Снежана опустилась в кресло и молчала. Она была расстроена как пианино в детском саду. Досада царапала её сердце, платье неприятно сидело, а Леопольд под окном снова на кого-то кричал (надеемся, что на историка).
На следующий день Снежана открыла глаза и поняла, что не может забыть Тухлятина. В качестве благодарности за вчерашний поступок она прибралась в его комнате как следует. Правда его самого нигде не было видно. Даже за фикусом, даже за телевизором. Место у холодильника так же пустовало. Женщина сбегала в магазин. Купила его любимый сырок «Дружба» и зашла в Роспечать. Домой она вернулась с полными пакетами.
– Бабуля! – пискнула с порога она. – Я твои любимые кроссворды купила – «Сканвордёнок».
Во всей жилплощади Егора не нашлось. Все его любимые локации покрывались пылью.
– Бабуля!? – всё повторял и повторял женский голос, но тщетно.
Егора она в этот день не увидела. И в последующий и после-после…
Прошла неделя. Снежана забросила все свои дела и тупо сидела в одиночестве, в своём любимом кресле. Она перетащила кресло в комнату покойного и с больным нетерпением ожидала блудного мужа. Где-то в углу пищала «Красная плесень», а поверх этой музыки дрожал голос:
– А всё-таки тебе идёт эта маечка с Путиным и эти носочки дырявые, родные. А трико… долго же я выбирала их для тебя. Это порядком лучше, чем твой костюм от Пересвета Челубеевича, в котором он помер. А ты ещё в школе его таскал… и на работе… да уж… да уж…
Снежана заплакала, но тихо, будто беззвучно хохотала. Её каштановая каре поседела как старый пудель, а морщины занимали большую часть лица. Тщательно рассмотрев фотографию, которую ставила на поминки, вдова тихо сказала:
– А ты всё-таки очень харизматичный, если присмотреться.
По СТС мелькал беззвучно миллионный выпуск Уральских пельменей, но никто не смеялся.
– Соберу всю оставшуюся денюжку и поеду в Махачкалу, – думала в слух женщина. – Или же нет, бляха… Лучше шторы сначала повешу.
Она приподнялась с кресла, бросила взор на голый карниз, покачала неуклюжей головой и решительно пошагала к окну.