Константин Маркович Поповский
Моше и его тень. Пьесы для чтения
Моше: Потому что, клянусь Утренней звездой, день этот проклят в глазах Крепкого… Знаешь, что это значит?
Мальчик: Нет.
Моше: Это значит, что Крепкий нападет на него, и опустит на него пяту свою, и вычеркнет его из списка своих дней, и забудет о нем, как забывают о сносившихся сандалиях… И хорошо, если никого из нас не окажется тогда рядом с Ним…(Поднявшись с камня). Идем.
Тьма медленно заливает сцену.
6.
Вечер.
Площадка перед палаткой Аарона. Сам Аарон, занятый какими-то подсчетами с помощью белых и черных камешков, сидит на коврике перед палаткой вместе с Элиазером.
Аарон: А теперь смотри… Когда должник отдаст тебе то, что положено, ты стираешь его имя и забываешь о нем. Но если он не отдает тебе вовремя долг, ты перекладываешь его вот в этот мешок, и ждешь еще десять дней. Если же и по истечению этого срока он не отдаст тебе положенного, то ты ведешь его на суд и там, перед всем Израилем, обличаешь его и отдаешь в руки судей, которые решают, что с ним делать…
Элиазер: А что делать, если у него нет ничего?
Аарон: Тогда судья отбирает у него все, что ему принадлежит, кроме одной пары одежды и приговаривает его к полезной для всех работе на тот срок, на который посчитает нужным.
Элиазер: А если он откажется работать?
Аарон: Тогда старейшины изгоняют его от лица Израиля и имя его навсегда стирается из памяти людей… Но за все время, что мы в пути, я не помню ни одного случая, чтобы кто-нибудь предпочел отказаться от работы и уйти в пустыню…Подумай сам, кому охота умереть от жажды или попасть в руки разъяренных демонов?.. (Оглядываясь). Что там опять за шум?
Входят Иешуа, Халев и Ламекс.
(Элиазеру). Иди к себе, Элиазер. Если будет надо, я тебя позову.
Элиазер скрывается в палатке.
Ламекс: А дальше? Дальше?
Халев: А дальше все было так, как и должно было быть. Все бросились от нас, но вместо того, чтобы бежать в пустыню, повернули в ущелье, надеясь что там им удастся спастись среди камней… Но только зря…
Ламекс: Зря?
Халев: Зря, потому что там их уже ждали наши лучники. (Негромко смеется). Представляешь, какие у них были лица?
Ламекс: Могу себе представить.
Аарон: Вы посчитали убитых?
Халев: Да, Аарон. Примерно восемь или десять сотен… Не больше десяти
Аарон: Примерно?.. Что значит, примерно?.. Я ведь просил вас посчитать все точно. Как я буду, по-вашему, подсчитывать расходы и траты, если у меня не будет точных данных об убитых, о раненых, о детях, которые сегодня осиротели, о женщинах, ставших вдовами, о том, чья очередь идти за хворостом, а чья – собирать манну?.. Или вы думаете, все это сделается само?.. Так я вас уверяю, что не сделается.
Халев: Какая, в конце концов, разница, Аарон?.. Мертвый есть мертвый, его не спутаешь с живым. Он не просит ни еды, ни одежды и тем более, не станет настаивать, чтобы его считали и пересчитывали, словно от него есть какая-то польза.
Аарон: Во всем должен быть порядок, Халев. Нет порядка, нет еды, нет одежды, нет стрел, нет мечей, нет ничего кроме хаоса и смерти… Вот почему я вас еще раз прошу – пошлите кого-нибудь, чтобы он посчитал убитых как можно точнее.
Иешуа: Не беспокойся. Аарон. Мы посчитаем
Аарон: Да, уж, пожалуйста. Тем более, что Крепкий не любит ничего примерного и приблизительного… Посмотри на Него. У него всегда все на своем месте, небо наверху, земля внизу, ночь идет за днем, а весна за зимой… Подумайте сами, разве смог бы Он сотворить все это, если бы пользовался неточными расчетами и приблизительными мерами?.. И в каком мире мы бы жили, если бы повсюду нас не сопровождал божественный порядок и точность не сопутствовала бы каждой вещи?.. Кем бы мы были, если бы Всемогущий не дал нам возможность ясно видеть будущее и все рассчитывать заранее, чтобы всегда быть готовыми к перемене?.. Бессмысленными скотами, я думаю, не больше… (Смолкает, повернув голову и прислушиваясь).
Короткая пауза.
Иешуа: Что?
Аарон: Кажется, я слышу голос брата… Он сердится, по-моему.
Иешуа: Боюсь, ты прав.
Короткая пауза. Ламекс, Иешуа и Халев непроизвольно делают шаг назад.
Моше (появившись из-за палатки): Ты!.. Ты!.. Ты!.. (Толкает Халева в грудь, так что ток, не удержавшись, садится на песок). И ты! (Толкает Иешуа, тяжело дыша). Я разве говорил вам, чтобы вы пустили в ход оружие?.. Да, как… как…
Иешуа: Но, Моше…
Моше (кричит): Чтобы вы проливали кровь и убивали беззащитных?.. Разве я вас об этом просил?..
Халев: Постой, Моше…
Моше: Чтобы за один день вы наполнили небо криками вдов и сирот?.. Разве, об этом?
Иешуа: Но Ламекс, Моше…
Моше: Что, Ламекс?.. Что? Что? Что?..
Иешуа: Он нам сказал, что ты приказал никого из тех, кто поклонялся золотому идолу не жалеть… Мы так и поняли тебя. Верно, Ламекс?
Ламекс: Да, Моше. Ты ведь сам сказал "не жалеть", а я только передал твои слова слово в слово.
Моше: Я сказал – не жалеть палок и плетей!.. Палок и плетей, бессмысленный ты человек!.. Или у тебя заложило от страха уши?
Ламекс: Разве?.. Но я точно помню, что ты сказал "не жалеть" и больше ничего.
Моше (кричит): Закрой свой рот!.. (Со стоном опускается на землю, сквозь зубы). Проклятье….
Небольшая пауза.
Иешуа: Мне жаль, Моше, что все так вышло, но, боюсь, что у нас не было другого выбора.
Моше: Замолчи, Иешуа!.. Не было другого выбора!.. Я слышу это каждый раз, когда вам надо снять с себя ответственность и переложить ее на обстоятельства!.. Как будто вы не люди, а детские игрушки, которые дети таскают куда захотят!..
Иешуа: Но это правда, Моше. Спроси у Халева. Потому что, если бы мы чуть помедлили, то еще неизвестно, чем бы все это закончилось. Ведь даже из верных многие тоже уже начали колебаться, видя, что ничего не происходит и, возможно, Крепкому по сердцу этот проклятый золотой телец. Еще немного и мы бы остались с Халевом одни, вот почему мы действовали так быстро и решительно, как только нам позволили обстоятельства.
Моше: Так решительно, что весь песок в долине стал мокрым от крови?
Иешуа: Их было слишком много, Моше. Вооружившись камнями и кольями от палаток, они могли без труда нас опрокинуть…Слава Всевышнему, что они не успели избрать вожака, который сплотил бы их и повел на нас
Моше: Проклятье!.. Сколько… Сколько…
Иешуа: Ты спрашиваешь об убитых?.. Боюсь, не меньше восьми сотен.
Моше: Проклятье!.. Восемь сотен!.. Мы столько не теряли даже в войне с Амалеком!.. Чему ты улыбаешься, Халев?.. По-твоему, это смешно?.. Восемь сотен, которые еще утром пели, веселились, разговаривали, одевали детей и прибирали свои палатки, а теперь идут в бездну Шеола, где нет ни смеха, ни солнца!..
Халев: Я улыбаюсь, потому что думаю, что то, что случилось, случилось все-таки к лучшему, Моше.
Моше: Убивать своих сестер и братьев, по-твоему, это к лучшему?
Халев: А где ты видишь тут своих братьев и сестер?.. Ты же станешь называть так тех, кто оскорбил величие Всемогущего и стал Его врагом?.. А что если это Он сам устроил сегодняшнюю битву, чтобы очистит святой народ от грязи, как очищают пустую породу, чтобы добыть золото?.. (Показывая рукой в сторону гор) Взгляни… Вон он дом Крепкого…Что, разве он клубится облаками, предвещая грозу или посылает нам ветер, от которого прерывается дыхание?.. Все тихо, Моше. Ни облачка, ни шума. А это значит, что в глазах Крепкого мы все сделали правильно и вовремя… Или ты думаешь, что Он потерпел бы, если бы какой-то жалкий божок из золота занял бы его место?
Моше (Иешуа): Ты тоже так думаешь, Йешу?
Иешуа: Да, Моше. Мне кажется, в словах Халева есть здравый смысл.
Ламекс: Я тоже согласен с Халевом, Моше.
Моше: И это вы называете здравым смыслом?.. Когда человеческую жизнь меняют на какие-то сомнительные выгоды, а кровь стоит меньше, чем песок?.. Не думаю, чтобы Крепкому понравились бы твои слова, Халев.
Халев: Но, тысяча демонов, Моше!.. Дай мне сказать!.. Ведь что бы там не говорили, кто-то ведь должен, невзирая на шепот за спиной и косые взгляды, делать каждый день эту грязную работу, которая никому не нравиться?.. Ловить, наказывать, стегать плетьми, заставлять трудиться?.. Так мир устроен, Моше, – одни совершают преступления, а другие их преследуют за это, чтобы настигнуть и примерно наказать в назидание другим. Одни мерзнут в ночных дозорах, когда другие спят, накрывшись с головой и видя сны. Каждому свое, Моше. Да и как могло бы быть иначе, когда сам Крепкий установил этот вечный порядок, которому все должны подчиняться?..
Моше молча садится на песок
Иешуа: Довольно, Халев… Ты говоришь сегодня слишком много.
Халев: Ты мог сегодня убедился, что я умею не только говорить.
Иешуа: Довольно!.. (Моше). Мы пойдем… Надо успеть до сумерек расставить дозорных и разжечь костры.
Халев (негромко, Иешуа): Скажи про вещи.
Иешуа (негромко, Халеву): Ты мог бы сам… (Моше). Да, вот еще, Моше… Совсем забыл…Народ хочет, чтобы все имущество поделили на всех, как это принято, когда делят военные трофеи…Так, чтобы никому не было обидно.
Моше: О чем ты?
Иешуа: О той одежде и вещах, которые остались после убитых…Народ требует, чтобы их поделили. Я спрашивал старейшин и они тоже высказались за это… Негоже, в самом деле, пропадать добру, которое досталось с таким трудом… Теперь слово за тобой.
Моше: Ты сошел с ума, Иешуа?
Иешуа (мягко): Мне так не кажется.
Моше: Тогда послушай, что я тебе скажу. Все сжечь.
Иешуа: Ладно.
Моше: До последнего лоскутка.
Иешуа: Пусть так и будет.
Аарон: Брат!..
Халев: Мне кажется, что нам принесло бы больше пользы, если бы мы раздали эту одежду и вещи тем, кто так мужественно сражался сегодня за Крепкого… Если не обещать людям награду, они становятся ленивыми и начинают думать, что Крепкий сотворил их для безделья.
Моше (кричит): Ты слышал, что я сказал?.. Все сжечь! И притом – немедленно!
Пауза. Халев, Ламекс и Иешуа смотрят на Моше.
(Глухо). Тела предать земле. Над местом погребения навалить камней. И на ночь поставить часовых, чтобы кому-нибудь не пришло на ум поживиться за счет мертвых… А если вдруг такой найдется, то вы знаете, что делать!..
Иешуа: Все будет исполнено. (Уходит, уводя с собой Халева и Ламекса).
Пауза. Моше сидит на песке. Аарон занят перекладыванием камешков.
Моше (глухо): Подумать страшно, сколько человек не сядут сегодня у своих палаток, чтобы переломить свои лепешки!.. А сколько будут роптать и грозить кулаками небесам в бессильной ярости… И плакать, и проклинать, и кусать себе губы, чтобы не кричать… (Едва слышно, сквозь зубы). Тупые ослы… Они как дети, которые днем выкрикивают оскорбление демонам, но стоит сумеркам подернуть землю, как они чувствуют страх и бегут под защиту своих родителей… Пока у них были набиты желудки им не нужен был Бог, но стоило беде коснуться их своим крылом, как они побежали к первому же попавшемуся идолу, чтобы он накормил их и оградил от бед… Чертовы дураки!.. Ничего бы этого не случилось, если бы они думали о чем-нибудь еще, кроме мяса и игры в камешки…
Аарон: Что делать, брат. Мир так устроен, что человеку надо в первую очередь заботиться о пище, об одежде, о дровах, о завтрашних запасах, о сегодняшнем ужине и еще о тысяче вещей, без которых не обойтись, если не хочешь, превратиться в ленивого осла, на котором таскают тяжести… Ты ведь знаешь это и без меня, брат. Человек и так приходит в этот мир, чтобы работать на себя и на своего бога и уходит из него, чтобы уступить место другим. И только от него одного зависит, сделает ли он свою жизнь более или менее сносной или будет влачить ее до смерти, как неразумное животное… Что это ты так смотришь на меня, брат?
Моше: Мне показалось, что ты заговорил, как фараон. Он тоже был уверен, что нам никуда не уйти от Мицраима, который не выпустит нас из своих рук, так что мы все равно вернемся, как бы далеко не ушли… Он был уверен, что человек способен только есть, пить, подчиняться, да еще плодить себе подобных, потому что таков порядок, который никто и никогда не может нарушить…(Понизив голос). И сегодня мне кажется, что он был прав, Аарон… Потому что, чем дальше мы с каждым днем от Мицраима, тем все ближе он приближается к нам, и тем крепче его объятия… А знаешь, почему? Потому что Мицраим живет не в пустынях, и не в горах, и не в городах. Он живет в ленивых человеческих сердцах, которые он высушивает, делая их пустыми и твердыми, как скорлупа ореха, которую не разбить… Это мне сказал много лет назад фараон, и сегодня я согласен с каждым его словом
Небольшая пауза.
(Глухо). Мы возвращаемся, брат… Возвращаемся, чтобы стать посмешищем всего мира, который видел, как мы бежали из Мицраима и который еще увидит, как мы построим свой собственный Мицраим, из которого нам уже не выбраться.
Аарон (немного помедлив): Не сердись, Моше, но иногда мне начинает казаться, что у тебя нет врага хуже, чем Израиль… Что, скажи, плохого в том, что человек стремится жить в чистоте и порядке, чувствуя себя в безопасности и не испытывая чувства голода и жажды, которые делают из тебя дикое животное?.. Разве не Всемогущий установил этот вечный порядок, который требует от каждого из нас, чтобы он делал свое дело и не задавался никому не нужными вопросами?.. Только не говори мне, ради святого престола, что Он избрал нас, чтобы мы были святым народом, потому что это невозможно… Нет, Моше. Он избрал нас, чтобы мы приносили ему жертвоприношения и славили его святое имя и благодарили его за то, что он создал этот мир простым, понятным, надежным и устойчивым… Куда ты, брат?
Моше (поднимаясь на ноги): Я устал спорить с тобой. Время покажет, кто из нас был прав. А сейчас я возвращаюсь к Крепкому. Скажи народу, что Моше отправился в горы, чтобы вымолить у Святого прошение за те преступления, которые обрушились на нас сегодня
Аарон: Как? Прямо сейчас?. Не отдохнув?. Не выпив глотка воды?.. А что если кому-то опять придет в голову воспользоваться твоим отсутствием?
Моше: На это есть Халев, Иешуа и ты Аарон… Прощай.
Аарон: Прощай…Мы будем ждать тебя. (В спину уходящему Моше). Эй, послушай…
Моше оглядывается.
Хотел тебе сказать… (Негромко посмеивается). Знаешь, брат, что случилось, то случилось.
Короткая пауза. Какое-то время Моше смотрит на брата, затем молча уходит.
Ушел… (Какое-то время смотрит в ту сторону, куда ушел Моше, затем в сторону палатки, Элиазеру). Элиазер!..
Элиазер появляется на пороге палатки.
Принеси-ка мне Книгу, сынок…
Элиазер скрывается в палатке и почти сразу возвращается с Книгой.
А теперь возьми кисточку твою и запиши…
Медленно идет по сцене и садится.
(Диктует). «В тот день, когда отступил Израиль от Господа своего и разгневал Господа своего тем, что сделал себе тельца из золота, которому поклонялся, говоря: вот он, Бог мой, который вывел меня из страны чужой, чтобы отвести меня в землю обетованную. И наказал Господь в тот день Израиль и проклял это место, где творилась эта мерзость, и послал верных своих наказать отступивших от Него. И было убито в тот день десять тысяч человек…» (На мгновенье смолкает, задумавшись).
Короткая пауза.
Нет, напиши лучше: «и было убито в тот день пятнадцать тысяч человек, и память о них искоренилась из среды Израиля. И восславили Господа».
Элиазер записывает.
Свет медленно гаснет.
Часть вторая
1.
Пустыня неподалеку от лагеря. Несколько песчаных холмов возвышаются вокруг, не давая посторонним видеть, что происходит у их подножья.
Появляются Моше и Сепфора.
Сепфора: Я устала… Смотри, какое хорошее место… Моше!
Моше: Ничуть не лучше, чем другие.
Сепфора: Нет, нет, гораздо лучше!.. Ты только посмотри. Здесь нас никто не видит и не слышит. Даже твой повелитель молнии и грома. (Садится на песок).
Моше (садясь рядом): Ты прекрасно знаешь, что Он всегда рядом.
Сепфора: Но ты ведь не хочешь сказать, что Он любит подсматривать, когда люди занимаются тем, чем не принято заниматься на людях?
Моше: Перестань!..
Сепфора: Я только хотела узнать.
Моше: Я уже говорил тебе сто раз, что Святой с уважением относится к человеческой стыдливости.
Сепфора: Какой ты смешной, когда сердишься. (Негромко смеется). Знаешь? Все ходят смотреть на эту землю, которую нам обещал Святой. Для этого надо немного подняться по тропе и забраться на скалу, которая похожа на голову барана… Говорят, оттуда видны даже стены Йерихона… Сходим потом туда вместе?
Моше молчит.
Так сходим или нет?
Моше: Может быть. Если будет время.
Сепфора: Халев сказал, что следующий лагерь мы разобьем под стенами Иерихона. Это правда?
Моше: Если на то будет воля Крепкого.
Короткая пауза.
Сепфора: Моше…
Подняв голову, Моше смотрит на Сепфору. Небольшая пауза.
Знаешь, если бы я тебя не знала так хорошо, как можно знать человека после тридцати лет совместной жизни, то я бы сказала, что ты влюблен.
Моше: Не говори глупости, женщина.
Сепфора: Тогда скажи мне, наконец, что с тобой?
Моше: Ничего.
Сепфора: Опять хочешь меня обмануть?
Моше: Я думаю, будет лучше, если мы поговорить о чем-нибудь другом.
Сепфора: Но я не хочу говорить о другом, Моше. Я хочу говорить о тебе.
Моше: Ты уверена?
Сепфора: Ну, конечно, я уверена, милый.
Моше: Тогда, пожалуй, я мог бы тебе кое-что тебе рассказать… Боюсь только, что тебе это не понравится, Сепфора… Сегодня мне приснился сон…
Сепфора: Сон?.. От Крепкого?
Моше: Мне так не показалось.
Сепфора: А от кого же тогда?
Моше: Не знаю… Дело в том, что мне снился брат.
Сепфора: Твой Аарон?.. Теперь мне понятно, почему ты кричал сегодня ночью.
Моше: Разве?
Сепфора: Как будто наступил на змею…
Моше: Ты несправедлива к нему, Сепфора… Он делает, что может, без отдыха, не покладая рук, всегда в заботах о других. Ищет, добывает, копит и все это не для себя, а для всего Израиля.… Нет, нет, ты не справедлива к старому Аарону.
Сепфора: Разве можно быть справедливой к человеку, который заставляет тебя кричать ночью так, как будто на тебя напал демон?.. И что же тебе приснилось, бедный мой?
Моше: Боюсь, это будет трудно рассказать, Сепфора. Но я попробую…Мне снилось, будто Аарон и Халев содрали со всех наших овец шкуры, чтобы Аарон мог писать на них обо всем, что происходит в Израиле… Потом они разрезали эти шкуры на небольшие куски и сшил их кожаным ремнем, так что получилась огромная книга в тысячу листов. И когда они сделали это, то положили эту книгу на большой камень и стали поклоняться ей, словно это был бог, которого следовало ублажать и приносить ему жертвоприношения, чтобы он не сердился и помогал добывать еду и воду… И пока они ходили вокруг этой книги и дымили на нее священным дымом, она вдруг стала расти и росла все больше и больше, пока не стала больше гор, больше моря, больше неба, и даже больше Того, кто сотворил все это. И когда она стала выше далеких звезд и выше Луны, Он ушел от нас. Просто встал и ушел, чтобы больше никогда не возвращаться. Потому что люди стали больше доверять этой книге, чем своему сердцу и своим ушам, тем более, что когда они записывали в эту Книгу то, о чем им говорил Крепкий, они невольно добавляли что-то от себя или не записывали того, что было им странно и непонятно, а чаще всего записывали только то, что они придумывали сами и что казалось им чрезвычайно важным, так что почти всегда они утверждали, что записывают подлинные слова Всемогущего, перед которыми должны склониться все без исключения…
Сепфора (тревожно): Я не понимаю тебя… Ты говоришь о Крепком?
Моше (глухо): Он ушел от нас, Сепфора.
Сепфора: Ушел?.. Кто?
Моше: Тот, кто не хочет жить в каменных домах и ничего не знает о судьях и сборщиках налогов. Кто сегодня говорит с нами все реже и реже, а завтра, возможно, перестанет говорить совсем, потому что люди привыкли обращаться за советом не к Нему, а к брату Аарону и его записям…(Громко и раздраженно). Тот, кто стал сегодня чужим для всех, кто готов поклоняться золотому тельцу, а завтра будут поклоняться Книге, как будто она, действительно, может избавить тебя от беды и указать верное направление…
Сепфора: Так значит, ты кричал сегодня ночью из-за этой Книги, да?.. Но, что в ней плохого, Моше? Я не понимаю.
Моше: Только то, что мы вкладываем в нее сами… Нашу лень, нашу трусость, наши жалкие попытки переложить на плечи Крепкого то, что мы должны нести сами, а главное, наше желание связать Небеса по рукам и ногам, заставив их склониться перед этой Книгой, как последней Истиной… Подумай сама. Ведь если сегодня мы записываем какие-то правила и поучения, говоря, что получили их от самого Святого, то спустя короткое время уже никакая сила не сможет изменить это. Даже сам Крепкий окажется бессильным перед этим записанным, словно вор, попавшийся на краже и ожидающий неминуемого наказания… (Глухо). И когда я вижу сегодня, как Аарон опять водит своей кисточкой по пергаменту, мне кажется, что он опутал Святого сетью, из которой Тому уже никогда не выбраться, несмотря на всю его силу и мудрость…
Сепфора: Святое имя! Моше!.. Ты не боишься, что Он услышит тебя и рассердится?
Моше: Не говори глупости, женщина. Святой всегда смотрит на то, что у человека на сердце, а не на языке.
Сепфора: И что же у тебя на сердце, милый?
Моше: Лучше бы тебе этого не знать, женщина.
Сепфора: Правда? Тогда, может быть, ты хочешь, чтобы я угадала сама?.. Ставлю четыре белых камня против одного черного, что ты опять думаешь об обетованной земле… Я угадала?
Моше: Да, Сепфора. Как всегда. Я думаю о ней, и сердце мое сжимает страх.
Сепфора: Но почему, почему?
Моше: Ты еще не поняла?.. Потому что пока мы еще здесь, – нищие, голодные, мерзнущие холодными ночами, – мы везде чувствуем Его заботу, присутствие и поддержку. Но, боюсь, стоит нам спустится в обещанную Книгой землю, как эта земля опутает нас своими зелеными полями и прозрачной водой, блеяньем овец и мычанием коров, белым хлебом и жирным молоком, мощенными камнем дорогами и прохладными каменными домами, где на полках стоит серебряная посуда, а в котлах всегда кипит мясо… Она превратит нас в ремесленников, воинов и писцов, но навсегда лишит свободы идти туда, куда зовет нас Крепкий, у которого, впрочем, тоже не будет больше выбора, потому что его место займет Книга, на первой странице которой будет написано проклятие любому, кто захочет изменить в ней хотя бы одну букву.
Сепфора: Боже мой!.. Моше!.. Разве так уж плохо жить в каменных домах, милый?
Моше: Нет ничего плохого в каменных домах, женщина. Плохими их делаем мы сами, забывая того, кто вывел нас из Мицраима, ради этих самых домов, сытных обедов или прочной мебели… Все те, кто сегодня служит Святому, а завтра станет служить Баалу, потому что он пообещает им больше супа и говяжьей печенки…
Сепфора: Но ты ведь не хочешь сказать, милый, что Крепкий ошибся, когда пообещал нам землю текущую молоком и медом?…Разве Он может ошибаться?
Моше: Конечно, нет… Но что если мы неправильно поняли его?.. Что если Он говорил нам одно, а мы услышали совершенно другое?.. Ведь Он не человек, чтобы ему думать так, как думают люди. Ему не надо заботиться ни о пище, ни о том, где взять теплое одеяло, чтобы накрываться в холод… Что если язык, на котором Он говорит с нами, на самом деле требует долгого и терпеливого изучения?
Сепфора: Но ты же сам разговаривал с Ним, Моше… Разве ты плохо понимал его?
Моше: Иногда, мне казалось, что я понимаю все, что Он говорит. Но иногда я начинаю думать, что я не понимаю ни одного сказанного им слова… И тогда мне становится страшно…
Сепфора (быстро закрывая Моше рот): Все, все, все!.. Довольно… Я не хочу больше ничего слышать об этом!.. Неужели, мы всегда должны говорить только о твоих делах?.. Моше!.. Ты помнишь, когда последний раз ты говорил о чем-нибудь другом?
Моше: Что ты хочешь от меня, Сепфора?
Сепфора: Я?.. Ты что, действительно хочешь знать, что я хочу, милый?.. Конечно, я скажу тебе. Я хочу такие же бусы, как и у Мирьям… Ты ведь видел их на ней?
Моше: Не помню.
Сепфора: Ну, конечно, ты их видел, милый. У Мирьям, Моше…Большие, золотые бусы, с крупной бирюзой…Я уже рассказывала тебе про них сто раз
Моше: Сепфора…
Сепфора: Что?
Моше (глухо): Ничего.
Небольшая пауза.
Сепфора: Ты наверное думаешь, что я ничего не понимаю, Моше… Что я глупая маленькая птичка, которая умеет только болтать и выпрашивать подарки… А я просто не хочу ничего понимать, потому что я устала все понимать и со всем соглашаться. Смотреть тебе в рот и думать, что на свете нет важнее вещи, чем сбор манны или плетение веревок… Ты спросил меня, что я хочу, и я тебе сказала… Я хочу такие же бусы, как и у Мирьям!.. Такие же, а не какие-нибудь еще… Золотые, с бирюзовыми бусинками и медной застежкой похожей на голову льва.
Моше молчит.
Ты слышишь меня?
Моше: Слышу.
Сепфора (понизив голос): А помнишь, что ты сказал, когда увидел меня в первый раз?
Моше молчит.
Ты сказал, что у нас могли бы быть очень красивые дети.
Моше: Я не помню.
Сепфора: Это было на заднем дворе дома моего отца, когда ты пригнал овец.
Моше: Возможно…
Сепфора: Какой же ты сегодня скучный!.. (Швыряет в Моше горстью песка).
Моше: Перестань.
Сепфора: Скучный!.. Скучный!.. Скучный!… (Обнимает Моше, шепотом). Ты ведь попросишь у Крепкого, чтобы Он подарил мне такие же бусы, как и у Мирьям?.. Она взяла их у какой-то своей знакомой египтянки, чтобы поносить, да так и убежала с ними, а теперь, когда она идет по лагерю, все смотрят на нее, хоть она и не такая красивая, как я… Думаешь, мне это не обидно, Моше?
Моше (пытаясь освободиться из объятий): Нет, Сепфора, нет…Конечно, я не буду ничего просить у Крепкого, тем более, какие-то бусы , до которых ему нет никакого дела… Пусти…
Сепфора (не отпуская): И совсем не какие-то, а такие, которые нравятся твоей жене, глупый… Интересно, почему твой брат может просить у Всемогущего все, что ему надо, а ты не можешь попросить для меня какие-то жалкие бусы, как будто у тебя отсохнет от этого язык?
Моше: Ты опять говоришь глупости, женщина…Аарон всегда просит только самое необходимое, то, без чего мы погибнем или будем голодать. И уж во всяком случае, не бусы.
Сепфора: А как тебе понравится, если без бус погибну я, Моше?.. Ты не сойдешь тогда с ума?.. Не будешь рвать на себе волосы, бродить по лагерю и кричать – где моя птичка? Где моя Сепфора?.. Где она?.. Где? Где? Где? (Со смехом ласкает Моше).
Моше: Перестань.
Сепфора: И не подумаю.
Моше: Кто-нибудь может прийти или проходить мимо… Перестань!
Сепфора: С каких это пор ты стал застенчив, словно мальчик?.. Или ты уже забыл?.. Никто не пойдет в ту сторону, куда пошел великий Моше… Потому что ни у кого нет охоты попадать под его горячую руку или выслушивать, что он думает о царящей в лагере дисциплине. (Лаская Моше). Мой бедный, бедный, бедный Моше…
Моше: Сепфора!..
Сепфора (лаская Моше): Хочешь, я покажу тебе сейчас, что ты не всегда бываешь самым главным?…А потом мы пойдем к себе, и я заварю тебе травы, которые ты любишь, и буду сидеть рядом с тобой, пока ты не заснешь.
Моше: Сепфора!..
Сепфора: Ты ведь попросишь у Крепкого такие же бусы, как у Мирьям?
Моше: Нет!.. Да… Перестань!..
Сепфора: Никогда… Никогда…Никогда…
Тьма заливает сцену.
2.
Пустыня. Нагромождение камней отгораживает небольшую, скрытую от посторонних глаз, площадку. В разломе камней едва угадывается далекая полоска зелени, растущей по берегам Иордана и почти сливающийся с небом, выцветший от жары горизонт.
Появляется Иешуа. Какое-то время осматривается вокруг, затем негромко свистит.
Халев (бесшумно появляясь среди камней): Я здесь.
Иешуа (отшатнувшись): Святое имя… Я думал, это демон… Ты меня напугал, Халев.
Халев: Прости, я не хотел… Ты ведь лучше меня знаешь, что первое, чему должен научиться воин, это прятаться так, чтобы никто не видел его даже на расстоянии меча… Вот я и спрятался…
Иешуа: Я заметил. (Озираясь). Что, никого?
Халев: Как видишь. Но надежда еще есть. Хоть с каждым вздохом ее все меньше …
Иешуа: Ты о чем?
Халев: О том, что если женщина придет когда-нибудь вовремя, то это будет чудо.
Иешуа: Не беспокойся, она придет.
Халев: Посмотрим.
Иешуа: Придет, придет. Не сомневайся… И не одна она.
Халев: Вот это новость… А кто еще?
Иешуа: Я попросил прийти сюда Аарона.
Халев: Аарона?.. Эту старую лисицу?.. Зачем он нам?
Иешуа: Не торопись, Халев… Если кто-то нам и нужен, так это он.
Халев: Я ему не верю, Иешуа. Он похож на песчаную лисицу. Нос вечно по ветру, а глаза всегда разглядывают тебя так, словно он прикидывает, сколько ты потянешь в пересчете на муку или шерсть.
Иешуа: Значит, мы знаем, что от него можно ждать, а это совсем не мало.
Халев: А по мне, так доверять можно только своему мечу… Раз, и готово!.. Вот уж кто никогда не скажет – "извини, Халев, я имел в виду совсем не это".
Иешуа: Мечом ты, конечно, можешь что-то завоевать, Халев, но удержать завоеванное, это надо предоставить Аарону и таким, как он. Тем, кто ловит не сетью, а словами, и не размахивает мечом, принуждая страхом, а делает так, что человек начинает думать, что он сам сделал свой выбор… Тут надобно уменье.
Халев: Посмотрим. Посмотрим. Посмотрим. (Подходя к разлому и вглядываясь вдаль). Видал, какой отсюда вид? (Негромко). Отсюда хорошо бы ударить двумя отрядами. Сначала под прикрытьем тех холмов, подобраться незаметно в сумерках, когда еще можно различить в темноте дорогу, а ранним утром, когда тебя никто не ожидает, двумя отрядами, чтобы не мешать друг другу, стремительно спуститься вниз и соединиться перед воротами Иерихо, чтобы проверить, так ли они хороши, как о них рассказывают…
Иешуа: Надеюсь, так и будет.
Халев: Никаких сомнений!.. Свалимся им на голову, как орел на куропатку…(Негромко). Вот только одного я не могу понять, зачем он столько лет таскал нас по пустыне, когда мы могли бы уже давно дойти до моря, все сметая на своем пути и славя святое имя Крепкого!
Иешуа: Ты знаешь это сам, Халев. Мы были не готовы.
Халев: По-твоему, готовность определяется количеством оружия? Или, может быть, количеством копейщиков или умелых лучников?.. Ты сам солдат, Иешуа, и не хуже меня знаешь, что готовность, это то, что Крепкий вкладывает тебе в сердце, когда ты бежишь на врага и тебе нет дела до того, что он превосходит тебя в трое или в четверо и, засыпая тебя стрелами, мчит на тебя на железных колесницах, которые сеют смерть и разрушения… Нет, нет, Йешу, тут что-то другое. (Понизив голос). Недаром, всякий раз, когда я его вижу, то чувствую, как им владеет страх, которым он не делится ни с кем… Страх, который несет его прочь от обещанной нам земли, как будто там его ждет что-то ужасное… Так, словно им овладели демоны, которые хотят чтобы Израиль не получил свою награду и сложил свои кости в пустыне… (Помедлив). Вчера я спросил его, когда же, наконец, мы перейдем этот проклятый Йордан? И знаешь, что он мне ответил?.. Он сказал мне, что нам некуда торопиться, а потом добавил, что когда-нибудь придет время, когда я буду с тоской вспоминать те дни, когда мы жили в пустыне и не знали, чем отличается золото от меди… Неплохо, правда?
