Игорь Дасиевич Шиповских
Ещё двадцать одна сказка обо всём на свете
7
Едва они причалили к пирсу, как баронесса тут же дала распоряжение слугам, чтоб те приняли лодку с чёлном, а сама не теряя времени зря, проводила Юлю и маркиза в замок в зал, где находился Филипп. Прошло всего несколько минут, и они были уже там. Филипп лежал на большом дубовом столе, его правая рука была откинута, а сам он с ног до головы был опутан тонкими проводочками из серебра и меди. Притом всё это напоминало некую ажурную этажерку, в недрах которой по стеклянным трубочкам пульсировала его кровь. Столь загадочная картина одновременно очаровывала и пугала. Маркиз подойдя к столу, сразу узнал принца. И это немудрено, ведь он знал и видел его всяким, и маленьким ребёнком, и взрослым юношей, и толстым, и тонким, и даже больным.
Страшно взволнованный, расплывшись в нелепой улыбке, маркиз жестом пригласил Юлю. Она робко сделала первый шаг и несмело подошла к столу. Сердце её часто забилось, сомнения охватили её душу. Опознает ли она любимого, ведь до этого Юля видела лишь его глаза и руки. Чуть притронувшись к ладони Филиппа, она, будто боясь не узнать, медленно перевернула её. И тут же поняла, это она, та самая ладонь, которая касалась её волос, её рук, её лица. Ладонь, которая помогала ей сесть в лодку, сойти на берег, ладонь, что ласкала и лелеяла её. Теперь у Юли не было сомнений, перед ней лежал её любимый Филипп. Радость яркой вспышкой обожгла её сознание. Но тут к столу подошла баронесса.
– Его состояние тяжёлое… при крушении он потерял много крови,… но главное,… пока меня не было, положение резко ухудшилось!… Я проверила, все показатели говорят об этом,… надо немедленно приводить его в чувства, иначе он может навсегда остаться таким и в конечном итоге погибнуть… – быстро сказала она, наклонившись к маркизу, отчего тот сразу стал серьёзен.
– Ты должна сделать всё, что можно и нельзя!… ведь это наследный принц Филипп!… да-да, ты не ослышалась,… это настоящий принц нашего королевства, а я его наставник!… до сего момента это было тайной, но теперь не имеет смысла её сохранять,… эх, зря мы всё скрывали!… – нервно воскликнул он.
– Спокойно,… всё зависит от того, как он будет приходить в себя,… наша задача, помочь ему в этом, а не ныть… – тут же одёрнула разволновавшегося маркиза баронесса. Для Юли же, стоявшей рядом, слова маркиза, «принц», «наследный», «королевство», абсолютно ничего не значили, сейчас здесь на столе лежал просто её любимый Филипп, и он был в большой опасности. Вся её жизнь мгновенно промелькнула у неё перед глазами, такое бывает только в особые моменты. Юля вмиг поняла, что все предыдущие годы ей так не хватало её милого Филиппа, она ждала его, грезила им, и вот наконец-то нашла. Но случилась беда, и она опять может его потерять. Теперь уже и Юленька не смогла сдержать своих эмоций. Она словно маленький котёнок уткнулась лицом в ладонь Филиппа, и стала её нежно целовать. И всё целовала, и целовала, горячо шепча.
– Проснись,… мой милый Филипп,… проснись, пожалуйста,… я прошу тебя,… ты мне нужен,… мне не жить без тебя… – слёзно молила она. А меж тем баронесса отняла от тела принца несколько стеклянных трубок, что-то там отключила, поставила ему какой-то укол и стала ждать. Для той эпохи, это были немыслимые манипуляции, можно сказать на грани колдовства. И если бы простой народ узнал, что происходит в замке, то баронессу непременно бы нарекли – чародейкой Волшебного моря творящей чудеса. И точно сложили бы сотни легенд и мифов о том, как она возвращает людям жизнь. Но вот прошло ещё несколько тяжких минут. Филипп стал медленно приходить в себя. Сначала он глухо простонал, затем чуть замер и попытался глубоко вздохнуть. Юля, стараясь ему помочь, подхватила его.
– Милый,… очнись,… родной мой,… ну пожалуйста, приди в себя… – залепетала она, и слёзы рекой полились из её глаз, тёплым дождём падая на лицо Филиппа. Внезапно его сознание начало прояснятся. Через силу он попытался открыть глаза. Его тяжёлые, словно налитые синцом веки чуть разомкнулись, и тут же узкая полоска света ударила по его сознанию. Следом появилась лёгкая мутная дымка, белёсая пелена. И вдруг слух донёс до него какое-то слабое, нежное журчание очень знакомого ему голоска.
– Что это, сон?… где я?… что со мной?… наверное, я утонул, и ангелы стенают обо мне… – неясной догадкой, мелькнула его мысль. Но тут сквозь пелену стали проступать очертания лица стенающего ангела, сначала появился рот, затем нос и наконец, глаза.
– Они закрыты,… а почему у ангела закрыты глаза?… – спутано подумал Филипп, – ах, так он плачет,… вот почему они закрыты… – догадался он и опять перед ним всё расплылось. Секунда, другая и вновь забрезжил неясный силуэт лица. Филипп, собрав все силы, напряжённо вгляделся в него.
– Но что это там, у лица?… детский кулачёк,… ангел кулачком растирает слёзы?… ах, как же мне знаком этот кулачёк!… – вдруг уколола сознание резкая мысль, – да это же,… это,… это,… Юля!… это она!… – всё вмиг вспомнив, закричал внутри себя Филипп, и сердце его вспыхнуло, словно тысяча звёзд, готовое тот час выскочить наружу. Однако внешне это на нём никак не отразилось, он был очень слаб.
– Ю…л… я… я… – только и смог прошептать он на самом деле. Невероятный шквал эмоций клокотал в его груди, не давая ему во всю мощь выразить свой восторг. Но Юле и не надо было того мощного восторга, ей сполна хватило и его слабого хриплого стона, что он еле произнёс.
– Да, мой родной… да, мой милый… да,… да,… это я твоя Юленька… – стараясь сдержать слёзы, тихо пролепетала она, вытирая его лицо своей ладошкой. И с каждым её прикосновением Филипп всё больше и больше приходил в себя. Не в состоянии совладать со своими чувствами Юля бросилась его целовать. Покрыла нежными поцелуями его губы, его лоб, его глаза. И прямо у всех на виду сотворилось чудо. Филипп с невероятно быстротой стал возвращаться к жизни. Секунду спустя он полностью открыл глаза, свободно вздохнул, у него прояснился взгляд, и теперь он уже не мог оторвать его от Юли.
О, этот взгляд, эти его проникновенные небесного цвета глаза, они не обманут, не предадут. Юле казалось она не видела их целую вечность, хотя с того момента, как они с Филиппом расстались, прошло всего ничего. Признаться, она до сих пор бы так и не знала, как он выглядит, если бы не увидела там, в домике, его портрет. И теперь она всё смотрела и смотрела на Филиппа, ни на миг не отрываясь, словно боясь вновь что-то упустить. Сейчас для неё дороже и важней его ничего на свете не было. Но вот прошло несколько минут и влюблённые немного успокоились от первых переживаний. Юля перестала плакать и уступила своё место подле Филиппа баронессе. Та быстро осмотрела принца, произвела кое-какие измерения своими мудрёными приборами и сделала веское заявление.
– Кризис миновал!… в болезни произошёл коренной перелом!… однако не будем расслабляться, впереди нас ждёт ещё много хлопот!… – торжествующе воскликнула она, и тут же продолжила свои измерения. Все разом почувствовали великое облегчение. Маркиз немедленно кинулся помогать баронессе, а Юля, встав у изголовья, принялась внимательно за всем наблюдать.
И с этого момента потянулись нелёгкие дни выздоровления. Дни полные труда и заботы. И разумеется любви. Любовь на самом деле творит чудеса, и Филипп благодаря ласковому уходу Юли быстро пошёл на поправку. Конечно же, не обошлось и без лечения баронессы, оно тоже оказало изрядное воздействие. Ранения, полученные при крушении от обломков лодки, были зашиты и заживлены. Сломанные кости грудной клетки удачно срастались, да и потеря крови постепенно восстанавливалась. Помогло также и то, что первое время Филипп был введён в сон и пребывал без сознания, тем самым избежав гибели от болевого шока. Метод лечения, разработанный старичками-учеными, вовремя применённый баронессой, оправдал себя.
Ну а вскоре пришло время осознания всего произошедшего. Юля, наконец-то приняв, что её возлюбленный – принц, да ещё тот самый колобок, над которым она так потешалась, нисколько не изменила к нему чувств, а лишь ощутила себя немного виноватой перед ним. Что поделать, все мы ошибаемся, порой принимая увиденное, за то чем оно не является на самом деле. Также и Юля, впервые увидев Филиппа, никак не могла предположить, что это её судьба. Что же касается самого Филиппа, то он-то как раз был очень изумлён, узнав, что его от смерти спасла родная мать Юли, а её настоящий отец опекал и воспитывал его. Вот уж воистину чудо дивное.
А меж тем баронесса Жанна и маркиз Гринн наверстывали упущенные годы, проведённые в разлуке. Они были просто-таки счастливы той семье, что у них сейчас сложилась, ведь они стали родителями сразу двух детей, один из которых настоящий принц. Именно о такой семье они и мечтали когда-то. Названных же родителей Юли буквально в считанные дни перевезли из деревни в замок. Теперь они были здесь на самом почётном месте. Правда деда Виктора раздражала необходимость при гостях носить парадный камзол. Поэтому он частенько прятал его и сбегал в море порыбачить, чему был несказанно рад. Но что ещё забавно, Виктор оказался старше баронессы Жанны на двадцать лет, а оттого, по праву возрастного главенства, признал её своей старшей дочерью и обращался с ней по-свойски. Впрочем, она и не возражала. Бывало, баронесса задержится где-нибудь, а он уже тут как тут и покрикивает на неё.
– Ух, Жаннка проказница!… где тебя носит!?… заждались уже все,… ну, я тебе сейчас задам фулиганка!… – весёлой шуткой-прибауткой встречал он её. И эта его комичная манера, весело шутить, всех забавляла, оттого над стариком тоже по-свойски, по-доброму подтрунивали. В общем, дед Виктор шутил, балагурил и командовал над всеми, как хотел, за что его все искренне любили и уважали. Мама Света как обычно хлопотала по хозяйству и помогала Юле ухаживать за Филиппом, без дела она сидеть не могла. Одним словом, дела у всех шли – замечательно. В самой же деревне по такому случаю устроили большой праздник. Кстати, поговаривают, что его там, каждый год и в определённый день так до сих пор и празднуют. Хозяин домика, где жил принц, все его картины вернул, и получил за это весьма внушительное вознагражденье. Теперь эти полотна украшают стены замка.
Что же касается родителей Филиппа, короля и королевы, то к ним во дворец, со слугами баронессы, была отправлена депеша, в коей подробно обо всём рассказывалось. Ответ из дворца пришёл даже быстрей, чем ожидали. Весь королевский двор, узнав о тех неоднозначных событиях, что случились с принцем на море, стал тут же готовиться к свадьбе. А если быть точнее, то к двум. Первой назначили свадьбу маркиза и баронессы, чтобы тем самым узаконить семейное положение невесты принца. Из простой рыбачки Юля в мгновение превращалась в высокородную госпожу по праву рождения. Ну а уже далее шла самая главная и самая торжественная свадьба, венчание Филиппа и Юлии.
Особенно этому событию радовался король Пётр. Наконец-то он в полную силу сможет проявить своё кулинарное мастерство. Ну, ещё бы, ему же придётся готовить в двойне, сразу на две свадьбы. Хотя, выражение «придётся» в этом случае неуместно. Ведь для короля Петра готовка изысканных блюд являлась великим наслаждением. Он был только рад творить то, что потом назовут гениальным произведением королевской кухни. В общем, пир готовился на весь мир.
Во все концы помчались гонцы. Были разосланы тысячи приглашений и верительных грамот. И это правильно, ведь намечалась свадьба не абы кого, а высокородных особ, а это вам не фунт изюма скушать. Из соседних королевств пригласили именитых королей с королевами, знатных герцогов и лордов. А уж, сколько позвали всяких графов, баронетов и виконтесс, так и не сосчитать.
Ну а что же сами будущие молодожёны, чем занимались Юля и Филипп, пока готовилась их свадьба. А им вся эта суета была неинтересна, они были счастливы и гуляли по берегу моря. Шли навстречу свежему ветру и тёплому солнцу, наслаждаясь друг другом и радуясь, что всё так благополучно закончилось. Впрочем, почему закончилось, ведь всё только начинается, и впереди у ребят большая светлая судьба полная счастья, любви и, конечно же, новых приключений. Но это уже совсем другая история, и когда она произойдёт, то о ней обязательно станет известно всем, уж это я вам точно обещаю, такое ни от кого не укроется…
Конец
Сказка о прекрасной княжне Даше и загадочном художнике Пьере
1
Все те события, о которых дальше пойдёт речь, сущая правда. А случились они в самой расчудесной столице мира, городе Париже, где каждая улочка, каждый парк и даже каждая частичка воздуха пропитаны любовью. И так уж вышло, что произошли эти события как раз в тот год, когда строительство знаменитой ныне Эйфелевой башни, названной именем её творца, было завершено, и она предстала во всей своей красе перед взором мировой общественности. Разумеется, не всем современникам она пришлась по вкусу, и они тут же поспешили раскритиковать все те изыски и новшества в архитектуре, какие применил её талантливый создатель для её возведения. Но это не умаляет то великое значение, какое приобрело его творение для влюблённых всех стран и народов, став символом любви и романтики.
Ну а не так далеко от этого изящного символа любви и великолепия французской столицы, расположился квартал с поселившимися там молодыми и, как это зачастую бывает, бедными художниками. Вот в нём-то, в этом квартале, и обитал наш герой, а звали его Пьер. Это был светловолосый юноша, роста выше среднего, с исключительно стройной осанкой. Многие из знакомых Пьера отмечали это качество его фигуры. Такая военная выправка и прямая поступь были у Пьера неспроста.
Будучи ещё совсем молодым подростком, он покинув отчий дом в провинции, не найдя там себе ничего достойного, в поисках лучшей доли отправился на армейскую службу в колонию за море. В жаркую страну, защищать интересы своего государства. Однако Пьер пробыл там недолго. Почти через год его военной службы в одной из стычек с берберами его ранили в голову.
Но ранение оказалось не таким серьезным, как это изначально предполагалось, и имело больше психологическое значение, нежели чем физическое воздействие. Сабля противника рассекла кожу на лбу Пьера, при этом лишь вскользь задев кость. Рана зажила быстро, и из всех внешних изменений остался только шрам над бровями, который Пьер умело наловчился прикрывать бархатной повязкой. Да и то со временем он отказался и от неё, а шрам превратился в узкую светлую полоску на его загорелом лице.
Проведя месяц в полевом госпитале Пьер, выписавшись, покинул чуждый ему континент, и тем самым закончил карьеру военного. Имея кое-какие средства от службы в армии, и получив компенсацию за ранение, он поселился в столице и предался наслаждениям городской жизни. Отдыхал, слегка кутил, но в основном обожал пешие прогулки.
И вот как-то, после дивного обеда, гуляя по прекрасным аллеям городского благоустроенного парка, ранее звавшегося «лес Рувр», а ныне ставшего местом отдыха и развлечения жителей столицы, Пьер вдруг ощутил неимоверное желание отобразить всю красоту и очарование этого парка на холсте. То ли настроение у него было романтическое, то ли погода повлияла, неизвестно. Но скорей всего виной такому желанию был тот психологический эффект, какой случился у него после ранения.
Так что у Пьера от армии остался не только шрам и исключительная выправка, но ещё и непреодолимая жажда к творчеству. Как знать, если бы не тот бербер со своей сабелькой, стал бы Пьер художником. Да, и ещё, конечно же, от армии у него остались его замечательные усы. Ах, какие это были усы, по-армейски холёные, пшеничного цвета, залихватски по-гусарски закрученные, старательно ухоженные прелестные усики. Они так гармонично сливались с его белозубой улыбкой и голубыми глазами, что многие женщины, увидев Пьера на прогулке, просто теряли голову и сходили по нему с ума.
А вскоре после той памятной прогулки, Пьер, обзаведясь всеми необходимыми для художественных работ принадлежностями, перебрался в недорогой квартал художников. Там его сначала восприняли настороженно, но спустя какое-то время, заметив его дружелюбие и безобидность, стали относиться к нему как к своему.
На первых порах он поселился в непрезентабельной мансарде чердака, с которой открывался поразительный вид на весь квартал. Выбрав для себя полностью устраивающий его по уровню жизни уголок города, Пьер был очень этим доволен. И хоть его скромное жилище было скудно обставлено и для картин не хватало места, он и этому радовался настолько сильно, что постоянно напевал себе в усы весёлую песенку, да ещё и пританцовывал.
А внизу, между домами находилась небольшая, но милая площадь с магазинчиком и уютным кафе. По вечерам, когда солнце садилось, и повсюду загорались газовые фонари, перед ним представала сказочная картина. Тысячи ламп, брызгами своих огней, наполняли узкие улочки квартала, освещая ночную жизнь. В окнах домов района также начиналась своя жизнь, свои истории, свои приключения, всё преображалось и манило своей романтикой.
В те чудесные времена жили дружно и открыто, ничего не скрывая друг от друга. И Пьер, вдохновлённый красотой и открытостью ночного города, часто делал зарисовки с натуры. А потом делился своими наблюдениями с другими молодыми художниками, собиравшимися внизу на площади в кафе. Это было излюбленное место встреч всех начинающих художников ближайшей округи.
Они собирались там всегда, и утром, и вечером, и зачастую засиживаясь далеко за полночь, так и продолжали свои бурные творческие споры с дискуссиями, в коих каждый новичок мог с жаром отстаивать свою точку зрения. И уж тогда к обсуждению подключались практически все жильцы соседних домов. То весело шутя, то критикуя, а то и восхищаясь картинами с эскизами, они проводили так многие ночи напролёт.
Пьер же, вдохновлённый аурой этого чудесного места, выполнив серию натурных набросков, также подключился к жизни квартала и начал принимать, хотя сначала и робкое, но в дальнейшем активное участие в этих ночных захватывающих дух обсуждениях.
В течение краткого срока уровень его мастерства повысился как по волшебству. Многие более опытные художники, ставшие к тому времени Пьеру уже хорошими друзьями и товарищами, посоветовали ему устроить личную выставку. Однако Пьер в силу своей природной скромности и недостаточной уверенности в себе отказался от этой идеи и с удвоенной энергией взялся творить.
А уже через месяц в его работах угадывался замечательный мастер, сравнимый разве что с выдающимися созидателями эпохи Возрождения. Его картины стали выделяться из общей массы своеобразной игрой красок и отличительным колоритом. Предметы, животные, природа, люди, да абсолютно всё, казалось настоящим. Его полотна были, словно живые и светились изнутри, а более впечатлительным людям, смотревшим на них, они внушали благоговейный трепет.
Появились и первые почитатели его таланта, нашлись и желающие приобрести его картины. Также постоянными гостями ночных собраний были знакомые Пьера из той части художественной богемы, что в последствие стали именоваться импрессионистами. Однажды, собравшись все вместе в кафе, они, осматривая картины Пьера, выставленные на всеобщее обозрение, даже зааплодировали и дружно выразили свой восторг.
– О! Импрессио! Импрессио! Манифик! – завосклицали они, а после, назвав его волшебником кисти и выпив с ним ещё ни одну бутылку вина за его искусство, расходясь по домам, взяли с него обещание быть им другом навсегда.
Обрадованный столь лестной похвалой Пьер сразу же зазнался, и с первых же удачных продаж купил себе для важности цилиндр, сюртук и трость с набалдашником из слоновой кости. Да и тут же отправился на вечернюю прогулку по своему любимому парку. Все, и дамы и юные девицы, что были на аллеях, сворачивали себе шеи, оглядываясь на такого-то щёголя. А одна милая всадница, в модном костюме амазонки, элегантно гарцуя на кауром рысаке, так загляделась на Пьера, что едва не выпала из седла. Обратив внимание на столь бурную реакцию окружающих, Пьер, покручивая свои роскошные усы, конечно же, задрал нос и с наслаждением оперной дивы, которой рукоплещет весь зал, упивался своим триумфом, продолжая гордо шествовать.
И всё бы ничего, и быть может этот вечер так и остался для него триумфальным, но не тут-то было. На следующие утро, взяв в руки кисти, краски и холст, он не смог сделать ни единого мазка. И не то, чтобы у него дрожали руки или же не поднялась кисть, но только не смог он и всё тут! Словно какая-то невидимая стена вдруг возникла между ним и мольбертом. Стоит он напротив холста, хочет нанести первый мазок и уже даже знает, как картина должна выглядеть, а сделать ничего не может, сил нет.
Постоял так Пьер час, другой, да и пошёл как был, в тот самый парк, где вчера так весело куражился. Пришёл, сел на лавочку под дуб широкий и заплакал. Ничего не понимает, что случилось, куда сила ушла. Посидел, поплакал, вроде успокоился и опять побрёл по аллеям гулять. Но уже не так, как прошлым вечером, вычурно задравши нос, а по-обычному, по-простому, как всегда это делал. Идёт, солнышко светит, небо голубое, люди кругом, но только они теперь на него внимания не обращают, идут себе тихо, степенно и не оборачиваются. Нагулялся Пьер, пришёл домой и тут его, словно кто под локоток толкнул.
Он даже и, не перекусив, хотя и очень голоден был, сразу же к мольберту кинулся. И ещё до вечера картина, какую он задумывал, была готова. Да картина-то, какая получилась, просто загляденье. Краски живым светом отливают, радугой светятся, словно музыка звучит, глаз не оторвать. Сел Пьер напротив, смотрит на неё и радуется. Тут-то и понял он, что не в куражах и деньгах счастье. Сколько бы их у него не было, хоть все богатства мира, но только зачем они ему, коль искусства лишают. Осознав ошибку, Пьер глубоко вздохнул, улыбнулся, растянулся на кровати и заснул блаженным сном.
