Лариса Яковлевна Шевченко
Реквием
На собеседовании он пристально рассматривал меня, виртуозно вызывал на откровенность зрелыми умными вопросами. Он сразу сказал: «Наш человек!» И моя участь была решена. Я поступила в полное распоряжение Антона. Потом мы чуточку выпили под это дело. Все-таки сокурсники. Не со стороны брал. И было рукопожатие, как подпись, скреплявшая заключенное между нами соглашение. Я чуть не задохнулась от счастья! Наконец всё устроилось как нельзя лучше! И я сразу впряглась в работу. И, надо сказать, держалась за нее мертвой хваткой.
– Перешагнув через собственное «я»? Хороший человек – это уже полдела, остальное довершил профессионализм. Брала лучшее, проникалась, вживалась, творила?!
– Да, то был триумф моей судьбы! Я отдалась под покровительство Антона и оказалась в мекке научной мысли. Это был переход в Зазеркалье. Я постоянно чувствовала насыщенное радостное беспричинное нетерпение, желание поскорее встретить зарождающийся новый день. Я ожила и забыла про прежние болезни.
– До потолка прыгала от радости. – Лена легкой иронией в голосе чуть притушила запал подруги.
– Прекрасный «экипаж», чудная кают-компания – центр притяжения талантов. Была пропасть работы. Мы буквально жили в НИИ, вкалывали не щадя себя, и отдыхали душевно. Антон задавал тон. Сам жил в бешеном ритме. Головой прошибал препятствия или обегал их вправо-влево на десять километров, но добивался своего. Ему сопутствовала удача, не омраченная внешними невзгодами. Мало того, умел и из нас выжимать все возможное. И за какие ниточки дергал? Наверное, собственным примером вдохновлял.
Он человек дела. Польза и максимальная отдача были его приоритетами, диалог и сотворчество – основными принципами в работе. И еще то, что новые знания надо делать всеобщим достоянием как можно скорее. Его блестящие идеи на научных семинарах и конференциях взрывали аудиторию слушателей. Активно жил не для себя. Вокруг него всегда была легкая непринужденная атмосфера. А всё почему? Не блат привел его в кресло директора института, а крепкая деловая хватка, сумасшедшая энергия, способность предвидеть, брать на себя ответственность, открытость ко всему новому.
– Тем более что государственная политика того времени была на его стороне.
– Антон руководствовался правилом, что Господь Бог воздает тем, кто трудится. Ценил любознательность, не знающую предела. Он красив, как творец, своим талантом. Он – человек-космос. И горд тем, что ему удалось сделать в жизни то, что он хотел.
– Звучит преувеличенно возвышенно.
– Но это так! И во мне он увидел то, что не разглядели на заводе, и этим раздвинул рамки профессии. У него особая манера изложения материала – во всем чувствовался вызов.
– Умел подать себя. Один говорит: «Я кладу кирпичи. Я зарабатываю деньги». А другой восклицает: «Я строю завод!» Жизнь не интересна, если работа рутинна!
– Он находил в людях то, что они сами в себе не видели и потому не могли реализовать. Заставлял в это поверить и без помех следовать выбранному направлению.
– Быстро оброс легендами.
– Я «вписалась в контекст» его компании и была счастлива возможностью работать с ним, находиться рядом. Это общение было в кайф. Он подарил мне сказку. Все у него было просто, естественно и соответствовало моим ожиданиям. Мы были молоды и энергичны. Все начинали с нуля и надеялись горы свернуть. Искали, в чем себя проявить. Иногда я думала: чего-то мне не хватает, чего-то неймется? Ах да, я не видела сегодня Антона. Я была наверху блаженства!
– И мне не хватает стремления окружающего мира к совершенству, – пошутила Лена.
– И ты начинала его переустройство и преображение с себя, – поды-грала ей Инна. И продолжила петь дифирамбы обожаемому Антону:
– А какая от него исходила мощная энергетика! Он феноменально владел словом, легко и красиво доносил свои идеи. Эти годы я расцениваю как подарок судьбы. И произошло мое воскресение из мертвых!
– Воскрешение. Потому что любовью и наукой, а не словом Божьим.
– Тебе видней, – согласилась Инна.
– У тебя устоявшееся мнение об Антоне. Умница, красавец. Он настолько однозначная фигура? Кудесник! «Рука полководца, разрезав пространство, послала на смерть тысячи солдат…», – ласково-насмешливо усомнилась Лена. – Хотя если учесть, что восемьдесят процентов наших чувств – это зрение…
– Он – талант!
– Верю. Талант дается с рождения. Это мастерство и знания можно наращивать.
– Представляешь, я иногда ощущала, будто в меня вселялся дух самого Антона. Ей-богу! (Что делает с человеком любовь!)
– И ты подумывала о том, что ум Антона относится к такому типу интеллекта, от которого ждешь, что когда-нибудь он изменит… судьбу человечества. Не продиктовано ли это… – опять начала подначивать Инну Лена. Но та не отвлеклась.
– Он открывал новые перспективы. Всегда был в прыжке, в полете. Работа была его жизнью. Он никогда не дал мне повода усомниться в нем. И я училась отличать главное от второстепенного. А подлинно важного в жизни, ты же знаешь, не так уж и много. И я рядом с ним росла не эволюционно, а мощными скачками.
– И была верна избранному им пути. И, конечно, была в курсе всех его намерений.
– Лена, ты никогда не была в кабинете Антона? Понимаешь, непритязательность обстановки подразумевает величие его хозяина, который может позволить себе подобный скромный интерьер, не опасаясь, что это отразиться на его репутации. Теперь говорят – на имидже. Лишь одна деталь, один аристократический штрих вносил в него ноту роскоши – старинная картина напротив его рабочего стола. Видно, с ней у него что-то важное было связано. Антону ведь на самом деле ничего не надо было, кроме удачи в работе и престижа института. Он был из тех, советских, которые мечтали построить общество счастливых людей. Все мы тогда шли по жизни в поисках красоты, величия и благородных свершений.
«Чрезвычайно утомительная словоохотливость. Если не остановлю, будет прославлять Антона до утра», – озаботилась Лена. И, шутя, огорошила подругу:
– Верю, Антон – человек редких достоинств, но масштаб его таланта – по современным меркам – никогда не соответствовал его денежному содержанию, предлагаемому родным государством.
Но Инна продолжала восхваление:
– В придачу ко всему и в тусовках Антон был своим парнем. Государственные праздники и юбилеи сотрудников отмечали интересно, с размахом, часто на природе. Антон заложил хорошие традиции. Целые спектакли устраивал. Он же большой знаток театрального искусства, и не только театрального. Поделиться? Может, пригодится. Антон виртуозно владеет гитарой. У него мягкий сочный баритон. Поет трогательно, душевно, без пафоса, но очень человечно. И такой заряд вкладывает в каждое слово! О серьезности и надувании щек не могло быть и речи. В компании он человек с распахнутой душой. Импровизатор! Фейерверк! И мне казалось, что он заполняет все пространство вокруг себя. Феноменально! Он равновелик и в работе, и в досуге.
– Налаживал внутренние, культурные связи? Понимаю. Хороший коллектив как вторая семья. Всё у Антона отлажено и калькулировано. И сам он – этакий жизнерадостный очкарик… с неукротимым пламенем в глазах. Какая сила духа и жажда яркой жизни! Завидую. Я как-то… где-то… даже огорчилась, что не пересекалась с ним по работе и что не довелось оценить его вокальные данные.
– Еще успеешь, – успокоила Инна подругу, не заметив ее легкой иронии. – У Антона есть прекрасное свойство: он умеет при любых обстоятельствах чувствовать себя счастливым и остальных вовлекает в свою положительную сферу. Его лозунг: «Я люблю тебя жизнь и надеюсь, что это взаимно». Может, поэтому он не тяготится ролью руководителя.
– Он был предтечей демократических отношений руководителя с сотрудниками и символом нашей эпохи. Фартовый парень! Недоброжелатели посрамлены! Звучит вызывающе прекрасно, – пошутила Лена. – Понимаю, восхищение – одно из величайших наслаждений. И ты, пораженная неотразимым обаянием Антона, смотрела на него, замерев от счастья!
– Настоящие физики – народ дружный и демократичный. Антон всегда выслушивал все доводы «за» и «против» и либо подтверждал, либо опровергал их. И этим многое сделал для самоутверждения сотрудников и повышения их самооценки, что, как ты знаешь, очень важно для людей науки.
– Он не допускал оскорбительной обиходности даже в мимолетных встречах? Верю. А ты была из его свиты или они вместе, а ты до кучи?.. Ничего, бывало и хуже. Кипиш не поднимала? – опять поддразнивает Лена Инну. Но та снова в запале:
– Работая и отдыхая рядом с ним, я была на седьмом небе. Даже одобрительный кивок Антона вызывал во мне трепет удовольствия и удовлетворения. Ни для кого не секрет, что от него к тому же исходила настоящая надежная мужская сила: нежная, влекущая, головокружительная, сексуальная, способная будоражить не только ум, но и плоть. Работа в его коллективе стала особой страницей в моей жизни.
– А для него радость работать с тобой заключалась в том, что он знал, что ты все сделаешь, но не догадывался как. Ты же непредсказуемая, – улыбнулась Лена. – Ты очень убедительна в своих высказываниях об Антоне. А-а… так все же не имитировала любовь! Она так явственно из тебя выпирает. Не стыкуется что-то.
– Он был тем, что составляло мою жизнь, мою судьбу.
– В кумиры возвела?
– Ты тоже… Андрея.
Лена будто не расслышала.
– Теперь у нас принято ругать советское время. А зря. Сколько всего хорошего было создано за послевоенные годы! Страна поднялась из руин. Построены прекрасные города, огромные заводы, электростанции. Я уж не говорю о Космосе. А сколько всего полезного было изобретено нашими прекрасными специалистами! Но партократы и чиновники не способствовали их внедрению. Нижайшее им «спасибо» за это. А Запад подхватывал наши идеи, совершенствовал, изготовлял продукцию и нам же продавал за большие деньги. Америка не признавала наши патенты и себе присваивала первенство в изобретениях и открытиях. А сколько полезного сделал наш институт! Все-таки роль личности руководителя переоценить невозможно.
Лена, ты представляешь, я уже видела себя руководителем отдела. Думала, вот-вот, не за горами. А тут перестройка накатила. Институт дышал на ладан. Мы воевали. Борьба не всегда шла по правилам. Сплошные стрессы. Я не ушла бы никогда, если бы не эта чертова болезнь. Не хотела быть обузой, – безжизненным голосом закончила рассказ Инна.
Лена молча прижала к себе подругу.
– Уезжая к тебе, я спросила Антона: «Что будет со страной?» Он ответил сурово: «То, что она заслуживает, если верить в действие нравственных законов».
Такой вот он, наш Ант. (Антей?) Так мне позволено было его называть, когда мы один на один беседовали и спорили в его кабинете. – На лице Инны появилось лукавое выражение, словно она о чем-то умалчивала. Она выглядела как озорная девчонка, которая не раскрыла подруге тайну, и теперь интригует ее этим.
«Женщина остается женщиной до последнего. Почему бы ей не помечтать и не пофантазировать о радостном, но несбыточном? На земле не найти силы, которая заставила бы тебя раскрыть этот секрет?» – грустно улыбнулась Лена, прекрасно понимая невинную уловку подруги.
– И ты могла в разговорах с ним позволять себе некоторые вольности? – Лена осторожно подвела Инну к возможной откровенности.
– Только в спорах, – серьезно ответил та.
– Кто подал тебе идею устроиться на работу к Антону?
– События часто происходят не по той причине, которую мы видим, а совсем по другой, тайной, никому не известной, – отшутилась Инна.
– В жизни все взаимосвязано. Просто иногда трудно проследить цепочку этих связей, – не согласилась Лена. – Недавно нужно было одной моей знакомой устроить свою дочь на работу. Она хотела обратиться к своему хорошему другу за рекомендацией. А я посоветовала ей сначала выяснить, крепко ли тот человек сам сидит на своем месте в той организации? Нужен ли ему конкурент? Потому что та девушка была одной с ним специальности. И уже отсюда делать вывод: пойдет ли он просить за нее или наоборот. Потом сама выяснила, что этот начальник учился в одной школе с сестрой моей знакомой и между ними что-то там произошло. Учитывая, скажем так, сложный характер начальника, я сразу предположила отказ. И не ошиблась. Зря знакомая меня не послушала.
«Любит расставлять все точки над «i». Привыкла, как и Антон, держать все нити в своих руках. Наверняка уже давно всё обо мне выяснила, а потом только подтвердила свои расчеты», – подумала Инна.
– Александр насчет тебя удочку к Антону забрасывал? Сознавайся. А Антон, прежде чем взять тебя на работу, получил о тебе полную информацию и в личной беседе уточнил ее?
– Да, – коротко ответила Инна.
Последовала внятная пауза.
– …Я вот тут подумала: для кого я была дороже всех на свете? Кому была интересна?
– Маме, бабушке, племянникам, – заторопилась перечислить Лена, чтобы подруга не направила свои мысли в сторону «любимых» мужчин и не впала в меланхолию.
– …Потом события в стране приняли неожиданный оборот, и всё полетело к чертям собачьим, – продолжила Инна удрученно, словно умоляя Лену поверить в то, о чем станет рассказывать дальше.
– Ну не так чтобы всё…
– Была травля некоторыми личностями. Слетелись стервятники, почуяв добычу. Ждали своего часа. Их ряды стремительно разрастались. Надеялись без проволочек заполучить лакомый кусок. Были попытки рейдерских захватов и умышленного аннулирования и без того редких заказов и договоров. Институт со всех сторон подвергался нападкам. Нарочно в прессе порочили, требовали сворачивать исследования, заставляли усомниться в перспективах и в людях. Чтобы лишить руководство поддержки, подыскивали штрейкбрехеров. Пытались кое-кого переманить на свою сторону. Почему так поступали? Чтобы потом купить институт дешевле. Считали, что он обречен, а они дают нам небольшую отсрочку. Но народ насмерть стоял, не давал директора в обиду. И выдержал осаду. Меня, к сожалению, тогда уже не было в стенах института. Я надолго вышла из строя. Но я благодарна и Антону, и НИИ за поддержку в трудное для меня время. А институту и сейчас нелегко. Никак не выберется из потенциальной ямы нищеты, хотя многое уже сдвинулось с мертвой точки.
Инна выговорилась. Слепящая ярость в ней улеглась. Осталась усталость и головная боль. Она выглядела подавленной, измученной. И вдруг как-то неожиданно резко рухнула на матрас вниз лицом.
Лена перепугалась, засуетилась и, сама неловко повернувшись, со стоном свалилась рядом. Но все обошлось, и через несколько минут обе «старушки» уже посмеивались над собой и своими страхами.
– Теперь, когда, наверное, пик славы Антона остался позади, тебе бы памятник ему поставить и самой стать для него постаментом, – пошутила Лена.
– И стала бы. И лавровый венок ему надела бы.
– Знаю.
Аня беспокойно завозилась на матрасе. Инна насторожилась.
– Уснула никак? Намаялась, – сказала она тихим шепотом. – Не больно швыдка в ночи. Не проснется теперь до утра.
– Швыдка. Так в нашей деревне говорили о шустрых, – тепло вспомнила Лена и задумалась о чем-то приятном.
11
– …Недавно читаю на досуге одну книгу и чувствую, будто что-то родное овевает меня, в плен душу берет. Представляешь, второй раз по тексту, по употребляемым словам талантливого писателя-земляка определила. В данном случае землячку. Раньше не знала о ее существовании. Так было приятно!
– Обнажились скрытые механизмы воздействия на чувства? Такова фантастическая лингвистическая сила родного русского языка, – улыбнулась Инна.
Но «хитрость старого Ашира» не удалась. Инна не поддалась на разговор о литературе.
– Лена, вот ты говорила, что не можешь забыть ощущение того, как Андрей когда-то первый раз руки тебе на плечи положил.
– Желанные руки.
– А я вдруг вспомнила, как Марго мне рассказывала, будто стоило любимому прикоснуться к ней, так она испытывала пронзительную телесную радость и у нее по промежности мурашки бежали. А у тебя?
– По плечам, рукам, ногам… – медленно отвечает Лена, словно вспоминая. – По всему телу эротическая волна пробегала. И под сердцем тепло-тепло становилось.
– Почему по всему?
– Не знаю. Может, потому, что у Марго в молодости физическое обладание и наслаждение на первом месте стояло, а у меня весь организм на ласку откликался. В основном на слова. Для меня важнее была нежность Андрея, его чувство ко мне.
– У меня мурашек не было даже с Вадимом. Только озноб по спине и плечам мне знаком. Но это совсем другое.
– Ты тогда слишком юной была. Тут определенная зрелость чувств нужна.
– А с мужьями почему не появлялись?
– Ты же сама говорила, что не было с ними ни телесного накала, ни высоких сердечных чувств.
– Ну да, ну да, – задумчиво и грустно пробормотала Инна и окунулась в свою то горестную, то смешную одиссею, в отголоски непростых любовных историй своей молодости.
И вдруг спросила совсем тихо:
– И сегодня побежали мурашки от малейшего прикосновения рук любимого?
– Да. И при встрече, и когда прощальные объятья подвели итог воспоминаниям о нашем прошлом.
– Понятно. Невостребованная, нереализованная сексуальная энергия. У меня до сих пор от одной только мысли об Антоне бури эмоций и желаний.
– А если вспомнишь о Вадиме? Если «память пройдется по старым счетам…»
– Теперь испытываю только ясное холодное спокойствие, вызванное давно принятым решением. Не осталось даже искорки от прогоревшего костра детской влюбленности и боли. Пепелище. Что без толку ворошить прошлое? Оно того не стоит, – бросила Инна сурово. И попыталась быстро отвести глаза, надеясь, что подруга не перехватит и не разгадает ее взгляд, и не поймет, какая борьба идет в ней.
«Только разве от Лены что ускользнет. Всё-то она понимает! Минута копания в моем прошлом и память о чем-то радостном уже тает в ее глазах».
– …У тебя, принцесса, была яркая запоминающаяся внешность, а у меня тривиальная стандартная: круглая физиономия, пухлые губы, ямочки на щеках.
– Зато обворожительная естественность, милая лучезарность и глаза, что звезды ясные.
– Которые давно погасли.
– Голос неподражаемый, обезоруживающее чувство юмора.
– Я не шучу, просто так разговариваю. Это ситуационный юмор для внутреннего пользования. Он возникает мгновенно, как бы походя, и только при условии хорошего настроения.
– Не в последнюю очередь привлекаешь какой-то непонятной, колдовской, тревожащей и зовущей…
– Попридержи свое воображение. Парни увязывались, но, желая познакомиться, всегда говорили одну и ту же фразу: «Девушка, я где-то вас уже видел». А я злилась и морщилась как от зубной боли: «Тупые, придумать что-либо оригинальное мозгов не хватает!» – Так Лена пыталась отвлечь Инну от грустных воспоминаний о Вадиме.
– Ты принципиально не пользовалась косметикой, игнорировала совет актрисы Гурченко: «Укреплять фасад надо!» Точнее сказать, украшать. И, тем не менее, ты легче, нежели я, завоевывала сердца мужчин. Почему? Завораживала своей личностью? Мужчины быстро подпадали под обаяние твоей естественности и своеобразной простоты?
– Внешностью приманивать – не мой стиль. Но ты бы знала, сколько неприятностей мне приносила моя неистребимо наивная, простоватая физиономия! Меня всегда старались обмануть. До перестройки на мне заканчивались очереди за дефицитом. Люди искренне удивлялись, услышав мое возражение или получив достойный отпор. И только тогда понимали, что я не такая уж простушка, какой кажусь с первого взгляда.
На мою манеру говорить тихо и вежливо отвечали криком и грубостью, отыгрываясь за тех, кому не смогли резко ответить. Приходилось вырабатывать и применять в быту требовательный тон руководящего работника. Он спасал от грубости и наглости. Начальников у нас боятся.
«Кто бы из них знал, какой сложный и прекрасный мир скрывается за этим милым, добрым лицом и какая в ней удивительная детская трогательность! Лена будто никогда не замечала своей привлекательности, не держала себя с самодовольной уверенностью, не считала, что восхищенные взгляды мужчин всегда будут прикованы к ней. Не только из скромности. Ум и обаяние ставила на первое место. – Инна не хотела говорить об этом вслух, стараясь не обнаруживать привязанность к подруге, усиленную долгой разлукой. – Лена умышленно меняет ход моих мыслей, чтобы меня не одолевала их лихорадочно-маниакальная череда? И всегда умела, начав беседу издалека, подвести к нужной теме. Только я не каждый раз поддавалась на ее уловки», – тепло подумала о подруге Инна. И поддержала разговор:
– «Твоей заслуги в том, что красивая, нет, и кичиться этим нечего. Гордись тем, чего достигла сама», – направляла меня твоя бабушка и наказывала меньше думать о своей внешности. Интересная она была. Никогда не крестилась – икон я у вас не видела, – а вызывала ощущение святости. Я понимала, не крестилась она, потому что отчима твоего под беду боялась подвести. Он же был партийный.
– «Не внешность главное, надо чтобы внешнее озарялось внутренним светом, – наставляла нас моя любимая учительница. Привлекательность – понятие универсальное, но непостижимое и еще не исследованное», – шутила она.
– Обаяние для тех, кто понимает или хотя бы его чувствует.
– Не ставлю под сомнение! А других мы не воспринимали как претендентов, – улыбнулась Лена.
– …И все-таки, что бы мы ни надевали – всё нам было к лицу, потому что молодые.
– Наряжаться было не во что. Очень нуждались в средствах, даже на пропитание.
– Но, завороженные неистощимым разнообразием окружающего мира, распахивались наши сердца навстречу друг другу искренне и восторженно. А как по праздникам кутили! Песни пели, танцевали, радовались! Самые светлые моменты уходят быстро и невозвратно. Но в памяти остаются. Теперь молодежь так не умеет веселиться. Топчутся на дискотеках, как стадо овец.
– Но, несмотря на достаточно заурядную внешность, я даже в юности не переживала по этому поводу, не терзалась от собственного несовершенства. Тощая? Мясо нарастет. Недостаточно эрудированна? Нагоню и перегоню городских студентов. Неуверенная? Повзрослею и избавлюсь от этого недостатка. Все от меня зависит. А моих подружек в школе прыщики на лице волновали пуще мировых проблем. Я их успокаивала, мол, они у всех бывают и у нас пройдут. Вот и не уделяла своей персоне много внимания. Некогда было. Хозяйственная нагрузка на мне будь здоров какая висела. В классе по урокам я была в двойке самых сильных. Правда, себя на второе место ставила. Но мы по очереди с Валей друг другу в затылок дышали. В вузе еще на вступительных экзаменах я почувствовала, что мой уровень не уступает городским, даже наоборот. И это для меня было самым важным и ценным. В нашей семье и в школе был высокий уровень требований. У нас не принято было хвалить.
– И было желание и убеждение, мол, я вам всем докажу!
– Нет. Я думала: «Хочу жить и работать в городе, потому что там больше возможностей и перспектив».
– А когда округлилась, не переживала за фигуру?
– Ни капли. Мне тогда уже за пятьдесят было. Я только традиционно шутила: «И почему самое вкусное не полезно для фигуры и здоровья?»
– И всё духовно-нравственное неестественно. Оно ставит границы и запреты, – засмеялась Инна.
– Вот оно-то как раз и полезно.
– Кто бы посмел усомниться. Ты всегда исповедовала строгий суровый стиль. Не от хорошей жизни, не от великой радости, – усмехнулась Инна и почему-то замолчала.
– …Мандельштама вспомнила: «В царстве мертвых не бывает…» – словно очнувшись от кратковременного сна, пробормотала Инна.
– Не надо об этом. Давай Ольгу Берггольц напомню: «Молюсь тебе сурово».
– Себе, – жестко сказала Инна. – Это верующим думается, что каждый день приближает их к небесам. Я спокойно жду своей участи. Настроила себя. А тогда, услышав в первый раз, не могла переварить того, что произошло. Открытой язвой болело сердце. Душевные терзания изводили. Не могла я принять условия игры судьбы, поверить, что дни сочтены. Я с такой силой, с таким отчаянием хотела, чтобы реальность оказалась неправдой, что она и в самом деле на какое-то время отступила, перестала для меня существовать. Все доводы повисали в воздухе. Я, как последняя тупица, думала о себе с презрением и отвращением. И неожиданно почувствовала опустошающее спокойствие. Не стало предсмертного ужаса, было только любопытство: что станет с моей душой потом… Это очень опасное состояние безразличия, вызванное шоком. Последствия бывают трагическими.
– У меня в ту страшную пору такое случалось несчетное количество раз. Оно неотступно, неустанно преследовало меня как возмездие. Казалось, весь мир ополчился против меня, – чтобы отвлечь внимание на себя проговорила Лена. – А потом я сказала себе…
– «Потом» в медицине часто означает «никогда», – довольно резко прервала ее Инна – Но это не про тебя. Знай, на всякий пожарный случай: последние месяцы, как ни настраивайся, будут самыми тяжелыми. Запасись обезболивающими лекарствами на максимум. Но будем надеяться, тебе они не понадобятся. Ты, насколько я поняла, держишь ситуацию под контролем.
«Бедная моя принцесса! Сколько драматических потрясений принесла ей жизнь! И как мало у нее было возможностей от них защититься. Не судьба, а сплошные испытания. Как с юности взяла ее за жабры, так и не отпустила».
– А помнишь, как ангел-хранитель подсказал мне лечить сухую экзему чистотелом? Нет? Иду, бывало, на работу через парк, а меня как магнитом тянет к этим желтым цветам. И я прислушалась к требованию своего организма и на три года оттянула критическую развязку с моим заболеванием. А потом закрутилась, забыла о лечении и была наказана.
– Твой добрый ангел-хранитель внутри тебя. Леньке Пантелееву и любви к чтению скажи спасибо.
– И скажу. Но ведь почему-то память выдала мне именно эту информацию.
– Атавизм сработал. Оставил тебе собачью способность к самолечению, – рассмеялась Инна.
– Боль – главная защитная реакция живого организма, – сказала Лена.
– Охотно допускаю. Только не в моем случае.
Один человек тяжко болен, но терпит, помалкивает, а другой чуть что – плачется, ищет сочувствия, требует внимания. Некоторые вовсе не больны, но имитируют болезни, чтобы облегчить себе жизнь за счет других. А мы с тобой партизанки, – с оттенком неожиданной скромной гордости сказала Инна и вдруг резко замолчала.
Неестественно спокойное лицо подруги подсказывало Лене, что та нуждается в помощи.
Лене вдруг сделалось стыло и неуютно. Такое случалось с ней в детстве, в деревне на сиротливом печальном осеннем огороде после уборки всех овощей. На душе становилось то взъерошено, растрепано, то пустынно. В ушах слышалось тихое курлыканье – печальный журавлиный стон. Перед полуприкрытыми веками красиво вышитым узором, косой цепочкой, по сини небесной пролетала удаляющаяся стая прекрасных птиц…
Инна встрепенулась.
– Знаешь, я загадала: если завтра будет солнечный день, все у нас с тобой сложится хорошо, – пробормотала она и опять замолчала, словно отгородилась от подруги своим нестерпимым горем.
– Я то же самое чувствую. У меня те же внутренние ассоциации.
– Я рада, – выдохнула Инна.
– Я хочу тебе хоть чем-то помочь не столько потому, что ты страдаешь, сколько потому, что ты не заслуживаешь этих мучений, – прошептала Лена. – Марк Аврелий писал: «Боль есть представление о боли». (Зачем о ней говорить?) Насколько это верно – не знаю. Я только сейчас вспомнила эту фразу. Надо бы исследовать эту проблему. Наверное, он имел в виду не чувствительность индивида, а его яркое воображение.
– Я всеми способами пытаюсь отвлечься от боли. Надолго меня не хватает. Одолела она меня. Это же пытка. За что расплачиваюсь? Когда боль нестерпима, я теряю чувство времени. Мне кажется, что прошла целая вечность и я уже ухожу туда… Трепещет в панике душа… Ох эта жуткая предательская мысль… И представляются нелепыми напасти предыдущих лет.
– По сравнению со смертью ничего не страшно.
Аврелий был философ, теоретик. Моя бабушка только когда теряла сознание от боли, начинала кричать. Волевая была. Жалела нас, терпела, пока хватало физических сил, – глухо проговорила Лена и добавила очень спокойно:
– В нашем возрасте здоровье мало у кого хорошее.
«Отвлекает меня разговорами», – подтекстом мелькнула в сознании Инны грустно-приятная мысль.
– Да уж, редко кто этим может похвалиться, – она дернула плечами. – У всех приличный реестр болячек: суставы заизвесткованные и зашлакованные даже у тех, кто заботился о себе с величайшим тщением, сердце, нервы. И что теперь рыться в их причинах. А в детстве мы почти не болели. Ну, если только кашляли, наевшись снега или сосулек. Все в семье лечились нутряным салом, медом и травами. Таблетки употребляли лишь в экстренном случае, когда температура подскакивала за тридцать девять.
– Как-то звоню начальнику, мол, не смогу прийти на работу, подарок себе преподнесла к юбилею: еще одну болячку. И по тому, как я со смехом выдала это известие, он понял, что мне не до шуток и срочно на неделю отменил все мои занятия. С ногами были проблемы. Пришлось даже купить себе фасонно-резную тросточку на случай непредвиденных болей в коленях. Шеф испугался, что потребуется немедленная госпитализация.
– Может, у тебя подагра – болезнь гениальных людей?
– Люблю тебя за острые шутки.
– Нервы – главная причина почти всех болезней, – раздумчиво сказала Инна. – Люди по большей части болеют от несоответствия между своим внутренним миром и внешним, от отсутствия между ними гармонии, когда нечем остудить и смягчить душевные муки. Душа человека изначально настроена на абсолютную правду, и с нею надо постоянно сверять свои помыслы и деяния. Нельзя позволять, чтобы душа замолчала…
– Как ты успокаиваешь расходившиеся нервы? – прервала философские рассуждения подруги Лена.
– До изнеможения листаю альбомы с репродукциями великих художников. Ты же знаешь, у меня их целая библиотека. При Советах могла себе позволить покупать.
– А меня сейчас больше очаровывает то, что создано Творцом, – природа. Ее красота – мое прибежище. Во всем ее ищу. Улавливаю вокруг себя малейшие отзвуки и отсветы прекрасного. В декабре попала под град. Редкое явление в эту пору. Темные, похожие на грозовые, облака неравномерно сеяли горошины льда, будто пригоршнями швыряли их в лицо, за воротник. Я пришла в восторг! У меня мгновенно поднялось настроение. Я пришла домой возбужденная, полная сил, счастливая!
Инна ловит ртом воздух. Непроизвольная, неконтролируемая, страшная кривая улыбка передергивает ее лицо. Лена пугается. Подруга жестом – слабым пожатием руки – успокаивает ее. Лицо и шея Инны покрываются испариной. Она на несколько секунд теряет сознание. На миг нереальная костистость ее измученного лица показалась Лене предсмертной. «У страха глаза велики», – напоминает она себе. Теперь Лена слышит сдавленный всхлип и немного успокаивается: «Слава Всевышнему, жива».
