Казимир Валишевский
Дочь Петра Великого

II. Внутреннее управление

Принужденному прибегать иногда к изворотливости, самому Петру Великому приходилось возвращаться нередко к некоторым самым непривлекательным приемам прежнего режима. В 1713 г., когда служащие одной канцелярии роптали па то, что не получили жалованья, а удовлетворить их было нечем, им было разрешено указом вознаградить себя участием в управлении иностранными делами и делами Строганова. Строганов был богатейший промышленник, имевший дела с правительством. Случай с одним из виднейших государственных деятелей той эпохи Татищевым характеризует образ мыслей и обычаи, бывшие еще в силе в этой области и в более позднее время. Попав под суд в 1739 г. за вымогательства, произведенные им на границе Сибири, он целые годы находился под судом, не переставая отправлять важные государственные должности. Так, в 1745 г. он был астраханским губернатором, когда Сенат приговорил его к возмещению убытков по многим жалобам, не смещая его, однако, с занимаемого им поста. Можно себе представить, как уважали подчиненные подобного администратора.

Представление, которое народ имел вообще о людях, облеченных какой бы то ни было властью, выразилось в одном прошении, поданном Елизавете, где жена прапорщика Преображенского полка просила о даровании ее мужу чина коллежского асессора, предлагая в обмен государыне четыре собачки; из них одна называлась Jeannette, другая – Marquis. Любопытный пример распространения французских нравов.

Как и в былые времена, всякая должность рассматривалась прежде всего как источник дохода. В 1761 г. новый воевода Мангазеи в Сибири хвалился, что он заплатил за свое место 30000 р. И он старался, конечно, вернуть себе эти деньги. Заметьте, однако, что тут не было ничего общего с порядком, существовавшим в прежние времена в других странах, где некоторые правительственные должности приносили определенный и законный доход лицам, занимавшим их. Здесь не было ничего определенного, ни дозволенного; просто царило попустительство в приложении ко всей административной лестнице, позволявшее должностным лицам жить на счет управляемых ими. Это равносильно было открытому грабежу. Он практиковался всюду, вызывая беспрестанные жалобы, но лишь изредка действительные репрессии.

Так, белгородские купцы жаловались на то, что воевода Морозов наказывает кнутом и даже отрезает уши тем из них, которые не хотят участвовать вместе с ним в ограблении казны, и жалобы их остались без последствий. Другой воевода, родственник Данилова, автора интересных записок об этой эпохе, совершал обход домов перед Рождеством, как те, что ходят славить Христа, и собирал обильную жатву вынужденных даров. Подобные поступки оставались безнаказанными. Сама Елизавета изобличала перед Сенатом воронежского воеводу Пушкина и белгородского Салтыкова, делавших постыдные поборы с жителей, но Сенат не принимал против них никаких мер. Иногда исключительные обстоятельства вызывали строгую расправу по примеру Петра I. В 1754 г. князя Андрея Крапоткина и писаря Ивана Семенова приговорили к наказанию кнутом за взяточничество: но эти расправы носили столь случайный характер и в них столь явно нарушилась справедливость, что с точки зрения нравственного воздействия последствия их оказывались ничтожными.

А в отдаленных областях, в сибирской глуши, даже и это несовершенное или прихотливое возмездие никогда не постигало виновных. Там царил полный, абсолютный, безудержный произвол. «На небе Бог, а в Иркутске Кох», – говорил про себя один из сатрапов, царивших на этой окраине. Там один коллежский асессор снял св. Георгия, украшавшего городской герб, и заменил его окруженною лавровыми венками надписью, свидетельствовавшею об его проезде через город. Даже в Астрахани сказывалась близость Востока во всевозможных злоупотреблениях; был случай, когда одного из офицеров местного гарнизона тащили за ноги по улицам после того, как его высекли по приказанию паши в образе генерала.

Справедливость требует указать, что одна из главных причин, по которой правительство Елизаветы не приступало более энергично к устранению этих бесчинств, заключалась в его бессилии. Оно умело лишь законодательствовать. Полное собрание законов насчитывало 3830 законов, изданных в это царствование, на 800 больше, чем при Петре I. Но один из последних плодов этой законодательной невоздержанности, указ 16 августа 1760 г., поразительным образом обнаруживает ее отрицательные результаты, выставляя на вид и один из главных недостатков правительственного режима того времени: полное смешение ролей и функций законодателей, судей, администраторов. Этот указ не закон; это диатриба, и ни один историк не составил с той поры более ядовитой. Он говорит о пренебрежении к законам тех именно лиц, которые обязаны их применять; беспорядки растут во всех отраслях администрации; суды превращаются в торжища, где алчность и нерадение судей уничтожают всякую справедливость и поощряют совершение всех преступлений; дела затягиваются до бесконечности; судьи непомерно богатеют; государственные интересы попираются теми, кто должен их охранять; хищение царит всюду: в продаже соли, при наборе рекрутов и взимании налогов.

Судебная администрация, хромая на одну ногу и в то же время вступая в самые постыдные копромиссы, плохо исполняла одну часть своего дела, а другую оставляла без движения. В 1755 г. она решает окончательно судьбу низшего чина в Юрьеве, обвиненного в том, что он совместно с воеводой Пименовым замучил одного крестьянина ужасными пытками – в 1739 г.! Дело лежало под сукном, а виновные все это время сидели в тюрьме. Один из них успел даже умереть.

Не одни судьи были виновны в проволочках, повторявшихся до бесконечности в процессах той эпохи. 11 марта 1754 г. в заседании Сената, осчастливленного в виде исключения присутствием императрицы, Петр Шувалов указал и на другую причину этого явления: на состояние самого законодательства, где со времени Петра Великого указы нагромождались один на другой в неописуемом беспорядке. Елизавета энергично поддержала его замечание: «Ангел бы в них не разобрался», – воскликнула она, добавив, что многие из этих законов были непонятны, и некоторые из них не соответствовали более современным нравам и идеям. То были золотые слова, и тотчас же Сенат решил приступить к составлению свода «ясных и понятных» законов. Но ввиду того, что это происходило в Москве, то решено было дождаться возвращения собрания в Петербург, чтобы приступить к делу, но в последовавшие за тем дни и месяцы императрица была поглощена иными заботами, и своих сенаторов не торопила.

III. Законодательство

Лишь в следующем, 1755 г. была составлена Комиссия, и чтение статей нового уложения составило главное занятие Сената в течение этого года. Щербатов дает нам довольно нелестное понятие о членах комиссии, составляющих новые законы. Он говорит про одного из них, что он незадолго перед тем был под судом за взяточничество и воровство; другой ничего не понимал в данном деле и, кроме того, был корыстолюб; третий – лебезил перед Петром Шуваловым и был столь же подкуплен, как и этот последний. Эти своеобразные законодатели были все русские. Щербатов называет среди них лишь двух сведущих людей, Эмме и Струве, – немцев, не имевших, однако, возможности приложить к делу свои знания и честность при подобных сотрудниках.

Эти деятели наложили свой отпечаток на труд, исполненный ими. Уложение было полно статей, заимствованных из самых разнообразных иностранных законодательств, по личной прихоти различных членов комиссии, стремившихся лишь бы подыскать тексты, благоприятствовавшие их частным интересам. Притом комиссия разрослась в большое количество подкомиссий, пересматривавших законы и правила, относившиеся к разным ведомствам. В области уголовного законодательства, в силу еще варварских инстинктов большинства членов комиссии – и в этом отношении один из немцев, Эмме, исключения не составлял, и – желании выказать рвение в наказании проступков, отягчавших совесть некоторых из них, они нагромоздили целый ряд пыток, которые жестокостью своею превзошли бы воображение любого мандарина. В Елизавете эти жестокие меры вызывали ужас и отвращение. Неудача этой части Уложения, выработанной раньше других, не могла послужить стимулом к составлению остальных. Потеряв доверие к своим собственным силам, Комиссия потребовала на подмогу себе некоторое число выборных лиц от дворянства и купечества; но до наступления времени, назначенного для созвания их, Елизавета скончалась. Продолжение работ по составлению Уложения относится уже к царствованию Екатерины.

В правление Елизаветы эта законодательная попытка, несмотря на постигшую ее неудачу и варварские тенденции, проявившиеся в ней, косвенно соответствовала заметному успеху в деле развития гуманитарных идей. Здесь опять перед нами раскрывается мрачная сторона национального прошлого, одновременно скорбного и своеобразного. В Уложении царя Алексея Михайловича телесные наказания были предусмотрены в ста сорока случаях. Домострой советовал наказывать и наносить побои с разбором, сообразуясь с виной и обстоятельствами дела. Заслуги и благодеяния розог вдохновили музу Симеона Полоцкого, одного из основателей национального воспитания, а св. Дмитрий Ростовский (Данило Туптало) писал воспитанникам своей школы: «Дети, дети, я слышу дурные вести про вас. Даю вам старшого, А. Юрьева, дабы он вел вас строго, как цыганский табун… Кто восстанет против него, почтен будет розгами».

С пятнадцатого и до конца восемнадцатого века в красном мерцании застенка, где трещали горящие уголья и свистели плети среди зловещей суеты вокруг эшафотов, беспрестанно воздвигавшихся на площадях, через руки палачей прошли представители всех классов общества: прямые потомки удельных князей, высшие государственные чины, духовные лица, самые знатные женщины. В 1714 г. двое сенаторов были наказаны кнутом; в 1724 г. – несколько священников, даже не лишенных сана; при Елизавете – две женщины высшего общества, Лопухина и Бестужева. Только в 1758 году дворянство, а в 1796 г. духовенство освобождены были от этого позорного равенства перед виселицей и кнутом, причем эта льгота была распространена и на преступников моложе двенадцати и старше восьмидесяти лет. Но в следующем же году Павел I, вступив на престол, уничтожил эту привилегию, и в начале девятнадцатого столетия опять секли всех, без различия возраста и общественного положения. Затем освободительные стремления снова вступили в свои права. В 1801 г. были отменены телесные наказания для дворянства, мещан и духовенства; в 1811 г. – для рядовых монахов; в 1835 г. – для детей священников; в 1841 г. – для писателей и их жен, для придворных лакеев, носящих ливрею, – лестное сопоставление! – для вдов потомственных дворян, вторично вышедших замуж за крепостных, для воспитанников некоторых учебных заведений и некоторых младших чиновников. В 1855 г. был составлен указ в пользу слабосильных преступников, но он обнародован не был. В 1863 г. упразднение шпицрутенов, кошек и розог, употреблявшихся в армии, флоте и в гражданском управлении, отметило собой дальнейший успех по этому пути. Однако закон этот не касался ссыльных. Лишь в 1893 г. он был распространен на женщин, приговоренных к ссылке или к каторжным работам. Но в деревнях волостные суды еще недавно имели в этом отношении права, ограниченные лишь указом, поставившим телесные наказания под контроль земских начальников.

До царствования Елизаветы жестокость кар все усиливалась. Дочь же Петра Великого начала с того, что отменила смертную казнь, и если не в правовом порядке, то фактически, так что на практике сперва смертные приговоры никогда в исполнение не приводились, а затем судьи вовсе перестали и присуждать к смертной казни, за исключением тех случаев, когда преступления носили политический или религиозный характер, – аномалия, сохранившаяся и до наших дней. В царствование Елизаветы не был казнен ни один политический преступник, и вся разница выражалась лишь в судопроизводстве. В политических делах, за отсутствием замены наказания, существовавшей для преступлений общего порядка, Елизавета пользовалась всегда правом высочайшего помилования. Но она не считала себя вправе поступать так, когда дело касалось интересов православного Бога. То же либеральное направление сказалось в отмене пыток, в бесчисленных процессах, вызванных мошенничеством или постоянными бунтами крестьян; в распространении этой льготы на обвиняемых моложе семнадцати лет, которых одновременно запрещено было приговаривать и к смертной казни (указ 23 августа 1742 г.); в указе 1757 г., отменившем клеймение и вырывание ноздрей у женщин. Как сказано в указе, эти две меры имели чисто практический смысл; они позволяли распознавать преступников и препятствовали их побегу. Елизавета нашла, что, живя в Сибири, женщины достаточно ограждены от искушения побега громадностью расстояния, которое им пришлось бы пройти. У мужчин вырывание ноздрей производилось до 1817 г.

Ввиду того, что смертная казнь все еще существовала по закону, судьи продолжали приговаривать к ней в царствование Елизаветы; но каждый раз о том составлялся доклад императрице, неизменно отменявшей ее. В результате, в 1753 г. насчитывалось 3579 приговоренных к смерти, ожидавших, чтобы императрица решила их судьбу. Такое большое скопление арестантов порождало страшные затруднения. Нередко они бунтовали и убивали своих надзирателей, подвергая их предварительно мучениям, что шло совершенно вразрез с поставленной целью и гуманными намерениями императрицы.

Сенат просил в конце концов установить замену смертной казни определенным наказанием, почтительнейше умоляя вместе с тем государыню отказаться от мысли, явившейся у нее по одному частному случаю, когда смертная казнь была заменена вырезанием ноздрей и правой руки; это налагало, говорили сенаторы, на государство обязанность содержать этих несчастных, которые, будучи искалечены, делались неспособными ни к какому труду. Остановились, наконец, на одном предложении, соединявшем вырезание ноздрей, клеймение, наказание кнутом с вечной каторгой, причем, по настоянию Елизаветы, жены приговоренных сохраняли свою свободу и пользование своим имуществом, получая даже часть конфискованного имущества своих мужей, и имели право снова выходить замуж. Елизавета умела, как видно, защищать интересы своего пола.

Таким образом, топор Петра Великого, столь часто при нем сверкавший в руках палача, мирно покоился в своем мешке из медвежьей шкуры. Зато кнут продолжал опускаться на окровавленные спины. Я уже имел случай описать это орудие пытки; указ 2 ноября 1733 г. содержит в этом отношении красноречивое свидетельство: он предписывал замену кнута розгами для наказания некоторых виновных, дабы они остались годными для военной службы. В 1748 г. граф Брюс, назначенный комендантом в Москву, протестовал против ограничения количества ударов. Цифра пятидесяти ударов, установленная для некоторых случаев, казалась ему совершенно недостаточной.

– Но ведь это смерть для виновного, – возражали ему.

– Так что ж? Ведь в данном случае дело идет о замене смертной казни.

Кнут пускался в ход и не в особо важных случаях. В 1756 г. был бит кнутом какой-то несчастный, виновный лишь в том, что продал за 5 копеек фунт соли, тогда как установленная цена ее равнялась 4 5/8 коп.! Советую некоторым нашим современникам купцам поразмыслить над этим случаем.

Однако в отдаленных областях смертная казнь по-прежнему применялась иногда, например, при искоренении разбойничества в малороссийских степях, где в 1749 г. несколько негодяев было повешено. Но Сенат, узнав об этом, послал строгое порицание местным властям, тщетно утверждавшим, что их таким образом совершенно обезоруживали. С другой стороны, Елизавета менее тщательно следила за проведением в жизнь ее мыслей и чувств в застенках тайной канцелярии, где Александр Шувалов продолжал, вне всякого контроля, кровавые традиции Ромодановского и Ушакова. И в других местах пытка, хотя и ограниченная и контролируемая, составляла обычное явление. Спрошенный в 1753 г., уместно ли будет прибегнуть к ней для устрашения взбунтовавшихся крестьян одного помещика Брянского уезда, Сенат в ответ на это предписал представить рапорт о наказанных. Однако в мотивировке указа 1751 г., отменявшего пытку в делах о мошенничестве, Сенат сам вписал лучший довод против этого наследия изжитого прошлого: желание избегать, «чтобы, не стерпя пыток, не могли на кого и напрасно говорить, и чтоб, на кого станут говорить, и невинные не могли подпасть напрасному истязанию».

Наконец в одном особом пункте сама Елизавета, как я указал выше, допускала явное и постоянное противоречие принципам, которые она старались внедрить в законы и нравы страны. В 1743 г. один человек был сожжен живым за то, что отпал от православия и выразил к нему презрение; и с начала до конца царствования Елизаветы гонения на раскол были безжалостны; в деле религиозной пропаганды насилие слишком часто заменяло убеждение. Вместе с деньгами не жалели ни огня, ни железа. В этом направлении законодательная деятельность дочери Петра Великого была менее терпима, чем начинания ее отца. Указ 2 декабря 1742 г. предписывал изгнание всех евреев, за исключением тех, что согласны были принять крещение. В следующем году Сенат поставил на вид императрице, что торговля очень пострадала от этой меры. «От врагов Христовых не желаю интересной прибыли», – ответила она. Опала коснулась и знаменитого португальского доктора Санхеца, члена Академии, которому председатель этого собрания писал по этому случаю: «…Ее Величество прогневана на вас не за какой-либо проступок или неверность… Но она полагает, что было бы противно ее совести иметь в своей Академии такого человека, который, покинув знамя Иисуса Христа, решился действовать под знаменем Моисея и ветхозаветных пророков». Один частный секретарь русского посланника в Вене должен был оставить свое место по той же причине. Его фамилия была Симон.

Магометанские подданные империи не были изгнаны, но их склоняли к отречению от своей веры самыми неприглядными средствами. В 1744 г. указом запрещено было возведение мечетей в местах, населенных православными или крещеными иноверцами. Эта мера являлась противовесом предполагавшемуся перенесению протестантских храмов, оскорблявших религиозное чувство императрицы, когда она проезжала по Невскому проспекту. Лишь финансовые затруднения помешали исполнению этого плана. Стремление заставить силу служить религии все ярче сказывалось у Елизаветы с наступлением преклонных лет, когда расстроилось ее здоровье, а набожность ее все увеличивалась. Уже в 1749 г., возобновив обычай, существовавший при Петре Великом, она стала сажать на цепь придворных, виновных в том, что они разговаривали в церкви. Для высших чинов цепь была сделана из золоченой бронзы. В 1757 г. Высочайший приказ заставил всех судебных чиновников участвовать, под страхом уплаты большого штрафа, в некоторых крестных ходах. Елизавета находила справедливым направлять таким образом религиозное чувство своих подданных, как она нашла нужным посадить в тюрьму француженку, продавщицу модных товаров, м-м Тардье, за то, что та не показала императрице некоторых модных новостей, припрятанных ею для других клиентов. Ее подданные тоже не стеснялись прибегать в пределах своей власти к самому неприглядному произволу. Один из них, Болотов, рассказал нам, как он кормил селедками, не давая ему пить, одного крестьянина, дабы вынудить у него признание.

Елизавета и ее народ были тесно связаны со своим историческим прошлым, с закоренелым режимом насилия и ужасов, отличительные черты которого сохранились при том в области политической полиции, которую мы и окинем теперь беглым взглядом.

IV. Политическая и административная полиция

Порожденное переворотом и заговором, правительство Елизаветы роковым образом видело себя окруженным заговорщиками и зачинщиками революций. Почти беспрерывный ряд действительных или предполагаемых заговоров, всегда сопровождавшихся страшными репрессиями, прорезает царствование Елизаветы из конца в конец, оставляя по себе кровавую борозду. Уже в июле 1742 г. возникало дело о бочке с порохом, поставленной под спальней императрицы при сообщничестве лакея и двух гвардейских офицеров. За ним последовали усиленные избиения кнутом. В следующем году разоблачился заговор Ивинского и затем Ботта. Императрица несколько ночей подряд не ложилась в постель; она всю жизнь сохранила томительное предчувствие переворота, подобного тому, что возвел ее на престол; ее преследовал грозный образ семьи принцев Брауншвейгских, свергнутой ею с престола; она хотела стереть даже след их существования из истории своей страны и указами от 15 октября 1742 г. и 12 февраля 1745 г. объявила несуществующими все законы и предписания, изданные в царствование злополучного Иоанна III.

Помимо забот о сохранении короны, вокруг которой ее воображение, воображение множества доносчиков и сама окружающая атмосфера, насыщенная угрожающими призраками, создавали часто несуществующие опасности, ей приходилось еще защищать личность и особу фаворита. Из-за него тоже создавались бесчисленные процессы и наполнялись обвиняемыми казематы тайной канцелярии. За одно непочтительное слово по адресу бывшего пастуха этот ужасный аппарат, приведенный в движение всегда готовым доносчиком, захватывал десятки жертв в свои железные объятия.

В то время, как политическая полиция работала, следуя заветам Иоанна Грозного, административная полиция, младшая сестра первой, пребывала почти в бездействии. Ложные или подлинные заговорщики арестовывались целыми массами, между тем как разбойники и грабители наводняли проездные дороги и шайками ходили по улицам. Против них мер не принималось; жандармов не существовало, а солдаты, годные для подавления политических преступлений, когда они не являлись в них зачинщиками, оказывались совершенно бесполезными, когда дело шло о преступлениях общего порядка. Разбойники и солдаты еще слишком близко соприкасались в обществе, едва вышедшем из варварского состояния, и зачастую составляли одно целое. В 1743 г. военная стража в доме графа Чернышева убила одного малороссийского дворянина, обитавшего в нем. Несколько недель спустя другие солдаты совершили нападение на дом одного купца, ружейными прикладами и пиками убили его жену и племянницу и произвели общий грабеж. Согласно взглядам той эпохи, в особенности на низах общественной лестницы, ремесло разбойника не заключало в себе ничего позорного; разбойники часто пользовались даже большой популярностью и принадлежали к лучшей части общества. Среди разбойничьих атаманов, предававшихся грабежу и убийствам, значился в те времена дворянин во фамилии Зиновьев, захватывавший купцов на дорогах и бравший с них выкупы, содержа их в заключении и на цепи в своей усадьбе, под снисходительными и даже покровительственными взорами местных властей.

Преданный суду вследствие доноса, он сумел себя обелить и даже отомстить своим обвинителям. Около 1750 г. существовала также женщина дворянского происхождения, Екатерина Дирина, нападавшая во главе шайки, состоявшей из ее родственников и крепостных, на соседних помещиков, грабя и убивая их. Эти нравы являлись отголоском средних веков, с их дворянами-разбойниками, и легендарной эпохи воинствующих набегов. Но главную массу лиц, зарабатывающих таким образом свой хлеб с оружием в руках, разоряя страну, составляли крестьяне. В 1749 г. три тысячи их орудовали в Севском уезде, и когда несколько лет спустя войска, расположенные в провинции, отправились в поход, они остались полновластными хозяевами всего побережья Оки. Они образовали правильно организованный корпус и имели шесть пушек.

Когда местные власти не действовали заодно с разбойниками и зачинщиками всевозможных беспорядков, и когда воеводы не отпускали на волю убийц, грабителей и поджигателей, выданных им, как то было в окрестностях Калуги в 1748 г., то сама толпа вмешивалась в столкновения полиции с преступником, беря сторону этого последнего против полиции и против закона. В 1743 г. она забросала камнями гвардейских солдат, пытавшихся прекратить кулачный бой, запрещенный Елизаветой.

Впрочем, между воеводами и агентами полиции, где таковые были, шла открытая и беспрерывная война. Эти агенты были подчинены центральной власти, а воевода считал себя полновластным хозяином в своей губернии. Разве уезд, где он царил, не являлся его собственностью? Он жил им. В 1760 г. воевода Коломны Иван Орлов окружил полицейскую канцелярию вооруженным конным отрядом, проник в нее с пистолетом в руках и, увидев кучу испуганных чиновников, принялся в них стрелять.

Незаметно было успехов, в особенности в провинциальных городах, и в отношении безопасности, чистоты и гигиены улиц. Мы видели, что происходило вблизи Кремля в Москве, когда Елизавета хотела в нем поселиться. В Петербурге с 1751 г. были произведены известные улучшения: некоторые рукава Невы были канализованы, очищены и снабжены благоустроенными набережными; Васильевский и Аптекарский острова были соединены с центром столицы посредством мостов, которые Петр Великий, в своей преувеличенной страсти к мореплаванию, запрещал строить. В 1755 г. начатая постройка нового Зимнего дворца начала придавать городу величественный вид. Но порядок и чистота оставляли желать многого. Постоянно возобновляемые предписания против слишком быстрой езды, частых свалок, криков, пронзительных свистков и ружейных выстрелов, всевозможных насилий и совместных купаний мужчин и женщин не производили, как и прежде, никакого действия. Правительство Елизаветы думало умерить эту неурядицу, запретив нищенство; но нищими являлись главным образом арестанты; тюрьма их по-прежнему не кормила, предоставляя эту заботу общественной благотворительности, вследствие чего она наводняла улицы Петербурга скорбными процессиями голодных арестантов, водимых на цепи. Состояние законодательства, юридической администрации и финансов не позволяло дочери Петра Великого порвать с этим обычаем, довольно варварским, но хитроумно экономическим.

В обеих столицах и в иных местах, благодаря бессилию и нерадению властей, упорно держалась и другая прискорбная особенность городской жизни того времени: пожары. В течение одного лишь мая месяца 1748 г. я насчитываю, согласно официальным данным, в Москве и различных провинциальных городах целые кварталы и в частности 1717 домов, 40 церквей, богаделен и школ, 94 лавки, уничтоженные огнем, 36 мужчин и женщин, нашедших в нем смерть. В следующем месяце то же явление возобновляется в Можайске, где сгорают 35 домов, и в Мценске – 205 домов. В дальнейшие месяцы настает черед Ярославля, Бахмута, Орла, Костромы. К концу данного года уничтожены были половина Переяславля и 1500 домов в Волкове. Обилие деревянных строений, беспечность населения не являлись единственной причиной этих бедствий. Большую роль в них играл и злой умысел. Нередко поджигателей и удавалось поймать. Но тут опять-таки вмешивалась толпа и силой освобождала их. Поджигатели были солидарны с ворами, и в этом обществе, находившемся в период формации и во власти первобытных инстинктов, недалеко ушедшем от неопределенного общинного состояния, отличие между твоим и моим еще неясно определилось, и всевозможные формы насилия сопутствовали всем жизненным явлениям. Тут примешивалось и суеверие. Я сам собственными глазами видел не так давно, как в русской деревне, которую посетил в своем зловещем полете «красный петух», крестьяне, мужчины и женщины, рыдая и кусая себе кулаки в порыве отчаяния, валялись на земле перед пылавшей избой и отказывались вылить на огонь хотя бы одно ведро воды. Поджег ее Бог или дьявол, и нельзя было перечить ни тому, ни другому. Можно себе представить, как подобное положение вещей отзывалось на экономическом состоянии страны.