Фридрих Цюндель
Пастор Иоганн Кристоф Блюмгард. История одной жизни

В письме от 16 марта Блюмгард в очередной раз повествует о прекрасных удивительных событиях в своей пасторской жизни, вплетая в свой рассказ любопытные поучительные рассуждения из сферы практической теологии, которыми он обменивается со своей невестой. «Мне уже давно не по себе от мысли, что ты, быть может, беспокоишься за меня, опасаясь, что я не умею держать себя в известных границах. Не тревожься напрасно. Найдется ли человек счастливей твоего жениха, у которого невидимым водительством Божьим все складывается как нельзя лучше. Заверяю тебя, я непреклонен в своем мнении, что проповедник всегда должен помнить о своем звании и держаться своих убеждений при всем снисхождении к несчастным душам, служению которым он отдает всего себя. Именно здесь, в Иптингене, я все более проникаюсь пониманием этой истины. Люди просто обязаны соблюдать известные нормы в общении с пастором, тогда их сердца и души воспримут от него куда больше, чем если бы они были во всем единодушны с ним. Людям нужен пастор, перед которым бы они благоговели, но с которым их сближала бы любовь и доверие к нему. Будем же такими и мы. Да приведет Господь к нам, “ловцам человеков”, как можно больше душ! И как радостно с уверенностью сознавать, что какая-то душа вырвалась из оков неверия! Этой радости при столь необычных обстоятельствах недавно удостоился и я. Та женщина, о муже которой, пробудившемся к новой жизни, я тебе писал в последнем письме, лежит в горячке, и болезнь ее крайне опасна. Но чем немощней она телесно, тем сильнее ее дух. Она видит во мне своего духовного отца; сепаратисты с удивлением смотрят на нее и на меня, слушая, как она, превозмогая жуткие головные боли, беспрестанно восклицает: “О чистая безгрешная любовь; я не перестаю благодарить Бога за то, что я промыслом Его возлежу на одре болезни”, – и т. п., декламируя одну за другой строчки из духовных песнопений: “Кровь Иисуса Христа”, “Кровь Христова и праведность”, “Как ты есть мой, так и я хочу быть твоей, в жизни, в страданиях, в смерти” и т. д. И так без умолку, отчего каждый посетитель испытывает величайшую радость. Вчера один сепаратист, стоя у постели больной, долго плакал от переполнявшей его чистой и безгрешной радости. И что такое слезы радости, однажды по милости Божьей испытаешь и ты. Но сердце твое не возгордится, не затрепещет, оно сожмется в маленький комочек, исполненный сладостного блаженства и сокровенного желания восхвалять Господа. Теперь я знаю, что такое истинный “прорыв” души. У многих он, к сожалению, только наметился, и им еще далеко до слез покаяния и радости в Иисусе. Прежде я полагал, что сделано уже немало, на самом же деле это только начало, и лишь немногие души воспылали истинным духовным огнем. Но это я так, к слову, дабы показать тебе, сколь приятно сознавать, что хотя бы одна душа обратилась твоими стараниями к Богу. Как много зависит от нашего умения найти к людям правильный подход, не оказаться с ними “на короткой ноге”, но и не держать их “на расстоянии” от себя. Будем же просто, не мудрствуя, идти нашим путем, действуя тактично и деликатно, как тому наставляет нас Дух Божий, все глубже проникающий в нашу душу, но и благоразумно следуя советам, предостережениям, призывам, даваемым нами друг другу в порыве сердечной взаимной любви. Знай, что сердце мое всегда будет открыто людям. Хотя ты и моложе, но в подобных делах куда тактичней и учтивей меня. Знай также и то, что я никогда не останусь глух к твоим желаниям, предостережениям, поучениям и даже безмолвным намекам. Лишь бы это было во славу Божью.

Как я уже упоминал, душа моя по милости Божьей сейчас пребывает в беспрестанной радости. Прежде же она ее почти не знала. Шестого марта со мной произошло нечто особенное. Если помнишь, последнее письмо осталось незаконченным по причине моей сильной головной боли. Не знаю, заметила ты или нет, как дрожала моя рука и как силы покидали меня. Чувствовалось приближение болезни. В понедельник, пятого числа, болезнь стала усиливаться. Мне предстояла мучительная ночь, поднялась температура. Во вторник проснулся весь в поту, но облегчения не ощутил. Предчувствие говорило, что следует готовиться к чему-то серьезному. Однако вечером меня ждали поистине удивительные мгновения. Я раскрыл перед собой шестой псалом. Какие это были сладостные минуты, дарованные мне милостью Божьей, дабы я излил перед Ним свою душу, многое вымолил слезами и суровым молитвенным подвигом. И это мне удалось, ибо чувство подсказывало: Бог меня услышал. В основном я просил у Него помощи и сил для исполнения своего пасторского служения, просил также избавления от приближающейся болезни, иные же просьбы обращались к прошедшему, другие уносились в будущее. И ты, любовь моя, однажды сама увидишь, сколь милостив был ко мне Господь. Подтверждением того, что Он меня услышал, стало дарованное мне следующим утром здоровье. И я смело вернулся к своим прежним делам: к занятиям в школе, послеобеденным беседам с детьми и вечерним беседам со взрослыми. И теперь я чувствую себя окрепшим, как никогда. То были особенные мгновения, подобных которым припоминается немного. Они преобразили меня, заставив пристальнее всмотреться в себя, и я, сокрушенный, воскликнул: “Господи, помоги мне, ибо я немощен и слаб!” Но еще большую душевную радость я испытал в следующий вечер, раскрыв вслед за шестым псалом пятьдесят седьмой. Всего на бумаге не выразишь, но и совсем умолчать о своей радости я тоже не могу. Больше всего я достиг долготерпением, вооружусь терпением и теперь, искренне радуясь спасительному водительству Бога. Неужели Господь, милостиво сходящий к немощному с небес, не призрит и наши дела? Обратим же в упокоении взор свой к Господу, да не лишит Он нас веры и радости и спрямит однажды чудеснейшим образом наши пути». Тринадцатого апреля Блюмгард сообщает своей невесте, что, к сожалению, еще две пасторские должности, на которые он претендовал, отданы другим. Блюмгард узнал об этом, когда собирался в переполненную церковь, где его с нетерпением ждали собравшиеся на миссионерское занятие, которое он «провел без тени волненья и с духовным подъемом, незаслуженно дарованным свыше». «Все же вечером, – продолжает Блюмгард, – в мою душу вновь закрались печальные мысли, однако нынешний день будто специально выдался таким, чтобы избавить меня от тоски и уныния. Выходит, мне надлежало оставаться в Иптингене до сегодняшнего дня, ставшего для меня поистине триумфальным. Не берусь описать тебе его достаточно живо, этот самый знаменательный день моей жизни, запечатлевшийся в моей памяти навсегда. Сегодня была Страстная пятница. Со всех окрестных деревень в церковь толпами потянулись люди. Только из местечка Геймердинген, до которого от нас часа два пути, пришло не менее пятидесяти человек. Церковь не могла вместить всех желающих; и когда я, взойдя на кафедру, окинул взглядом переполненную церковь, я почувствовал сильное душевное волнение. Потом ко мне подошел один мужчина и сказал, что не мог удержаться от слез при виде такого множества людей. Свою проповедь я посвятил разбойникам, распятым вместе с Господом, и Господь укрепил меня, в преизбытке наделив силой, казалось изливавшейся и на людей. Присутствующие были явно потрясены, и, приступая к ним с чашей для причастия, я заметил, что многие очень взволнованы и глаза их полны слез. Все сепаратисты без исключения пришли на причастие, разве это не чудо? Они причащались столь простодушно и так по-детски наивно, что это сказалось на всех. Счастье переполняло их от ощущения благодати, щедро дарованной им в причастии. Вторая проповедь прошла не хуже, и где бы я в тот вечер ни был, везде слышал хвалебные отзывы, заставляющие меня уверовать в благодатность прошедшего дня. Только что вернулся с небольшого собрания, на котором впервые пропел: “Собрались здесь все вместе”^[14], заключив молитвой: “О Иисусе, сколь велика любовь Твоя к нам!” А собрались ведь не кто-нибудь, а упрямые сепаратисты. Какая чудесная победа!»

Вот еще один эпизод, приведенный Блюмгардом в письме от 23 апреля 1838 года. «В одном из последних писем ты участливо спрашивала о моих конфирмантах, посему считаю своим долгом рассказать и о них. С ними постепенно все налаживается, верю, что сердца молодых людей оживают, о чем свидетельствует их все возрастающая любовь ко мне. Взять хотя бы такой пример. Недавно по причине свадьбы я попросил провести занятие нашего пастора, и они встревожились, что меня не будет и на следующий день. Однако я пообещал им быть около десяти, назначив занятие на одиннадцать часов. Но на пути к ним случилось непредвиденное. Когда я торопясь шел через Геймсгейм, ко мне обратился незнакомый мужчина, знавший меня, как он меня заверил, уже лет пятнадцать. Как я ни отказывался, все же был вынужден пойти к нему и поговорить с его женой. Затем пришлось заглянуть еще в один дом и, хочешь не хочешь, выпить с хозяевами кофе. Далее мой путь лежал через большой лес, я уже буквально бежал, и ровно в одиннадцать, весь покрытый дорожной грязью, я был уже на пороге школы. Ученики еще не разошлись. Как мне позже рассказывали, начиная с десяти часов они беспрерывно выглядывали в окно, посмотреть, не иду ли я, и, увидев наконец меня, закричали: “Идет, идет”. Тогда все разом вскочили с мест и прильнули к окнам. Старший учитель спросил: “В чем дело?” “Как же, господин викарий идет”, – прозвучало в ответ. Радостные чувства переполняли и меня, когда я минутой позже входил в класс. Позавчера вечером у нас было занятие на очень серьезную тему, и когда я им на прощание протянул руку, все начали громко всхлипывать, и первым самый нерадивый из них. Я призвал их к тишине и попросил опуститься на колени и помолиться. Сегодня сам убедился, сколь старательно они соблюдают мой первый призыв. Конфирмацию восприняли с радостью и благоговением. На послеобеденных занятиях с ними я как бы невзначай спросил их, готовы ли они умереть сегодня. Большинство с ясным взором ответили решительно: “Да”, растрогав меня и других взрослых до слез. Что скажешь на это? Сегодня был у Ханнеса Кифера. Меня со смехом встретила женщина с монетой в шесть крейцеров в руке. “Это просил меня передать вам один мальчик”. (Мальчик этот сирота и до сего времени воспитывается за счет общины.) Женщина рассказала, что ребенок пришел к ней и сказал: “Господин викарий сделал для меня так много, и чтобы он знал, как я его люблю, прошу вас, передайте ему это, ибо у меня самого не хватает духу”. “Ах, оставь, господин викарий от тебя монету и не примет, прибереги ее для себя”. “Не отказывайтесь, пожалуйста, я очень многим ему обязан”. “Но откуда у тебя монета?” “Один человек подарил мне сегодня двенадцать крейцеров; шесть из них я потратил на то-то и на то-то, а остальные шесть пусть будут у господина викария, я твердо решил” – и т. д. Может, мне дать мальчугану еще геллер? Разве он не прелесть? О, если бы ты могла заглянуть в мое сердце, то увидела бы, сколь переполнено оно любовью к детям. Трудно поверить, чтобы семя веры в них не взошло. Славлю Господа за ту незаслуженную радость, которую Он дарит мне каждый день. Не буду описывать все эти события, придет время – расскажу о них при нашей личной встрече. Бесспорно одно: Господь все сильнее воздействует на души людей, даже совсем огрубевшие, и не только иптингенцев. Мне, томящемуся в ожидании, это придает силы! Любовь моя, ты права, Бог слишком милостив к нам, дозволяя принести себя в жертву Его Царству! Так будем же неустанно славить Господа, в величии и славе являющего Себя везде и во всем!»

И мы вместе с Блюмгардом в глубине души понимаем, что все его прошения получили отказ не иначе как по воле Бога, назначившего ему трудиться именно здесь, в Иптингене. Он же неотступно добивался своего – получить постоянное место и обзавестись наконец домашним очагом.

Однажды он подал прошение на должность пастора в приходе, находившемся под патронатом одного знатного дворянина. Тот принял его весьма благосклонно, но Блюмгарду сразу стало ясно, что этого места ему не видать. Он заметил в зеркале сидящую в соседней комнате даму, которая энергичными жестами, совершенно очевидными, по крайней мере, ему и лишающими его всякой надежды, давала понять своему супругу, что Блюмгард не тот человек. И предчувствие его не обмануло.

Место же, предопределенное ему Господом, он получил самым неожиданным образом. Еще в Базеле между ним и пастором Бартом из Мётлингена, приезжавшим на ежегодные празднества в этот город, завязалась самая крепкая дружба. Их объединял не только интерес к миссионерству, но и подлинное, чистое, глубокое, присущее им обоим свойство характера – исключительное прямодушие. Однажды Блюмгарду даже пришлось успокаивать свою невесту, уверяя, что их дружеский союз никоим образом не отразится на ее правах на него, и просил не придавать особого значения той нескрываемой сердечности и чуждой скромной девушке веселости, которые отмечались ею при их встречах. «Веселье и радость в Господе – это нечто восхитительное, и мне всегда отрадно читать в посланиях апостола Павла строки о радости, которую он желает обрести верующим, в особенности в Послании к Филиппийцам, где он особенно проникновенно говорит об этом в трех или четырех местах.

Что же касается моего любезного Барта, то я безмерно рад возможности всегда говорить с ним без обиняков. В доме пастора, где я сейчас живу, я отгородил свои личные дела высокой стеной и предпочитаю о них помалкивать. Свои желания, надежды, мысли храню в себе, но с Бартом я откровенен. Поэтому каждая встреча с ним для меня особенное событие». Его друг удалился от пасторских дел и, замкнувшись в себе, принялся писать книги. Барт, равно как и его прихожане в Мётлингене, только и мечтал, чтобы его преемником стал Блюмгард. Вдохновленный этим обстоятельством, Блюмгард подал очередное прошение, и на этот раз оно было удовлетворено. Впрочем, ему самому казалось, что оно не вернется с отказом, и посему заранее подготавливал свою невесту к тому, что им, очень возможно, придется ступить на это поприще. «Так уж пугаться Мётлингена не нужно, хотя любезный Барт изрядно осложнил своему преемнику жизнь».

В последующих письмах Блюмгард вспоминает свои прошлые дела и, заглядывая в будущее, прощается с Иптингеном. Они своего рода «отчет о проделанной в своем хозяйстве работе» – о недолгом служении в Иптингене. Письмо от 6 июня 1838 года исполнено надежды на скорую встречу с невестой и долгожданную свадьбу. «Дни ожидания текут медленно и только кажутся длинными, на самом же деле мелькают с удивительной быстротой. Оглядываясь назад, испытываю те же чувства, что и ты, иного прошлого мне и не нужно. Впрочем, со своей стороны могу сказать о нем больше, ибо оно было наполнено для меня событиями великими и важными. Так человек, идущий тернистым путем и еще не достигший желанной цели, познает на себе, сколь милостив к нему Бог. Иногда, уносясь воспоминаниями в прошлое, представляю себе быстротечность времени, и меня посещает мысль, что и наше будущее, каким бы долгим по человеческим меркам оно ни казалось, когда-нибудь столь же быстро исчезнет в никуда. И дай нам Бог на склоне лет, перебирая в памяти прожитые годы, увидеть созданное нашим трудом и заключить, что жизнь свою мы прожили не зря». Далее он пишет о своих душевных терзаниях по поводу общины Фриольцхайм, прихожане которой хотели, чтобы он был у них пастором. «Опять проблемы с этими прошениями, голову с ними можно сломать. Восемь дней тому назад известный тебе уже из прошлых писем Фриольцхайм, что неподалеку от нас, объявил конкурс на должность пастора. С человеческой точки зрения это самое подходящее место для проповеди Царства Божьего. Место это довольно запущенное, община жаждет правды Божьей, отчего в большинстве своем и приходит к нам, в нашу церковь. Деревушка расположена очень удобно для окрестных селений, хотящих новой жизни. И близость Иптингена была бы как нельзя кстати! Однако приход, в котором не наберется и семьсот душ, приносит всего шестьсот двенадцать флоринов, а это, признаюсь тебе, в моем понимании крайне мало. Так что должность – одна из наихудших, и, признаюсь, совершенно не по мне. Вчера был в Дюрменце, и люди из Фриольцхайма, не застав меня здесь, отправились за мной. Есть тут один человек, всеми силами старающийся завлечь меня во Фриольцхайм. Ему его односельчане дали наказ любыми путями заставить меня подать прошение в их общину. Недели две тому назад он поведал свой сон, в котором якобы Барт благословлял меня на место пастора в его местечке. Что до жалованья, так оно, по его мнению, будет на самом деле куда выше: у пастора, известное дело, всегда есть приработок. Я ему рассказал о своих видах на Мётлинген, но он настаивал на своем, дескать, просто уверен, что я самой судьбой предназначен для Фриольцхайма. Посочувствуй, в каком положении я оказался. В завершение я сказал ему, пусть он отправляется в Штутгарт и побеседует с моей матушкой, которая очень огорчится, узнав, что я после долгого ожидания получил столь незначительную должность. Думаю, этот человек вернется с ответом послезавтра, и в зависимости от того, каким он окажется, я и буду действовать, даже если придется на какое-то время пожертвовать собой ради Господа. И все же будем готовы к тому, что Он поступит с нами по-своему, лишь это было нам во спасение. Возможно, я пошлю тогда Энгельману прошение с просьбой поступить с ним по своему усмотрению: либо вернуть его мне, либо оставить у себя до принятия решения. Когда речь заходит о таких более чем скромных должностях, заявить о своем намерении занять их не так-то просто, ибо в этом случае велика вероятность того, что я их получу, и, стало быть, все, в известном смысле, определяет мой собственный выбор. Иптинген же не на шутку взволновался, стали приходить люди и осведомляться обо мне. С быстротой молнии распространился слух, будто мое пребывание здесь подходит к концу. А сегодня я узнал следующую трогательную историю. Одна семилетняя девочка, услышав, как об этом говорили взрослые, неожиданно горько расплакалась в своей комнате. Мать испугалась и спросила: “Катерина, доченька моя, что с тобой?” “Ах, господин викарий не должен уезжать”. – “Боже упаси, – ответила на это стоявшая рядом пожилая женщина, – да внемлет Господь слезам твоим и оставит нам господина викария”. У меня тоже наворачиваются слезы, когда пишу эти строки, в особенности потому, что в этом деле я сомневаюсь и не знаю, как поступить, приходится воздерживаться буквально от всех желаний, в то время как одно из них влечет меня неизмеримо сильнее других. И все же! Разве эти печали не есть одновременно блаженства? Так и хочется воскликнуть: “Какие великие дела явил во мне Господь!” Со мной происходит то же, что с язычниками, о которых вчера читал проповедь и которые говорили: “Не будь мы так бессердечны, беспрестанно и достойно славили бы Господа!” Подумай только, даже от баденских друзей я получаю письма со словами утешения и поддержки. На Троицу приходили люди даже из Дурлаха и из более отдаленных мест! Всего рассказать не могу. Господь творит великие дела! Неужели меня, ничтожного червя, Он избрал Своим орудием? С каждой проповедью все более ощущаю свою нерадивость и недостойность, хотя действие моего слова простирается все дальше и дальше. Вчера меня очень порадовала одна прихожанка из Дюрменца, где я недавно проводил небольшую беседу с женщинами знатными и уважаемыми. Она сказала буквально следующее: «Быть в таком почете у людей – большое искушение, и борьба с ним, уж верно, стоит мне немалых усилий! – Затем прибавила: – Надеюсь, вы на меня не в обиде за такие слова”. Я поблагодарил ее за столь доброе отношение ко мне; я и прежде был весьма расположен к ней, теперь же возлюбил ее еще больше. Слава Богу, что искушение это меня совершенно не коснулось, Бог не дал раскрутиться во мне “колесу себялюбия”, по обыкновению ничем не сдерживаемому в человеческих сердцах. Да оградит меня Господь и впредь от гордыни, склонность к которой я в себе замечаю, и да будет заступничество Его не напрасным. Присутствующая при нашем разговоре женщина заметила, что “слыша такие слова, невольно хочется упасть смиренно на колени”. Видишь, любовь моя, честные души рождает Благая весть!»

В июне Блюмгард присутствовал на миссионерском празднике в Базеле и навестил свою невесту в Зитценкирхе. На обратном пути он проезжал через Шаффхаузен (здесь он останавливался на постой рядом с розовым садом), где встречался со Шплейсом^[15] и другими своими тамошними друзьями, о чем рассказывает так: «Необыкновенно ревностный в вере Шплейс поистине развил в себе духовное зрение. У меня уже давно не было столь отрадно на душе, как тогда, когда мы доверительно и по-детски наивно беседовали друг с другом. Не часто встретишь людей, рядом с которыми явственно ощущается присутствие Духа. В общении с иными в разговор непременно вплетаются разные шутки, неумные, а то и легкомысленные замечания. Дорогая Дорис, моя мечта – одухотворять сердца людей, как отдельных личностей, так и многих, чтобы они, живя в этом веселом и беспечном мире, не забывали о благочестии. Оглядываясь назад, я испытываю стыд за себя, сколько безрассудного, опрометчивого совершено мною в прошлом, и это так тяготит мою душу. Задумываясь над прожитыми годами, вижу причину лишь в одном – в недостаточном общении с Богом. Но у меня хватит мужества идти навстречу грядущему». О возвращении в Иптинген он пишет так: «Оказавшись в кругу своих прихожан, я вновь почувствовал себя счастливым. В прошлое воскресенье на меня неожиданно сошло благословение Божье, необычное чувство охватило меня, и стало как-то особенно на душе. Представь себе, хотя бы отдаленно, что это за воскресные дни, когда тебя как бы снедает неутолимый голод. Самому делать ничего не нужно, достаточно отдаваться душой происходящему вокруг. Так, несказанную радость доставило мне известие о том, что небольшая группа пробудившихся к новой жизни прихожан собралась сама, без моего участия, и после они говорили всем: “Как нам было радостно и весело вместе”. Мои рассказы о миссионерском празднике находят широкий отклик, и я чувствую себя куда более счастливым, чем тогда в Базеле. Дети просто прелесть. Когда я вчера в девять вечера возвращался с собрания, навстречу мне вышли с дюжину детей с чудесным венком из цветов, который они намеревались возложить на мою главу, и меня переполняет радость. Но сколь велика будет моя радость, когда ты разделишь ее со мной. А какая огромная радость ждет нас там, на небесах! И не будет конца нашей хвале!»

Наконец третьего июля Блюмгард получает назначение в Мётлинген. 27 июля он пишет своей невесте из Иптингена последнее письмо, которое начинается так: «Вчера пришло от тебя последнее письмо, посланное мне в Иптинген. Необычное чувство охватывает меня при мысли, что и я сегодня пишу тебе отсюда в последний раз. Однако, прощаясь с Иптингеном, я испытываю и горечь, которая еще более усиливается под влиянием трогательных и волнующих событий. А сегодня и вовсе пережил неприятные минуты, подметив для себя, что здесь после моего ухода многое переменится. Я настолько привык к людям и настолько сжился с их нуждами, что никак не могу постичь умом предстоящее расставание с ними. Мне часто кажется, но я не хочу поверить, что лучшие годы моей пасторской жизни уже позади. Во всяком случае, у меня недостает духа просить у Господа столько же благодати и в будущем, ибо, по моему ощущению, за все это время ее сошло на меня столько, сколько по мудрому промыслу Божьему людям не подобает. И я порой пугаюсь собственной мысли, что мне уже даровано пусть совсем немного того, с чем я однажды радостно предстану пред Спасителем. Лишь ради тебя я дерзаю надеяться и просить: “Господи, осени меня еще большей благодатью и сделай сопричастной той благодати ее, мою спутницу жизни, дарованную мне Тобой”. Мне даже страшно подумать, что ты окажешься обычной, пусть даже честной и доброй душой, но не проникнешься должным усердием к Божьему делу. Но благ ко мне Бог, и как начинает биться мое сердце, когда я, высоко отзываясь о тебе еще не знакомым с тобой людям, нисколько не сомневаюсь в правоте своих слов!»

31 июля, в день рождения доктора Барта, Блюмгард переехал в Мётлинген, и этот день он описывает своей невесте так: «В минувший вторник, 31 июля, я покинул Иптинген и приехал в Мётлинген. Причитаниям иптингенцев не было конца, отчего прощание получилось тягостным. Эти добрые люди усадили меня в украшенную цветочными гирляндами повозку, и весь совет общины во главе с председателем и старшим учителем, всего человек десять, сопровождали меня до подножия холма, на котором располагается Мётлинген. Здесь меня встречали его жители. Дети пропели хорал: “Славь песнопеньем Царя, Всемогущего Бога”. После взаимного приветствия процессия в стройном порядке направилась в деревню. Впереди шел пастух с тремя овцами, за ним дети, потом члены совета общины, и замыкали торжественное шествие прихожане. На всю округу раздавалось: “Да славится Господь и сердцем и устами”. Пасторский дом тоже был украшен цветами, и когда я вошел в комнату, мне бросилась в глаза надпись: “Да благословит Господь всякого сюда входящего”. Первым делом я собрал в церкви прихожан и обратился к ним с краткой речью. Затем в пасторском доме состоялась трапеза, на которой присутствовали мои иптингенцы, викарий Барта Штольц и председатель местной общины. Впечатлений было в избытке, и к вечеру силы оставили меня. Мои иптингенцы свою любовь ко мне проявили сполна, и я до сих пор едва сдерживаю слезы, вспоминая отдельные эпизоды, особенно когда дети, пройдя вместе со мной минут пятнадцать, принялись посыпать мой путь цветами, и так до самого нашего прощания. Здесь на поляне я пропел перед ними: “Хочу всегда быть с тобой, Иисусе”, и на этом все закончилось. Слава Богу Милосердному за все его благодеяния, будем же страстно молить Его призреть милостиво Иптинген и Мётлинген. В Иптингене меня щедро одарили предметами домашнего обихода; незамужние девушки подарили полдюжины прелестных кофейных чашек с тарелочками, а в придачу к ним прекрасную супницу и полдюжины серебряных ложек. От других прихожан я получил вкупе шесть больших оловянных тарелок. Но более всего меня растрогала одна женщина, выделившая мне из своей утвари оловянную мисочку». О своем расставании с Иптингеном он пишет так: «Сердце мое разрывалось на части, и до сих я впадаю в тоску при воспоминании о минутах расставанья и о том, что за ними последовало. Многих я поцеловал, а хотелось поцеловать всех. Любовь и печаль переполняли меня. Бог непременно воздаст им за их огромную любовь, выказанную мне в тот день. Каким безмерно счастливым был я в Иптингене, хотя порой случалось и такое, что немало осложняло мою жизнь! В Мётлингене, – продолжает он, – все у нас сложится как нельзя лучше. Люди здесь добросердечные, отзывчивые, и посему, надеюсь, примут они меня очень хорошо, хотя и не все будет получаться, как бы хотелось. Ты станешь соратницей во всех моих делах и, посвятив свою жизнь этим людям, вскоре увидишь плоды своего служения им. Милая Дорис, благословение Божье на нас, и да пребудет оно с нами вечно! Я его чувствую, и это особое чувство не покидает меня. Чего я ни задумаю, чего ни пожелаю, все сверх ожидания удается. Часто кажется, будто стоит мне только что-нибудь настойчиво попросить у Бога, и вот оно. Всюду простирает Бог надо мной Свою руку, осеняя меня благодатью. О, лишь бы доставало слов восхвалять и благодарить нашего Господа! Неужели мы после долгих сомнений хоть в чем-то откажем Ему? Конечно же нет, все – Божье, все, что в нас и вокруг нас, все должно обращать на служение Ему одному! Вот они, наши неразрывные вечные узы!» «Отныне перо умолкает, – такими словами (7 августа 1838 года) он завершает свою переписку с невестой. – Теперь наши сердца будут говорить друг с другом только напрямую. Да освятит их Господь! Он нас учил, и мы показали себя прилежными учениками; начатое дело Господь непременно завершит, и союз наших сердец, благословленный Им, принесет во славу Его чудесные плоды… Своей преданной рукой шлю тебе самый искренний привет, исходящий из моего трепещущего сердца. Да вынесет достойно твоя душа бесчисленные бури, сражения и тревоги, сменяемые надеждами любви и веселья! Об этом молит во имя твое обрученный с тобой в вечной любви жених Кристоф.

Приведенные здесь в хронологическом порядке и без малейшего искажения выдержки из писем свидетельствуют красноречивее самого искусного биографа о том, сколь преданно на протяжении пятнадцати месяцев исполнял свою службу Блюмгард, щедро осененный благодатью Божьей. Отзыв вышестоящих инстанций, рекомендующих Блюмгарда к назначению в Мётлинген, означает, по сути, признание его заслуг. Документ написан просто, но уважительно: «Блюмгард в день своего возвращения из Базеля в апреле прошлого года был назначен помощником немощному летами пастору в Иптингене, в коей должности он прекрасно исполняет свою нелегкую задачу и по сей день. Своими добрыми проповедями, неустанной заботой о своих прихожанах и с духовным попечением отдельных душ, совершаемым благоразумно и в дружеском расположении к ним, а также своим достойным образом жизни он пробудил в общине угасшее чувство ее сопричастности церкви и укротил возникший дух сепаратизма. Иптинген, считавшийся прежде главным оплотом сепаратизма, теперь преобразился, сепаратистов уменьшилось до двадцати человек, которые, хотя церкви сторонятся и никаких обязанностей на себя не принимают, детей своих все же в школу посылают, законы соблюдают и к лицам духовного звания враждебности не проявляют».

Последнее письмо, которым Блюмгард завершает свою переписку с невестой, отправлено им, уже пастором, из Мётлингена. На этом и мы заканчиваем первую часть настоящего жизнеописания, озаглавленную нами «Становление». Но, по сути, становление Блюмгарда продолжалось до тех знаменательных дней духовной борьбы, которые стали поворотным моментом в его жизни. Но мы все же завершаем первую часть именно Иптингеном и посвятим вторую часть книги исключительно его служению в Мётлингене.