Кристина Французова
Ревность
– Малышка, я сейчас кончу. Поторопись.
Я активнее растирала клитор, когда Гера зарычал и вписался зубами мне в лопатку, нанизывая мой зад на свой содрогающийся в экстазе член. Почувствовав мужской оргазм, как тёплое семя выстреливает внутри, я через секунду огласила комнату громким стоном освобождения. Под веками яркий светящийся шар в конце концов лопнул и обжигающее наслаждение заструилось по венам. Я откинулась на спину, сильнее вжимаясь в мужа. Мышцы влагалища сладко сокращались, посылая вдогонку последние искры удовольствия. Улыбка непроизвольно растянула губы. Но Гера развернул мою голову к себе и впился влажным настойчивым поцелуем, глубоко вторгаясь языком на мою территорию, я же отвечала с неменьшим пылом. А после мы наслаждались временной тишиной и блаженной истомой, ненадолго объединившей два уставших тела.
– Я кончил в тебя.
– Я заметила, но в этот раз срочную таблетку пить не буду. Слишком часто нельзя.
– Тогда вставай и пошли в душ, помоем тебя так.
– Снова «бабушкины методы», – усмехнулась, вдруг испытав прилив смелости и раскрепощенности.
– По крайне мере лучше, чем ничего.
Гера ушёл вперёд, потому как оставался полностью одетым, а мне пришлось собирать одежду, разбросанную по полу вокруг кресла. Когда я зашла в ванную комнату он уже стоял под струями воды. Прижалась к мускулистой спине, обвивая торс руками. Мои ладони заскользили по налитым мышцам груди, не забывая исследовать рельефный пресс. Но мою вольность, перехватив за кисть, пресекли на корню. Наградив одним весьма скромным поцелуем, муж сунул мне в руки мочалку.
– Мойся, пока я настрою лейку.
Через несколько недолгих минут, перехватив под коленкой одну ногу, он раскрыл меня, направляя мощную струю воды прямо внутрь.
– Эй, полегче, – запротестовала. Ощущения не сказать, что болезненные, но слишком интенсивные.
– Терпи, Мирка. Просил же помедленнее. А ты как дикая изголодавшаяся амазонка неслась во весь опор. Значит потерпишь.
Но как бы Гера не ворчал, я нисколько не жалела. Ведь настоящего удовольствия не испытывала слишком давно, я вплетала пальцы в его волосы, давно отбросив мочалку, и постанывала пока он очищал промежность от спермы. Его пальцы периодически проникали внутрь, рождая новое возбуждение и увеличивая громкость моих стонов.
– Ге-ра, мне нужно больше, – взмолилась, не выдержав скопившегося напряжения. Муж отбросил лейку, вставил в меня два пальца и вдруг присосался губами к набухшему бугорку.
– Ге-ра! – голос взвился на октаву вверх, превращаясь в писк. Кровь вскипела моментально. Несмотря на холодную кафельную плитку за спиной, я горела и пылала от возбуждения. Его губы с жадностью посасывали, пока пальцы словно заведённые сновали туда-сюда. Откинула голову назад, ударяясь затылком о стену. Но выжигающий порочный яд неотвратимо распространял свою отраву по всему телу, заставляя желать и стремиться только к одному.
– О-о-ох, – простонала, когда зубы мужа сомкнулись вокруг клитора, царапая, но не жёстко, скорее дразня. Острота ощущений зашкаливала, но, чтобы приблизиться к заветной грани не хватало последнего шага. Я обхватила руками грудь, сжимая и покручивая между пальцев соски. Острые молнии моментально устремились вниз, туда, где мужские губы без устали посасывали чувствительный бугорок.
– Гера, – захныкала обиженно, когда мужчина резко встал и вдавил меня в стену уже лицом, пристраиваясь сзади и потираясь пахом о ягодицы.
– Жадная, ненасытная, похотливая кошка, – вместе с хриплым голосом член заполнил меня одним слитным движением, входя по максимуму, до упора, – моя кошка, Мира. Только моя. – Волосы на затылке попали в плен сжатых в кулак пальцев, на один оборот увеличивая моё возбуждение.
– Твоя, – вторила мужу, подавая попу назад, прогибая поясницу до ломоты в позвонках.
В этот раз он не хотел медленно, Гера двигался чёткими, размеренными движениями выходя почти до самого конца и тут же врывался обратно, погружаясь на полную длину. Я скользила пальцами по плитке, ноги дрожали, грозя разъехаться в стороны. Но его руки не давали мне растечься безвольной лужей. Гера пыхтел, увеличивая скорость и вколачиваясь словно одержимый. Он что-то неразборчиво бормотал, а пальцы непроизвольно сжимались и разжимались, натягивая волосы, что в свою очередь заставляло моё удовольствие взмывать всё выше и выше. Неожиданно, когда трение наших тел стало слишком ощутимым, и я успела отметить промелькнувшую в сознании мысль о возможной боли, невероятный по своей силе и красоте оргазм накрыл меня, взрывая наслаждением каждую клеточку тела.
– Ге-ра, о-о-ох! – хотела закричать, но вышел надсадный хрип, а ладони скатывались всё ниже по плитке.
–Чёр-р-т, Мир-ра! – рычал муж, отпустив волосы и смещая ладонь на бедро, не прекращая диких движений, и при этом всё яростнее нанизывая меня на себя.
Последний толчок, после которого он вынул член, и я почувствовала тёплую жидкость на пояснице. Я оставалась в полусогнутом положении, похожей на букву «г» только потому, что Гера продолжал удерживать меня. Но стоило ему отпустить, как я безвольным мешком осела на пол. Мужчина тоже долго не шевелился, переживая собственное удовольствие.
Несмотря на краткое перемирие между мной и мужем, засыпая, я дала себе мысленную установку не сильно надеяться на чудо, что после одного единственного вечера Гера вновь станет самим собой. Но развить мысль не успела, потому что сытое, но уставшее тело потребовало отдыха, погружая меня в крепкий без сновидений сон.
Глава 16
Был он ревнивым, тревожным и нежным,
Как божье солнце, меня любил,
А чтобы она не запела о прежнем,
Он белую птицу мою убил.
Промолвил, войдя на закате в светлицу:
«Люби меня, смейся, пиши стихи!»
И я закопала весёлую птицу
За круглым колодцем у старой ольхи.
Ему обещала, что плакать не буду,
Но каменным сделалось сердце моё,
И кажется мне, что всегда и повсюду
Услышу я сладостный голос её.
А. Ахматова, осень 1914
«Близится новый год, пришла пора задуматься над подарками», – напомнила сама себе на следующее утро. За окном землю укрыл пока ещё тонкий белоснежный ковёр. Но пройдёт не так много времени, как толщина снежного покрова нарастёт, уверенно погребая под собой бордюры, клумбы и цветники, впавшие в спячку до следующей весны. Сегодня в город я не выезжала, настроение оставалось приподнятым после вчерашнего эмоционального вечера, но надежда на благополучный исход не успела закрепиться достаточно, чтобы я смела уповать на безоблачное семейное счастье.
Стоило вечером услышать шум подъехавшей машины, как ноги сами понесли меня вниз по лестнице, голова не успела обдумать, а тело влекло меня по привычке в уютные и родные объятия. Я видела, как муж прошёл в дом, закрывая за собой входную дверь и отсекая морозный воздух, оставляя его снаружи. С последних ступенек почти слетела, так сильно торопилась. Набрав приличную скорость больно впечаталась в мужчину, не успевшему снять тёплое пальто. Но Гера устоял даже не пошатнувшись, обхватил одной рукой, сразу пробравшись ладонью под пуловер, накрывая обнажившуюся спину.
Я громко завизжала и задёргала плечами, хохоча: – Гера, ты холодный!
– Зато ты горячая, несёшься по лестнице, будто ураган. Так нельзя, Мира, не ребёнок ведь, не долго и шею себе свернуть, – раздалось в ответ, после которого едва теплящаяся жалкая надежда рухнула в ледяную пропасть. Холодными оказались не только руки, но и голос, а значит муж вновь застыл и телом, и душой по отношению ко мне. Мой недавний смех моментально издох. Я отклонилась назад, чтобы всмотреться с грустной, обречённой полуулыбкой в ожидаемо ледяные синие глаза. Потянулась к его устам, вдруг удастся растопить хотя бы одну крошечную льдинку. Но он едва мазнул губами в ответ и отстранил меня окончательно:
– Мира, дай прийти в себя. День выдался тяжёлым.
– Что-то случилось?
– Нет. Ничего серьёзного. Просто один клиент оказался слишком дотошным и неуступчивым.
Я коротко вздохнула, скрывая облегчение. Главное, что не я причина его недовольства. Однако ужин, как и раньше проходил в гнетущем молчании. Под конец я так страшилась услышать его обидное «жду в кабинете», что, когда именно эта фраза прозвучала, горячие слёзы крупными каплями покатились по щекам, падая в тарелку. Я склонила голову как можно ниже, не желая демонстрировать того, насколько сильно задевало меня его бессердечное отношение. Кулаки сжимались в бессильном протесте. Тогда как муж, по-моему, не испытывал ни малейших угрызений совести, напротив, боюсь, что он намеренно задевал меня сильнее.
Возможно, именно тогда я впервые осознала, что больше не смогу. Для меня одной ноша, которую Гера взвалил на меня, слишком неподъёмна. Я понимала – нельзя сдаваться если оставался хоть один малейший шанс. Но где мне отыскать тот шанс? Давая его, Гера тут же забирал обратно. И всё больше и больше раздаваемые им шансы напоминали дешёвые подачки. Я чувствовала себя прибившейся бродяжкой, которую не выбрасывали из жалости, время от времени подбрасывая ей скупую ласку, а в остальное – пользуя по барскому изволению. Почему же я продолжала бороться за наши чувства, семью общую на двоих, тогда как Гера, только лишь выстраивал ледяную стену промеж нас, цементируя кладку ревностью, тайнами, обидами, упрёками, которые накапливаясь, легко оборачивались ненавистью. Хотела ли я продолжать глупый бег по кругу? А вдруг Мария Мстиславовна права? И мне следовало давно уйти от мужа, ещё в самый первый раз. Даже Маринка, если бы узнала все подробности, то сама наверно пристрелила бы Геру. А я же превратилась в жалкое подобие мученицы, добровольно взошедшей на алтарь, который кроме меня самой, по большому счету больше никому не нужен.
Положа руку на сердце, я сомневалась, что мужчины, практиковавшие дома за закрытыми дверями насилие, испытывали хотя бы толику уважения к своим избранным жертвам. Разве люди способны осязать по отношению к страдальцам что-либо помимо брезгливой жалости? По-моему нет. Даже если кто-то на первый взгляд казался этаким доброхотом, который похлопав по плечу, бросит пару скупых ничего незначащих фраз вроде «всё будет хорошо» или «всё наладится, вот увидишь», искренне полагая, что на этом их миссию по оказанию помощи и творению добрых дел можно считать успешно завершённой. Плюс в карму зачтён. И они с «чистой совестью» возвращались к своей заурядной жизни и насущным делам, не оглядываясь и не вспоминая больше тех, кто сам по своей вине угодил в капкан, выставленный хищником.
Действительно, разве в природе хоть один из хищников додумался до того, чтобы начать жалеть или искренне сочувствовать жертве, своей или чужой? В худшем случае сожрёт, в лучшем – сожрёт быстро. Так стоило ли от людей, давным-давно по жестокости и беспощадности переплюнувших хищных зверей (но не забывающих, стучать себя в грудь и громко убеждать всех вокруг, что человек в целом и в частности «неживотное»), ждать доброго отношения.
Почему же я так не могла?!
Не могла пройти мимо с трудом волочащей забитые продуктами сумки сгорбившейся морщинистой старушки, от которой за версту разило нафталином, а за две версты – сварливым характером, но от этого она не переставала нуждаться в помощи. Не могла не взять за руки малышню, стоявшую в ожидании разрешительного сигнала светофора на перекрёстке, почему-то без сопровождения беспечных, эгоистичных в своей вечной занятости взрослых. Не могла пройти мимо вздрагивавшей, плачущей девушки на скамейке, размазывавшей по лицу потёки слёз и горя из-за неразделённой любви. Не могла превратиться в Геру… Покрыться непроницаемым льдом, обрасти броней из ненависти, выкинуть воспоминания о счастливых днях и вытирать ноги о того, кому совсем недавно признавалась в чувствах и распахивала душу.
Неужели я рождена быть жертвой? Почему таких как я изначально в обществе принято считать потенциальными жертвами?! Только из-за того, что некие отдельно взятые индивиды предпочитали жить по совести, брезговали не видом сирых и убогих, а глядя на несправедливость, жестокость, творимое бесчинство в отношении тех, кто заведомо не смог бы дать достойный отпор. Разве проявление сочувствия, живое неравнодушное сердце, желание поддержать, подставить плечо в трудную минуту тому, кто в нём нуждался, не надеясь услышать в ответ слова благодарности, – неужели всё это и принято приписывать характеристике жертвы?
Не знаю. Возможно. Что ж, пусть так. Да сколько угодно. Гера мог принимать меня хоть за жертву, хоть за покорную овцу, добровольно взошедшую на заклание. Только он, к сожалению, забыл многовековую мудрость:
«Всему своё время, и время всякой вещи под небом:
время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное;
время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить;
время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать;
время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий;
время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать;
время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить;
время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру 3 ».
Наступит такое время, когда ему столкнувшись с непоправимой истинной реальностью придётся умыться собственными кровавыми слезами. Потому что когда-нибудь мы ответим за всё. Каждому из нас предстоит ответить за каждый свой поступок.
Ты пожалеешь… Поверь, Гера, однажды настанет день, когда ты поймёшь, осознаешь и очень горько пожалеешь, о том, что именно умудрился разрушить причём своими собственными руками. Лишь бы не оказалось слишком поздно, муж.
Со стороны могло показаться, что я смирилась, безропотно приняла уготованную Герой мне участь бесправной жены, когда даже предметы интерьера представляли для мужа бо́льшую ценность. Да, я терпела, глотала ставшие привычными тугие комки в горле, одевала наряды к ужину, укладывала волосы в причёску, наносила лёгкий макияж, чтобы скрыть нездоровый блеск глаз от невыплаканных и будто навечно застывших слёз. Ужины проходили в неизменном молчании, а Гера усиленно делал вид, что не замечал меня и моей перемены в поведении. Тогда как я превратилась в зеркальное отражение его самого. Чистый лёд, облитый ненавистью! Снаружи и внутри. Никаких улыбок, нечаянных касаний, томных взглядов – всё это я сложила в самые дальние уголки души, наподобие прапрабабушкиного дряхлого сундука, забытого всеми и пылившегося на чердаке такого же старого и покосившегося трухлявого дома, куда живые не заглядывали последние сто, а может двести лет.
– Как прошёл день? – единственный вопрос, который он изредка мне задавал.
– Как обычно, – неизменно отвечала я.
После окончания ужина мне следовало явиться в кабинет, что означало: «ты будешь делать мне минет». Или же я слышала: «Ступай в спальню, я подойду через полчаса», что означало я буду драть тебя во все дыры. Мой скулёж о том, что я не хочу, что я не готова, Гера не слушал. Он хотел, и он был готов – он брал свою законную жену.
Наверно я должна быть благодарной, ведь после того единственного случая он больше ни единого раза не поднял на меня руку… Но что такое ссадины и ушибы в сравнении с тем, когда болела душа. Когда, сгорая в адовом пламени изо дня в день, беспомощно угасала любовь, вера в неё, в нас, надежда на счастливое будущее. Телесные увечья наверняка смогли бы затянуться, обрасти мясом, покрыться рубцами, но душа кровоточила безостановочно. Не существовало лекарств от похожих ранений, не придумали бальзамы и мази если нечего перевязывать, оперировать, невозможно провести трансплантацию или заменить на протез. Я, следуя когда-то данному мужем совету, приноровилась использовать смазку. О том, чтобы в постели с ним испытывать привычное возбуждение не шло и речи. Совсем успела позабыть какого это плавиться в крепких руках любимого мужчины. Тот последний раз почти украденного мной любовного наслаждения у камина, в день, когда выпал самый первый снег…
Муж есть, любимого больше нет.
В один из вечеров незадолго до наступления Нового года Гера телефонным звонком предупредил, что вернётся домой поздно и я получила разрешение ужинать без него. Оповестив тётю и сославшись на плохой аппетит, укрылась в спальне. Последнее время её болезненный жалостливый взгляд полосовал мне душу похлеще Гериного равнодушия или грубости в постели. Я перестала ужинать с ней вместе, если муж отсутствовал. Завтраки и обеды, тоже старалась проводить уединённо: либо в спальне, либо в городе. Главное, чтобы не видеть порицания и жалости, плескавшихся за линзами очков доброй Марии Мстиславовны. Но видимо она понимала гораздо больше меня, потому что тактично молчала, едва качая головой всякий раз, когда я сбегала от неё, подгоняемая трусостью и малодушием.
Тем неожиданней показалось то обстоятельство, когда вечером со стороны улицы раздался шум подъехавших машин. Выглянула в окно. Гера ведь предупредил, что задержится, почему же вернулся раньше? Но какого же было моё удивление, когда первым к дому прошёл Прохор, приобнимая за талию двух громко хохочущих девиц. Муж вошёл последним, но увидев, что он никого не обнимал шумно выдохнула. Неужели я до сих пор способна испытывать ревность к мужчине, который в шаге от того, чтобы обернуть ненавистью мою неубиваемую любовь? Неловко замялась, не зная, как поступить. Гера не предупреждал о визите гостей. Стоило ли мне спуститься вниз, чтобы показать себя радушной и воспитанной хозяйкой? Но вдруг непрошенная мысль едва не спалила самоконтроль к чертям: «А мог ли его звонок быть предумышленным, чтобы спокойно отужинать в компании… хм, друзей, если их можно так называть».
Подобного я стерпеть не могла. Унижать меня за закрытыми дверями спальни – на твоей совести супруг, но перед посторонними – это за гранью. Приготовиться ко сну я не успела, поэтому переодеваться нужды не было. Домашнее тёмно-коричневое платье из тонкой шерсти, приталенное, чуть ниже колена выглядело излишне скромным, но меня никто не предупреждал о приезде гостей. Перед выходом из комнаты, неуверенно сжав ладонью дверную ручку, я ненадолго замерла. Правильно ли я поступала? Интуиция молчала, также как и рассудительность, обернувшись ледяными статуями (зато, как выяснилось, ревнивыми), чутьё заморозилось следом. Ну уж нет, пока я хозяйка в этом доме и законная жена своего мужа трусить глупо. Поэтому решительно открыла дверь и спустилась вниз.
Четверо людей с комфортом разместились в диванной зоне в гостиной. Хорошо, что не у камина. Иначе это был бы новый удар ножом точным попаданием в сердце. После единственной за долгое время близости, доставившей помимо незабываемого удовольствия, самые приятные воспоминания, которые я бережно хранила в раненом, но до сих пор бьющемся сердце, я считала каминную комнату своей личной территорией. Возможно, причина проста и банальна – там Гера ни разу не проявлял жестокости.
– Добрый вечер, – вежливо, без грамма сарказма поприветствовала всех. Тем не менее в первую очередь оценивая внешний вид двух дамочек, сидящих по бокам от Прохора. Девушки мало отличались друг от друга, разве что цветом волос: одна блондинка, вторая рыжая. Обе ярко накрашены, алые губы на пол-лица, которые скорее пугали, чем соблазняли. Но я женщина, может чего-то не понимала. Их одежда, мягко говоря, плохо соответствовала наступившей зиме. Те клочки ткани, которые едва прикрывали женские прелести, держались при помощи святого духа, не иначе. При малейшем движении всё колыхалось и шевелилось. Не знаю, что чувствовали мужчины при взгляде на этих…, хм, хорошо, женщин, но лично мне захотелось выдать каждой по махровому халату, а то ведь замёрзнут бедняжки, простынут ненароком. Дом у нас хорошо отапливался, но я всё равно подмерзала и в зимнее время предпочитала одеваться потеплее, во что-то шерстяное. Удивительно, что две чучундры, извиняюсь, женщины до сих пор не отморозили свои оголённые не по сезону телеса.
– О-о, Мира! Как хорошо, что ты пришла, – пьяно и слащаво протянул Прохор, – а мы отмечаем выгодную сделку, – он просветил меня о причинах сабантуя и вызывающе расхохотался, вызвав на моём лице непроизвольную брезгливую гримасу. Почему я не выносила этого хамоватого типа? Вроде мужик как мужик, ничего особенного. Ко мне особо не лез. Но рядом с ним меня словно озноб продирал, как при опасности. Неприятное чувство и непонятное.
– Зачем ты спустилась, Мира? – муж не пьян, но зол. Вальяжная поза исчезла, явив присутствующим хищника перед прыжком. Дамочки, которых мне так никто не представил, моментально, прочувствовав смену настроения, притихли, прервав свои глупые смешки, и переводили взгляды из-под огромных наклеенных ресниц с меня на мужа и обратно.
– Ты предупреждал, что задержишься, но задержка видимо пошла по иному сценарию, – не сдержала ехидно-пренебрежительной гримасы и демонстративно хмыкнула.
«Ты хозяйка в этом доме, Мира», – приходилось напоминать себе ежесекундно. Муж вскочил и за два шага преодолел разделявшее нас расстояние, схватил меня больно за руку выше локтя и потянул в сторону выхода.
– Поднимайся наверх и не вздумай спускаться, – высказался тихо, но грозно. Заледеневшие глаза сверкали неприкрытым гневом.
– Ты ещё запри меня для надёжности.
– Надо будет – запру, не сомневайся.
– Отпусти руку, мне больно, – попыталась вырваться, но безуспешно.
– Если ещё раз сунешь любопытный нос куда не просят, то будет намного больнее, – закончив угрозу, он отшвырнул меня брезгливо, как прокажённую. Горечь полоснула по живому, но я легко затолкала её поглубже.
– Можешь не утруждаться, компания у тебя подобралась хуже некуда. Так что я за счастье посчитаю не видеть ваших пьяных лиц.
– Мира, ты нарываешься, – разъярённое шипение в ответ, удивительно что ядом не брызгал.
– Ухожу. – Развернувшись, направилась к центральной лестнице и оттуда бросила напоследок гораздо громче и язвительней: – Уже ушла! Развлекайся муж! – Но я не уверена, что он расслышал.
Рассчитывала уколоть побольнее его, а в итоге из нас двоих испытывала гадливость лишь я. Гера же оставался непробиваем, как дубовый чурбан. Он хоть что-нибудь чувствовал? Или окончательно превратился в бизнес-машину, которая кроме работы ничего не замечала и ничем не интересовалась. Одичавшая жена, тётя, заменившая ему мать и отца – на всех плевать.
В голове снова замаячила красным фонарём мысль, что сейчас как никогда подходящий повод собирать чемодан и бежать. В гардеробной я даже попыталась отдельной горкой сложить вещи первой необходимости, хотя бы на первое время, вроде джинсов, свитеров и белья. Но кроме переполнявших меня смятения и неразберихи, уверенности в собственных действиях как не было, так и нет.
Спросить совета? Но я прекрасно знала, что подруга приедет и собственноручно соберёт мои вещи лишь бы увезти подальше. Тётя Маша, как ни удивительно, заняла аналогичную позицию. Даже я понимала, что расстаться – единственно возможный выход из тупика, в который Гера умудрился загнать нас обоих. Но почему тогда я никак не могла заставить себя покинуть дом, который давно приняла своим? Сейчас даже его сумрачность по углам меня не тревожила, а наоборот заставляла сердце сжиматься от тоски, стоило нарисовать в голове картину прощания.
Как только я бралась перебирать одежду, то руки незаметно сами опускались, а я заново погружалась в неприятные, тягостные размышления, чтобы спустя какое-то время осознать себя сидящей в кресле, тогда как вещи продолжали висеть в гардеробном шкафу на вешалках, хвастаясь стройными рядами. «Утро вечера мудрёнее, не бежать же мне в ночь, в конце концов». Плюнула на всё и пошла спать. Однако семейные проблемы настигли меня даже во сне. Потому как вскоре я вынужденно проснулась от собственного крика, сердце колотилось в сумасшедшем ритме, а во рту было суше, чем в пустыне.
– Мне только кошмаров до кучи не хватало, – пробормотала вслух и тут же испуганно прикрыла рот ладонью, собственный голос показался слишком громким в ночной тишине. Не хотелось неосторожно вылетевшей фразой разбудить Геру. Но повернувшись в его сторону, я заметила, что постель пуста и даже не смята. Он не ложился. Мобильный телефон подсказал, что время перевалило за час ночи. Где его носило. Неужели пьянствовал до сих пор?
Слезла с кровати, кутаясь в тёплый халат и ныряя ногами в тапочки. Выглянув в окно, убедилась, что машины продолжали стоять под окнами в том же количестве, как и несколько часов назад. Сделала вынужденный и безрадостный вывод, что, к сожалению, гостей не убавилось и не прибавилось. Последняя мысль расстроила, ибо я надеялась, что Прохор, вдоволь натешившись уберётся восвояси вместе со своими подружками.
Горло после ночного кошмара драло, а воды в комнате не оказалось. Можно было утолить жажду из-под крана в ванной комнате, но нездоровое любопытство в отношении двух вызывавших более чем оправданное недоверие дамочек, которые находились в опасной близости от Геры, заставляло принимать наиглупейшие решения.
Я приоткрыла дверь из комнаты и прислушалась. Вроде тихо. Крадучись словно вор в собственном доме, бесшумно спустилась по лестнице, сразу прошмыгнув на кухню. Вдоволь напившись воды, только было направилась обратно в спальню, но почти сразу же неудовлетворённый любопытствующий интерес, подогреваемый… ревностью, чего уж там, потребовал обещанного вознаграждения. Где Гера разместил гостей и где расположился сам? В гостиной никого не было и я бросила взгляд в коридор, в котором из-под одной из закрытых дверей пробивалась полоска света. Но это же его кабинет… Неприятное удивление отразилось гримасой на моём лице. Обычно он не разрешал посещать его святая святых, особенно посторонним, даже уборка в этой комнате проводилась реже остальных. Потому как муж категорически не терпел чужеродных рук на документах, с которыми работал. Я прокралась на цыпочках к двери и покосилась на замок. Дверь прикрыта, но не до конца. Мне оставалось потянуть осторожно за ручку, чтобы увеличить зазор. Но когда я заглянула внутрь… то очень сильно пожалела, что открыла ящик Пандоры…
– Мирка, три часа ночи, ты сдурела или случилось что? – сонный хриплый голос подруги раздался в ухе после десятого телефонного гудка.
– Случилось. Я еду к тебе. Сейчас, – даже странно, что я не рыдала и не билась в истерике.
– Ты цела? Не пострадала? – её сонливость исчезла, сменяясь отчётливым беспокойством и тревогой.
– Цела и не пострадала, – как можно быстрее успокоила её. Хм, физически я действительно не пострадала.
– Я сама вызову тебе такси, а ты пока выбирайся из клятого гадюшника.
Она даже не представляла, насколько точно описала мои собственные мысли и чувства некоторое время назад.
А вскоре второй раз за ночь я тихо кралась в потёмках собственного дома, задыхаясь от душного пуховика, который нацепила заранее, держа на весу забитый вещами чемодан, чтобы не греметь по полу колёсами, при этом стараясь потише пыхтеть от натуги. И к тому моменту как я спустилась с лестницы, показавшейся нескончаемо длинной, успела тысячу раз пожалеть, что вообще додумалась взять с собой чемодан. Вот на кой он мне сдался? Потому как больше всего я опасалась, что Гера, как назло, объявится в самый неподходящий момент. Чем могла закончиться наша с ним стычка предсказать затруднительно. Поскольку теперь мы оба на грани безумия. Он уже давно, а я впервые решительно настроена свалить. Посему опасалась выдвигать опрометчивые предположения, чем могло бы закончиться наше нечаянное столкновение; спускать на тормозах откровенное издевательство над моими чувствами и дальше – выше моих сил. Но вместе с тем я отдавала себе отчёт в том, что физически ему не составит труда сломить моё сопротивление.
«В крайнем случае буду уповать на то, что все останутся живы…», – упадническая мысль неожиданно придала смелости. Ведь кроме жизни мне и терять то больше нечего. Сегодняшним поступком Гера лишил меня всего. А может, идя у него на поводу, как предрекала тётушка, я сама потеряла себя. И последний инцидент лишь закономерный итог его бессердечия и моей никому ненужной жертвенности.
Спустившись на первый этаж, я опасливо оглянулась в сторону коридора со злополучным кабинетом, там свет по-прежнему пробивался полоской из-под прикрытой двери. Почти бегом пересекая большой холл, я вскоре бесшумно открыла входную дверь, чтобы в следующее мгновение дышать колким морозным воздухом. Но спустя несколько минут обогнув дом по дуге, держась как можно ближе к тёмным окнам, а после миновав задний двор, я благополучно вышла через заднюю калитку. Не то чтобы я опасалась охраны, всё же я не пленница. Но охрана может позвонить Гере, а сталкиваться с ним сейчас – это плохой вариант развития событий для нас обоих.
Прогулка на свежем воздухе пошла мне на пользу, чувства отодвинулись на задний план, оцепенение, накатившее в отсутствие сжигающих эмоций, постепенно брало вверх. Кто бы мог предположить, что за два дня до наступления Нового года я буду бежать прочь из родного дома от ненавистного мужа, ещё и посреди ночи. Я никогда не понимала отчего слезливые турецкие или бразильские сериалы свято почитаемы женщинами всего мира. Просмотр «мыльных опер» лично мне представлялся величайшей глупостью. Жгучие, пылкие, разрывающие сознание страсти – зачем лишний раз истязать себя подобными эмоциями, причём чужими? Особенно когда всё надумано, фальшиво и наиграно. Но хрустя морозным снегом под ботинками и борясь попутно с чемоданом, который прочно увязал колёсами в снегу и категорически отказывался катиться, что пришлось взвалить его на себя, моя внутренняя переоценка ценностей пережила переворот. Если бы кто-то неделю назад поведал мне, как я проведу канун Нового года – я бы нагло расхохоталась тому человеку в лицо. Но сегодня моя жизнь – одна из серий злосчастной мыльной оперы. Зато меня неожиданно осенило, что ничего в жизни не происходит просто так. Даже экранизированные истории, не основанные, казалось бы, на реальных событиях, наверняка где-то когда-то были кем-то прожиты, кто-то прошёл через все испытания, прочувствовав на собственной шкуре все жизненные тяготы и испив кубок, отмеренный коварной судьбой, до самого дна. Потому что иначе никак.
Марина ждала у собственного подъезда, зябко кутаясь в стёганое пальто.
– Глупая, зачем выскочила – набросилась на неё с обвинениями, как только выбралась из машины.
– Вдруг у тебя багажа вагон?
– Пф, по-твоему, как бы я с ворохом чемоданов выбиралась из особняка к тому же в темноте?
Расплатившись с таксистом, мы поднялись в квартиру. У Маринки симпатичная просторная двушка. Дом в центре города старой постройки, но мне нравился внутренний душевный уют, напоминавший почему-то о беззаботном детстве.
