Кира Калинина
Змеиный медальон

Оба хохотнули, и Кешка заметил – осторожно, чтобы не спугнуть удачу:

– Но тебе возвращаться надо. Догонять остальных. Мара, должно быть, волнуется.

– Мара поймёт. Она же ясновидица. Уж, верно, знала, что я за тобой увяжусь.

Кешка отвернулся от реки, от леса не левом берегу, посмотрел на юго-запад – деревья и правда реже, мельче, не то что в заповедном Захотимье. Он попытался достать чутьём до дороги – где-то там, вдали…

И вдруг очнулся от наваждения.

Воды Хотими смыли с него Марины чары, отсекли от земель, пропитанных её властью.

Это должны быть чары. Наверняка. Иначе почему только сейчас ему пришёл в голову очевидный вопрос: даже если когда-то Мара и правда знала Бармура из Летуприса, откуда у неё, безвылазно просидевшей в глуши полвека, уверенность, что он до сих пор там, что он вообще жив?

***

День выдался погожим. Сверкало солнце, в небе красивыми барашками висели облака, щебетали птицы. Может, выправится ещё погодка, подумал мастер Бармур, привычно поднимая взгляд на шпили Филиала: флагштоки и резные флюгеры горели золотом, как в былые времена, а если глядеть сквозь прищур, детали окружающего смазывались, в черепице шатровых крыш исчезали щербины, таяли грязные разводы и, казалось, что головы гордых башен сияют тем же изумрудным блеском, что и двадцать лет назад.

Порой он жалел, что его глаза всё ещё остры, как в молодости…

Старый учёный запер дверь и спустился с крыльца на мостовую, блестящую от подтаявшей наледи. А ветерок-то промозглый. Повесив пустую пока корзину на сгиб локтя, он накинул капюшон, посильнее запахнул пальто, но опомнился – вновь обнажил голову, с досадой оправил на шее белый шарф и побрёл вверх по улице.

Повсюду виднелись признаки запустения: никто не менял разбитые стёкла в коробках уличных фонарей, не выправлял погнутых столбов, не трудился спилить засохшее дерево и вычистить сор из фонтана, да и выбоин в мостовой прибавилось. Будто кто ночью камни из земли ворует, вздохнул мастер Бармур. Впрочем, по нынешним временам, неудивительно… И ладно бы ветшало лишь общее городское имущество. Неужто Марн-свечник не может подновить облупившуюся вывеску, а Валин-сапожник не в силах козырёк над входом залатать, чтобы заказчикам в дождь за загривок не капало? Вон у Фартаньи-белошвейки занавески в окне на половые тряпки похожи…

Мастер Бармур болезненно усмехнулся. Сам-то хорош! Ставень с прошлой осени на одной петле болтается, и чинить никакой охоты нет. Окно торцевое, смотрит к соседям, не на улицу, а ставни магистрат всё равно закрывать не велит – под угрозой штрафа и тюремного заключения.

Но, вечные силы, как жаль! Ведь красивейший город был, Сипра ему не чета…

Прохожие кутались в плащи, пальто и куртки, осторожно ступая по заледенелым булыжникам. Зима заявила о себе прежде времени, и люди вздыхали: то ли ещё впереди!.. Только бесстрашные мальчишки затеяли игру в мяч и посох на углу с улицей Зеленщиков. Сорванец в толстом свитере, куцых штанишках и грубых башмаках поскользнулся, едва не сбив с ног женщину с тяжёлой корзиной. Она забранилась, грозя отодрать хулигана за уши, мальчишка ловко увернулся и показал язык.

Мастер Бармур прошёл мимо, пряча улыбку: хвала Деве-Матери, дети Летуприса всё ещё полны жизни…

– Колдун! – ударил в спину звонкий крик. – Смотрите, колдун!

В один миг ребята взяли его в окружение.

– Эй, колдун, это из-за тебя такая холодина?

– Покажи ошейник, колдун!

– Колдун – старый пердун!

– Ошейники только собаки носят! Полай, колдун! Гав-гав!

– Прочь! – Грозно нахмурив брови, мастер Бармур растолкал маленьких насмешников, но они налетели снова. Кто-то поддел его за щиколотку изогнутым концом посоха, и он рухнул ничком на мостовую. Боли не почувствовал – только жгучее унижение. Резким молодым движением перевернулся, вскинул руки к небу:

– Ахташарам карах! Шугум душекарра!

Голос его прогрохотал громовым раскатом, на кончиках пальцев заплясали малиновые искры.

Мальчишки бросились в россыпную, пища, как испуганные мышата. Улица опустела. А мастер Бармур сидел в ледяной сырости, чувствуя, что не в силах подняться, и дрожал мелкой дрожью.

Внезапно перед глазами выросли маленькие ноги в серых штанах, заправленных в чёрные сапоги с голенищами гармошкой. Учёный поднял голову.

– Это я, Таби, мастер Бармур! – из-под соломенных вихров распахнулись голубые глаза. – Мама послала меня помочь вам…

– Спасибо, Таби.

Тяжело опираясь на узкие мальчишеские плечи, старик подумал: а ведь он меня боится.

До лавки было тридцать шагов. Крупная, с сильными мужскими руками, Марафия Травница встретила их в дверях и, подхватив учёного под мышки, втянула в пахучее тепло дома.

– Снимайте пальтецо, мастер Бармур. Ой, да вы весь мокрый! Ну-ка давайте, раздевайтесь, не то простудитесь… Владычица-Мать! У вас лицо в кровь разбито…

Она сберегла остатки его гордости, проводив в маленькую коморку за прилавком и позволив раздеться самому, без свидетелей. Он сложил на скамье штаны и камзол в пятнах влажной грязи, принял из просунувшейся в приоткрытую дверь руки одежду покойного мужа Марафии. Аспьер Добряк был выше и крупнее, но не настолько, чтобы бывший гранд-магистр, мастер-наставник, член Коллегиума Академии Высокого Учения и глава её летуприсского филиала, выглядел комично.

Через четверть часа он сидел в кресле у камина, пил чай с имбирём, мёдом и мятой и слушал, как сокрушается матушка Марафия:

– Я в окно глянула, не поверила… Вот глумливцы! До чего докатились! И ведь трое с нашей улицы, на моих глазах росли. Уж я с их матерями потолкую…

– Полно вам, – мастер Бармур вздохнул. – Они не со зла… Дети, как звери. Чуют, что в воздухе разлито. А в воздухе теперь страх и ненависть.

– Ну, про зверей это вы зря, – обиделась Марафия. – Всё от родителей идёт. Мои ни за что на старого человека руку не поднимут.

Мастер Бармур склонил голову. А если б в компании приятелей, да разгорячённые игрой? Но возражать не стал.

Марафия сложила ему в корзину салата, моркови, добавила крупную репу, пучок петрушки, кочан капусты, пару свеколок…

– Стойте-стойте, матушка! Мне такие роскошества нынче не по карману.

– А вы не спорьте, – грубовато отозвалась Марафия. – Берите, коли дают. После сочтёмся.

Она укрыла корзину льняной салфеткой, бурча себе под нос:

– Пусть не думают, что из-за поганой браккарийской нечисти Марафия Травница от добрых людей нос воротить станет… Табька! Пойдёшь с мастером, корзину с товаром ему в дом снесёшь.

Таби выскочил на зов матери и застыл, вытаращив глаза. Бармур знал, на что он смотрит: чёрная змея обвивала старческую шею, на чешуйчатой шкуре зеленовато-белым фосфорным светом тлели Шалаоховы письмена. Если глядеть долго, покажется, что они движутся… Ошейник явился и пропал, остался только красный шрам на дряблой коже.

Бармур кашлянул:

– Мне бы мой шарф, матушка.

– Так вон же – я и плащ и шарф приготовила. А ваши, как отстираю, с Табькой пришлю.

Плащ был серый, из толстой шерсти, шарф – синий, в серую полоску.

– Мне белый надо. Сами понимаете, увидит кто… – старик стыдливо опустил глаза. – Я ведь обращался к потоку. Совсем чуть-чуть, конечно, но…

– Ох… ладно. Сейчас ваш старый шарф принесу. Пятнышко там небольшое, но на белом-то заметно, вот я и хотела…

В дверях Марафия приостановилась.

– А что это было за заклинание? Я уж боялась, вы этих охальников по ветру развеете.

Старик устало улыбнулся:

– Это не заклинание. Просто грозное сотрясение воздуха и толика пиротехники для острастки.

Ссадины на лбу, скуле и ладонях Марафия смазала ему отваром листьев черники. Про боль в коленях и локтях он промолчал, но добрая женщина добавила в корзину флакончик с травяной настойкой на спирту, чтобы прикладывать к ушибам. И очень кстати. Дорогой разнылось правое бедро, вдобавок при падении он, кажется, потянул спину.

Простая реверсия витальных энерготоков поставила бы его на ноги к завтрашнему утру. Так учуют же…

Подходя к дому, Бармур ощутил тошноту и скользящий холодок в солнечном сплетении. В конце улицы, не бросаясь в глаза, стоял чёрный экипаж. Вечные силы – уже?.. Он замедлил шаги. Таби обернулся.

– Помочь вам, мастер Бармур?

– Спасибо, малыш. Дальше я сам. А ты беги домой. Мама волнуется.

– Но она велела в дом снести! – заартачился Таби.

– Ступай, – Бармур взял корзину из рук мальчика. Он ещё не утратил способности добиваться повиновения одной силой голоса, безо всякого потока.

Дверь оказалась не заперта. Он постоял, вцепившись в ручку и закрыв глаза.

Внутри, конечно, знали, что он здесь. Быть смешным, жалким не хотелось. Он заставил себя войти, поставить корзину на пол, двинуться дальше, в затенённую гостиную, и низко склонить голову перед тем, кто по-хозяйски развалился в его любимом кресле.

– Мой господин.

Старший брат Анма, правая рука отца-резидента Хамайи. Слишком важная птица, чтобы самолично вразумлять своевольного учёного…

– Да ты, я вижу, шалун, Бармур. Балуешься с магией, затеваешь уличные драки.

Старший брат Анма не шевелился, не моргал, мраморные кисти рук с неестественно длинными пальцами бездвижно лежали на подлокотниках, в стекляшках белёсых зрачков не было ни отсвета. Только голос – но и тот неживой, холодный, с лёгкой сардонической нотой.

Старик склонился ещё ниже.

– Простите меня, господин. Я был неосторожен.

– Я-то прощу. На первый раз, – браккариец усмехнулся. – Но что скажет отец-резидент? Ты заставил себя ждать, когда был так ему нужен. Его заинтересовал ещё один ваш артефакт… Боюсь, тебе придётся очень постараться, чтобы вымолить прощение.

– Да, мой господин, – мастер Бармур сглотнул.

Старший брат Анма поднялся – длинный, худой, как жердь, в просторных чёрных одеждах.

– Ты похож на пугало. Хотя бы плащ смени.

Он стремительно прошёл к выходу, не дав Бармуру времени исполнить своё повеление. Старик потрусил следом. Сердце в груди замирало, ныли ушибы. Сейчас бы согреть вина, лечь в постель…

После, пообещал измученному, больному телу мастер Бармур. Вечером. Если доживу.

Глава 8. Скуловорот

К вечеру Кешка с Блошкой добрели до большого притрактового села. Вдоль дороги стояли крепкие, крытые тёсом дома, над трубами курились дымки.

– Это что за деревня? – спросил Блошка курносую девку с коромыслом через плечо. – Как называется?

– Сам ты – деревня! – прыснула девка. – А Рамию на сто вёрст вокруг все знают!

И пошла – спинка ровная, бёдра так и колышутся, вода в вёдрах ловит блики закатного солнца.

Блошка вытянул шею ей вслед, браво шмыгнул носом:

– Эй, красивая, а звать тебя как?

– Не про твою честь! – крикнула, не оборачиваясь. – Слыхал такое имя?

И уплыла в боковую улицу.

Блошка дёрнулся было следом. Кешка поймал его за рукав.

– Куда? Забыл, что Имьян говорил? Не хватало нам свары с местными.

Неделю назад друзьям повстречались шестеро странников во главе с лысым Имьяном. Ходили они к Святому Дубу, по которому Заступник, бог сирых и обиженных, будто бы однажды взобрался на небо, чтобы просить старших богов о милости для рода людского. От Имьяна Кешка с Блошкой наслушались разных страстей – о голоде и море в западных землях, о наводнении, смывшем пять деревень в долине Имбри, о засухе в Притамье, об ураганах, которые поднимали в воздух дома, скот и людей, о снегопадах посреди лета, о мертвецах, восстающих из могил, и о ракенах, вырезавших целые хутора…

– В прежние времена думали, этакая нежить только в сказках бывает, – посетовал Имьян. А про Рамию сказал: – Село большое. Народ себе на уме, Заступника не чтит, из богов больше всех уважает Рада Четырёхрукого. Он мастеровым людям помогает и деньги в дом приманивает. Если думаете мягкую рухлядь сбыть, к старосте не ходите. Мелкий человечек и гонористый. Лучше загляните к Тавину-колёснику. У него две мастерские, но и купить-продать он тоже не прочь. Цену даст честную.

– А что, девки там красивые? – спросил Блошка. – До парней охочи?

Имьян усмехнулся.

– Девки там с малолетства за своих же, местных, сговорены. Засмотришься на какую, так тебе жених с приятелями тотчас бока намнут. У вас, в Варьинском бору, разве по-другому?

По легенде, придуманной Марой, Кешка и Блошка были двоюродными братьями с хутора в лесах близ местности под названием Варьины равнины. В тех краях много разрозненных хуторов и заимок… И вот при первом же испытании легенда треснула. Имьян мог бы парой вопросов разнести её в мелкие черепки, но только понимающе усмехнулся и перевёл разговор на другое. Мол, в чужие дела не суюсь…

Рамия тянулась вдоль дороги – хороша, богата. Манила цветистыми палисадниками у белёных стен, звонким голосами из-за высоких заборов, сводила с ума запахами варева и печева из распахнутых окошек.

– Может, попросимся на ночлег? – предложил Блошка.

– Думаешь, пустят?

– Пустят, – раздался хрипловатый голос от ближайшего плетня, – да только сдерут дороже, чем у Лума в трактире.

Долговязый мужик с жидкой бородёнкой улыбнулся путникам – тускло блеснула во рту железная фикса.

– Тут есть трактир? – не поверил Кешка.

– А как же. Раз есть тракт, то есть и трактир. На выходе из села по левую руку… Не пропустите. Скажете, Вашка Журавль прислал. Зайца своего Луму отдадите, он вас накормит.

Зайца и жёлтенькую птицу чуть больше голубя Блошка подстрелил утром в осиновой рощице. Птицу съели сразу, а зайца оставили про запас. И правильно поступили. Если, прикинул Кешка, за постой можно расплатиться тушкой длинноухого, то лучше и желать нечего.

Вашка не обманул. На окраине в полусотне метров от развилки стоял, выпятив в небо двускатную крышу с резным коньком, большой двухэтажный дом. За оградой – просторный двор, у входа коновязь, над дверью бурая доска с выцветшей надписью "Трактир". Первый признак того, что в этом мире есть письменность. Блошка разинул на буквы рот, а Кешка обрадовался им, как старым друзьям, хотя все эти палочки и загогулины видел впервые в жизни. Медальон даровал ему возможность понимать не только устную речь, но и местное письмо. Он сможет читать! Как только найдёт – что…

В гомоне и чаде обеденного зала на друзей никто не обратил внимания. Лишь от ближних столов повернулись головы на стук двери, несколько пар глаз, равнодушно скользнув по вошедшим, вновь уткнулись в миски и кружки. В воздухе стоял смачный дух готовящейся пищи. Кешка чуть слюной не подавился.

В центре зала над макушками едоков свисала с балки кованая люстра на цепях, дюжина свечей коптила дощатый потолок, едва разреживая дымный мрак. В глубине за дубовой стойкой в окружении полок с медной и глиняной посудой царствовал здоровяк в несвежем фартуке поверх объёмного брюха.

– Накормлю до отвала, но за ночлег этого мало, – сказал он, вертя в руках Блошкиного зайца.

Вот те раз! Они бы и зайчатиной от пуза наелись. А теперь назад не заберёшь.

Серебро в поясе следовало придержать на крайний случай, Мара на этом настаивала, и Кешка был с ней согласен. Но и самой дрянной собольей шкурки единственная ночь под кровом не стоила. Что же теперь – снова в холод и слякоть, от всех этих ум отнимающих запахов, от жаркого огня в камине, от призрака мягкой постели, почти ставшего реальностью?

Кешка совсем уже решился расстаться с одной из Мариных монет – в виде исключения… Вспыхнула отрезвляющая мысль: а если не хватит? И он пересилил себя.

– У нас нет денег. Но мы могли бы отработать ночлег.

Так говорили герои в книжках, и это помогало. В книжках. В глубине души Кешка ждал, что хозяин рассмеётся и прогонит наглецов взашей. Но Лум оглядел их критическим взглядом.

– Что ж, парни, вам повезло… Сын у меня руку зашиб. Так что работы невпроворот. Ступайте на кухню. Моя жена скажет вам, что делать.

В последующие часы Кешка с Блошкой не раз пожалели, что не легли спать под кустом, подложив под голову ветер и укрывшись дождичком. Животы у них подвело, в воображении, как недосягаемый мираж, истекали горячим соком куски заячьего мяса.

Бочонок с вином весил, наверное, килограммов двести. Вдвоём они с трудом вкатили его наверх по крутому пандусу и приостановились перевести дух.

– Слушай, – выдохнул Блошка, – тут же злыднева прорва работы. Как они без нас справлялись, а?

– Эй, ребята! – донеслось из зала. – Давайте скорей! И воды ещё натаскайте, а то кончается…

К ночи оба наломались так, что с трудом разгибали спины. Даже чувство голода от изнеможения притупилось. Но когда Лумова жена позвала их в жаркую кухню и на столе явились миски с говяжьим супом, свиной грудинкой, овощным рагу, горами румяных, лоснящихся от масла пирожков с печенью, а потом с яблоками, друзья вмиг превратились в две машины-рушилки и не остановились, пока не убрали всё подчистую.

Заметив, что работники подкармливают своих питомцев, одна из женщин, кажется сестра хозяина, принесла целую миску отонков и налила в блюдечко молока. Чмок молоком побрезговал, а Бумбараш налакался от души и донышко вылизал.

Как выглядит ракен, по эту сторону Хотими, похоже, никто не знал. Кухаркам стало любопытно, что это за "милый крошка с крылышками". Кешка скормил им байку, испытанную на паломниках:

– Повстречали мы дорогой скоморохов с балаганом. Была там зверюга заморская – полтергейст называется. Голодная, заморённая, а пузо что твой котёл. Беременная, значит. Разродилась и померла. Детёнка хотели утопить, а я говорю, дайте мне – может, выхожу.

Маленький ракен, словно зная, что на кону его жизнь, вёл себя совершенным душкой – умильно хлопал глазёнками, тёр лапками нос и даже мясо ел деликатно, по кусочку.

Женщины растроганно ахали, качали головами. Ни одна не прищурилась с усмешкой, как Имьян.

Финалом поистине королевского обеда стали две внушительные кружки красного вина. Блошка нашёл его кислым и крепким (подопечные Мары знали только лёгкую медовуху), но выпил всё до дна. Кешка разомлел, туго набитый желудок тянул упасть и забыться прямо на полу у очага.

– Комнат для вас нет, – огорошила друзей Лумова жена. – Спать будете на конюшне.

После кухонного уюта моросящий дождик на дворе показался особенно мерзким. Но в конюшенном сарае, против ожидания, было сухо и довольно тепло. Друзья зарылись в душистое сено, а по храпу, доносящемуся откуда-то слева, поняли, что не только их спровадили ночевать под бок к лошадям. Всё не так обидно.

Блошка первым ухватил мешок с мехами, пристроил себе под голову и тут же сладко засопел. Бумбараш выбрался у Кешки из-за пазухи, вспорхнул куда-то под кровлю.

– Ну и чёрт с тобой, – буркнул Кешка, поворачиваясь на бок.

Он не заметил, как уснул.

Секундный провал в черноту – и пронзительное верещание, от которого сердце чуть не выпрыгнуло из груди.

Шорохи, нервный шёпот, движение в пульсирующей тьме…

– Стой! Куда! – вскрикнул рядом Блошка.

– Цыц, сопляк, прирежу!

Сверху навалились, сдавили горло, дохнули в лицо пивной кислятиной…

Хаос звуков – визг, клёкот, яростное чириканье, встревоженное ржание. Диссонансом – человеческие вопли:

– Ой! Что это?

– А-а, больно!

– Мочи их! И ухо… хрм…

Крик оборвался хрустом и тошнотворным бульканьем. Руки, державшие Кешку, исчезли.

Удар. Падение. Топот убегающих ног…

Тяжёлое дыхание и басовитый голос:

– Эй, ребята, вы целы?

Кешка помедлил с ответом.

– Да вроде…

На плечо ему бухнулся Бумбараш, впился когтями, удерживая равновесие.

Блошка откликнулся мучительным стоном:

– М-уу-ооо…

– Ты что, ранен?

– Мешо-ок, – хныкал друг. – Прямо из-под уха выдернули, злыдни окаянные. Точно знали…

– С мехами, поди? – спросил их спаситель, почти невидимый в темноте. Кешка различил только, что он огромен и, кажется, космат. Плечищи – не обхватить. То-то у грабителей косточки трещали…

– Откуда ты знаешь? – взвился Блошка.

– Тут большого ума не надо, – усмехнулся силач. – Видно, что вы ребята дикие, лесные. А у ворья глаз намётанный. Небось, ещё сболтнули кому.

– Ничего мы не сбалтывали!

Кешка подумал об Имьяне и его спутниках. Покачал головой. Если и затесались среди паломников подлые людишки, стали бы они неделю тащиться следом, чтобы ограбить недавних попутчиков в придорожном трактире.

– Может, догоним, отнимем, а? – с надеждой обратился к силачу Блошка.

Тот хмыкнул:

– Не хорохорься. Подловят в темноте на перо… Да ты не горюй. Вернётесь к себе на север, ещё зверья набьёте, впредь умнее будете.

– В том, слышь-ты, и беда, что не вернёмся. Нам на запад надо…

Блошка захлопнул рот, аж зубы лязгнули.

– Да чего уж, – вздохнул Кешка. – В Занзу мы идём. Там у нас родственник. Обещал матросами на корабль пристроить. Будем за море плавать, мир посмотрим…

Он подпустил в голос мечтательности.

По Мариной задумке, легенде о незадачливых северянах с мехами предстояло видоизмениться дважды. Первый раз после Рамии, второй – после Тронбара, где отходит дорога на Занзу. Чтобы никто не мог проследить весь их путь целиком. Кешке это казалось излишней предосторожностью. Но Мара хорошо знала Майнандис, пусть и на полвека раньше, а он не знал совсем. И пока это не изменится, лучше следовать её советам.

– Йо-хо! – воскликнул силач. – И мне в Занзу. Я Скуловорот из рода Рысьего Когтя. А тебя, землячок, как звать?

– Кен, – выдавил Кешка недоумённо. Землячок?

– Из Занзы, небось, на родину предков двинуть задумал? Вместе отправимся! Устал я от этих сухопутных, все сплошь подлецы и трусы!..

– Эй, ты по-каковски кудахчешь, тресковая душа? – встревожился Блошка. – По-людски говори!

Кешка вслушался в эхо слов силача и своих собственных…

– Другой язык! Ты говоришь на другом языке. И я – тоже… Вот чёрт.

– Что бранишься? – с подозрением спросил силач. – Хочешь сказать, ты не кинган? Не верю! Ни один сухопутный так гладко по-нашему не умеет.

Кешка закусил губу.

Мара велела никому не доверять. И не показывать Знак. Но им не пройти Майнандис в одиночку. Тем более теперь, когда они в одночасье стали нищими.

Открыться незнакомцу? Человеку, которому даже в глаза нельзя заглянуть, потому что вокруг тьма кромешная. А если из союзника он обернётся врагом? От такого громилы не удерёшь – прихлопнет, как мошку. С другой стороны, лучшего попутчика им не найти…

Надо было выбирать. И быстро.

Нервы свело от напряжения, и в этот момент Кешка явственно услышал внутри себя протяжный голос доминанты. Тут же, будто подняли невидимый заслон, её гудение прокатилось по всей конюшне, отразилось от стен, от балок и стропил, от гладких тел дремлющих в стойлах лошадей, от людей и зверей рядом, и рассыпалось многозвучием ясных глубоких нот. Высокая, звонкая – Чмок. Гуще, темнее – Бумбараш. Тревожная – Блошка. И мощная, уверенная, надёжная, с занозой подавленной боли где-то в подголосках… Скуловорот. То есть…

– Гвинсбенеткин, – медленно выговорил Кешка. И решился: – На самом деле я не знаю твоего языка. Но у меня есть волшебный медальон. Я понятия не имею, как он работает, и сам бы не поверил, если бы кто сказал… Словом, он помогает мне понимать иностранные языки, а людям, говорящим на этих языках, понимать меня.

– Ты что?! – ахнул Блошка.

– Не бойся. Он друг. Ему кажется, что я всё время говорил по-кингански, так ведь, Гвинсбенеткин? И это надо как-то объяснить. Лучше, по-моему, сказать правду.

Повисла тишина. Бумабарш вопросительно курлыкнул. Фыркнула и переступила с ноги на ногу лошадь в ближайшем загоне.

– Покажи медальон, – потребовал кинган.

– Нет! Ты сбрендил?

Блошкина паника передалась животным. Нервно чирикнул Чмок. Заёрзал на плече Бумбараш, попискивая и тычась носом в шею. Кешка погладил его по голове, осторожно высвободил из-под рубахи деревянный диск.

– Смотри, но не трогай, – он снял медальон, намотал шнурок на кулак.

– Погоди, я высеку огонь.

Возня, шуршание. Стук камня о металл. Сноп искр – и слабенькое ровное пламя в металлической плошке.

Блеснули красным лаком изгибы змеиных тел – струистые, будто живые…

Скуловорот затушил огонь и долго молчал. Не поверил?

– Ты сам-то знаешь, что это такое? – произнёс он наконец тяжёлым, будто окаменевшим голосом.

– Что? – тихо спросил Кешка.

– Знак правящего рода. Великая печать власти. Символ Сердца Майнандиса. И если он служит тебе… Сам не верю в то, что говорю, но ты, похоже, королевской крови. Может, – он хмыкнул, – ты и есть истинный сын старого Зайдувиара, а щенок на троне – самозванец?

При свете дня кинган был страшен. Природа одарила его телом бодибилдера и лицом героя кинобоевика. Принято считать, что женщинам такие нравятся. Но Кешка с трудом представлял себе женщину, пленившуюся хищными зигзагами татуировок, которые покрывали лоб и щёки Скуловорота, густо опутывали торс и мускулистые руки.

Блошка не знал, что такое татуировки. В лесном селище не было обычая раскрашивать тела и лица. Увидев кингана в лучах солнца, Рыжий громко вскрикнул, сделал знак, отвращающий нечисть, и схватился за нож.

Кешка думал, гигант обидится. Но тот лишь хмыкнул, уселся по-турецки на устланный соломой пол и принялся расчёсывать гриву львиного, солнечно-медового цвета – волосы ниже лопаток и бороду до середины груди. Закончив, он связал свою буйную поросль в хвосты, три сзади, три спереди, убрал гребень и поднялся на ноги.

– Если хотите идти со мной, то бегом на кухню. Хозяйка приготовила вам в дорогу пирожков – вы пришлись ей по душе. Кстати, денег лишних у меня нет. Если что, с голоду умереть не дам, но нахлебников кормить не буду. Всё ясно?

– Ясно, – кивнул Кешка и направился к двери.

Меха сгинули безвозвратно, так хоть пирожками утешиться…

Едва вышли из конюшни, Блошка схватил его за грудки.

– Ты сдурел – с кинганом связаться? Они же дикари, людоеды, богу смерти поклоняются! Ты что, не видишь на нём знаки колдовские?

Кешка вырываться не стал.

– Я вижу на нём рисунки, которые наносят на кожу с помощью краски и иголок. Наверняка по этим рисункам можно прочесть, из какого он рода, кто его отец и мать и как его зовут… А ещё я вижу человека, который спас нам жизнь и который может сделать это снова, потому что мы с тобой лохи… то есть дурни, и ни черта… то есть ни злыдня о Майнандисе не знаем! Что ты кипятишься? Доберёмся до Тронбара, там видно будет.

– А я думал, вы в Занзу идёте, – насмешливо пробасил Скуловорот.

Он стоял, привалившись к дверному косяку, в позе зрителя, который наблюдает за скучноватым шоу – просто от нечего делать.

– Вообще-то мы идём в Летуприс, – Кешка понизил голос. По двору уже сновал народ, и женщины на крыльце как раз посматривали в их сторону.

– Ну, в Летуприсе мне делать нечего. А до Тронбара, так и быть, провожу.

– Так и быть?! Он нам ещё одолжение делает! – взъярился Блошка.

– Тише, не ори!

– Ну, если вы готовы, то пошли, – невозмутимо предложил кинган. – Или думаете, я вас целый день дожидаться буду?

– Надо хозяину сказать, что нас ночью ограбили, – не унимался Блошка. – Пускай местных кликнет. Пошарим по лесу, логово разбойное отыщем, а там авось и пропажа наша цела-целёхонька.

Скуловорот покачал головой.

– Не советую. Неизвестно ещё, кто в итоге окажется виноватым – добрые жители Рамии или пришлые оборванцы, вздумавшие права качать.

– Это кто тут оборванцы? – Блошка выпятил грудь.

– Мы с тобой, – Кешка со вздохом осмотрел себя – бурая замызганная холстина, бог знает сколько дней не стиранная, штаны в корке засохшей грязи, прореха на коленке вызревает… Вот тебе и несносимая джинса! Кинган против них смотрелся франтом. Крепкие сапоги, кожаные бриджи и безрукавка поверх чистой полотняной рубахи, добротный коричневый плащ, шляпа – без пера, но вполне себе мушкетёрская. Шпаги, правда, не было. Вместо неё – суковатая дубинка на поясе да пара ножей.

Главное оружие кингана – здоровенный топор Кешка с Блошкой увидели только на привале, устроенном в лощинке чуть в стороне от дороги. До того Скуловорот ловко маскировал его под длинными космами, толстым плащом и дорожным мешком.

Поглядев, как Блошка, пыхтя от усердия, трёт щепка о щепку над ворохом полусырого хвороста, гигант вынул из мешка пук сухой соломы – запасливый! – сунул под ветки и стукнул кресалом о кремень. Солома тут же занялась.

Блошка отпрянул – будто кинган не огнивом искру высек, а дунул пламенем изо рта и рога с копытами в придачу отрастил.

– Пойду подстрелю что-нибудь, – Рыжий схватил лук и скрылся в кустах. Кешка даже не успел вызваться с ним за компанию.

– Пугливый у тебя приятель, – усмехнулся Скуловорот.

– Ты его не знаешь, – вступился за друга Кешка. – Просто он жил в таком месте, где чужие люди редко бывают. Вот ты и кажешься ему странным. Я тоже казался, когда забрёл к ним… на хутор.

О себе он мог рассказывать, сколько угодно, но Мару и лесных жителей выдавать не имел права. Пусть старуха и не была с ним честна. Она с первого взгляда узнала в медальоне королевский Знак, в этом Кешка не сомневался, но ему почему-то не сказала…

– Думаешь, он вернётся, твой дружок?

– Вернётся. И с добычей, – Кешка постарался придать голосу твёрдость.

А сам представил себя на Блошкином месте. Бедняга… Понесло тебя за Реку – за край света. Тут другие боги, и людей, как звёзд на небе, и в ночи на тебя напал не ракен, а человек. А потом, будто этого мало, из ада вылез чёрт и, оказалось, что твой друг говорит с ним на одном языке – в буквальном смысле. И тогда тебе до рези в глазах захотелось назад в Захотимье, к своим, где всё просто, понятно и правильно. Ох, Блошка, как я тебя понимаю… Или это просто дурацкая ревность? Ты рискнул отправиться со мной в неизвестность, а мне подвернулся новый спутник, больше, сильнее, круче, и ты боишься, что тебя отодвинут в сторону… Тогда это ерунда, это пройдёт.

Кешка ухватился за спасительную мысль:

– Он вернётся.

– Тебе лучше знать, – кинган сбросил с плеч плащ, снял кожаную безрукавку, стянул через голову рубаху и остался голым по пояс, в одних татуировках. – А я пока разомнусь.

Тут-то из груды Скуловоротовых вещей и явился футляр жёлтой кожи, а из футляра – огромная боевая секира, которая никак не могла поместиться внутри. Облака раздвинулись, позволив солнцу взглянуть на этакую диковину, и лезвия-полумесяцы, поймав свет, вспыхнули зеркальным блеском.

Скуловорот подхватил топор за длинную рукоять, перебросил из руки в руку.

– Хорош, да?

Он крутанул секиру над головой.

– Его зовут Одлегригден, – "Крушитель хребтов", перевёл для себя Кешка. – Он сделан из небесного железа огнём и магией в те времена, когда мои предки были грозой побережья и умели в бою превращаться в волков и барсов. Он не тупится, на нём не остаётся царапин и зазубрин, и он мой! Когда-нибудь я передам его своему сыну…

Кешка заворожено следил за танцем человека и топора. Скуловорот подпрыгивал, вертелся в бешеном ритме. Летели веером над его плечами пышные золотые хвосты, двойными зигзагами металась вокруг серебряная молния…

– Старшему сыну – дом… среднему – ладья… младшему – топор, – тяжело дыша, выкрикивал гигант. – Я слышал ваш разговор у конюшни… Ты прав… В знаках на моём теле… история нашего рода… история доблести… Нынче кинганы не ходят в походы… наши ладьи возят торговые грузы… но старинный топор даётся в руки лишь тому, кто покроет себя славой предков…