Евгения Кретова
Непростые истории 4: Печальные звёзды, счастливые звёзды
– Ни с места, – прошептал капитан, – именем галактической полиции вы арестованы и будете препровождены для отбывания наказания.
– А мы праздновать собираемся с бабушкой, – приглушенный детский голос из соседней комнаты.
Рот глюка скривился, глаза стали ещё больше, словно подлец собирался трансформироваться прямо здесь, на глазах у капитана Сне Гурки. Тот предостерегающе выставил вперёд руку, вооружённую парализатором.
Торопливые шаги за полуприкрытой дверью. Капитан понял – медлить нельзя, иначе они могут быть рассекречены, значит, придётся делать зачистку и потратить на неё остаток ночи. И это ляжет пятном на его безупречный послужной список.
Выплеснув на глюка парализующее поле, он подхватил остолбеневшее создание и рванул к ближайшему выходу – им оказалось окно. Бросок, переворот, и вот прозрачные осколки оседают за спиной, формируясь в управляемое облако. Зырк и Зуяба уже подоспели на помощь, организовывая прикрытие. Ещё одна струя мимикрида – и стекольное облако, покружив у стены, мягко втянулось внутрь дома и встало в пазы деревянной рамы, будто и не разбивалось никогда.
– Быстрее! – скомандовал капитан, бросаясь к посадочным модулям. Зуяба торопливо заметал следы, смахивая дорожку в белой, искрящейся в лунном свете пыли.
К окну дома прильнуло узкое лицо, ладонь легла на только что спаянное стекло в поисках хоть одной трещины или следа, и, не найдя их, удивлённо выглянуло во двор, вслед удаляющимся серебристым теням.
На крыльце, попыхивая сигареткой, замер мужчина. Его взгляд случайно упал на пролесок за домом. Там, между тёмных провалов заснеженных ёлок, мелькали неясные образы, а потом что-то вспыхнуло голубым, и в небо поднялись три серебристые, словно ёлочные шары, капсулы. Мелодично тренькнув, они взмыли вверх, оставив после себя радужные брызги.
***
– С Новым годом, с Новым годом! – подвизгивала Инга под бой курантов. – Мамочка, папочка, с Новым годом, – подбежала, обхватила родителей, притянула к себе, чмокнула горячими губами одного, потом другого. – Бабулечка, с Новым годом тебя, здоровья!
Андрей и Рита переглядывались. Вначале они решили, что дочь усердно изображает веселье и, помня о недавней истерике в машине, были ей благодарны. Да и бабушка ничего не замечала, а всё больше таяла от внучкиного внимания. Но хоровод в стиле благовоспитанной княжны с заламыванием рук и восторженными воплями вообще был не в духе их ребёнка.
В дверь постучали:
– Здоровья вам, – в дом, неловко потоптавшись в сенях и сметая с валенок пушистые комья снега, заглянул мужичок в модном тулупе, который он, впрочем, совершенно по-деревенски подпоясал широким армейским ремнём. – С Новым годом, Марина-свет-Николавна, счастья, здоровья, благоденствия…
Бабушка смущённо улыбнулась:
– Проходите, Иван Иванович, гостем будете, всегда вам рада.
Мужичок обежал цепким взглядом присутствующих, остановился на украшенной деревянными игрушками ёлочке, вздохнул:
– Ёлочку-то какую знатную сообразили. Небось, из города везли, – Андрею показалось, в голосе старичка слышались удивление и разочарование. – А то я иду мимо, смотрю – ёлочка-то моя не наряженная на морозе притулилась, не нужна, видать, оказалась.
Бабушка всплеснула руками:
– Да что ж вы такое говорите, вот она, ваша ёлочка стоит, – она обернулась к сыну. – Верно ведь, Андрюша?
Тот пожал плечами:
– У поленницы две ёлки стояли, я взял одну, вторую оставил.
Иван Иванович расстроено вздохнул, присаживаясь за стол, примирительно прошептал:
– Да и не суть важно, из одной две стало или нет… Как хорошо, что к вам семейство ваше пожаловало, Марина Николавна. Семьёй-то оно всегда хорошо. А мои-то так и не выбрались, – старик сокрушённо покачал головой, вздохнул.
Инга погладила старика по морщинистой щеке:
– Не расстраивайтесь, они обязательно приедут. Завтра приедут.
Андрей и Рита переглянулись, брови изогнулись в недоумении.
– Инга, доченька, а ну-ка, пойдём со мной, – Андрей встал из-за стола, направился в спальню матери, тихонько поманил дочь пальцем. Рита выскользнула из комнаты вслед за ними, бесшумно притворив за собой дверь.
Сне Гурка расслабленно полулежал в навигаторском кресле, поглядывая за пойманным глюком: сразу после стыковки Зои посадил нелегала в камеру с галогеновыми излучателями. Но подлец ни в какую не сдавался и из образа темноволосой девочки-аборигенки выбираться не хотел. Только громко икал и лупал глазами-блюдцами.
– Кодировка стабильная, принудительной трансформации на малом излучении не поддаётся, – сообщил Зои.
– Так увеличь излучение, что нам с ним, до границы сектора возиться? – устало прошелестел капитан, переключая скорость патрульного крейсера. Сине-голубой диск временного пристанища беглого глюка быстро уменьшался на обзорном экране.
Дет Моесс нервно сглотнул и икнул, глядя на удаляющуюся планету.
– Вы кто? – наконец, спросил он, оглядываясь. Бедолага, кажется, только сейчас стал понимать, что оказался пойман галактической полицией.
Зои недовольно пробасил:
– Экипаж галактического патруля «Приожа». А ты кто, помнишь?
– Инга, Савельева, – глюк опять сглотнул и испуганно уставился на квадратноголового Зои: – Правда, галактический? Вы существуете?
Тот замер, уставившись на данные дисплея, который держал перед собой, недовольно хмыкнул, нахмурился:
– Капитан, слышали? Глюк идёт в отказ. Прикажете активировать гриоскоп и внедриться в структуру полей?
Глюк забеспокоился, подскочил к прозрачной стенке капсулы, прильнул узкими ладошками.
– Не надо никуда внедряться! – глюк в панике отскочил к дальней стене камеры, выставил вперёд тонкие ручки. «Хорошо играет, подлец», – невольно восхитился капитан. Крохотная капелька сомнения закралась в сердце, шевелилась в груди, царапалась, словно когти новорождённого скварра. – Приступайте, – капитан подошёл ближе, присмотрелся.
Страшная догадка заставила похолодеть. Глюк при задержании не оказал никакого сопротивления. Действовал, словно во сне.
«Что, если…»
Капитан взял из рук квадратноголового Зои планшет, набрал кодировку глюка и активировал программу принудительной трансформации.
Серебристая решётка над головой задержанного окрасилась синим, по ней пробежала волна электрических микроразрядов.
Глаза глюка распахнулись ещё больше, став словно два больших блюдца.
– Не надо, – повторили потрескавшиеся губы. – Мама!
Контрабандист прижал руки к груди и заплакал. Тонкие ручки прижались ко рту, в глазах застыла мольба.
Капитан затаил дыхание.
Синее искрящееся облако опустилось из распахнутых сопел в верхней части капсулы, окутало фигурку глюка, уплотнилось.
– Кодировка нестабильная, – констатировал Зои, – семёрка не доминирует. Странно.
Капитан приблизился к прозрачной стенке капсулы, прижал вспотевший лоб к прохладной поверхности. Внутри матового кокона проскакивали электрические разряды. Магнитное поле неровно выхватывало отблески тонких рук с растопыренными от удивления пальцами, вставшие дыбом косички.
Глюк не проявлялся. Капитан Сне Гурка тоскливо скривился, вглядываясь в рассеивающиеся синеватые клубы, в которых, будто взъерошенный птенец, замерла человеческая девочка. Посмотрев по сторонам и не увидев новой порции синего вещества, она выдохнула и тут же зашлась сухим надсадным кашлем.
– У меня, между прочим, астма, мне вот это всё вредно, – хрипела девочка. – Я маме скажу.
Она опустилась на пол капсулы, вытянула тощие ноги в ажурных колготках и малиновых туфельках, прикрыла глаза.
Зои озадаченно просматривал данные на планшете.
– Капитан, гриоскоп очистил структуру полей, кодировка семь не установлена, – тихо констатировал он. – Я не знаю, как такое возможно, но это – не глюк.
Капитан с жалостью смотрел на испуганную аборигенскую девочку: тёмные косички торчали в стороны, аккуратная юбочка измялась, ажурные колготки сморщились. Бледное личико в потёках слёз.
– И без тебя вижу, – он схватился за голову. – Все двигатели полный назад.
– А ну, признавайся, ты чего задумала? – Андрей внимательно вглядывался в лицо дочери, с каждой минутой все отчётливее понимая, что перед ним – не Инга: цвет волос слишком тёмный, глаза серые, но другого оттенка, овал лица похож, но не тот. И пахнет от неё иначе. И говорит иначе. И смотрит, двигается не так! В груди стало холодно и колко: если эта девочка так похожа на его дочь, то где его ребёнок? Замеченные в лесу тени подсказывали страшное. Он тряхнул фальшивую Ингу за плечи: – Говори, где моя дочь!
Крик возымел странное, буквально магическое действие: «Инга» будто бы поплыла, оплавилась, как восковая свеча. Косички, клетчатое платьице, распахнутые от удивления глазищи растаяли как морок, оставив вместо себя низкорослого толстого человечка с белыми волосами ниже плеч, в карминно-красном обтягивающем комбинезоне и здоровых ботинках на толстой серебристой подошве.
Рита вцепилась в плечо мужа, жалобно пискнула.
– Вы кто? – прохрипел Андрей, преграждая путь бросившемуся было к окну человечку.
– Дет Моесс! – гордо бросил тот. – Я не понимаю, как вы меня рассекретили. Я копировал все шаблоны поведения, доступные в вашей информационной сети. Я пел нелогичные песни, я изображал радость при виде лохматого растения, увешанного блестками и огнями, я…
Он поперхнулся, закашлялся в кулак. Рита и Андрей переглянулись:
– Дед Мороз?! – недоверчиво повторили они.
Человечек оскорбился, поджал тонкие губы:
– Не знаю, с чего вы решили, что можно коверкать имя честного крызианского глюка! – он воровато огляделся. – Впрочем, у меня нет ни малейшего желания выяснять отношения. У меня, знаете ли, дела.
Андрей понимающе кивнул:
– Ага, подарки детям разносить и под ёлочкой оставлять?
Назвавшийся глюком, недовольно нахмурился, прислушался.
– Можно и так сказать, – отстранённо отозвался он и испуганно присел на корточки: в окно, рассыпая стекло в мелкую крошку, лезло существо, смотреть на которое без содрогания не удавалось. Огромный детина с квадратной, наголо бритой головой, необъятными, размером с футбольный мяч, кулаками. Серебристая трубочка, которую он направил на присутствующих, смотрелась детской погремушкой. Однако больше Андрея и Риту поразило не это, а то, что за громилой, изумлённо ощупывая пустую раму, лезла их дочь. Вернее, существо, как две капли воды на неё похожее.
– Инга, – прошептала Рита и схватилась за сердце.
– Ещё одна, – прошептал Андрей и прислонился к стене.
– Прошу всех сохранять спокойствие, – в окно влез ещё один мужчина средних лет в серебристом комбинезоне с чёрным овальным шевроном на рукаве. – Капитан Сне Гурка, галактическая полиция, – тихо представился он.
Толстенький человечек у стены жалобно пискнул, втянул голову в шею.
Рита и Андрей переглянулись:
– Сне Гурка… Это что, шутка? – не выдержал Андрей. – Нас снимает скрытая камера? Это программа «Розыгрыш»? Кто заказчик? Иван Дмитрич из бухгалтерии? – сыпал он вопросами.
Капитан пожал плечами в недоумении:
– Не понимаю, о чём вы говорите. На вашей территории обнаружен беглый преступник, контрабандист по имени Дет Моесс, который отбывал наказание в тюрьме Калипсо, но сумел бежать. – Человечек в красном хотел возразить, но капитан посмотрел на него с такой строгостью, что тот сразу сник, потускнел. – В результате ошибки, вызванной действиями глюка Моесса, патруль, направленный на задержание преступника, схватил вашу дочь…
– Ах! – Ритка вцепилась в пуговицу на блузке.
– Мам, все нормально, у них на корабле так прикольно. И я смотрела, как удаляется наша Земля, она, оказывается, на большой кривой булыжник похожа. Вот в школе расскажу. Никто ж не поверит! – затараторила Инга, дёрнула за рукав капитана: – Я уже могу к маме с папой идти? А то у нас праздник, Новый год.
Капитан кивнул. Инга бросилась к Андрею.
– А вас, глюк Дет Моесс, я задерживаю для препровождения на Калипсо. Вам надлежит последовать за мной.
Красный человечек неохотно поднялся с пола, отряхнул колени.
– А с ним всё будет нормально? – запереживала Инга. – Попасть на Новый год в тюрьму, это же совсем скучно и неинтересно.
Сне Гурка сердито посмотрел на неё:
– Ничего, он уже привык, – капитан обратился к Андрею и Рите: – Есть ли у вас претензии к галактическому патрулю?
Андрей растерялся, потом качнул головой. Капитан удовлетворённо выдохнул:
– Хорошо. Согласно протоколу, я должен произвести зачистку территории…
– Я возражаю! – сообразил Андрей. – Зачистка территории вызовет с моей стороны недовольство действиями галактического патруля и претензии.
Капитан задумался. Острые уши с чёрными кисточками на концах дёрнулись. Андрей выпрямился, прижимая к себе жену и дочь. Из комнаты доносилось пение мамы и Ивана Ивановича. Хоть кому-то удалось отпраздновать этот Новый год как положено.
– Хорошо. Во избежание разрастания галактического конфликта принимаю ваши возражения относительно зачистки территории. Всего вам доброго, – капитан Сне Гурка решительно направился к глюку, на руках контрабандиста мелькнули наручники.
– Стойте! – Инга метнулась к нему. – А сколько тебе ещё отбывать осталось?
– В твоём летоисчислении три года, – прищурился глюк. – Если за побег больше не впаяют.
Он вздохнул и жалобно посмотрел на капитана.
– А как освободишься, прилетай к нам, а? В Новый год. Прилетишь? Нам ведь столько всего надо выяснить, – девочка растерянно оглянулась на родителей: – например, отчего ваши имена нам так знакомы, но произносим мы их неверно. И почему ваши капсулы похожи на ёлочные шары, или наши ёлочные шары – на ваши капсулы. В этом же точно есть какая-то загадка!
Глаза девочки горели.
Дет Моесс с сомнением пожал плечами. Инга не унималась.
– И вы, товарищ капитан, и ты, Зуяба, прилетайте к нам, а? Вы ведь всё равно патрулируете нашу Солнечную систему и скучаете там, на орбите.
Капитан усмехнулся уголком рта: это аборигенская девочка определённо напрашивается выведать галактические тайны. А, может, даже уговорить его махнуть на Юпитер или сунуть нос в соседний сектор. Хватит уже того, что после очистки воздействием гриоскопа эта землянка или искриться станет как лампочка, или летать. Изменение структуры полей на примитивных расах исследовано плохо, и осложнения могут быть всякими. Хвала галактике, когда это выяснится, они уже будут далеко, и взрослые аборигены не смогут на них пожаловаться.
Капитан вздохнул, давя в груди нехорошее предчувствие.
– Прилечу, а что? – неожиданно согласился нелегал. – И научу тебя делать пузыри из гало-массы. И правильно произносить моё имя.
Серебристые, словно ёлочные игрушки, шары стремительно поднимались ввысь, выше дыма печных труб, выше облаков, к меркнущим на рассвете звёздам. Инга знала: там, на геостационарной орбите, замер в ожидании экипажа патрульный катер, ворчун-Зырк следит за передвижениями команды, заносит в бортовой журнал данные о перемещении. А металлический голос искина сообщает ему данные внешних визиров.
На борту патрульного катера продолжается жизнь, о которой она, Инга, никогда бы не узнала, не наступи эта новогодняя ночь.
Девочка подняла лицо к мигающим звёздам, вздохнула.
– Они же обещали вернуться, – постарался утешить её отец.
– Знаю. Но это так невероятно. Никто-никто не поверит. Даже бабушка, – она посмотрела на родителей. – Там, на их космическом корабле, капитан Сне Гурка пытался заставить меня стать глюком. Внутри синего облака было душно, пахло лесом и дождём.
– Напугалась? – Рита привлекла дочь к себе, обняла.
Инга кивнула:
– Зато я теперь умею вот так, – девочка протянула руку ладонью вверх и выдохнула.
Белёсый парок вихрем закрутился вокруг запястья и замер, медленно кристаллизуясь и превращаясь в снежинку размером с теннисный мячик.
Андрей и Рита остолбенели. А снежинка налилась лилово-красным, разгораясь в ладонях дочери ярким огнём. Инга подбросила её вверх, позволив обернуться стайкой быстрокрылых бабочек, в мгновение ока подхваченных ветром и улетевших к облакам.
Инга мечтательно улыбнулась, выискивая среди звёзд ту единственную, которая сейчас скроется в галактическом переходе.
– Чудеса, правда? – мечтательно проговорила она. – Я теперь немного волшебница. Хотя я не знаю, куда это применить.
Наталья и Алексей Ладо
Ах, мой милый Августин
Ах, мой желанный Августин, слаще всех сладостей,
Горше всех горестей вымысел мой… 1
1
«Он мне пуговицу оторвал, сволочь!» – орала Марта ветру, пыталась возмущением загнать глубже другой крик, да не крик – вой. Если ж вырвется – до ливня из глаз, до полного затопления Мартиной жизни, до захлебнуться – навсегда.
Пальто намокло, пахло поцелуями и духами, тянуло к земле. Сквозило там, где оторванная пуговица оставила пробоину и короткую нитку, – у сердца. Вот бы упасть как эта стекляшка – крек! – и больше ничего не чувствовать.
Марта брела по городу. Петербург оставлял седые следы снега на черном бархате пальто, губил неуличные туфельки, лез за пазуху мёртвыми пальцами ветра. Она думала о чём угодно, но только не о катастрофе, что наступила внезапно, как и положено порядочным и очень обязательным катастрофам. Как вот в период денежного благоденствия купила сразу три чёрных пальто, надеялась, что их футлярность, тёмная стильность никогда не выйдут из моды. Не ошиблась. Не вышли. И ничего не вышло…
«Зачем я вышла? – вновь и вновь твердила себе Марта. – Не вышла, ничего бы и не было. Нет!»
И снова с болью летела, катилась по заснеженному асфальту пуля-пуговка – от неё, в неё. Болталась крепкая раньше нитка – теперь кургузая, неживая, а оборвать не было сил…
Угораздило же родиться тридцатого декабря!
Друзья с удовольствием отвлекались от хлопот, традиционно считая Мартин день рождения началом новогодних гуляний. Сегодня праздновали сорокалетие. Есть примета – не отмечать эту дату, не к добру. Марта в приметы не верила, а потому заказала ужин в кафе на всю небольшую труппу маленького театра, где она была примой долгое-долгое время. И, что бы там ни говорили злые языки, хорошей примой, а не просто любовницей режиссёра. В театре – Мишель, а в жизни – Миша Вознесенский носил приму на руках, все в театре знали, что это любовь и что будет когда-нибудь ещё один праздник – свадьба.
В полумраке кафе блестели разноцветные шарики, мигали гирлянды на ёлке, колыхались завесы серебряного «дождика».
В маленьком фойе, куда Марта вышла подышать свежим воздухом, Мишель целовался с Наташей Шевельковой, у которой опыта театральной жизни – разве что дипломный спектакль после училища.
Какие-то дурацкие мысли понеслись в голове: надо же, целуются! Весь Петербург гриппует, чихает и кашляет, а они…
Нет, Марта не устроила скандала, молча натянула чёрное пальто, шагнула в вертушку двери и замерла, почувствовав на плече тяжёлую мужскую руку. Она ждала чего угодно: слов о прощении, негодования, даже мата и брани, но только не того, что прозвучало.
– Ты же знаешь, что твой срок вышел, – говорил Мишель, не подбирая выражений, – ты старая уже, морщины замазываешь, а мне нужны молодые кадры. Роль венской проститутки – это для тебя нормально, дальше придется уступить.
Марта слушала брызгающего слюной Мишеля и не понимала – при чём тут это? Новая постановка об Августине – певце-пьянчуге, который умудрился выжить во время страшной чумы в средневековой Вене. В пьесе не было прекрасных дам – главных героинь, а она… она рада сыграть кого угодно, хотя бы и проститутку.
– Я тебе больше не нужна? – только и спросила Марта, кутаясь в чёрное пальто.
– Да погоди ты, ну чего? – Мишель вцепился в пуговицу, крутанул. – Думаешь, я тебя оставлю? Мне Наташка до фонаря, лишь бы сыграла хорошо в новом спектакле. Я тут задумал…
– Что-то я не помню, чтобы ты меня в свое время так мотивировал – поцелуями, – прервала Марта, вырвалась, оставляя пуговицу в жёстких руках.
Он не остановил.
Снег умело маскировал слёзы, которые катились и катились. Марта знала, что Миша прав, что в сорок лет не сыграть блестяще ни Джульетты, ни Офелии, но разве при этом обязательна смена любви?!
И теперь она брела по ночному городу, перебирая, как бусинки, былые сигналы. Догадывалась же обо всём! Закрывала глаза, надеялась на то, что мимолетные увлечения Мишеля испарятся, пропустила самое главное – любовь кончилась.
Марта свернула в арку, как всегда, ощутив страх нескольких метров пути и вечный холод, что царил здесь даже в жаркую погоду. Вынырнула в тёмный квадрат дворика, побрела мимо качелей, мимо стоянки машин, мимо помойки.
Стон донёсся неожиданно – тихий, протяжный. Марта и не поняла поначалу – что это? То ли ветер в кронах деревьев, то ли дребезжит проволока для сушки белья на чьём-то окне.
Марта сделала ещё шаг и поняла, что стон со стороны бетонного квадрата, на котором в ряд стояли железные контейнеры для мусора. Она включила фонарик на телефоне, посветила.
Бомж у контейнера слабо шевелился, пьяно мычал и пытался встать на коленки. Значит, соображает, значит, не обморозится, уйдёт.
Марта выключила телефон, прошмыгнула мимо контейнеров. Остановилась. Что-то было не так. Неправильно. Она обернулась – вот что! Шею бомжа окутывал широкий шарф, такой белый, что белизною затмевал снег. У пьянчуги-то?
Марта подошла ближе, склонилась:
– Что с вами? Вам плохо?
Молодой совсем парень, пальто как у неё – чёрное, только мужское. Шапки нет, длинные, до плеч, волосы намокли под снегом, облепили голову. Алкоголем от бомжа не пахло. Он промычал что-то, застыл, словно подошедший человек гарантировал помощь.
Марта дотронулась ладонью до его лба, отдёрнула – парень пылал, жаркие волны температуры обожгли пальцы. Она схватилась за телефон – Скорую вызвать, задумалась: грипп в городе, врачи с ног сбиваются, пока приедут…
Мужчина лежал в коридоре Мартиной однушки и не шевелился. Не такой уж и юный, кстати, лет тридцати, а то и с небольшим. Она перевела дыхание, растёрла онемевшее плечо. С трудом дотащила, тяжёлый. Не потому что сам такой, кашемировое пальто мокрое. Хорошо, сосед помог и, слава богу, не спросил – кто это.
Снять бы с него пальто чёртово! Марта справилась, ахнула – рубашку и джинсы помоечного найдёныша тоже хоть выжимай. Долой! Благо, раздевать неподвижных она научилась ещё студенткой. Мама работала, а Марта выхаживала парализованного после инсульта отца. Парень что-то промычал, но глаз не открыл.
Марта подхватила его под мышки, заволокла в комнату. Плавки оставили мокрый след на паркете. Он, что, в Неве купался? Она опрокинула парня спиной на не сложенный с утра диван, решительно стянула с него носки и трусы, перетащила головой на подушку, укрыла простынёй.
«Ну вот, прилично выглядит, – оглядела Марта находку, – теперь можно и Скорую помощь вызвать». Она потянулась к телефону и чуть не выронила его. «Доченька, с днём рождения! Ты где? Дозвониться не могу. У тебя всё в порядке?» – проорало голосовое сообщение. «Всё хорошо, я позвоню позже», – быстро ответила Марта и, вместо того чтобы набрать Скорую, опустила руку с телефоном.
Парень наконец-то открыл глаза.
Симпатичная находка, усмехнулась Марта. Чёрные волосы подсохли, заволнились, глаза зёленые, как молодой крыжовник, кожа смуглая от природы – эдакий испанский гранд. Правда, не в её вкусе, слишком уж по-детски пухлые губы с трещинкой на верхней, и подбородок слабо очерчен, безвольный. Фигура красивая, это да – высокий, стройный, бёдра такие… и между ними не фитюлька. Марта, хоть и стягивала с него трусы впопыхах, разглядеть успела.
«Гранд» прошептал что-то и снова отключился.
Так… звонить в Скорую… Марта положила телефон на журнальный столик. А нужно ли? Ну, что, она сама не справится?
Себе самой врала Марта. Справится, конечно, но врачей вызывать не хотелось совсем по другой причине. Она поймала себя на мысли, что уже почти час не думает о Мишеле, кобеле проклятом, сама виновата – закрывала глаза на его шашни с другими актрисами, не слушала сплетен. Да ведь и в ней что-то надломилось, прошло, словно долго-долго ждала автобуса на остановке, а он так и не пришёл. Новогодняя мишура Петербурга, снег, ветер, оторванная пуговица – все это лишь мизансцена с главной героиней – Мартой. Привыкла играть. Ох, неужели с театром придется распрощаться? Доигрывать старые спектакли и понимать, что в новых мало что светит? Сейчас уже, в «Августине…», второстепенная роль. Правда, и Наташе там ничего не досталось. Потом, всё потом… Переключиться… Парня лечить нужно!
Марта перевела взгляд: симпатяга в горячечном сне разметался, скинул простыню до пояса, на груди крестик на тонкой цепочке поднимался и опускался от неровного дыхания. Представилось ей, что это… пусть будет муж, Августин – а что? Вот достали его из ямы, куда складывали умерших от чумы, привели пьяного домой, плохо ему, а она расселась в кресле думы думать!
Марта вскочила, развела в воде нужную таблетку, с трудом напоила больного, укутала пледом поверх простыни. С минуту смотрела, как он спит, потом спохватилась, пошла в коридор, где на полу всё ещё валялось мокрое пальто. Жалко, пропадёт. Кашемир – ткань капризная.
Марта стянула деньрожденные тряпки, смыла косметику. Рыжие волосы, завитые к празднику, распрямились от снега и ветра, внешние уголки больших серых глаз прочертились лучиками морщинок, а вот губы ещё хороши – сочные, яркие без помады. И всё же Михаил прав. Ну год ещё, два… всё равно придётся перейти в другую категорию, играть другие роли – вечно молодой не останешься. Она вздохнула, накинула халатик на голое тело и принялась за работу.
Вскоре вычищенное пальто с тщательно расправленными воротником, рукавами сушилось на вешалке. Марта вытащила из кармана размокшую пачку сигарет, странно – ни бумажника с документами, ни ключей. Разбитый дорогой мобильник оказался в кармане джинсов, там же скомканные деньги – пятитысячные вперемешку с долларами. Новый телефон придётся покупать – вошла Марта в роль ворчливой экономной жены, бросила одежду в стиралку, подтёрла пол в коридоре и только после этого заглянула в комнату.
Температура у «мужа» не снизилась – ладонь снова обожгло. Мужчина сбросил и плед, и простыню, его било в ознобе. Плохо. Не пневмония ли? Марта присела на диван, наклонилась, прижала ухо к его груди. Хрипов не слышно, что ж с ним такое?
И не скоро, Августин, Августин, Августин,
Ах, мой милый Августин, все пройдет, все…
Она не сразу поняла, что её обнимают так, что не вырваться, да и не хотелось почему-то – вырываться. Марта подтянула ноги, легла рядом, повернулась, чтобы видеть его лицо. Где-то она читала, что можно вот так – своим телом – снять озноб, забрать боль.
Крыжовниковый взгляд серьёзен, брови сошлись в беспокойном недоумении, между ними пролегла глубокая складка, – парень смотрел так, словно старался свести воедино, в знакомую картину, чужую квартиру, диван, наряженную ёлку в углу, собственную обнажённость. Он зашептал что-то, но голос сорвался в хрип.
Марта догадалась, неловко повернулась в его руках:
– Тише, молчи. Ты болен, но ты дома, всё хорошо.
Халатик некстати распахнулся. Парень закрыл глаза, как будто перестал бороться с непониманием, и кошмарный сон отступил, прогнанный ласковым нежным голосом. Губы изогнулись в счастливой улыбке, он прижал её крепче, уткнулся в изгиб шеи, и Марта почувствовала, что температура ничему не помеха.
«Ну ты даёшь, мать!» – сказала себе самой Марта, прежде чем погрузиться в удовольствие, противоречащее всем нормам приличия. И наслаждение.
Да какое наслаждение! Не то, ожидаемое – нормированное, короткое, а воздающее, возвышенное, мгновенно освободившее от внешних обстоятельств, обязательств, привычных привязанностей и действий. Когда естественное желание, подавленное чем-то или управляемое кем-то, вспыхнуло по собственной воле, вернуло Марте ощущение себя, и ничего нет на свете нормальнее.
Конечно, обо всём этом Марта подумала позже.
Они очнулись одновременно. К неожиданному любовнику вернулась беспокойство, но теперь другого рода, словно он чего-то боялся.
«Н-не уходи», – попытался сказать парень, приподнялся на локте, чёрные волосы закрыли лоб.
Марта снова не расслышала – угадала, остановила:
– Не надо. У тебя горло болит. При такой ангине просто так температуру не собьёшь, да и отек нужно снять. – Она вскочила с дивана, понеслась по комнате, полы халата захлопали крыльями, ноги не касались паркета. – Пить хочешь?
Он кивнул.
– Лежи, не вставай. – Марта на лету оделась, вытащила из шкафа чёрное пальто – второе из трёх – с целыми пуговицами. – Я в аптеку сбегаю, здесь на углу есть ночная. Я быстро. А ты лежи!
Марта обернулась, увидела в его восторженным взгляде себя вот такой – птицей – лёгкой, свободной, счастливой. Это в сердце, а в голове вихрились пузырьки новогоднего шампанского, которое Марта терпеть не могла, пьянили.
В тёмноте парадной пришло отрезвление. «Ничего себе приключение, – подумала Марта, пожала плечами: – Ну и к чёрту. Пусть».
Она натянула перчатки, полетела вниз, нарушая ночную тишину цоканьем каблучков. Одна за другой вспыхивали лампочки с датчиками движения. В тусклом свете промелькнула тень.
– Крыса! – взвизгнула Марта. В старом доме чего только не водилось. По горячей ещё спине побежали цепкие холодные лапки страха. Она метнулась к входной двери, нашарила кнопку и на секунду ослепла, вывалившись в белый от снега мир.
В колодце двора кружились снежные хлопья, заливая всё молочным светом. Ни одно окошко не горело, только далеко, у самого выхода на проспект скрипел на ветру фонарь с толстой свечой внутри. Откуда он здесь?
Марта огляделась: это был не её город, вообще не Петербург.
Высотки потеряли этажи, на крышах появились остроконечные башенки с окнами– розетками. Другие окна в резных рамах вытянулись, будто язычками пламени, в узоры забился снег, некоторые же, наоборот, сплющились у самой земли.
Вместо железной домофонной двери парадной была теперь утонувшая в стрельчатой арке деревянная, с массивной ручкой-кольцом. Из-под двери несло почему-то кровью и нужником. Во дворике на месте контейнеров стояла перекошенная телега с огромными колёсами, чернели в снегу кучи какого-то хлама.
Дежавю! Давным-давно Марта ездила в Вену, сейчас Вена пришла сама, но не современная, средневековая, – догадалась она, почему-то не удивляясь переменам.
Свеча в фонаре у выхода трепетала от ветра, но не гасла. Марта пересекла двор и вышла на проспект. Да не на проспект. Это же Грабен, подсказала память, улица, больше похожая на вытянутую площадь. Вот и в центре знакомая колонна, только не та, богато украшенная ангелами, которую когда-то видела Марта, а деревянная и, кажется, ещё недостроенная. Какой же сейчас год и… век?
Марта охнула, прижала ладони к пылающим щекам. Это же чумная колонна, значит… кого она нашла? Человека, заражённого бубонной чумой? Певца Августина, пьянчугу, который чудом выжил? Откуда-то она знала, что ее найденыш именно отсюда – из средневековой Вены, а не из Петербурга двадцать первого века. Но ведь у него ангина, а не чума, а вдруг…
