Игорь Дасиевич Шиповских
Ещё двадцать одна сказка обо всём на свете
3
Но не прошло и месяца, как случилась страшная крамола. Великая опасность грозила царю, и он, со своими сподвижниками покинув Преображенское, на время в дальнем монастыре схоронился. Однако граф с Еремеей и малышками с ним не поехали, остались.
– Береги моих крестных,… а я уж как с супостатами управлюсь, так и возвернусь… – покидая крепость Прешбург наказал ему Пётр. И Никодим за то время пока государя не было, честно нёс свою службу, отстаивая царскую цитадель от крамольных лазутчиков, коих супостаты подсылали.
Но недолго длилось государево отсутствие. На расправу с недругами царь был очень скор. А малышки меж тем так быстро развивались и росли, как если бы они пили какой-нибудь чудесный напиток. Государь, разгромив врагов и укрепив свою царскую власть, вскоре вернулся в крепость. И тут же увидев своих крестниц, кинулся к ним.
– Да не может быть! Ну не уж-то это они! Какие молодцы,… вон как подросли,… это хорошо,… растите-растите быстрей, а то скоро заберу я вашего отца с собой в дальний поход,… долго не увидитесь… – похвалил девочек царь, правда, уже частично обращаясь к их отцу.
– Как велишь государь,… куда и когда путь держать,… говори!… – тут же по-солдатски вытянувшись, словно ожидая приказа, откликнулся Никодим.
– Погоди граф, не сейчас,… сначала собираюсь большое войско набрать. Затеялся я на юг походом идти, Чёрное море воевать. Тут-то твои навыки меткого стрелка и пригодятся. Мне теперь хорошо обученные солдаты надобны,… ну а подготавливать ты их станешь!… – отведя Никодима чуть в сторонку, посвятил его в свои планы Пётр. А тем временем Еремея на стол быстро накрыла.
Сидели долго, обсуждали предстоящий поход. И пока ужин длился, к ним один за другим всё присоединялись и присоединялись вновь прибывшие друзья и сподвижники. Так простой визит царя постепенно перерос в настоящий военный совет, который закончился далеко за полночь. К утру головы единомышленников были полны грандиозных намерений и планов. За выполнение которых, они взялись уже на следующий день. И дело закипело.
День за днём, месяц за месяцем, время шло, Никодим готовил новых отважных стрелков для государева войска, а Еремея занималась воспитанием девочек. Малышки по своему развитию превзошли все ожидания родителей, и двигались ровно в том направлении, какое им и предрёк их крёстный. Елена, не смотря на свой столь юный возраст, проявляла недюжий интерес к математической науке. Она могла днями напролёт сидеть на ближайшем лугу и считать пасущихся там коров с козами.
– Раз коровка,… два коровка,… три… – слышался её детский голосок со стороны лужка. Иринка же, как только встала на ножки начала выдавать такие танцевальные коленца, что родители только диву давались. Умилялись её способностям, да всё приговаривали.
– Ну, какая же у нас умелая артистка растёт. Ну, молодчинка,… ну мастерица… – не нарадовались они ей. И всё бы хорошо, да только государь от своих намеченных планов никогда не отступал. Пришёл срок, царь собрал войско, возглавил его, и тут же выдвинулся в дальний поход к Чёрному морю. Граф Никодим, разумеется, не остался безучастным и тоже отправился в поход.
Он всю дорогу был рядом с Петром и во всём ему помогал. Прибыв к намеченному месту, войско встало лагерем, и царь со сподвижниками затеял готовить первую атаку. Выполнив подготовку, начали штурм.
Однако вражеский город-крепость находился в устье реки впадающей в море. А потому все атаки государева войска, без поддержки флота со стороны моря, были обречены на провал. Во время последней вылазки на стене крепости случилось страшное. Граф Никодим, всегда находящийся в ставке подле царя, вдруг не выдержал вида гибнущих на его глазах, им же воспитанных солдат.
– Государь более мочи нет смотреть на это,… ведь опять же побьют касатиков! Эх, была, не была,… вперёд родненькие! – отчаянно закричал он, скинул с себя камзол и, обнажив саблю, сам кинулся в гущу событий. И даже государь не успел его удержать. Никодим мгновенно исчез в толпе сражающихся воинов.
А когда атака стихла, и дым стрельбы рассеялся, графа уже нигде не было. Ни среди убитых, ни среди раненых – нигде. Сгинул Никодимушка, как и не было его. Царь, расстроенный такой потерей, долго горевал, но делать нечего, война есть война. Несолоно нахлебавшись, государь отступил. И войско восвояси отправилось домой. Но наш царь не был бы царем, если бы не сделал нужных выводов из этой конфузии.
– Нет, шалишь, нас не сломать,… кораблей нам надо! А значит, флоту быть! – строго решил он и затеялся его строить. Прибыв в Преображенское, в крепость Прешбург, он первым делом пришёл к Еремее и крестницам.
– Прости меня Еремеюшка,… и вы меня простите крёстные, не уберёг я вашего батюшку,… пропал наш Никодимушка на поле брани,… и никто не знает где он. Теперь я буду вам вместо него… – чуть не плача извинился царь перед домочадцами, и обнял их своими большущими крепкими руками.
– Эх, государь! Как бы нам сейчас тяжко не было, но ты знай,… мы всегда, в делах твоих светлых будем тебе верными помощниками,… также как и наш отец… – тут же ответили ему Еремея, и такие вдруг сразу повзрослевшие Леночка с Ирочкой. Государь, расцеловав крестниц, оставил им на первое время кое-каких сбережений, распрощался и отбыл в дальний город Воронеж, флот могучий строить.
4
А тем временем, хитрые и изощрённые в пакостях недруги графа Никодима, прознав, что его жена и дочери остались без защиты, затеялись ему мстить. Эти негодяи быстро сговорились. То были два брата Шаклицины. Те самые лазутчики, которых подослали супостаты во время крамолы. Коих граф Никодим, выведя на чистую воду, с позором изгнал из крепости Прешбург.
Враждебность к Никодиму и его семейству эти злыдни испытывали не зря, ведь они были отпрысками того самого боярского рода, что извёл поклёпами и наветами батюшку графа, старого боярина Кондака. И теперь оживившись от столь удачной для них вести, эти ироды готовили мерзкую каверзу против Еремеи и девочек. Они жаждали рассчитаться за свой прошлый позор. Подождав некоторое время, и удостоверившись, что царь вернётся нескоро, они, приняв благообразный облик, явились поздно вечером к Еремее под видом государевых посланников.
– Здравствуй графинюшка… – с лёгкой ехидцей в голосе обратились братья к убитой горем Еремеи.
– Мы прибыли к тебе по повелению царя. Он желает видеть тебя с дочками подле себя… – молвил младший брат.
– Ибо боится, что одна ты здесь в своём несчастье зачахнешь… – вторил ему старший брат.
– И когда же государь нас видеть хочет? – не подозревая подвоха, спросила Еремея.
– Да прямо сейчас и хочет,… собирайся,… да и поедем… – чуть ли не хором отвечают ей братья.
– Ну как же так,… вечер уже, темно,… как поедем? – удивилась Еремея.
– Да очень просто,… сейчас прямо в карете и спать ляжете,… а завтра утром проснётесь уже в гостях у государя… – подобострастно улыбаясь, уверили её супостаты.
– Ну ладно,… быть посему… – поверив уговорам, согласилась она, и, сходив упредить старосту об отъезде, стала быстро собирать девочек. Прошёл всего какой-то час, и они все вместе под покровом ночи уже выехали из Преображенского.
Да, хитрые негодяи, подобрали самое лучшее время для похищения семьи обидчика. В полной темноте, почти на ощупь, никем незамеченные, заговорщики увезли Еремею с детьми далеко от всех знакомых ей людей. Только под утро старый староста опомнился и подумал, что вчера спросонья он не проверил, ни бумаг у ночных визитеров, ни их самих, но было уже поздно, злодеев и след простыл.
Долго кружили братья Шаклицины по просёлочным дорогам, усыпляя бдительность Еремеи, прежде чем направились к своей дальней вотчине близь старого монастыря, где настоятелем служил их дальний родственник, который тоже являлся противником царя. Дождавшись, когда Еремея и девочки уснут, братья крадучись связали их и прикрыли шарфами рты, дабы не дать им поднять шум.
Подъехав к монастырю, где их родственник уже изнывал в ожидании, они втихую вынули пленниц из кареты и отнесли их в кельи. Ещё до наступления утра у несчастной Еремеи отняли детей и бросили её в темницу. Так вольная графиня в момент превратилась в узницу монастырских подвалов.
А бедные девочки так и спали, утомившись в дороге. Они и не почувствовали, как их связали, и как привезли в монастырь. И даже тогда они не проснулись когда супостаты отводили их мать в застенок. Только утром, уже развязанные и переодетые, уложенные в нормальную кровать они, проснувшись, спросили у монастырского служки сидевшего рядом, где их мама. На что подготовленный служка, отвечал.
– Ваша мать уехала к царю, а вас оставила пока пожить здесь. Как вернется, так и заберёт. А пока вы будете слушаться меня… – удовлетворённые ответом девочки согласились, и стали покорно подчинятся монаху.
Тем временем злыдни-братья готовили им другую, незавидную судьбу. Сговорившись с одним из столичных кабатчиков, младший брат был готов за небольшие деньги продать в услужение одну из сестёр. Так он и поступил, взял и продал.
– Ха-ха,… хватит, походила графиней, теперь станет рабыней. Поделом ей,… холопской дочери… – памятуя о происхождении её матери, зло похохатывал он, возвращаясь в монастырь уже после сделки.
Старший же брат договорился с ярмарочной бродячей труппой комедиантов. Те забрали у него вторую девочку, всего за гривенный, но при условии молчать о том, где и у кого они её взяли. Впрочем, это было излишняя предосторожность, ни они, ни кабатчик толком и не знали об истинном происхождении малюток.
Еремея теперь томилась узницей в темнице, а у девочек началась новая, невольничья жизнь. Таким образом, обиженные братья Шаклицины окончательно раздробили семью графа Кондакова, разбросав её по разным местам. И всё-таки получилось так, как братья и не ожидали, не по их плану, видимо вмешалось доброе проведение. Вышло так, что кабатчику попала именно Елена, а артистичная Иринка очутилась в руках у актёров с ярмарки, и это стало их спасением.
5
Через два месяца государь наведался в Преображенское проведать своих крестниц. Не обнаружив их дома он очень удивился и, позвав к себе старосту стал его гневно вопрошать.
– Где графиня Еремея с детьми? Куда делись, почему мне никто не сообщил?!… – прикрикнул на него Пётр. А староста стоит, да только весь от страха трясётся.
– Как же так государь,… ведь ты же сам за ними посылал,… приехали к графине, люди от тебя,… говорят, ты Еремею с девочками видеть желаешь, ну они собрались и уехали с ними… – еле выдавил из себя он.
– Да никого я не посылал!… а ну обрисуй, каковы те гонцы были?… – ещё больше удивившись, опять спрашивает государь. Староста, делать нечего, вздохнул глубоко и рассказал ему, что знал, как дело было. Нахмурился государь, почуяв неладное, собрал всех и объявил.
– Дозорщикам усилить караульные посты,… смотреть в оба! Коменданту назначить розыск пропавших!… и обо всех появлениях незнакомцев докладывать мне! Командиры остаются на совет!… – повелел он. Совет продолжался долго и закончился только утром. Тут же начались поиски.
– В помощь пришлю лучшего сыщика с Тайного приказа!… – на прощанье пообещал царь и отправился в столицу, где его уже ждали неотложные государственные дела. Ну, разве ж он мог тогда знать, что именно там, в столице, и надо искать девочек. Елена, попав к кабатчику, уже работала. Усердно мыла посуду, убиралась на кухне. Кроха ещё даже не успела понять, что произошло. Её долговязый хозяин по прозвищу Алексашка-верста, как только она была ему приведена, кратко и просто ей пояснил.
– Девочка,… мама твоя, уехала неведомо куда, и ты пока будешь жить здесь. А если хочешь кушать, то будешь работать… – так и сказал, а Елена, хоть и мала была, но умна не по годам. Сразу сообразила, что лучше будет работать и ждать потихоньку маму, чем плакать и голодать.
Тем более что она могла заниматься своим любимым делом – считать. А считала она всё, и тарелки, когда их мыла, и людей коим приносила ложки да вилки, и ножки у стульев и столов. Одна сердобольная кухарка и помощница Алексашки-версты, которую прозвали Чиркина-мать, потому как она постоянно чиркала огнивом отгоняя прочь чертей, пожалела малютку и начла её опекать, всячески подкармливая да отогревая. Спала Елена тут же на кухне рядом с печкой. Вскоре и кабатчик Алексашка видя её усердие в трудах, смягчился, и стал относиться к Елене более или менее сносно. Все это посчитали как хороший знак, и уже заговорили, что девочка попала в добрые руки и ей сильно повезло.
У Иринки же дела обстояли куда сложнее, жизнь бродячих комедиантов и так-то не сахар, а уж для такой малютки вообще беда. Впрочем, это быть может для какой другой девочки беда, ну а для Иринки такая жизнь показалась всласть. Главный артист и предводитель труппы, старик Фома, опытным взглядом сразу определил, что перед ним истинный самородок и взялся за воспитание юного таланта. В свободное от представлений время он с завидной настойчивостью стал обучать и натаскивать Иринку азам актёрства. У самого же Фомы, при прохождении своего тяжелейшего жизненного пути, накопился богатый артистический опыт.
А однажды ему даже удалось побывать в Европе и принимать участие в постановках настоящих театральных действ. Но волею судеб, а скорее благодаря интригам завистников, он был изгнан из Европейского сообщества театров и оказался на родине, в плачевном состоянии ярмарочного шута. Будучи харизматичным актёром и талантливым организатором он, собрав вокруг себя таких же комедиантов, создал эту труппу. И теперь не найдя приличного угла мыкался с ней из города в город, давая ярмарочные представления.
И вот сейчас видя в этом маленьком существе проблески великого таланта, Фома с большим рвением взялся за его раскрытие. Годы брали своё и, занимаясь с Ирочкой, он старался успеть передать ей как можно больше своего опыта и знаний. А она, оправдывая его надежды и труды, словно мучаемый жаждой путник пьёт воду, втягивала, впитывала в себя все его наставления и поучения, на глазах превращаясь из трогательного ребёнка в прелестно воспитанную девочку.
Не прошло и двух лет, как подросшая и повзрослевшая восьмилетняя Иринка уже вела почти все главные женские роли в спектаклях балагана. Она отлично танцевала и пела, а уж о драматическом мастерстве и говорить не приходилось. Фома, проникшись к сиротке самыми светлыми чувствами, передал ей весь багаж своего актёрского искусства и мастерства. Теперь представления маленького передвижного театрика комедиантов стали больше походить на красивый красочный карнавал устроенный где-нибудь в Европе. И этим вызывали огромный интерес у жителей столицы.
Недостатка в публики не было, здесь встречались и простые крестьяне, приехавшие на ярмарку торговать плодами своего труда, и стрельцы, отдыхавшие от ратных дел, и ремесленники со всех концов города. Даже сановные вельможи из царского окружения, жители Немецкой слободы, господа Лефорт и Гордон, находили время, чтобы насладиться этими выступлениями. В коих главным составляющим было участие талантливой и неотразимой девочки-артистки поющей и танцующей в европейской манере.
И именно они, эти образованные господа, поражённые мастерством Иринки при встрече с государем, как бы невзначай, предложили ему наведаться с ними на ярмарку, и получить удовольствие от превосходной игры молодого дарования. Коя по их словам была сравнима с божественным великолепием. Сам же царь всё воевал да строил корабли, он уже не раз сходил в поход к Чёрному морю и даже побеждал там. Но мысль о пропаже семьи графа постоянно терзала его и не давала покоя. И быть может как раз, чтоб развеять эту грусть-тоску, а может просто прельщенный той оценкой, кою дали актёрам его иноземные друзья, он обещал, что непременно последует их совету, и в ближайшее время обязательно посетит балаганчик дедушки Фомы.
6
Однако царь есть царь и государственные дела для него важнее. А потому вместо ярмарки он, собрав Великое Посольство, отправился посещать Европу, по всё тем же военным делам. Государь намеревался найти себе союзников супротив южных врагов нашего государства. Но всё пошло немного не так как замышлялось.
Увлечённый идеей построения собственного флота, царь рьяно взялся за изучения кораблестроения. И даже сам какой-то срок проработал простым плотником на верфи. Более того благодаря Посольству было нанято множество опытных корабельщиков и других знатоков морских ремёсел, закуплено военное и научное оборудование для построения флота. За год с небольшим государь объездил всю Европу и набрался стольких знаний, что простому человеку, пожалуй, и за две жизни не освоить. И в связи со всеми такими делами, государь, пересмотрев свои прежние намерения, решил вместо войны за Чёрное море с южными супостатами, воевать северные морские просторы.
Вот тогда-то и появилась в его мудрой голове мысль идти на Балтику и готовить там строительство города-парадиза. Но опять-таки в дела государевы, вот уже в который раз, вмешались неуёмные крамольники. Пользуясь отсутствием царя, затеяли они бунт непотребный, выступили против князя-кесаря Ромодановского, коего государь вместо себя оставил. Конечно же, ярыми подстрекателями сей измены были братья Шаклицины. Действуя исподтишка за спинами других, они думали остаться незамеченными. Но от ясного взора князя-кесаря ничто не может укрыться.
И как только крамола была пресечена, князь Ромодановский лично устремился по следам сбежавших братьев. А следы-то их как раз и вели в дальнюю вотчину к старому монастырю. Князь подоспел вовремя. Братья прятались в монастыре и уничтожали следы своих злодеяний. Жгли подмётные письма, уничтожали списки сообщников-бунтовщиков. Застигнутые врасплох, они было собрались бежать, но прижатые к стенке бросились в ноги князю-кесарю и заскулили о пощаде, как собаки побитые.
– Прости,… не губи батюшка князь,… всё скажем, всё покажем… – слёзно заканючили они подлые.
– А ну говорите, что злого натворили, ироды! Только правду сказав, на пощаду мою надеяться можете!… – сурово повелел им князь Ромодановский. Страх обуял братьев, и кинулись они наперебой про подельников своих доносить. Только всего сказать так и не успели, сверху с крыши рухнула на них дубовая балка. Да так придавила, что ни слова сказать, ни знака подать братья не могут. Лежат, глазами хлопают и молчат. Тут дружинник из отряда князя наверх полез узнать, в чём там дело было, почему балка рухнула. Глядь, а на крыше родственничек братьев – настоятель монастыря прячется. Это он балку столкнул, чтоб братьям рты заткнуть. Стряхнул его дружинник оттуда, да прямо князю под ноги. А тот уж ждёт его.
– Так-так,… ладно, эти молчат,… так ты теперь, курий потрох, за них ответишь!… Ну, говори!… кайся в грехах, что вы тут за грязные делишки творили?… – сурово насупившись, вопрошает его князь-кесарь.
– Ничего я тебе не скажу,… зачем ты к нам приехал,… что тебе надо, уезжай прочь… – зло, сверкая глазами, запричитал настоятель. Притом явно стараясь быстрей выпроводить князя Ромодановского из монастыря.
– Погоди-ка монах,… куда торопишься, что-то мне не нравиться твоя спешка. Не хотел я обитель тревожить, но уж коли ты так, то теперь проверю… – заподозрив неладное, ответил ему князь-кесарь.
– Не пущу!… Не дам!… – перекрыв вход в подземелье закричал, заскулил настоятель-супостат. Князь тут же понял, что злыдень там кого-то скрывает, и, оттолкнув его, сам поспешил с поиском в подвал. Всё проверил князь, много страшных заговорщицких тайн открыл и уже уходить собрался, как видит дверь потайная, а за ней в полной темноте на сырой соломе человек лежит. Князь факелом осветил, приподнял, видит, а это старая женщина, и не узнать кто такая.
– Кто ты?… за что здесь?… – спрашивает её кесарь, а она лицо прячет, глаза от света рукой прикрывает.
– Глазам больно… – только и прошептала женщина.
– Ничего-ничего, разберёмся,… пошли с нами наверх… – говорит ей князь, и шарф свой шёлковый с шеи снял, да на глаза повязал, спасая их от яркого света. Так князь-кесарь Ромодановский графиню Еремею из многолетнего заточения спас да в столицу увёз. А тут как раз и государь из Европы вернулся, и спешит к князю с расспросами.
– Что, да как, рассказывай?… – прямо с порога, обнимая его, спрашивает.
– Садись за стол государь,… разговор длинный будет… – отвечает князь и усаживает царя к ужину. Усадил да рассказ свой начал. Час сидят, два сидят, доклад всё не кончается, много всего накопилось, так сразу и не сказать. Но вот дошло дело и до дальнего монастыря и до узилища тёмного.
– А помнишь ли ты государь сотоварища своего, графа Никодима Кондакова?… – спрашивает князь.
– Как же не помнить, я его детям крёстным был,… да только видать плохим,… не уберёг я их… – вспомнив былое, с большой тоской и грустью, ответил государь.
– Так вот,… как раз в подвале того монастыря мы нашли их мать,… графиню Еремею… -
– Где?! Где она?! – не дав князю договорить, вскочил царь.
– Да здесь, в палатах,… в себя приходит… – спокойно ответил кесарь.
– Так что же ты сразу не сказал!… веди меня немедля к ней! – в нетерпении вскричал Пётр.
– Ну, хорошо-хорошо,… идём… – поспешно встал Ромодановский и повёл государя за собой. Пришли они в палату тихую, где Еремея жила. Видит царь, посредь палаты стоит женщина величавая в простой льняной рубахе до пола, волосы все белые, седина их не пощадила, глаза шарфом шёлковым завязаны. Смотрит государь на неё, а слёзы сами так и текут, узнал он графинюшку.
– Еремеюшка,… душа родная!… – кинулся он к ней, да в ноги упал, – прости меня свет матушка, что не уберёг я вас,… прости… – плачет, а Еремея-то царя сразу по голосу признала, и от такого обращения аж присела.
– Полно государь, полно!… ни в чём ты не виноват. Я сама ошиблась,… супостатам поверила… – говорит она царю. А он поднялся и обнял её.
– Теперь я тебя от себя ни на шаг не отпущу… – молвит он, и, поправив ей повязку на глазах, осторожно проводил за стол, где у них и состоялся разговор. Проговорили до утра, каждый высказал всё, что у него наболело. И только одно так и осталось тайной, где же девочки, где Ириша и Леночка. Ведь всех кто мог бы пролить свет на это, было уже не спросить. Братья Шаклицины от удара балкой, так и не пришли в себя, ум у них напрочь отшибло. Собрали их голубчиков и отправили в общую городскую больницу для умалишённых. А родственник их, настоятель монастыря, когда репу ел, от злости подавился, да и помер, так ничего и не сказав.
