Кира Купер
Сказка для взрослой девочки
Глава 12. Страсть и память
Когда мы снова оказались в гнезде, я в шоке уставилась на Соловья.
– Что это было? Белены объелся?
– Скорее это ты кривды у старой карги набралась.
– Да что я сделала-то?!
Он в этот момент как раз одевался, сменив птичий облик, но бросил рубашку в сторону и пошел на меня.
– Королобая девка! – это как он сейчас меня назвал? Серьезно, не поняла. – Я пытаюсь тебе помочь, иду к той, от которой и тело, и душу воротит, сдерживаю себя! Ты, видать, кого угодно приласкать можешь?
Говоря это, он надвигался, глаза выпучены, из ноздрей вот-вот пар пойдет. Не коршун, а бычара.
– Да мы с ней поговорили-то…
– Что?! – заорал в лицо. – Ты еще смеешь лукавить?
Убей, не представляю, в чем провинилась. Ни сбегала, ни ругалась толком. Наоборот, отказалась от предложения гостеприимной старушки, выбрав его. Хотя теперь кажется, зря.
Он подошел совсем близко, как и вчера, прижав меня спиной к стенке. Прошипел:
– Сразу бы поведала, что ты – блудница!
Рука дернулась раньше, чем успела сообразить. Пощечина вышла хлесткой, аж ладонь заболела. А он даже в лице не изменился. Правда, куда еще злее-то?
– Не смей так со мной разговаривать! – крикнула вдогонку, понимая, что терять все равно нечего. – Черт, я понятия не имею, что произошло, но ты никакого права не имеешь так меня оскорблять! Ясно тебе?! Я вообще, может, туда перееду…
Договорить он не дал. Метнулся вперед, сократив и без того минимальное расстояние, и впился грубым поцелуем.
Это был даже не поцелуй, а удар, способ заткнуть. Раздвинув языком губы, проник внутрь, пока руки шарили по телу, прижимая к себе еще сильнее. Я попыталась высвободиться, не вышло, проще в одиночку трамвай с рельсов сдвинуть. Вздохнула и…пропала. Сама не заметила, как начала отвечать, уже не отталкивая, а притягивая все ближе. Руки обвили его шею, колени стали ватными, еще немного, и ему придется держать меня на весу. Внутри поднимался не огонь – пожар желания, сметая на своем пути остатки разума, только что бушующие эмоции, оставляя только единственную, которая соблазнительно шепчет: хочу…
Почувствовала, что теряю равновесие. Он подхватил под бедра, куда-то понес, не прерывая поцелуй. Жесткие сухие губы больше не наказывали. Они обещали многое, и я ждала, принимая все, что он дает, умоляя не останавливаться.
Мы опустились на дно гнезда. Оказавшись спиной на мягких ветках, взглянула на мужчину. Затуманенный взор, снова огоньки в глазах, сейчас они плясали свой странный чарующий танец, распаляясь все больше. Я задохнулась, ощутив, как рука накрывает грудь, пальцы находят взбухшие соски, ласкают сквозь ткань.
Снова поцелуй, еще глубже, еще ярче. Я уже не понимала, где я и что со мной. Под ладонями бугрящиеся мышцами плечи, грудь, живот. Я чувствую, как он напряжен. Это напряжение утыкается в меня там, заставляя дышать все чаще, пока тело не выгибается дугой, моля о продолжении.
На мне слишком много одежды. Он отстранился, всего на миг, чтобы рвануть подол, практически зарычал, наткнувшись на штаны. Одежда полетела неровными кусками, следом нижнее белье. Кажется, я лишилась последних вещиц из моего мира.
– К бесам! – прошептал он, возражать я не смела.
Обнаженное тело горело, словно в раскаленной лаве, но я бы все отдала, лишь бы никогда ее не покидать! Он снова опустился, провел ладонью по шее, груди, добрался до подрагивающего живота. Я замерла, когда рука скользнула ниже, коснувшись ни чем не прикрытого влажного лона.
Меня будто током ударило. Я вздрогнула, подалась навстречу, чуть раздвинув ноги. Когда пальцы проникли внутрь, из груди вырвался стон, пойманный его губами. Теперь он целовал нежно, долго, пока рука медленно двигалась там, где скручивались тугие спазмы желания.
Я извивалась, прикусывала его губы, что-то шепчущие, слов не разобрать, стонала, пока он покрывал поцелуями шею и грудь, играл языком с вершинками, посасывал их, и снова возвращался к губам. Не знаю, сколько длилась эта пытка. Когда пальцы, дарящие такое блаженство, исчезли, почувствовала давление у самого входа, непроизвольно шевельнула бедрами, но он не двигался.
– Посмотри на меня, – сквозь шум в ушах послышался хриплый голос.
Что он говорит?
– Лиза, посмотри на меня.
Осознав, о чем просит, подняла веки и встретилась взглядом с тем, кого желала больше всего на свете. Никто и никогда не смотрел на меня с таким вожделением. Глядя в глаза, он толкнулся, проникая сразу во всю длину, и замер, наблюдая за моим лицом. Я вскрикнула, не ожидая, что ОН настолько большой. Нет, боли не было, только удовольствие, и я сама потянулась к губам мужчины, чтобы он понял, что я чувствую.
Еще рывок, он опять смотрит, я опять вскрикиваю. Неужели такое бывает? Это не просто удовольствие – настоящее блаженство, которое окутывает мягким коконом, баюкает на своих волнах, показывает, как еще можно потерять голову.
Он ни куда не торопился, то выходя почти полностью, то вбиваясь до отказа, вырывая из меня не стоны – крики. Тяжело дышал, грудью ощущала, как бешено бьется его сердце, почти в унисон с моим. Он так и не отпустил мой взгляд, нависая сверху, и я тонула в черноте, отдаваясь полностью, и душой, и телом.
Постепенно движения стали быстрее, темп ускорялся. Я почувствовала, что разрядка близко, обвила его талию ногами и закричала уже в голос. Мне было не стыдно, видела, что он тоже на грани.
– Соловей… – имя вырвалось в момент экстаза хриплым стоном.
Сделав еще несколько резких движений, он зарычал, навалившись сверху, и замер.
Я еще не пришла в себя, когда мужчина перекатился на спину и устроился рядом, оставив руку у меня на животе. Оба молчали, да и что скажешь после такого? Я вообще не уверена, что это было со мной, а не привиделось в слишком откровенном эротическом сне.
Потихоньку тело начало остывать. Поняв, что скоро замерзну, хотела подняться за вещами, но он удержал. Ни слова не говоря, встал сам, чтобы найти обрывки платья. Ах да, я же осталась вообще без одежды.
Пробормотав что-то себе под нос, он перекинулся и унесся в небо. Я села, не веря своим глазам: чего в моей жизни только не было, но чтобы мужик сразу после секса превращался в птицу и сваливал…
Но всерьез погоревать не успела. Соловей вернулся всего спустя несколько минут, держа в когтях какое-то полотно.
– Висело на дереве. Наверное, ветер, – объяснил он, укрывая меня тем, что оказалось настоящим одеялом! Правда, немного колючим.
Сам мужчина устроился рядом, обняв со спины. Я хотела пожелать спокойных снов, но, пока раздумывала, стоит ли, уснула.
Глава 13. Град князя Соловья и его личные проблемы
Соловей смотрел на спящую на его плече девицу и размышлял. Хотя какая она девица? После того, что им довелось только что испытать, язык не повернется назвать ее так… Это женщина, страстная настолько, что в паху вновь наливается силой даже теперь, от одних лишь воспоминаний. Без стеснения и скромности. Необычная, яркая, не похожая ни на одну из знакомых ему баб. А их в жизни разбойника было достаточно.
Бойка на язык, не труслива, не скромна…не невинна. Никогда подобные ей не встречались на пути. Смесь раздражения и желания поначалу сбили с толку, заставляя маяться в ночи, ворочаться с боку на бок, лететь к ближайшей реке, дабы охладится. Наваждение! Не может жестокий разбойник, коим он слывет на землях, докуда видно глазу, потерять покой из-за бабы!
Не бабы, нет… Кем бы она ни была там, в другой реальности, пусть хоть блудницей, это не объясняет его тяги к ней. Он мучился в порыве слепой ревности, глядя, как она ласкает не его! Боги, она даже не ведала, что кот на ее коленях и не кот вовсе, а заколдованный сто лет назад молодец, который принимает облик человечий только по ночам. А он вместо того, чтобы открыть ей глаза на истину, сорвался как юнец, впервые почувствовавший телесную тягу. Впрочем, так и было. Впервые он настолько кого-то желал. Впервые ему отказала воля. И впервые он взял ту, кто так откровенно и яростно ему отдается, пробуждая еще большее желание. Впервые он не насытился…
Мужчина перевернулся, глядя на темное, с редкими облаками, небо. Сегодня оно словно по-особенному звездное. Когда он последний раз просто лежал и смотрел вверх? Высота для него – дом родной, некогда всматриваться в то, что с пеленок знакомо. А поди ж ты, охота лежать, смотреть и слушать мерное дыхание рядом.
Думы вновь возвратились к женщине. Что с ней делать, кто поведает? Боги, может, вы? Но они, как всегда, безмолвствовали, предоставляя ему самому решать проблемы. Вот только как это возможно, коль разум говорит одно, а тело – другое?
А, может, и не тело. Соловей, полагая, что жажда обладания исчезнет, как только он получит свое, с сомнением внимал слабому пока голосу сердца. Оно у него есть, что бы ни говорили в Киеве или Чернигове. Пущай так и думают, проще жить. Но вот оно проснулось, дремавшее последние десятки лет, и чего-то мыслит, просит, мечется. Делает его слабым, удобным для ворога. Это опасно. Ни одна душа на этой земле и соседних не должна вызнать, что на самом деле у Соловья-разбойника в груди не камень, требующий кровавых жертв. Нельзя!
Лиза простонала и перевернулась на спину, скинув одеяло. Он оглядел полушария грудей с темными сосками. Проклятье! Решение, только что принятое им через силу, летело к бесам, как только увидел эту нежную молочную кожу, сейчас ставшую похожей на гусиную. Замерзла! Он протянул руку и накрыл ее одеялом до самого подбородка, подоткнув с обеих сторон. Ему холод не страшен. Сейчас – даже полезен.
Поднявшись, он обернулся птицей и взлетел. До утра ему нужно успеть проведать своих. Есть раненные, один проткнут копьем, другой лишился кисти. Его братья дали сельчанам достойный отпор. Да вот только сельчане ли то были?
Верный Ярополк, сидевший у костра, усмехнулся, глядя на приближающегося к нему главаря.
– Здрав буди. Не спится?
Соловей махнул рукой.
– Есть новости?
– А то! Лазутчиков изловили. Живьем! Токмо на кой ляд тут шарились – непонятно. Молчат и крестятся.
– Веди.
В яме, выкопанной специально для пленников, сидели двое. Кажись, местные, но кто их разберет. Бывало, приходилось казнить воев из самого Киева. Он присел на корточки, глядя на дно глубокой, в три аршина, траншеи.
– Чьи будете?
– Пошел прочь!
– Эээ, нет, это вам придется идти, куда я скажу и когда я скажу…если вообще это место покинете. Чего вам здесь надобно?
Он спрашивал тихо, даже улыбался уголками губ, прекрасно зная, что выходит не улыбка – оскал, который наводит на сельчан вящий ужас. Так и сейчас, мужики затрясли бородами до пупов, отползая к дальней стенке ямы.
– Вы сами сделали выбор. Ярополк, в расход, – равнодушно проговорил, вставая.
– Лады, – кровожадная физиономия свесилась вниз. – Ну что, мужички? Хто первый на кол?
– П-почему на кол?
– А что? Хотите, чоб головы рубили? Так то ж благородным. А вы, поди, из деревни вон…
– Стой! – закричал один. – Соловей! Не вели казнить! Все расскажем, не сумлевайся, только пусти!
– То-то же, – он и не думал уходить, ожидал, покамест созреют. – Ну?
– Так это… Великий князь изволил обещать каждому, кто ведьму сыщет – сто монет!
– Прямо-таки сто?
– Ан тыщу! Токмо мы не знаем, много это иль нет.
– А при чем тут земли мои?
– Так ведьма ж та на твоей земельке видена была! Говаривали, в срамной одежке ходит да в штанах! Мы решили, это твоя сестра названная прямо из ада! И князь решил! Дескать, на землю русскую чуму навести мечтает, аль что похуже. А изловим – нам почет и премия, ей – смерть на костре, Руси – благодать и плодородие! А еще, чай, и ты помрешь, потерявши родственницу.
Мужик говорил настолько бесхитростно, не думая, что самолично загоняет себя в ловушку. Рассказ не был ложью. Значит, набеги будут и далее, покуда «ведьму» не изловят. Сельчан тоже можно понять, им одной Яги за глаза хватает. То деревенских дурищ со свету сживет, то коров загубит. Там душа не темная – черная, как ночь перед зимним солнцестоянием. Заиметь в лесу вторую такую же – верная смерть всем, кто рядом окажется.
Вот только Соловей знал, что Владимир ни за что бы ни принял Лизу за нечистую силу. Они никогда не виделись лично, существовали параллельно, пока русичу не ударило в голову извести всех, не похожих на обычных смертных. Он умен, хитер и уж точно не простачок вроде тех, что взирают сейчас на него как бесы на святую воду. Значит, женщина ему нужна для других целей. Но вот для каких?
– Передай своему князю: то, что на моей земле – мое! И от своего я не отступаюсь!
– Но Соловей…
– А всем остальным: кто сунется сюда – на кол посажу, и растабаривать более не буду! Ясно?
Мужички закивали.
Уже возле палатки его догнал Ярополк.
– Что, взаправду отпустишь?
– Пущай донесут мои слова всем.
– Слухай… А где девка-то? Может, ну ее, не потянем мы с богатырями воевать. А вдруг князь…
Соловей повернулся к разбойнику всем корпусом:
– Ты смеешь спорить?
– Нет-нет, что ты! Я же так, за общее дело радею!
– То-то, – сам не понял, отчего так вспылил, разве что за непослушание. – Я в терем. Что надобно?
Получив перечень снадобий для раненых, мужчина превратился в птицу и взлетел, оставив внизу почесывающего свою лысую голову Ярополка.
Вот улететь бы ввысь, туда, где ни одна живая душа его не найдет, и остаться навсегда! Такие мысли часто его посещали, особливо в последнее время. Тяжко стало жить, тяжко и неспокойно. Рюрикович ширил земли, огнем и мечом присоединяя к себе все больше. Мелкие князьки падали и подчинялись, кто-то вступал добровольно, кто-то живот надрывал, а не сдавался. Что толку, рано или поздно рука Владимира простиралась все дальше, сметая славянские племена, делая из них одно, сильное и гордое, но не терпящее неугодное соседство.
Предки Соловья правили на этой земле задолго до появления Олега Вещего. Маленькое по площади княжество, даже не княжество, а половина, выстояло междоусобные войны, не стало прогибаться, когда племена принимали православие. Последние из язычников, потомки хазар оказались не менее гордым народом. Оборотни не опустили голову и перед силой, многократно их превосходящей. И сделались ворогами всего славянского племени. А когда начали брать подати и не пущать на свои земли – еще и ворами и татями. А князь их иначе как Соловей-разбойник последние годы и вовсе не упоминался.
Черная птица, отдаленно напоминающая то ли ястреба, то ли коршуна, опустилась на деревянный балкон. В палаты вошел уже мужчина. В свете луны, заглянувшей в окна, возле не расстеленной кровати сидела женщина. Любава.
– Ты пришел, Соловушка?
Тонкий нежный голосок лился весенним ручьем, руки, тотчас обхватившие его плечи, напоминали мягкостью заморский шелк. Его жена всегда была нежна и кротка, хоть и пошла за него не по велению сердца. Ее отдал в откуп черниговский боярин, посмевший встать против его воли и сильно об этом пожалевший.
– Почему не спишь?
– Как же мне спать, коль супруга рядом нет? Не дело!
Ох и ласковы речи у Любавы. Да только вряд ли обманут того, кому ложь всегда поперек горла стоит.
– Я по делам. Спи.
– Дождусь тебя.
– Нет нужды. Я не останусь.
Голубые как утреннее небо глаза стали влажными.
– За что ты так со мной, Соловушка? Неужто не мила стала?
Мужчина осторожно убрал белые руки со своих плеч и отошел.
– Любава, я уже говорил тебе: твое дело – сидеть здесь и ждать, покамест я с делами разберусь. К чему вопросы?
– Дела твои же никогда не закончатся, – женщина опустила голову. – А я верно жду, как ты и приказывал. Вот только не след жене своего супружника день и ночь ждать. Ложе холодно, Соловей.
Она вновь прижалась к нему, чуть потерлась полной грудью, выгнулась, давая возможность прочувствовать женское тело рядом. На мгновенье он представил, как бросает ее на постель, задирает подол, входит во всю длину…и отвернулся.
– Иди спать, – проговорил уже в дверях. – Не жди меня более.
Она не видела его лица, когда он уходил из ее палат, вернее, их общих, и слава Богам. Потому что то, что могло быть прочитано в глазах ей бы не пришлось по нраву.
Между тем народ в тереме просыпался. Воевода Архип, следящий за порядком в отсутствие Соловья, распорядился истопить баньку для хозяина, но тот его остановил.
– Я ненадолго. Скажи, не было ли чего странного в лесах?
– А чего?
– Не знаю. Лазутчиков.
– Ну, так они ж кажный день туть по нескольку харь. Как ты и велел, все в темнице, ждем, когда ты покалякаешь.
– Добро. Давай прямо сейчас и наведаюсь.
Темница, как называл ее Архип, на деле была обыкновенным погребом с решетками вместо дверей. Внутри пахло плесенью и смрадом.
Пленников было много, кольев не напасешься, но интересовали Соловья те, что пришли день-два назад. Таких оказалось трое. Еще не вонючие, они смотрели на разбойника обреченно, зная, что ничего хорошего их не ждет. Нечего было соваться туда, куда не следует!
Беседа вышла недолгой. Как он и подозревал, эти также явились за ведьмой. Видимо, князю пока неведомо, где точно она обитает. Что ж, это радостная весть.
– Дык что с ними делать?
– Тех, – мужчина указал на троицу, жмущуюся в углу клетки. – Казнить. Повесь за воротами, чтобы прочим неповадно было.
– Сделаем. А остальные?
– Ничего. Пусть посидят, может, что интересное вспомнят.
– Понял.
Что ж ты так ее хочешь, князь? В ней нет никакого колдовства, и как девка она не могла стать тебе интересна, ибо и не видел ты ее. Зачем тогда?
Он привык размышлять перед тем, как принять решение. И сделка, по которой он-таки отдаст «ведьму» Владимиру, еще пару дней назад показалась бы заманчивой. Можно потребовать оставить, наконец, в покое, его народ, пусть живут так, как и жили, не мучить набегами и войной. Коль так она ему надобна, вдруг согласится?
Но, представив, как тонкое тело Лизы хватают руки князя, прижимают к своему, мнут больно или прикасаются нежно, губы накрывают ее алые, требуя подчинения, а может и требовать не придется, она раскроется перед ним сама… Кулаки с выпущенными острыми аки лезвие когтями сжались, на сотканный местными умелицами ковер закапала кровь. В груди поднялась ярость, да такая, что на мгновение забрезживший рассвет скрыла пелена. Он не привык делиться тем, что считал своим. И в этот раз не станет!
Внизу его снова встретила Любава. Заплаканные глаза, опухшее без сна и от тоски лицо. Все правда, жестокий муж не баловал ее вниманием, лишь подарками, какие только та восхочет, да редкими утехами. Он ведал, что втихомолку она мечтает об их чаде, но не собирался давать жизнь тому, кто обречен на вечную борьбу. А теперь лишил и телесного наслаждения.
Нет, он готов хоть сейчас, как горького меда он жаждет услышать гортанные крики удовольствия, но из совсем других уст. Что ж такое с ним?!
– Соловушка, уже спешишь?
– Я же сказал.
– Верно, помню. Но хоть согласись отвар со мной испить утренний.
– Нет времени.
– Прошу тебя, – она сложила руки на груди, облаченные в красный сарафан. – Хоть немного побудь со мной!
Мужчина вздохнул, взглянул на небо. Рассвет вовсю заиграл, но Лиза не проснется так скоро. Не хочется оставлять ее одну надолго, раз столько желающих ее у него забрать.
У него… Он чуть не вздрогнул, когда понял, что по-настоящему так думает. Не для сельчан, чьи шеи уже, вероятно, сжаты толстой веревкой, даже не для князя. А взаправду, она – его! Принадлежит ему, пусть телом, пусть из-за волшебной жажды обладать, неважно!
Любава улыбалась ласково, протягивала кубок и не ведала, что творится в голове ее мужа. Навязанный союз никогда не приносил радости обоим, но только теперь Соловей задумался, стоило ли идти на поводу. Тогда настояли воеводы и совет: народ больше привечает женатого князя, вроде как ответственность взял, не Богами при рождении данную, а самолично возложенную на свои плечи.
– Испей из кубка, – проговорила женщина. – Хоть так уважь.
Стыд – не то чувство, которое он привык испытывать, но сейчас что-то похожее да мелькнуло. Неужто совестно перед ней, что с другой возлежал? Так не впервые было, не скрывал даже. И она прекрасно знала, но ни словечка ни вымолвила.
Он взял кубок и осушил до дна. Теплый отвар согрел внутренности. Во рту остались несколько листков, сплюнул на пол.
– А теперь давай присядем, – Любава взяла его под руку и повела к скамье возле окна. – Скажи, Соловушка, что ж за дела у тебя такие важные, которые к жене родимой не пущают?
Он хотел было ответить, да язык отчего-то перестал ворочаться. Что это? Не мог так устать, чтоб в сон резко потянуло.
– Соловушка, слышишь ли ты меня? – взволнованное лицо жены, склоненное к нему, начало расплываться. – Видишь?
Он попытался встать, но ноги подогнулись. Упав на ковер, разбойник потерял сознание. Последнее, что услыхал – громкий голос Любавы:
– Несите наверх, видите, князь устал!
Ему грезились нежные девичьи руки, проводящие по груди, животу, спускающиеся туда, где давно все готово. Желанные губы ласково шепчут что-то, не разобрать, да и не надо, голосок журчит как свежий ручей, слушал бы и слушал вечность. Но вот все исчезло, только вдали, как в сумерках, виден женский силуэт. Куда же она?
– Лиза…
Проснулся резко – широко раскрыл глаза и сел, оглядываясь по сторонам. Рядом возлежала Любава, нежно проводя ладонью по торсу. Они были в палатах, куда он точно не собирался возвращаться сегодня!
Соловей не был дураком, и уж верно, не тем, кого можно обмануть безнаказанно.
– Сон-трава?! – он повернул к ней обезображенное яростью лицо.
Она побледнела, натянув покрывало на обнаженную грудь. Что-то заблеяла, но какая теперь разница?
– Как. Ты. Посмела?!
Его рев, наверное, был слышен по всему лесу, а, может быть, и за его пределами.
– Со-со… – от испуга она не могла выговорить и слова, попыталась подняться, но упала с кровати, брякнувшись на пушистый ковер. – Я…
Мужчина вскочил, все еще рыча как зверь. Злость бушевала в нем, искала выход. Перевернутой кровати и разбитого на щепки стола оказалось не достаточно.
– Зачем?!
Как она посмела ослушаться его, обмануть, схитрить… Его – Соловья-разбойника, кого боятся взрослые и дети?! Кем себя возомнила, скудоумная?!
Он никогда не поднимал на нее руку, сейчас же жаждал убить. Ее поступок казался сродни предательству, причем, в спину от близкого, как водится, когда не ждешь. Эх, зря ты расслабился, Соловушка, зря показалось, что от супружницы не стоит ждать какой-то каверзы.
Он уже замахнулся на лежащую под ним голую бабу, которая начала визжать не хуже порося, когда взгляд упал на небо за ставнями.
– Сколько я спал? – прошипел он, глядя на то, как трясется Любава.
– А…
– Сколько?! – от его крика, уже со свистящими нотками, поднялся ветер.
Послышались взволнованные голоса челяди на улице, его люди недоумевали, что могло такого произойти, чтобы он так взбесился. Враги в тереме? Как можно? Кто не доглядел?!
Ему было плевать на их домыслы.
– Два дня и ночь, – прошептала Любава и закрыла лицо руками, не иначе, ожидая самого худшего.
Когда же она подняла веки, палаты оказались пусты, а оконный проем раскурочен до такой степени, что ставни валялись на земле снаружи.
