Лев Толстой
Полное собрание сочинений. Том 1. Детство. Юношеские опыты

Мужъ пришелъ. Мы посидѣли, поужинали, поговорили и я поѣхалъ домой въ половинѣ перваго.

Въ саняхъ.

Теперь весна, 25-е Марта. Ночь тихая, ясная; молодой мѣсяцъ виднѣлся напротивъ изъ за красной крыши большого бѣлаго дома; снѣгу уже мало.

«Подавай, N!.....

Одни мои ночныя санки были у подъѣзда, да и Дмитрій очень хорошо и безъ возгласа лакея слышалъ, что я выхожу, потому что слышно было его чмоканье, какъ будто онъ цѣловалъ кого нибудь въ темнотѣ, и которое по моимъ предположеніямъ имѣло цѣлыо заставить маленькую лошадку сдвинуть сани съ камней мостовой, по которой непріятно скрипѣли и визжали подрѣза. Наконецъ санки подъѣхали. Услужливой лакей взялъ меня подъ локоть и повелъ сажать; ежели бы онъ не держалъ меня, я бы прямо прыгнулъ въ сани, теперь же, чтобы не оскорбить его, я пошелъ тихо и продавилъ ледочекъ подернувшейся лужи и замочилъ ноги. – «Благодарствуй, братъ». – Дмитрій, морозитъ? – Какъ же можно-съ; теперь все по ночамъ заморозки пойдутъ-съ. —

– Какъ глупо! Зачѣмъ я спрашиваю? – Не правда, ничего глупаго нѣтъ: тебѣ хочется говорить, быть въ сношен[іяхъ] съ людьми, потому что ты веселъ. Отчего же я веселъ? За полчаса ежели бы я сѣлъ въ сани, я бы не сталъ разговаривать. А оттого, что ты довольно хорошо говорилъ передъ отъѣздомъ, оттого, что ея мужъ тебя вышелъ провожать и сказалъ: «Когда жъ мы опять увидимся?» Оттого, что какъ только лакей тебя увидалъ, онъ сейчасъ встрепенулся и не смотря на то, что пахло отъ него петрушкой, онъ съ удовольствіемъ тебѣ услужилъ. Я ему какъ то далъ полтинникъ. Во всѣхъ нашихъ воспоминаніяхъ середина выпадаетъ, а остается первое и послѣднее впечатлѣніе, особенно послѣднее. Поэтому прекрасный обычай хозяину дома провожать гостя до двери, у которой, обыкновенно устроивъ ноги винтомъ, нельзя хозяину не сказать чего нибудь любезнаго гостю; не смотря ни на какую короткость отношеній, этимъ правиломъ пренебрегать не надо. Т[акъ] н[апримѣръ], «когда мы опять увидимся» ничего не значить, но невольно [изъ] самолюбія гость переведетъ такъ: когда²³⁰ значить: пожалуйста поскорѣе, мы значитъ: я и жена, к[оторой] тоже очень пріятно тебя видѣть; опять значитъ: мы нынче провели вечеръ вмѣстѣ, но съ тобой нельзя соскучиться; увидимся значитъ: еще разъ намъ сдѣлай удовольствіе. И гостю остается пріятное впечатлѣніе. Также необходимо, особенно въ домахъ не хорошо устроенныхъ, гдѣ не всѣ лакеи, особенно швейцаръ (это самое важное лицо, потому что первое и послѣднее впечатлѣніе), учтивы, давать денегъ людямъ. Они васъ встрѣчаютъ и провожаютъ, какъ человѣка домашняго, и услужливость ихъ, источникъ коей полтинникъ, переводишь такъ: васъ здѣсь всѣ любятъ и уважаютъ, поэтому мы стараемся, угождая господамъ, угодить вамъ. Можетъ быть, только и любитъ и уважаетъ лакей, но все таки пріятно. Что за бѣда, что ошибаешься? ежели бы не было ошибокъ, то не было бы........

«Аль бѣлены объѣлся!.. Чоортъ!..»

Мы съ Дмитріемъ тихохонько и скромнехонько ѣхали какимъ то бульваромъ и держимся ледочкомъ правой стороной, какъ вдругъ какой то «лѣшій» (Дмитрій такъ назвалъ послѣ его) въ каретѣ парой столкнулся съ нами. Разъѣхались, и только отъѣхавши шаговъ 10, Дмитрій сказалъ: «вишь, лѣшій, правой руки не знаетъ!»

Не думайте, чтобы Дмитрій былъ робкій человѣкъ или не скоръ на отвѣтъ. Нѣтъ, онъ, напротивъ, хотя былъ небольшого роста, съ бритой бородой (но съ усами), онъ глубоко сознавалъ собственное достоинство и строго исполнялъ долгъ свой, но причиной въ этомъ случаѣ его слабости были два обстоятельства. 1) Дмитрій привыкъ ѣздить на экипажахъ, внушающихъ уваженіе, теперь же мы ѣхали на пошевенькахъ, запряженныхъ очень маленькой лошадкой въ весьма длинныхъ оглобляхъ, такъ что даже кнутомъ съ трудомъ можно было достать ее, и лошадка эта заплетала жалко задними ногами, что въ зрителяхъ постороннихъ могло возбудить насмѣшку, поэтому тѣмъ болѣе обстоятельство это было тяжело для Дмитрія и могло уничтожить чувство [1 неразобр.] 2) Должно быть вопросъ мой: морозитъ ли? напомнилъ ему такого же рода вопросы осенью въ отъѣздѣ. Онъ охотиикъ; охотнику есть о чемъ замѣчтаться – и забыть ругнуть впопадъ кучера, который не держитъ правую руку. У кучеровъ, какъ и у всѣхъ, тотъ правъ, кто съ бόльшей увѣренностью и прежде крикнетъ на другого. Есть исключенія; напримѣръ Ванька никакъ не можетъ крикнуть на карету, одиночка, даже щегольская, съ трудомъ можетъ крикнуть на четверню; впрочемъ все зависитъ отъ характера, отъ обстоятельствъ времени, а главное, отъ личности кучера, отъ направленія, въ которомъ ѣдутъ. Я одинъ разъ видѣлъ въ Тулѣ разительный примѣръ вліянія, которое можетъ имѣть одинъ человѣкъ на другихъ дерзостью.

Было катанье на масляницѣ; сани парами, четвернями, кареты, рысаки, шелковые салопы – всѣ тянулись цѣпью по Кіевской, – пѣшеходовъ кучи. Вдругъ крикъ съ поперечной улицы: «держи, эй, держи лошадь то! Пади, эй!» самоувѣреннымъ голосо[мъ]. Невольно пѣшеходы посторонились, пары и четверни придержали. Чтожъ вы думаете? Оборванный извощикъ, стоючи на избитыхъ санишкахъ, размахивая надъ головой концами возжей, на скверной клячѣ съ крикомъ продралъ на другую сторону, покуда никто не опомнился. Даже буточники и то расхохотались.

Дмитрій хотя человѣкъ азартный и ругнуть любитъ, но сердце имѣетъ доброе, скотину жалѣетъ. Кнутъ онъ употребляете не какъ средство побужденія, но исправленія, т. е. онъ не погоняетъ кнутомъ: это несообразно съ достоинствомъ городского кучера, но ежели рысакъ не стоитъ у подъѣзда, онъ ему дастъ «раза». Я это сейчасъ имѣлъ случай замѣтить: переѣзжая изъ одной улицы на другую, лошадка наша насилу вытащила насъ и я замѣтилъ по отчаяннымъ движеніямъ его спины и рукъ и [по] чмоканью, что онъ б[ылъ] въ непріятномъ положеніи. Ударить кнутомъ? онъ къ этому не привыкъ. Ну, а что, ежели бы лошадь остановилась? Онъ не перенесъ бы этаго, хотя тутъ нельзя было бояться шутника, который бы сказалъ: «Аль кормить?» Вотъ доказательство, что Дмитрій дѣйствуетъ болѣе по сознанію долга, чемъ изъ тщеславія.

Я много еще думалъ объ многораз[лич]ныхъ отношеніяхъ кучеровъ между собою, объ ихъ умѣ, находчивости и гордости. Должно быть, при большихъ съѣздахъ они узнаютъ другъ друга, съ кѣмъ сталкивались, и переходятъ изъ враждебн[ыхъ] въ миролюбныя отношенія. Всѣ интересн[ы] на свѣтѣ, особенно отношенія тѣхъ классовъ, къ к[оторымъ] мы не принадлежимъ.

Ежели ѣдутъ экипажи по одному направленію, то распря бываетъ продолжительнѣе: тотъ, кто обидѣлъ, старае[тся] угнать или отстать, другой же иногда успѣваетъ доказать ему неправоту поступка и беретъ верхъ; впрочемъ, когда ѣдутъ въ одну сторону, то перевѣсъ на сторонѣ того, чьи лошади рѣзвѣе.

Всѣ эти отношенія очень удобно прикладываются къ отношеніямъ вообще въ жизни. Интересно[ы?] тоже для меня отношения господь между собою и кучерами при такого рода столкновеніяхъ. – «Эка дрянь, куда прешь?» – Когда это обращается ко всему экипажу, невольно сѣдокъ старается принять видъ серьезной или веселой или беззаботной – однимъ словомъ такой, который онъ прежде не имѣлъ; замѣтно, что ему пріятно бы было, ежели бы было на оборотъ; замѣтилъ я, что г[оспо]да съ усами въ особенности сочувствуютъ обидамъ, нанесеннымъ ихъ экипажу. —

– «Кто ѣдетъ?»

Это прокричалъ буточникъ, который нынче утромъ при мнѣ очень былъ оскорбленъ тоже кучеромъ. У подъѣзда противъ этой самой будки стоя[ла] карета; славный съ рыжей бородой кучеръ, уложивъ подъ себя возжи и опершись локтя[ми] на колѣни, грѣлъ спину на солнцѣ, какъ было видно, съ большимъ удовольствіемъ, потому что даже почти совсѣмъ зажмурился. Напротивъ него буточникъ похаживалъ на площадкѣ передъ будкой и концомъ алебарды поправлялъ доску надъ лужей передъ своимъ балкономъ. – Вдругъ ему не понравилось, или что карета тутъ стоитъ, или завидно стало, что кучеру такъ пріятно грѣться, или хотѣлъ разговориться – онъ прошелъ по своему балкончику, заглянулъ въ переулокъ, потомъ, стукнулъ алебардой по доскѣ: «Эй ты, куда сталъ? дорогу загородилъ». Кучеръ немного отщурилъ лѣвый глазъ, по смотрѣлъ на буточника и опять закрылъ. – «Съѣзжай! тебѣ что ли говорятъ!» Никакого вниманія.– «Аль не слышишь! сворачивай, говорятъ!» Буточникъ, видя, что нѣтъ отвѣта, прошелъ по балкончику, еще заглянулъ въ переулокъ и видно собирался сказать что нибудь разительное. Въ это время кучеръ приподнялся, поправилъ подъ собой возжи и, повернувшись съ заспанными глазами къ буточнику: – «Что зѣваешь? Тебѣ, дураку то и ружья въ руки не давали, а туда же кричитъ!»

– Подавай!

Кучеръ проснулся и подалъ.

Я посмотрѣлъ на буточника; онъ что то пробормоталъ и сердито посмотрѣлъ на меня; ему, видно, непріятно было, что я слышалъ и смотрю на не[го]. Я знаю, что ничѣмъ больше нельзя оскорбить человѣка въ глубинѣ, какъ тѣмъ, чтобы дать понять ему, что замѣтилъ, но говорить про это не хочешь; поэтому я сконфузился, пожалѣлъ буточн[ика] и пошелъ прочь.

Люблю я въ Дмитріи тоже способность разомъ назвать человѣка; меня это забавляетъ. «Пади, шапка, – служба, борода, пади, салазки, пади, прачка, пади, коновалъ – пади, фигура, пади, Мусье». Удивительно умѣетъ русскій человѣкъ найти обидное слово другому, котораго онъ въ первый разъ видитъ, не только человѣку, сословію: мѣщанинъ – «кошатникъ», будто бы мѣщане кошекъ обдираютъ; лакей – «лакало, лизоблюдъ»; мужикъ – «Рюрикъ» – отчего, не знаю; кучеръ – «гужеѣдъ» и т. д. – всѣхъ не перечтешь. Повздорь Ру[сскій] человѣкъ съ человѣкомъ, котораго первый разъ видитъ, онъ сейчасъ окрестить его такимъ именемъ, которымъ задѣнетъ за живую струну: кривой носъ, косой чертъ, толстогубая бестія, курнос[ый]. Надо испытать, чтобы знать, какъ вѣрно и мѣтко всегда попадаютъ прямо въ больное мѣсто. Я никогда не забуду обиды, которую заочно получилъ. Одинъ Р[усскій] чел[овѣкъ] говори[лъ] про меня: «Ахъ, онъ рѣдкозубый!» – Надо знать, что у меня зубы чрезвычайно дурны, испорчены и рѣдки. —

Дома.

Я пріѣхалъ домой. Дмитрій заторопился слѣзать, чтобы отворить ворота, я тоже, чтобы пройти въ калитку прежде его; это всякій разъ такъ бываетъ: я тороплюсь войти, потому что привыкъ уже, онъ торопится подвезти меня къ крыльцу, потому что онъ такъ привыкъ. – Я долго не могъ дозвониться; свѣчка сальная очень нагорѣла и Провъ, мой лакей старичокъ, спалъ. Покуда я звонилъ, вотъ о чемъ я думалъ: Отчего мнѣ противно входить домой, гдѣ и какъ бы я ни жилъ? противно видѣть того же Прова на томъ же мѣстѣ, ту же свѣчку, тѣже пятна на обояхъ, тѣже картины, такъ что даже грустно дѣлается? —

Особенно надоѣдаютъ мнѣ обои и картины, потому что они имѣютъ претензію на разнообразіе, а стоить посмотрѣть на нихъ два дня, они хуже бѣлой стѣны. Это непріятное чувство, входя домой, должно быть, отъ того, что не рожденъ человѣкъ, чтобы въ 22 года жить холостякомъ. То ли [бы] было, ежели бы можно было спросить Прова, который вскочилъ и, стуча сапогами, (вѣрно чтобы показать, что онъ давно слышитъ и исправенъ) отворяетъ дверь: «Барыня почиваетъ?» – Никакъ нѣтъ, въ книжку читаютъ. – То ли бы дѣло: – взялъ бы я обѣими руками за головку, подержалъ бы передъ собой, посмотрѣлъ бы, поцѣловалъ бы и опять посмотрѣлъ и опять поцѣлуй; и не скучно бы было ворочаться домой. Теперь одинъ вопросъ, который я могу сдѣлать Прову, чтобы показать ему, что я замѣтилъ, что онъ никогда не спитъ, когда меня дома нѣтъ, это: «Былъ кто нибудь?» – Никого. – Всякій разъ, когда бываетъ такого рода вопросъ, отвѣтъ Провъ дѣлаетъ жалкимъ голосомъ и всякій разъ мнѣ хочется ему сказать: «Зачѣмъ же ты говорить жалкимъ голосомъ? Я очень радъ, что никто не былъ». Но я удерживаюсь: Провъ могъ бы оскорби[ться], а онъ человѣкъ почтенный. —

Я обыкновенно вечеромъ пишу дневникъ, франклиновскій журналъ и ежедневные счеты.

Нынѣшній [день] я ничего не издержалъ, потому что ни гроша нѣту, такъ нечего писать въ счетную книгу. —

Дневникъ и журналъ – другое дѣло: нужно бы было писать, но поздно, отложу до завтра. —

Мнѣ часто случалось слышать слова: «пустой человѣкъ, живетъ безъ цѣли»; и самъ даже я это часто говорилъ и говорю, не отъ того чтобы я повторялъ чужія слова, но я чувствую въ душѣ, что это нехорошо и что нужно имѣть въ жизни цѣлъ.

Но какъ же это сдѣлать, чтобы быть «полнымъ человѣкомъ и жить съ цѣлью»?—Задать себѣ цѣль никакъ нельзя. – Это я пробовалъ, сколько разъ, и не выходило. Надо не выдумывать ее, но найти такую, которая бы была сообразна съ наклонностями человѣка, которая бы и прежде существовала, но которую я только бы созналъ. Такого рода цѣль я, мнѣ кажется, нашелъ: всестороннее образованіе и развитіе всѣхъ способностей. Какъ одно изъ главныхъ сознанныхъ средствъ къ достиженію – дневникъ и франклиновской журналъ. – Въ дневникѣ я каждый день исповѣдуюсь во всемъ, что я сдѣлалъ дурно. Въ журналѣ у меня по графамъ расписаны слабости – лѣнь, ложь, обжорство, нерѣшительность, желаніе себя выказать, сладострастіе, мало fierté²³¹ и т. д. все вотъ такія мѣлкія страстишки: въ этотъ журналъ я изъ дневника выношу свои преступленія крестиками по графамъ.

Я сталъ раздѣваться и думалъ: «Гдѣ же тутъ всестороннее образованіе и развитіе способностей, добродѣтели, a развѣ этимъ путемъ дойдешь ты до добродѣтели? куда поведетъ тебя это[тъ] журналъ, который служитъ тебѣ только указателемъ слабости, которымъ конца нѣтъ, которыя всякій день прибавляются и которыми, ежели бы ты даже уничтожилъ ихъ, не достигнулъ бы добродѣтели? – Ты только обманываешь себя и играешь этимъ какъ дитя игрушкой. – Развѣ достаточно какому нибудь художнику знать тѣ вѣщи, которыхъ не нужно дѣлать, чтобы быть художникомъ? Развѣ можно отрицательно, удерживаясь только отъ вреднаго, достигнуть чего нибудь полезнаго? Земледѣль[цу] не достаточно выполоть поле, надо вспахать и посѣять его. Сдѣлай себѣ правила добродѣтели и слѣдуй имъ. – Это говорила частица ума, которая занимается критикой.

Я задумался. Развѣ достаточно уничтожить причину зла, чтобы было добро? Добро положительно, а не отрицательно. Оттого имянно и достаточно, что добро положительно, а зло отрицательно; зло можно уничтожить, а добро нѣтъ. Добро всегда въ душѣ нашей и душа добро; а зло привитое. Не будь зла, добро разовьется. Сравненіе съ земледѣльцемъ не годится; ему надо посѣять и пахать, а въ душѣ же добро уже посѣяно. Художнику нужно упражняться и онъ достигнетъ искуства, ежели онъ не будетъ сообразоваться съ правилами отрицательными, но ему нужно [1 неразобр.] отъ произвола. Для упражненія въ добродѣтели не нужно упражненій – упражненія: жизнь.

Холодъ – отсутствіе тепла. Тьма – отсутствіе свѣта, зло – отсутствіе добра. – Отчего человѣкъ любитъ тепло, свѣтъ, добро? Оттого, что они естественны. – Есть причина тепла, свѣта и добра – солнце, Богъ; но нѣтъ солнца холоднаго и темнаго, нѣтъ злаго Бога. Мы видимъ свѣтъ и лучи свѣта, ищемъ причину и говоримъ, что есть солнце: намъ доказываетъ это и свѣтъ, и тепло, зак[онъ] тягот[енія]. Это въ мірѣ физическомъ. Въ моральномъ мірѣ видимъ добро, видимъ лучи его, видимъ, что такой же зак[онъ] тяготенія добра къ чему то высшему и что источникъ – Богъ. —

Сними грубую кору съ бриліанта, въ немъ будетъ блескъ; откинь оболочку слабостей, будетъ добродѣтель. Но неужели только одни тѣ мелочи, слабости, которыя ты пишешь въ журналѣ, мѣшаютъ тебѣ б[ыть] доб[рымъ]? нѣтъ ли большихъ страстей? И потомъ, откуда такое множество каждый день прибавляется: то обманъ себя, то трусость и т. д., прочно[го] же нѣтъ исправленія, во многомъ никакого хода впередъ. Это замѣтила опять частица, занимающаяся критикой. Правда всѣ слабости, которыя я написалъ, можно привести къ 3 разрядамъ, но такъ какъ каждая имѣетъ много степеней, то конбинац[ій] можетъ быть безъ числа. 1) гордость, 2) слабость воли, 3) недостат[окъ] ума. – Но нельзя всѣ слабости относить отдѣльно къ каждой, ибо онѣ происходятъ отъ соединенія. Первые два рода уменьшил[ись], послѣдняя, какъ независимая, можетъ подвинутся только со временемъ. Напримѣръ нынче я солгалъ, ка[къ] примѣтно было, безъ причины: меня звали обѣдать, я отказ[ался], потомъ сказалъ, что не могу отъ того, что у меня урокъ. – Какой? – Англ[ійскій] яз[ыкъ], когда у меня была гимнастика. Причины: 1) мало ума, что вдругъ не замѣтилъ, что глупо солгать, 2) мало твердости, что не сказалъ, поч[ему], 3) гордость глупая, полагая, что агл[ицкій] яз[ыкъ] скорѣе можетъ быть пред[логомъ], чѣмъ гимнастика. —

Развѣ добродѣтель состоитъ въ томъ, чтобы исправляться отъ слабостей, которыя тебѣ въ жизни вредя[тъ]? кажется, добродѣтель есть самоотверженіе. – Неправда. Доброд[ѣтель] даетъ счастье потому, что счастье даетъ доброд[ѣтель]. – Всякій разъ, когда я пишу дневникъ откровенно, я не испытываю никакой досады на себя за слабости; мнѣ кажется, что ежели я въ нихъ признался, то ихъ уже нѣтъ.

Пріятно. Я помолился и легъ спать. Вечеромъ я лучше молюсь, чѣмъ утромъ. Скорѣе понимаю, что говорю и даже чувствую; вечеромъ я не боюсь себя, утромъ боюсь – много впереди. Прекрасная вещь сонъ во всѣхъ фазахъ: приготовленіе, засыпаніе и самый сонъ. – Только что я легъ, я думалъ: какое наслажденіе увернуться потеплѣе и сейчасъ забыться; но только что я сталъ засыпать, я вспомнилъ, что пріятно засыпать, и очнулся. Всѣ наслажденія тѣла уничтожаются сознаніемъ. Не надо сознавать; но я созналъ, что сознаю, и пошло, и пошло, и заснуть не могу. Фу, досада какая! Для чего далъ намъ Богъ сознаніе, когда оно только мѣшаетъ жизни? Для того, что напротивъ моральный наслажденія глубже чувствуются, когда они сознаны. Разсуждая такъ, я повернулся на другую сторону и раскрылся. Какое непріятное чувство въ темнотѣ раскрытся. Все кажется: вотъ схватить меня кто то или что то или тронетъ холоднымъ или горячимъ раскрытую ногу. Я поскорѣ[е] закрылся, подвернулъ подъ себя со всѣхъ сторонъ одѣяло, спряталъ голову и сталъ засыпать, разсуждая вотъ какъ.²³²

<«Морфей, прими меня въ свои объятія». Это Божество, котораго я охотно бы сдѣлался жрецомъ. А помнишь, какъ обидѣлась барыня, когда ей сказали: «Quand je suis passé chez vous, vous étiez encore dans les bras de Morphée. ²³³ Она думала, что Морфей – Андрей, Малафей. Какое смѣшное имя!...... А славное выраженіе: dans les bras; я себѣ такъ ясно и изящно предста[вляю положеніе dans les bras, – особенно же ясно самыя bras – до плечъ голыя руки съ ямочками, складочками и бѣлую, открытую нескромную рубашку.– Какъ хороши руки вообще, особенно ямочка одна есть! Я потянулся. Помнить, Saint Thomas не велѣлъ вытягиваться. Онъ похожъ на Дидрих[са].

Верхомъ съ нимъ ѣздили. Славная была травля, какъ подлѣ станового Гельке атукнулъ и Налетъ ловилъ изъ за всѣхъ, да еще по кόлот[и?]. Какъ Сережа злился. – Онъ у сестры. – Что за прелесть Маша – вотъ бы такую жену! Морфей на охотѣ хорошъ [?] бы былъ, только нужно голому ѣздить, [а?] то можно найти и жену. – Пфу, какъ катитъ Saint Thomas – и за всѣхъ на угонкахъ уже барыня пошла; напрасно только вытягивается, а впрочемъ это хорошо dans les bras. Тутъ должно быть я совсѣмъ заснулъ.– Видѣлъ я, какъ хотѣлъ я догонять барыню, вдругъ – гора, я ее руками толкалъ, толкалъ, – свалилась; (подушку сбросилъ) и пріѣхалъ домой обѣдать. Не готово; отчего? – Василій куражится (это за перегородкой хозяйка спрашиваетъ, что за шу[мъ], и ей отвѣча[етъ] горнич[ная] дѣвка, я это слушалъ, потому и это приснилось). Василій пришелъ, только что хотѣли всѣ у него спросить, отчего не готово? видятъ – Василій въ камзолѣ и лента черезъ плечо; я испугался, сталъ на колѣни, плакалъ и цѣловалъ у него руки; мнѣ было такъ же пріятно, ежели бы я цѣловалъ руки у нее, – еще больше. Василій не обращалъ на меня вниманія и спросилъ: Заряжено? Кондитеръ Тульскій Дидрихсъ говоритъ: готово! – Ну, стрѣляй! – Дали залпъ. (Ставня стукнула) – и пошли Польской, я съ Василіемъ, который уже не Василій, а она. Вдругъ о ужасъ! я замѣчаю, что у меня панталоны такъ коротки, что видны голыя колѣни. Нельзя описать, какъ я страдалъ (раскрылись гол[ыя] [колѣни?]; я ихъ во снѣ долго не могъ закрыть, наконецъ закрылъ). Но тѣмъ не кончилось; идемъ мы Польской и – Королева Виртем[бергская] тутъ; вдругъ я пляшу казачка. Зачѣмъ? Не могу удержаться. Наконецъ принесли мнѣ шинель, сапоги; еще хуже: панталонъ вовсе нѣтъ. Не можетъ быть, чтобы это было на яву; вѣрно я сплю. Проснулся. – Я засыпалъ – думалъ, потомъ не могъ болѣе, сталъ воображать, но воображалъ связно, картинно, потомъ воображеніе заснуло, остались темныя представленія; потомъ и тѣло заснуло. Сонъ составляется изъ первого и послѣдняго впечатлѣнія.>

Мнѣ казалось, что теперь подъ этимъ одѣяломъ никто и ничто меня достать не можетъ. – Сонъ есть такое положеніе человѣка, въ которомъ онъ совершенно теряетъ сознаніе; но такъ [какъ] засыпаетъ человѣкъ постепенно, то теряетъ онъ сознаніе тоже постепенно. – Сознаніе есть то, что называется душою; но душою называютъ что то единое, между тѣмъ какъ сознаній столько же, сколько отдѣльныхъ частей, изъ которыхъ слагается человѣкъ; мнѣ кажется, что этихъ частей 3. 1) умъ, 2) чувство – 3) тѣло. – 1) есть высшее и это сознаніе есть принадлежность только людей развитыхъ, животн[ыя] и животноподобные люди не имѣютъ его; оно первое засыпаетъ, 2) сознаніе чувства, принадлежность тоже однихъ людей, засыпаетъ послѣ. 3) сознаніе тѣла засыпаетъ послѣднее и рѣдко совершенно.

– У животныхъ этой постепенности нѣтъ; также и у людей, когда они въ такомъ положеніи, что теряютъ сознаніе, послѣ сильныхъ впечатлѣній или пьяные. Сознаніе сна будитъ сейчасъ. —

Воспоминаніе о времени, которое мы проводимъ во снѣ, не происходитъ изъ того же источника, изъ котораго происх[одятъ] воспом[инанія] о дѣйствительной жизни, – изъ памяти, какъ способности воспроизводить впечатлѣнія наши, но изъ способности групировать впечатлѣнія. Въ минуту пробужденія мы всѣ тѣ впечатлѣнія, которыя имѣли во время засыпанія и во время сна (почти никогда человѣкъ не спитъ совершенно), мы приводимъ къ единству подъ вліяніемъ того впечат[лѣнія], которое содѣйствовало пробужденію, которое происходить также, какъ засыпаніе: постепенно, начиная съ низшей способности до высшей. – Эта операція происходить такъ быстро, что сознать ее слишкомъ трудно, и привыкши къ послѣдовательности и къ формѣ времени, въ которой проявляется жизнь, мы принимаемъ эту совокупность впечатлѣній за воспоминаніе проведеннаго времени во снѣ. – Какимъ образомъ объяснить то, что вы видите длинный сонъ, который кончается тѣмъ обстоятельством, которое васъ разбудило: вы видите, что идете на охоту, заряжаете ружье, подымаете дичь, прицѣливаетесь, стрѣляете и шумъ, к[оторый] вы приняли за выстрѣлъ, это графинъ, который вы уронили на полъ во снѣ. Или: вы пріѣзжаете къ вашему пріятелю N; ждете его, нак[онецъ] приходить человѣкъ и докладываетъ: N пріѣхалъ; это на яву вамъ говоритъ вашъ человѣкъ чтобы васъ разбудить. Чтобы повѣрить справедливости этаго, избави Богъ вѣрить снамъ, которые вамъ разсказываютъ тѣ, которые всегда что нибудь видѣли и видѣли что нибудь значущее и интересное.

Эти люди отъ привычки выводить заключенія изъ сновъ, на основаніи гадателей, дали себѣ форму извѣстную, къ которой они приводятъ все; добавляютъ изъ воображенія недостающее и выкидываютъ все то, что не подходить подъ эту форму. Напримѣръ вамъ будетъ разсказывать мать, что она видѣл[а], какъ ее дочь улетѣла на небо и сказала: «прощай[те], Маминька», я за васъ буду молиться»! А она просто видѣла, что дочь ее лѣзла на крышу и ничего не говорила, и что эта дочь, когда влезла наверхъ, сдѣлалась вдругъ поваромъ Иваномъ и сказала: «а вы не влѣзете».

А можетъ быть, въ воображеніи ихъ по силѣ привычки [полно?] слагается то, что они разсказываютъ, и тогда это служитъ еще доказательствомъ моей теоріи о снѣ…

Ежели хотите повѣрить, то на себѣ испытайте: вспомните ваши мысли, представленія во время засыпанія и просыпанія и ежели кто нибудь видѣлъ, какъ вы спали, и можетъ разскавать вамъ всѣ обстоятельства, которыя могли подѣйствовать на васъ, то вы поймете, отчего вы видѣли то, а не другое. Обстоятельствъ этихъ такъ много, зависящихъ отъ сложенiя, отъ желудка, отъ физическихъ причинъ, что всѣхъ не перечтешь. Но говорятъ, что когда мы видимъ во снѣ, что мы летаемъ или плаваемъ, это значитъ: мы ростемъ. Замѣтьте, отчего одинъ день вы плаваете, – другой – летаете; вспомните все, к очень легко объясните.

Ежели бы пришлось видѣть мой сонъ кому нибудь изъ тѣхъ, которые, какъ я говорилъ, привыкли толковать сны, вотъ какъ бы разсказанъ былъ мой сонъ. – «Видѣла я, что St. Thomas бѣгаетъ, очень долго бѣгаетъ, и я будто говорю ему: «Отчего вы бѣгаете?» и онъ говоритъ мнѣ: я ищу невѣсту. – Ну вотъ посмотри, что онъ или женится или будетъ отъ него письмо —

Замѣтьте тоже, что постепенности во времени воспоминаніямъ нѣтъ. Ежели вы вспоминаете сонъ, то вы знаете, что вы видѣли прежде.²³⁴

Во время ночи нѣсколько разъ (почти всегда) просыпаешься, но пробуждаются только два низшія сознанія души: тѣло и чувство. Послѣ этого опять засыпаетъ чувство и тѣло – впечатлѣнія же, которыя были во время этого пробужденія, присоединяются къ общему впечатлѣнію сна, и безъ всякаго порядка и послѣдовательности. – Ежели проснулось и 3-е, высшее сознаніе понятія и послѣ опять засыпаешь, то сонъ уже раздѣляется на двѣ половины. —

3 Iюня.

Еще день. (На Волгѣ.)

Вздумалъ я изъ Саратова ѣхать до Астрахани по Волгѣ.

Во первыхъ, думалъ я, лучше же, ежели время будетъ не благопріятное, проѣхать долже, но не трясти[сь] еще 700 верстъ; притомъ – живописные берега Волги, мечтанія, опасность: все это пріятно и полезно можетъ подействовать; воображалъ я себя поэтомъ, припоминалъ людей и героевъ, которые мнѣ нравились, и ставилъ себя на ихъ мѣсто, – однимъ словомъ думалъ, какъ я всегда думаю, когда затѣваю что нибудь новое: вотъ теперь только начнется настоящая жизнь, а до сихъ поръ это такъ, предисловьице, которымъ не стоило заниматься. Я знаю, что это вздоръ. Сколько разъ я замѣчалъ, что всегда я остаюсь тотъ же и не больше поэтъ на Волгѣ, чѣмъ на Воронкѣ, а все вѣрю, все ищу, все дожидаюсь чего то. Все кажется, когда я въ раздумьи, дѣлать ли что либо или нѣтъ: вотъ ты не сдѣлаешь этого, не поѣдешь туда то, а тамъ то и ждало счастье; теперь упустилъ на вѣки. – Все кажется: вотъ начнется безъ меня. – Хотя это смѣшно, но это заставило меня ѣхать по Волгѣ въ Астрахань. Я прежде боялся и совѣстно мнѣ было дѣйствовать по такимъ смѣшнымъ поводамъ, но сколько я ни смотрѣлъ въ прошедшую свою жизнь, я большей частью дѣйствовалъ по не менѣе смѣшнымъ поводамъ. Не знаю какъ другіе, но я привыкъ къ этому и для меня слова «мелочное, смѣшное» стали слова безъ смысла. Гдѣ же «крупные, серьезные» поводы?

Пошелъ я къ Московскому перевозу и сталъ похаживать около лодокъ и дощаниковъ. «Что, заняты эти лодки? Есть ли свободная?» спросилъ я совокупности бурлаковъ, которые стояли у берега. «А вашей милости чего требуе[тся]?» спросилъ у меня старикъ съ длинной бородой въ сѣромъ зипунѣ и поярчатой шляпѣ. – «До Астрахани лодку». «Чтожъ, можно-съ!» —

–