Ирина Радова
Кёнигсбергские цветы
Глава 5
Белые розы на моём комоде. Невероятный аромат на всю комнату. Едва уловимый, лёгкий и свежий запах. Цветы нежности и первой невинной любви.
Мой взгляд прикован к букету почти целый день. После той встречи с бабулей – цветочницей я заболела. Два дня не спадала высокая температура, и я была в состоянии забытья.
Сознание играло со мной злую шутку. В один миг я ощущала себя собой: Аней двадцати восьми лет, бухгалтером, самой обычной современной женщиной. А потом я проваливалась в неё: тринадцатилетнюю девчонку из послевоенного Кёнигсберга, влюблённую по уши в парализованного немецкого юношу. И это было не просто видение. Я была ей. Все её чувства – любовь, страх, тоска, злость – были моими.
К счастью за эти дни, никаких новых видений и снов я больше не видела, но сама в себе я потерялась.
Когда температура спадала, мне становилось легче, и в эти моменты я пришла к твердому убеждению, что после выздоровления обязательно пойду к доктору, который поможет мне справиться с этим.
На третий день температура спала окончательно и больше не поднималась. Я, наконец, пришла в себя. Всё как-то стало раскладываться по полочкам. Вместо страха у меня появилось любопытство, и начал мучить один вопрос: как это связано со старухой? А связь ведь точно была, теперь я в этом даже не сомневалась.
Выздоровев окончательно, я всё же решила повременить с походом к психиатру, и ждала только одного: когда, наконец, завянут цветы, и я смогу снова к ней пойти, чтобы на этот раз получить ответы на мои вопросы. Но цветы увядать совсем не спешили, а лишь раскрывались и благоухали ещё сильнее.
Ещё через несколько дней я вернулась в колею своей обычной размеренной и скучной жизни. Я по-прежнему не видела больше видений и снов о Варе и Гюнтере, и возможно нужно было забыть об этом и жить своей обычной жизнью, но слова старухи: «Ты только приходи, когда цветы завянут. Обязательно приходи» периодически всплывали в моей памяти, и не давали мне покоя.
Через десять дней, когда цветы, наконец, пожухли, я тут же отправилась на знакомый мне перекресток к старухе – цветочнице.
Я бежала с неимоверным трепетом, в предвкушении получить ответы, на терзающие меня вопросы. Вот она, та самая улица. А вот и перекрёсток… Кофейня, где я люблю сидеть… Старушки под навесом продают урожай моркови, картофеля, яблок и слив… Но моей знакомой цветочницы там нет.
– Скажите, пожалуйста, здесь часто бывает бабушка с белыми розами, Вы её знаете? Она сегодня была? – спрашиваю я пожилую женщину, стоящую на том самом месте, где раньше стояла моя знакомая старушка.
– Варвара Олеговна? Она вчера была. Она пару раз бывает в неделю. Каждый день не ходит… Зачем вам розы? Возьмите лучше яблок домашних, – отвечает мне женщина.
«Варвара Олеговна – эхом раздаётся у меня в голове. – Значит это она, та самая девчонка, та Варя. Ну конечно же… И папу зовут Олег».
– Хорошо, можно мне килограмм красных яблок, – соглашаюсь я на предложение продавщицы, – А вы не знаете, в какие дни она бывает?
– Да кто же её знает. Мне она не докладывает. Да и вообще она странная. О себе ничего не рассказывает, на цены и болячки не жалуется. Не общительная совсем. Только улыбается, да розы свои наглаживает. Она и стоит обычно недолго. За пару часов её цветы уже разбирают. Подумать только…Столько цветов сажать. Я её как-то спросила: «Варвара Олеговна, и зачем вам эти розы? Ведь это же такой труд и уход за ними. Проще яблоньку посадить и плоды собрать», а она мне ответила: «Я хочу, чтобы мои цветы дарили людям радость». Глупо это как-то… Очень глупо… Ведь продаёт она свои розы за копейки.
И женщина всё говорила и говорила, словно её прорвало высказать всё, что она думает о старой цветочнице. Но я её больше уже не слушала. Забыв о всякой вежливости, я молча развернулась и ушла.
Теперь встретиться с цветочницей Варварой Олеговной мне хотелось ещё больше. Мне стало просто жизненно необходимо узнать, что же стало с Варей и Гюнтером, чем всё закончилось, и почему же, чёрт возьми, эта история легла грузом именно на мои плечи.
Глава 6
Я стала приходить туда каждый день. Иногда я прибегала с самого утра перед работой, иногда в обеденный перерыв. Но старухи там не было. Уличные продавщицы стали меня узнавать, и приветливо мне улыбались. Чтобы не привлекать внимание я покупала у них фрукты, которыми потом угощала девочек на работе. Самой мне столько было не осилить.
Время от времени я спрашивала у бабушек о Варваре Олеговне.
– Нет… Давно я её уже здесь не видела. Может, померла она.
– Как померла? – с ужасом в голосе спросила я.
– Ну а чего тебя так удивляет? Это не мудрено, ведь лет – то ей уже сколько? Под девяносто… Наверное. Но она, конечно, очень шустренькая старушка. Таскать эти свои розы. Возможно где-то рядом она живёт… А чего это ты ей постоянно интересуешься? Знакомая твоя, да?
– Да нет… Просто её розы… Никогда не видела таких, и стоят они очень долго. У меня скоро праздник, и я хотела бы купить у неё цветы оптом, а как найти её не знаю, – солгала я первую пришедшую в голову мысль.
– Да. Розы у неё и правда, особые. Как-то она рассказывала мне про этот сорт роз. Говорила, что её мама, после войны привезла его с собой откуда-то из России, уж и не помню точно откуда. Её мама сажала очень много разных роз, а она сажает только этот сорт. Говорит: «Это мои самые любимые. И цветут они всё лето, до самых морозов. Удивительные цветы».
– Я бы очень хотела попросить вас, – перебила я бабушку. – Пожалуйста, передайте ей мой номер телефона. Мне очень нужно с ней поговорить.
– Милая, я, конечно же передам, мне это совсем не сложно, только никогда не видела я у неё в руках телефона. Думаю, она и пользоваться им не умеет.
– И всё же, – я протянула ей бумажку с номером моего мобильного телефона, а сверху на неё положила несколько купюр.
Бабушка от денег не отказалась, поблагодарила меня и уверила, что обязательно ей передаст мой номер цветочнице, когда увидит её.
Так я ушла домой немного успокоенная. Я была просто уверена, что Варвара Олеговна позвонит мне стразу же, как получит мою записку. Ведь не просто же так она просила меня прийти.
Глава 7
Прошло ещё четыре дня, а старуха – цветочница так мне и не позвонила. Я чувствовала досаду и какую-то злость. Эта история совершенно не выходила у меня из головы.
«Зачем старуха поделилась со мной этой историей? Зачем просила прийти, а сама пропала»? – эти вопросы не давали мне покоя.
Ещё мне бы очень хотелось с кем – то поговорить об этом, но я не представляла с кем можно это сделать. Как это вообще можно обсуждать, даже с самыми близкими. Не думаю, что меня бы поняли. Да, если честно, я и сама ничего не понимала. Потому я просто жаждала встретиться со старушкой.
Сегодня, после окончания работы, я решила снова пойти туда, и спросить уличную продавщицу слив, видела ли она цветочницу, и передала ли она ей мою записку.
Я не могла дождаться, когда же стрелки часов покажут пять вечера. Я словно предчувствовала что-то, и весь день провела в тревожном предвкушении.
Наконец, рабочий день закончился, и я помчалась в самом воинственном настроении на знакомую мне улицу. И что же я увидела, придя туда. На том же самом месте была она.
Она сидела на небольшом зелёном раскладном стуле, такие стульчики ещё берут с собой на природу. Маленькая бабушка в белом платке, на маленьком стуле, она казалась совсем ребёнком. У её ног стояли пустые пластмассовые вазы с водой, и только в одной из них стоял букет из пяти белых роз.
Я невероятно обрадовалась, увидев её, и тут же ускорила шаг, но в голове тут же возникли мысли: «И что ты ей сейчас скажешь? Что случайно прожила кусок её жизни»? Я тут же отбросила эти мысли в сторону. Наконец, я смогу поговорить с ней. И я была уверена, что разговор сложится сам собой. Я не ошиблась.
– Здравствуйте, – сказала я, подойдя.
– Привет, милая, – ответила она мне, и тут же подскочила со своего стульчика. – Слава Богу, ты пришла. Я жду тебя уже часов пять. Думала, ты придёшь днём, а ты вот решила вечером.
– Вы меня ждали?
– Ну конечно. Местные продавщицы мне все уши прожужжали про девушку с каштановыми волосами, что приходит почти каждый день. Я, видишь ли, немного захворала, а сегодня вот первый день вышла и решила непременно тебя дождаться. Летом я продала так много роз. Урожайный был год, – улыбнулась она. – А осенью цветов осталось совсем немного, потому и прихожу я всё реже. Меня часто спрашивают мои постоянные покупатели. Ведь таких роз как у меня нет во всём городе. Думаю даже во всей области… Эти цветы не только прекрасны и ароматны, но и способны приносить людям радость. Уж я – то точно знаю, – она загадочно на меня посмотрела, а потом продолжила. – Я знаю, зачем ты пришла?
– Правда… Знаете? – с удивлением спросила я.
– Конечно. Я оставила их для тебя, – она вытащила из вазы цветы и протянула их мне, – сегодня с тебя двести рублей. Я бы очень хотела тебе их подарить, но всякий труд должен быть оплачен. Обязательно должен. Даже если деньги не велики.
Я достала из кошелька нужную сумму и протянула ей. Старушка радостно взяла деньги и убрала их в свой ридикюль, а после засуетилась, разбирая вазы, складывая их одна в другую.
«Как и это всё? А как же Гюнтер»? – подумала я.
– Знаешь, он всегда говорил: «Всему своё время», – как бы читая мои мысли, сказала старуха, – такой удивительно мудрый был для своих лет мальчишка. Порой я его не понимала совсем. Не понимала его слов, его поступков. Лишь спустя годы, прожив долгую жизнь, в памяти стали всплывать его слова, и теперь их смысл стал мне ясен, – она с грустью и тоской посмотрела на меня.
– О ком это вы? – спросила я, делая вид, что не понимаю её.
– О Гюнтере, конечно. Ты же о нём хочешь узнать. Для этого и пришла сюда, – воодушевившись и громко захохотав, сказала цветочница.
Я опешила от ужаса. Неужели она всё знает, но как? Как вообще такое возможно?
– Почему это происходит со мной? Почему я словно становлюсь вами и проваливаюсь в вашу жизнь, в те годы? И даже чувства. Почему я всё чувствую? Даже физическую боль я ощущаю, – выпалила я залпом дрожащим голосом. Последняя фраза прозвучала видимо слишком громко, так как старушки с соседних прилавков пристально уставились на меня, ожидая что-то интересное.
– Хорошо, милая, я всё тебе расскажу, но не здесь, и не сейчас.
– Нет уж, я вас больше не отпущу, мне нужны ответы, и я не уйду, пока не получу их, – решительно возразила я ей.
– Ну как же молодые нетерпеливы. Знаю, сама я была такой же, – сказала старуха, улыбаясь, и тут же принялась собирать свои пластмассовые зелёные вазы в большую клетчатую сумку.
– Пойдём, угостишь старушку чаем, – произнесла она, покончив со своими сборами.
И мы пошли в то самое кафе. То, где я её когда – то увидела, сидя за столиком в непогожий день. Именно с этого дня, по неволе я ввязалась в весь этот сверхъестественный водоворот.
– Нет в этом мистики, и волшебства никакого нет, – сказала старуха, отхлёбывая из чашки ароматный Эрл Грей, – есть просто люди… Как бы тебе объяснить… Они особые, одарённые что ли, – она замолчала, и украдкой на меня взглянула.
Я не совсем её понимала, а она, не спешила мне всё объяснять. Попивала себе спокойно чаёк, и посматривала то в окно, то на меня. Казалось, она давала мне время обдумать и принять её слова.
– В чём этот дар проявляется? – не выдержав больше, спросила я прямо.
– В основном эти люди с детства не такие как все. Более эмоциональные, чувствительные. С природой и животными они в особом контакте. Могут чувствовать эмоции и чувства других людей, проживать их сами, и забирать себе. Могут лечить других, таким образом… Понимаешь? Это удивительный и редкий дар.
– Не совсем я вас понимаю. Да, порой я чувствую чужую боль, словно она моя собственная. Уже много лет я не смотрю телевизор и не читаю газет. Чувствую себя очень плохо от новостей. Но это вроде бы давно научно доказано, даже термин есть, определяющий таких людей. Их эмпатами называют. Я думала – это особенность психики, а не дар.
– Может и так, – лукаво улыбнулась она.
– Варвара Олеговна, меня интересует: как возможно вот так вот, среди бела дня, за несколько секунд прожить кусок жизни другого человека?
– Хм… А я почём знаю, как это возможно. Это просто есть и всё. Не всегда всё можно объяснить. Это просто есть. Я же сказала – это дар. У меня он раскрылся после рождения дочери. До этого я, как ты говоришь, просто могла чувствовать чужую боль. А когда дар открылся… Я могла посмотреть в глаза человеку, и увидеть, как он провёл свой вчерашний день. По – началу я думала, что это просто моё воображение. Но потом поняла, что это не так. За несколько секунд я могла прожить кусок чужой человеческой жизни. Почувствовать чужие эмоции, радости и горести, словно они мои. Но далеко не каждого человека. Я не знаю, как это работает. Возможно, есть люди более открытые, и они словно сами разрешают посмотреть, и ты смотришь. Это было сначала очень боязно, а потом стало интересно, – она ненадолго замолчала, сделала глоток чая, а после с улыбкой продолжила. – Я изучала это раньше, когда была моложе. В советские годы сложно было что – то об этом найти. Выделяться, быть каким – то особенным, одарённым в то время не приветствовалось. Потому никогда я об этом не рассказывала. Не кому было.
– Получается я первый человек, с кем вы поделились, – с удивлением спросила я.
– Получается так. О таких особенных людях можно было почитать разве что в фантастике, – она рассмеялась. – Там пишут, что они, якобы, воруют у человека часть его жизни. Но это не так. Это удивительная способность, которую нужно развивать, как и любую. А направлять только на благие цели, тогда всё будет хорошо… С возрастом потихоньку это приглушается. И я уже не могу ничего увидеть, но я могу показать… Человеку, который сможет увидеть, такому как ты.
– А зачем вы мне показали часть своей жизни?– спросила я её.
– Я лишь позволила тебе кое – что посмотреть, а заодно и дар твой открылся, – ответила старуха, запутав меня ещё больше.
– И что мне с ним делать?
– Это тебе решать, милая. Мне важно, чтобы ты увидела эту историю. Ему это очень важно.
– Что именно?
– Чтобы я всё рассказала, чтобы другие узнали.
Кто эти «другие»? что именно они должны были узнать? У меня было ещё множество вопросов, но старуха больше не ответила ни на один из них. Она словно закрылась в какой – то кокон, и я никак не могла достучаться до неё.
Я ушла домой с огромной головой в виде «Дома советов». Вопросов стало ещё больше. Что же это за удивительный дар такой, от которого «крыша едет»? Как научиться им управлять, направляя на благо? Вряд ли гугл мне сможет в этом помочь.
Глава 8
Большой деревянный стол, покрытый старой потертой клеёнкой в крупную коричневую клетку. На столе кусок чёрного ржаного хлеба, нарезанное на газете тонкими ломтиками сало и небольшая, трёхсот граммовая бутылочка мутного и вонючего самогона. За столом сидит отец, я сижу на другом конце стола, напротив него.
Он берёт небольшой кусочек сала и долго, смакуя, пережёвывает его наполовину беззубым ртом. Потом наливает себе пол рюмки мутной – белой жидкости, и залпом выпивает, занюхивая эту «прелесть» ароматным хлебом.
Я молча смотрю на маленькие радости моего отца. Годы войны не пощадили его. В свои пятьдесят он выглядит как старик. Полностью седая голова, согнутая спина и измождённое морщинами лицо. Но в его больших и мощных руках ещё очень много силы. Он работает за троих, спит и ест мало. Он приехал сюда с семьёй, чтоб очистить эту землю от фрицев, от всего, что могло о них напоминать. Этим он и занимается. Занимается яростно и упорно, словно всю свою ненависть он вкладывает в труд. Полдня он работает в полях, а вторую половину дня, до самого вечера – разгребает завалы и руины разгромленных зданий. Иногда он уходит на работу ночью и в выходной.
– Знаешь, зачем позвал тебя? – спросил меня отец, уже покрасневший от выпитого, и от летнего зноя.
– Нет, пап, не знаю, – ответила я.
– Хочу тебе рассказать кое – что. Ты уже большая и пора бы тебе узнать, кто есть эти поганые фрицы.
– Папа, я знаю, кто такие фрицы, – попыталась я остановить этот разговор.
– Закрой свой рот и слушай. Если бы ты знала, то не бегала бы туда через день, и тем более не носила бы им цветов. Кому ты носишь цветы? Им? Да ты глупая, маленькая дура. Я либо сейчас донесу эту мысль до твоей бестолковой головы, либо выбью из тебя эту дурь дубиной. Да так выбью, что ты поймёшь, а если не поймёшь, то отдашь Богу душу.
Отец говорил спокойно, словно о самых обычных вещах. В его голосе, да и во всём внешнем виде читалась усталость. Он устал говорить со мной, он устал меня бить. Сейчас мне было понятно, что наш разговор будет серьёзен, и он будет последним разговором на эту тему. Очевидно теперь, если я его ослушаюсь он, либо выгонит меня из дома, либо правда убьёт.
– Варя, – продолжил он, – можно сказать, что вам с мамой повезло. Вы не видели всех ужасов войны напрямую. Были бомбёжки, но добраться до наших краёв поганые фрицы не смогли. Был голод и адский труд, о котором и тебе, тогда ещё совсем ребёнку, было известно не понаслышке. Но вы не видели жестоких издевательств и смертей, которые довелось увидеть мне, твоему брату Николаю и Катюше, не вернувшимся домой.
Я не ожидала, что отец будет говорить об этом. После смерти моего брата и сестры в нашем доме никогда об этом не говорили. И вообще старались избегать любых разговоров о них. Слишком свежо было в памяти, слишком тяжело.
Коле было восемнадцать, когда он ушёл с отцом на фронт, а моей старшей сестре Катерине двадцать два года. Когда началась война, она как раз заканчивала последний курс медицинского института. И уже в конце сорок второго, она, в тайне от нас с мамой, уехала в ряду медицинских сестёр на фронт.
– Нас с Колей разлучили ещё на вокзале, – продолжил свой рассказ отец, – Помню его глаза, большущие такие, и сколько в них было смелости и отваги. А ведь он совсем ещё мальчишкой был. Мой сын. Мой Коленька, – отец замолчал, а по его щекам катились крупные слёзы, которые он не мог сдержать. Он задрожал всем телом и закрыл лицо руками. Никогда раньше я не видела, как отец плачет.
– Его убили, уже через месяц… Мой боевой товарищ был свидетелем этого. Убили в бою прямым выстрелом в голову. Раз… И нет больше моего Коленьки. Но ему повезло, потому что не мучился. Что уж не скажешь о Катюше.
Тут отец остановился, убрал руки с лица, и я увидела в его глазах столько ненависти и злобы, что мне стало страшно. Я ссутулилась и вжалась в спинку табурета.
Отец налил себе полную рюмку самогона, выпил её залпом, и, не притронувшись к еде, продолжил:
– Их медицинский лагерь накрыл немецкий отряд. Да и что там было накрывать. Всего с десяток солдат, девочки медсёстры и полсотни калек. Расстреляли сразу всех на месте, кроме девчонок. Их сначала пустили на утехи. Насиловали всем отрядом, сколько их там было, человек пятьдесят – шестьдесят. Одна из них, Катюшина однокурсница чудом убежала в леса, выжила девчонка. А Катя, – он на секунду замолчал, что было сил сдерживаясь от слёз, – А Катя застрелилась. Выхватила пистолет у фрица и в рот себе направила. Ты слышишь, дура, – уже рыдая вопил отец, – сама себе в рот пулю выпустила. Она ведь знала, что после того, как натешатся, их всё равно всех до одной расстреляют. Этих девочек. Горите же вы в аду, фрицы проклятые.
Он уже не плакал, а выл как дикий раненный зверь, и столько боли было в его стоне и плаче. А я замерла на месте и тихо ненавидела отца за то, что он мне это всё рассказал. Прямо сейчас, на этом самом месте я взяла часть этой боли на себя. И я её прожила. Я была на месте Коли, а потом на месте моей сестры Катюши.
Я молча встала и хотела уйти.
– Варя, – остановил меня отец, – неужели ты не понимаешь, кто они. Неужели не видишь, что они нацисты, все они нацисты без исключения, они хуже животных.
– Папа, они не виноваты. Они не убивали… Они…
– Не смей, – перебил меня отец, – в память о своём брате и сестре, не смей туда ходить. Не оскверняй их память… Прошу.
Я ничего не ответила и вышла из дома в поле. Впервые мне не хотелось жить.
Я пришла в себя. Передо мной стоит ваза с белыми розами, и я смотрю на них. Моё лицо, шея, кофта мокрые от слёз.
– Нет, нет, нет. Пожалуйста. Я больше не хочу этого видеть. Пусть это прекратится, – кричу я, а потом выхватываю белые цветы и бегу к мусоропроводу, желая как можно быстрее от них избавиться.
Как это прекратить? Как остановить? Вся тоска и боль тринадцатилетней девочки обрушивается на меня разом, и я не в состоянии с этим справиться.
Выкинув цветы, я ложусь на диван, сворачиваюсь клубком и плачу. А точнее даже не плачу, я вою, и бьюсь в нестерпимых конвульсиях от этой боли, пронизывающей насквозь всё моё тело. Я не замечаю времени. Сколько прошло: час, два, а может десять минут. Во мне словно соединились две жизни, и отделить из всего этого себя я не могу. Не знаю, сколько это длится, но я засыпаю.
Просыпаюсь я уже утром в состоянии какого-то жуткого похмелья. Голова кружится и болит, лицо всё опухшее от вчерашних слёз. Но на душе больше нет боли, она вся вышла с вчерашними слезами. Осталась только пустота.
Увидеть такие события и прожить столь сильные эмоции, я не ожидала, но внутри меня было ощущение, что этот путь я должна пройти до конца. В памяти всплыли слова старухи о том, что есть вещи, которые просто знаешь, и не к чему какие – то объяснения.
Я знала, что должна увидеть эту историю, во мне хватит сил это пережить. Тем более я научилась уже сама осознанно туда возвращаться с помощью цветов.
– Ох, чёрт,– произнесла я вслух, – я же вчера выкинула цветы. Значит сегодня, снова придётся навестить бабушку.
