он был на примете.^[390]

Толстой, повидимому, очень ценил его, как школьного учителя-практика. Это видно из того, что когда в 1874 г. в Московском комитете грамотности был поставлен, по инициативе Толстого, вопрос о лучших приемах обучения грамоте, он пригласил именно Морозова для ведения показательных уроков по его методу в одной из московских народных школ.^[391]