полная версия

Ирина Радова
Кёнигсбергские цветы

Глава 22

Прошло почти два месяца, после тех событий. Жизнь моя изменилась кардинальным образом. То ли это Варя поделилась со мной своей смелостью, то ли мой дар сделал меня другой. Я перестала бояться, и научилась доверять. Доверять вселенной, доверять самой себе.

Я, наконец, уволилась с нелюбимой работы. Легко и просто, я написала заявление и, отработав две недели, ушла, тепло со всеми попрощавшись. Мне больше ни минуты не хотелось тратить свою жизнь на то, что тяготит.

Как именно я буду жить дальше, я не имела понятия. Просто знала, что всё разрешится. Просто знала. Благодаря небольшим сбережениям, можно было спокойно не думать о «хлебе насущном» ещё несколько месяцев.

Я продолжала прогулки по городу, стала выезжать в область, осматривала старинные вековые постройки, и была в постоянном вороте тех событий, которые пережила.

Иногда, выйдя из собственного дома, я видела не элитные новостройки, а груды из красного кирпича и разруху, голодных немецких детей и русских переселенцев, которые по душевной теплоте отрывали им куски хлеба. Я видела смерти на улицах города, очень много смертей, и сердце моё болезненно ныло.

Мне стало легче, когда я серьёзно взялась за записи. Всё, до мелочей, что пережила сама, всё, что рассказала мне старуха, не приукрашивая и не придумывая ни одного слова, я записывала в чёткой последовательности. И история стала складываться в цельный пазл. Ранние записи, казались школьным сочинением, в сравнении с тем, что было сейчас. Сейчас это был не просто рассказ или история – это был роман. Грустный и трагичный роман о первой любви, но он был не окончен. И я не знала, смогу ли увидеть всю историю до конца, смогу ли дописать его.

В один из дождливых декабрьских дней, я решила прогуляться в том районе, где познакомилась с цветочницей. У меня была надежда встретить там её. Не думаю, что она стояла на том же месте и продавала цветы, но скорее всего она жила где-то рядом, и мы могли встретиться там случайно. Конечно, это было очень глупо и по – детски, но мне ничего не оставалось делать. Просто сидеть и ждать, я больше не могла.

Одевшись потеплее, и прихватив с собой зонт, я отправилась на поиски. Погода была совсем не для прогулок. Моросил мелкий и противный дождь.

Я приехала к тому самому перекрёстку, там никого не было. В такую непогоду, вряд ли какая – то бабушка выйдет продавать яблоки.

Я обошла весь район вдоль и поперёк, всматривалась в лица всех прохожих старух, разглядывала участки в дачном секторе, нет ли там розовых кустов. Думаю, я вполне походила на сумасшедшую.

Устав, и сбив себе ноги, я вернулась домой ни с чем. На душе было противно, так же противно, как и на улице сегодня.

Я надела тёплую уютную лавандовую пижаму, заварила себе горячий чай, укуталась в плед и села у окна. Заняла своё любимое место в доме. Вид был совсем не такой радостный как осенью.

Гладь озера, вокруг чёрные деревья, сиротливо стоящие без своего убранства, всё те же вечно крякающие утки, и несколько гуляющих прохожих. В сумерках, в свете уличных фонарей, всё казалось серо – чёрным и не привлекательным.

Я думала о книге. Придумывать самой окончание романа мне не хотелось. Да и было бы это не честно по отношению к старушке, и по отношению к Гюнтеру.

Мои мысли прервал телефонный звонок. На экране телефона высветился незнакомый номер.

– Да, – отвечаю я, заранее приготовившись сбросить, в случае очередной банковской рекламы.

– Аня, здравствуйте, это Игорь, – слышу я знакомый голос, и внутри меня словно рвётся какая – то болезненная струна.

– Вы меня помните? Я внук Варвары Олеговны, – продолжает он.

– Да, конечно… Я помню вас.

– Тут такое дело, – он замолчал, пытаясь подобрать нужные слова, – В общем, бабушка умерла. Позавчера. Завтра похороны, на старом городском кладбище. Вы вроде некоторое время общались с ней. И она… В общем, если хотите…

– Во сколько? – обрываю я его речь.

– В одиннадцать часов.

– Я буду.

– Хорошо, Аня… Тогда, до завтра.

– До свидания, – говорю я дрожащим голосом, и кладу трубку.

Слёзы ручьём льются из моих глаз: «Вот как всё вышло. Значит, эта история так и останется неоконченной».

Глава 23

Ясный, солнечный день, слегка подморозило. После череды бесконечных дождей и хмурых туманных дней, так приятно вдыхать свежий морозный воздух. Вокруг тишина и покой, как и должно быть на кладбище: «Оставь надежду всяк сюда входящий».

Старое городское кладбище. В довоенные годы оно называлось кладбищем Королевы Луизы – ещё одно наследие старого города. Тысячи умерших жителей Кёнигсберга нашли здесь пристанище, а после оккупации покой здесь стали находить и души советских граждан.

До войны в городе было около полусотни кладбищ, и многие из них располагались прямо в центре города. Это были как небольшие погосты при кирхах, так и места для захоронения тысячи умерших. После эпидемии чумы, было принято решение не хоронить больше горожан в густонаселённых районах, и кладбища стали образовываться за пределами центральной части города. В настоящее время практически все старые захоронения застроены жилыми комплексами и торговыми центрами. Старое городское кладбище является одним из немногочисленных захоронений, оставшихся со времён Кёнигсберга.

Я неспешно иду по старой каменной брусчатке. Если не обращать внимание на надгробные плиты и кресты, есть ощущение, что я гуляю в красивом старом парке. В дали от шума и городской суеты, среди вековых деревьев, я словно проваливаюсь куда – то, где нет тревог и забот, есть только тишина…

– Аня, – знакомый мужской голос останавливает меня.

Оборачиваюсь. Меня догоняет Игорь.

– Аня, извините, – говорит он, пытаясь отдышаться, – Я даже не подошёл к вам поздороваться. Сами понимаете…

– Всё в порядке.

– Вот и сейчас, пока всех по машинам рассадил, пока всё уладил, оборачиваюсь, а вас уже и нет. Хорошо успел вас догнать. Вы поедете с нами, на поминки?

– Нет, не поеду.

– Как скажете, – говорит он, и замолкает ненадолго. – Бабушка кое – что передала для вас, но я не могу сейчас вам это отдать. Родные меня ждут. Могу я завтра вечером к вам заехать?

– Да, конечно можете, – отвечаю я.

– Хорошо. Вы скиньте мне свой адрес в Вайбере, и я часиков в семь заеду. До свидания, – говорит он и убегает.

Я стою на месте в растерянности. Что могла передать мне старуха? Ещё одну пластинку… Или что? Даже после смерти она не переставала меня заинтриговывать.

Я неспешно продолжаю путь к выходу кладбища, и думаю уже об Игоре.

Игорь – это Гюнтер, только раза в два старше. Те же глаза, тот же голос, та же улыбка. И этот взгляд – смелый и с вызовом. Тот, которым так восхищалась старуха, и который я видела сама.

Во время похорон я украдкой наблюдала за его семьёй. Семья – это он, уже пожилые мама и отец. Было ещё человек пятнадцать, видимо дальних родственников.

У Игоря не было ни малейшего сходства с родителями. Но было очевидно, что его мама и была дочь Варвары Олеговны. Такие же глаза, небольшой нос, овал лица, и множественные морщинки вокруг глаз, такие, которые с возрастом появляются у очень весёлого человека. Стройная и невысокого роста, она выглядела довольно молодо, хотя ей должно было быть уже под семьдесят. Отец Игоря, напротив, был высоким и седовласым старичком.

Во время захоронения бабули, никто не плакал и не причитал. Глубокая тоска и боль повисла в воздухе, но никто не показывал её. Моя эмпатия была в этот момент совсем некстати. Я чувствовала их боль физически, всё тело ломило, а сердце сжималось от нестерпимой тоски. Хотелось поскорее убежать оттуда.

Во время траурной процедуры захоронения глаза Игоря были словно из стекла, он смотрел, не моргая в одну и ту же точку – могилу бабушки. Этот взгляд я уже видела у Гюнтера в тот вечер, когда к ним в дом приходил Варин отец.

После захоронения он положил на могилу гигантский букет белых роз. И продолжил безмолвно смотреть в одну и ту же точку, как – будто внутри себя он прокручивал какой – то фильм. Фильм о ней.

Я не стала долго задерживаться, положила цветы и ушла. Мне не терпелось покинуть эту тягостную атмосферу, и просто немного прогуляться. Я и подумать не могла, что Игорь меня догонит с новостью о неожиданном наследстве.

Глава 24

Весь следующий день я ждала его. Было так странно видеть человека из своих видений в реальной жизни. И это был не просто человек, а мужчина, от которого там, в далёком Кёнигсберге у меня подкашивались ноги.

Приближались новогодние праздники, и что бы хоть как – то занять себя, и отвлечься от томительного ожидания, я взялась наряжать искусственную сосну. Эту пушистую хвойную красавицу, с длинными тёмно – зелёными пластиковыми иглами, мне подарила мама на прошлый новый год. До этого у меня не было новогодней атрибутики, всегда было как – то не до праздничной мишуры.

Я достала из шкафа коробку с сосной, вытащила её и расправила веточки. Дерево оказалось не маленьким, и заняло довольно внушительный участок комнаты.

«Ну да ладно, праздник так праздник» – подумала я, и достала имеющиеся немногочисленные ёлочные украшения. Ими оказалось с десяток золотых шаров и две пушистых мишуры синего цвета. Сочетание не очень, но всё же лучше, чем ничего. Не хватало ёлочных огоньков. За ними я и собралась идти, когда услышала звонок в дверь. Подумать только, я так увлеклась, что не заметила, как пролетело время.

Я открыла дверь. На пороге стоял Игорь с большим тёмно – зелёным горшком цветущих белых роз. Тех самых.

– Фух… А лифт у вас давно не работает? – запыхавшись спросил он.

Я молчала, еле сдерживаясь от смеха. Эта картина показалась мне очень смешной. Варя постоянно носила цветы Гюнтеру, а Игорь притащил мне целый куст этих же цветов, да ещё и в горшке.

В конце – концов, я не могла больше сдерживаться и засмеялась. Он рассмеялся тоже. Минуту мы просто хохотали.

– Чего смеёмся… Не понятно, – отходя от смеха сказал он, – куда поставить эту красоту?

– Ставьте вот здесь, – показала я место в прихожей, а потом предложила ему пройти на кухню, где красовалась моя «недоделанная» новогодняя сосна.

– Ой, да у вас уже праздник, – сказал он с улыбкой, увидев дерево.

– Почти… Пару штрихов и она готова.

– Красивая, – вежливо соврал он.

Я налила ему чай, и мы сели друг напротив друга. В один миг, мне на секунду показалось, что я опять в доме Марты, а напротив меня сидит Гюнтер, только он не скован страшным недугом, говорит чуть иначе и много жестикулирует.

– Я думаю, вы догадались, что цветочки вам передала моя бабушка, – сказал он, – такое вот для вас интересное наследство. Она ещё в сентябре их посадила в горшок и ухаживала, а в день её смерти они зацвели, – он замолчал, и опустил глаза на кружку, которую держал обеими руками, согревая пальцы.

– Она взяла с меня слово, что после смерти эти цветы я доставлю вам, оставила бумажку с вашим номером телефона, – продолжил он, – и я не имею понятия, для чего ей было так это важно. Она вообще обожала свои розы, и именно эти – белые. Носилась с ними вечно как курица с яйцом. Сколько её помню, всегда в своём цветочнике, – он снова ненадолго замолчал, а потом посмотрел на меня и добавил, – я думаю, вы что – то значили для неё, раз именно вам она передала их.

– Она тоже для меня много значила, – с грустью сказала я.

– Она в последние месяцы постоянно упоминала о вас, но толком ничего не объясняла, да я и не расспрашивал. Вечно был в делах и заботах… Вообще, сколько я помню, у неё никогда не было подруг, никто не приходил к ней в гости. Несмотря на то, что она была очень дружелюбной и весёлой, она сторонилась близких знакомств. Откуда вы её знаете?

– Мы познакомились несколько месяцев назад. Я покупала у неё розы, а потом мы разговорились. Она много рассказывала мне о послевоенном Калининграде, о первых переселенцах. Мне это очень интересно.

– Она рассказывала вам о своей жизни после переселения в область? – с удивлением спросил он.

– Да, а что вас так удивляет?

– Просто она об этом никому не говорила, хоть пытай её. Никогда. С детства я увлекаюсь изучением истории нашей области. Одно время даже с ребятами раскопками занимались. Находили немецкие монетки, старые чашки, всякие мелочи. И очень хотелось узнать от очевидцев, как оно было тогда. Со многими бабушками моих друзей переговорил. Вспоминать те годы всем тяжело, но они с охотой рассказывали. К ней же было бесполезно подходить с такими вопросами. Закрывалась, словно в кокон, и слова из неё не вытащишь.

– Да, это она умела, – с улыбкой сказала я.

– А вы, оказывается, хорошо её знали, хоть и были совсем немного знакомы.

– Даже больше, чем вы думаете. Она очень много мне рассказывала.

– Но почему вам?

– Она хотела, чтобы я написала книгу о ней. Точнее одну историю, небольшой фрагмент её жизни.

– Правда? Вы писатель? – удивился он снова.

Я замялась на минуту, не зная, что ответить, а потом решительно сказала:

– Да, я писатель.

– И вы напишете о ней?

– Обязательно напишу.

Он улыбнулся мне той самой улыбкой, от которой у Вари замирало сердце. Замирало оно сейчас и у меня.

– Мне пора, – сказал он, допивая чай, – спасибо, что вы пришли вчера на похороны.

– Я не могла иначе.

Я подала ему куртку, он быстро оделся, но уже на самом пороге остановился.

– Ах да… Чуть не забыл, – сказал он и вытащил из внутреннего кармана куртки толстый конверт формата А5, – что внутри мне не известно, оно было запечатано.

Я взяла увесистое письмо, на котором крупным и красивым подчерком было написано: «Для Ани».

«Вот они, мои ответы» – подумала я.

Глава 25

«Моя милая, пришло время закончить эту историю. Как я уже несколько раз говорила, что – то ты должна была увидеть и прожить сама, но есть моменты слишком личные, в которые я тебя допустить не могла. Потому я всё расскажу тебе сама.

Той ночью, после произошедшего в доме Марты, я всё же вернулась домой. И мне совсем не было страшно, хоть я и не представляла, что ждёт меня там.

Когда я зашла, отец пил водку на кухне. Он ничего не сказал мне. На моё удивление он и матери ничего не рассказал. С того вечера он перестал меня замечать, словно меня и не существовало вовсе. Так было до самого рождения дочери, его внучки, но… Всё по порядку.

Гюнтер был твёрд в намерении уехать в Германию. Он был убеждён, что так будет лучше для всех, особенно для меня. И никакие доводы и мольбы Марты, или мои на него не действовали.

– За нами всё равно придут рано или поздно. Нет смысла откладывать неизбежное, – говорил он.

Марта и Ева смирились с его решением. Я нет, но выхода у меня не было.

К поездке они были в общем – то готовы. Финансовый вопрос их не смущал. Дорогу им полностью оплачивали, и у Марты, как не странно, имелись небольшие сбережения, на которые они могли спокойно и без хлопот прожить некоторое время. Кроме того, у них были родственники в Мюнхене. К ним – то они и собирались, надеясь, что те выжили после войны.

Гюнтер очень торопил с отъездом, и уже на следующий вечер, когда я забежала к ним на несколько минут, я наткнулась на узелки с вещами и огромный старый чемодан.

– Когда вы уезжаете? – с дрожью в голосе спросила я.

Гюнтер молчал и не смотрел на меня.

– Послезавтра утром, – ответила Марта.

– Так значит остался всего один день, – сказала я, и слёзы предательски полились из моих глаз.

Марта подошла ко мне и обняла. Удивительно, что даже родная мама не относилась ко мне с такой любовью и нежностью, как она.

– Поговори с ним, – сказала она, уводя за собой Еву, копошащуюся среди столовой посуды.

Мы остались вдвоём. Я не знала, что сказать ему, в голове были лишь злые слова: «Ты меня оставляешь… Ты сдался… Струсил».

– Придёшь к нам завтра? – спросил он, и наконец, поднял на меня свои сапфировые глаза.

– Приду.

Я плакала и тихо ненавидела его за это решение. Ведь им можно было остаться ещё на какое – то время. Ещё на месяц, а может и на два, или даже полгода. Целых полгода мы могли бы быть вместе. О них ведь могли и вовсе забыть.

– Прости меня, Варя, – произнёс он еле слышно.

Я больше не могла на него смотреть, и просто убежала. Я бежала со всех ног, мимо прохожих, мимо старых домов, мимо груды разбитых зданий. Я бежала, и слёзы лились нескончаемым потоком. Через аллею я прибежала в парк. Было уже темно, и здесь не было освещения. Я убежала в самую глубину парка, в самую темноту. А потом я остановилась у старого дуба и обняла его. Так я простояла некоторое время, пока слёзы не прекратили течь, потом я вернулась домой.

Утром я проснулась с ощущением глубокой пустоты внутри. Он ещё был здесь, совсем рядом, через два дома от меня, но казалось, что его уже не было.

Что мне оставалось делать? Убеждать его было бессмысленно. И тогда я решила, что это время будет только нашим, и, возможно, он передумает. Возможно, они не уедут. Каким же я тогда была ещё ребёнком.

С самого утра я решительно заявила отцу и матери, что вечером уйду, вернусь поздно. Маме было всё равно, она уже привыкла, что вечера я провожу с Мишей, а отец сделал вид, что не слышит моих слов. До него уже дошли слухи, что семья ненавистных ему фрицев завтра уезжает.

Добросовестно отработав весь день в полях, вечером я снова надела голубое нарядное платье и пошла к Гюнтеру.

Их сборы были уже закончены. Вещей было немного. В основном это была одежда, личные вещи, немного книг и тот самый фарфоровый сервиз Марты, оставшийся ей от бабушки.

– Варя, мы не можем взять с собой Гренку, – сказала Марта, – она хорошо ловит мышей, и сможет сама прокормиться, но ты, пожалуйста, приходи к ней иногда. Ей очень нужна ласка.

Гренка, не о чём не подозревая, спокойно спала на коленях у Гюнтера.

– Я заберу её, – с уверенностью сказала я.

– Только бы у тебя из – за неё не было проблем, – взволнованным голосом произнесла Марта.

– Не будет, всё в порядке.

– И вот ещё… Это для тебя, – она протянула мне пару новых шёлковых чулок и пластинку,– эта музыка будет напоминать тебе о нас.

После этих слов она заплакала и обняла меня.

В тот вечер мы сидели очень долго. Смеялись и рассказывали истории из жизни, той жизни – до войны. Марта вспоминала смешные случаи из детства Гюнтера и Евы. Было опять уютно и тепло. Никто не думал про завтра, и что оно вообще когда – нибудь настанет.

Было уже далеко за полночь, когда мы попрощались, и я ушла, но ненадолго…

Конечно же, я не могла уйти просто так от человека, которого безумно любила. Просто уйти в ночи, с чулками и пластинкой в руках.

Я зашла в дом, там было тихо, все уже давно спали. Я прошла в свою комнату, положила подарки на комод и села на кровать. Внутри меня всё горело от решимости, но в тоже время мне было очень страшно.

Я понимала, что это единственный шанс заставить его передумать, иначе завтра он навсегда уедет.

Я подошла к зеркалу и распустила волосы, глаза мои горели каким – то внутренним огнём. И, не мешкая больше ни минуты, я вернулась. Робко постучала в их входную дверь, увидела, как загорелся свет, и через минуту услышала встревоженный голос Марты:

– Кто там?

– Марта, это Варя… Я бы хотела…

Не дожидаясь моих объяснений, она открыла дверь и впустила меня.

– Он уже в пастели, но, думаю, ещё не спит.

Я не сказала ей ни слова, и тихо прошла в комнату Гюнтера. Он лежал на спине с открытыми глазами. Свет полной луны заливал пастель, и было видно его беспокойный взгляд.

– Варя? – с удивлением спросил он.

– Я не могла уйти навсегда, не поцеловав тебя, – тихо произнесла я.

А потом я села на край кровати и склонилась над ним. Я стала целовать его глаза, лоб, щёки, шею, губы. Нас снова накрыло этим сладостным туманом, и остановиться было невозможно.

Я ушла на рассвете. Мы не плакали и не клялись друг другу в вечной любви, не давали обещаний. Мы просто любили, и слова были не к чему.

Весь следующий день я была в парящем, неземном состоянии. Мне не верилось, что это произошло. Я любила его ещё сильнее, и я была уверена, что после этой ночи он не сможет меня оставить.

«Нет, никуда он не уедет. Не сможет» – думала я, пребывая в своих грёзах.

Мне вдруг пришла мысль, что мы могли бы пожениться, и это был бы для него шанс остаться, ведь были случаи, когда русские женились на немках, и семья оставалась здесь. Я была просто счастлива от этой мысли.

Работала я в тот день очень плохо, от чего несколько раз получила подзатыльники от мамы.

– И чего ты всё время улыбаешься? – с подозрением спросила она, – работай лучше.

Я бралась за работу, но всё вываливалось из моих рук. Мысленно я приближала вечер. Думала, что будет, когда я войду и увижу его. Краска тут же вспыхивала на моём лице. Я не могла понять, откуда вчера у меня было столько смелости.

– Иди уже домой, – наконец, сказала мама,– от тебя всё равно сегодня никакого толку.

Я с радостью побежала домой. Точнее не домой, а мимо своего дома я прямиком понеслась к Гюнтеру. Сейчас я совсем не боялась, что меня увидят у них. Ждать до вечера было не возможно, настолько сильным было моё желание увидеть его, и поделиться своими мыслями.

Входная дверь была открыта. Когда я зашла в дом, на пороге меня встретила мурчащая Гренка. В доме царила тишина и пустота. Я прошла в ту самую комнату, где этой ночью я любила и целовала его. Та же идеальная чистота, как и всегда. Аккуратно заправленная пастель… Старый деревянный комод… Патефон… Ваза с белыми розами.

Я села на пол, опустила голову к коленям, обхватила её руками и завыла. Они уехали.

Они уехали, а я осталась и училась жить без них, без него. Первое время было совсем тяжело, всё напоминало о нём. А через два месяца я узнала, что жду ребёнка. Тогда уж мне совсем стало не до душевных терзаний. Моя былая смелость рассыпалась в прах. Сказать отцу такое, я точно не могла. Думаю, он бы просто выгнал меня из дома, или же отправил избавиться от ребёнка нациста, а потом, возможно пустил бы обратно. Я не знала, как быть, и тряслась как осиновый листик.

Ничего не оставалось делать, и я снова пошла к нему. Кто же ещё мог простить и помочь, конечно, только тот, кто бескорыстно и искренне тебя любит.

Я пришла к нему ранним утром, на восходе солнца, на то же самое место, где мы с ним познакомились. Тогда была удивительно солнечная и тёплая осень. Вся набережная реки была усыпана золотой листвой. Такой красивый был день. Я помню его, словно он был вчера.

– Здравствуй, – сказала я ему.

Миша обернулся и растерянно посмотрел на меня. Мы не виделись с тех пор, как раскрылся мой обман. Он всё понимал, и больше не приходил ко мне, да и я не искала с ним встреч.

– Привет, – ответил он мне, и улыбнулся. Он был очень рад меня видеть, хоть и пытался это неумело скрыть, – зачем ты здесь?

– Я… В общем, – я мямлила, совершенно не зная, как ему всё рассказать.

– Я знаю про того немецкого парня. Твой отец мне рассказал, – вдруг сказал он, и теперь настал мой черёд удивляться.

– Когда?

– Это было через несколько дней, после вашей потасовки, случившейся в доме у фрицев. Мы удили с ним вместе рыбу, потом выпили водки. Ему было тяжело это говорить, но он хотел облегчить душу, поделиться.

Миша замолчал и задумался.

– Твой отец очень сильный мужик. Я не представляю, как он всё это пережил. Я бы не смог, Варя.

– Он ненавидит меня? – спросила я.

– Нет… Совсем нет. Ему стыдно, что он сказал тебе тогда те слова, о том, чтобы ты была на месте Кати. Он не хотел этого говорить, это всё со злобы… Со злобы к фрицам… Он так их ненавидел… Потому и сказал.

Я почувствовала облегчение в груди. Значит, отец так не считает. Пусть не разговаривает со мной, но хотя бы не презирает.

– Зачем ты пришла? – прямо спросил Миша.

– Я беременна, – так же прямо ответила я.

Миша замер, словно не веря своим ушам, потом он отвернулся от меня и уставился на реку. Я понимала, что ему нужно время обдумать.

– Неужели от него? Ну конечно… От кого же ещё. Но ведь мальчишка был калекой? Видимо не совсем калекой, – сам себе отвечал на вопросы Миша. Я просто молчала и смотрена на обломки Кёнигсбергского собора, усыпанного листвой. Я понимала, что возможно сейчас решается моя судьба.

– Иди домой, – наконец сказал он.

Я, молча развернулась и ушла. Всю дорогу я плакала. Миша был единственной надеждой, но с моей стороны так глупо было ожидать от него помощи, после всего что произошло.

После этого разговора, я решила довериться и плыть по течению. Конечно, когда появится живот, мне придётся что – то рассказать отцу, и я придумывала самые разные истории. Что угодно, только не правду. Впервые я задумалась о чувствах отца, об очередном ударе, который нанесу ему, сказав от кого этот ребёнок.

К счастью всё разрешилось неожиданным для меня образом. Через неделю в нашу дверь постучал Миша с букетом ярко – красных георгин. Он протянул мне цветы, а потом они с папой закрылись на кухне. Через десять минут они вышли, обнимаясь и смеясь. Миша попросил моей руки, а папа с огромной радостью согласился.

Несмотря на то, что мне было всего четырнадцать лет, после случившегося отец не хотел жить со мной под одной крышей. А лучшего кандидата в мужья, чем Миша, он и желать не мог. Парень был рукастый, всегда при деле, с ним не пропадёшь. Отец просто сиял от счастья, никогда ещё я не видела его таким.

Мы с Мишей поженились, а через семь месяцев родилась Катюша – наша девочка. Ещё до свадьбы он взял с меня слово, что пока он жив, никто не узнает, что Катерина не его дочь, а дочь немецкого мальчишки. Я согласилась. Тогда это казалось мне совсем не важным. Главное – все будут живы и здоровы.

Господи, как же он её любил. Порой и родной отец не будет так любить своё дитя, как любил Катюшу Миша. Он боготворил её. Все её шалости прощались, а желания выполнялись молниеносно.

Мы с Мишей прожили долгую и счастливую жизнь, и я любила его. Да, это была совсем другая любовь, но она была сильная и крепкая. Я не смогла родить ему детей, но ему и Кати хватало, которую он всегда считал своей. Мы были настоящей семьёй, что ещё было нужно.

Катюша не имела никакого сходства со своим родным отцом. Внешне она была вся в меня. Такие же светло – русые волосы, бледно – голубые глаза, такая же хохотушка и упрямица.

Дед её, кстати, тоже обожал. Она нас с ним и помирила.

Первое время, после её рождения он долго не приходил. Мама говорила, что он очень хочет увидеть внучку, но почему – то не идёт. Я знала причину, и пришла сама в наш старый дом, с Катюшей на руках. Ей было тогда всего четыре месяца.

Он долго смотрел на неё, не решаясь взять на руки, а потом она ему улыбнулась, а он улыбнулся ей в ответ. Моё сердце тогда растаяло от нежности и любви. Мой, такой постаревший и огрубевший за годы войны отец, вдруг снова стал для меня родным папочкой, тем, каким я знала его ещё совсем малышкой.

Он подошёл к нам и обнял нас обеих свой большой и сильной рукой, слёзы радости лились из его глаз.

– Доченька, прости меня… Я не хотел…Я тогда…

– Не надо, отец, я знаю, – перебила я его, – прости и ты меня, я люблю тебя.

Тяжелый камень упал тогда с моего сердца, и наши семьи стали ближе. Мама помогала мне с Катей. А она росла очень подвижной и смышлёной.

Внешне она походила на меня, но повадки у неё были исключительно Марты, и с возрастом это проявлялось всё сильнее. Всегда чёткая и пунктуальная, чистоплотная и педантичная. У неё был идеальный порядок везде, даже в шкафчике в детском саду. Удивительный ребёнок.

Аня, я предвижу твой вопрос: думала ли я о нём?

Конечно же, я о нём думала, но память, странная вещь. Одно событие накладывается на другое, словно сдвигая в глубины сознания. Но мы ничего не забываем. Приходит время и воспоминания возвращаются, они врываются ураганом в нашу жизнь, словно непрошенные гости. И ты ничего не можешь с этим поделать.

Через четыре года, после рождения дочери я получила письмо от Марты. Оно пришло на старый адрес, и мама принесла его мне. Она понимала от кого оно, но ничего не стала спрашивать.

Письмо было небольшое. В нём Марта коротко рассказывала о себе и Еве, о жизни в Мюнхене. Спрашивала как я. Указала свой адрес, и очень просила меня написать ей. О Гюнтере она написала всего одну строчку: «Умер от лихорадки, спустя две недели по приезду в Мюнхен».

Весь мой спокойный мир рухнул, после этого письма. Зачем? Зачем он уехал? Ведь он же знал, что эта дорога опасна для него, и всё равно поехал. Он мог бы жить… Мы могли бы жить… Вместе мы бы со всем справились…

Я ненавидела его, ненавидела так же сильно, как любила когда – то. Безмерно злилась я и на Марту, ведь она могла не увозить его, просто не уезжать. На её письмо я так и не ответила.

Всё, что мне тогда хотелось – это забыть. Удалить все воспоминая о нём, словно их никогда и не было.

И, знаешь, Аня, у меня это получилось. Я настолько хорошо научилась врать за эти годы, что мне удалось обмануть саму себя. Не было никакого Гюнтера, был только Миша, и Катя его дочь. Я не носила цветов соседскому мальчишке, не целовала его в свете полной луны, не защищала с ножом в руках от родного отца. А кошка Гренка – это подброшенный в мой отцовский дом котёнок.

Я врала и верила, а потом снова врала, убеждая себя всякий раз, как всплывало очередное воспоминание, что это просто сон, ничего этого не было.