Фридрих Цюндель
Пастор Иоганн Кристоф Блюмгард. История одной жизни

Но и эта зыбкая надежда разбилась вдребезги. Казалось, Господь испытывает его терпение, и он, желая утешить свою невесту, пишет ей 31 июля такие строки: «Дорогая Дорис, мне просто необходимо пройти эту школу, и я уже кое-чему научился. О, как мне хочется хотя бы один раз ощутить себя безраздельно принадлежащим Господу и впредь во всем следовать Его воле. Как быстротечна и жалка человеческая жизнь! Что, если вечный Бог оставит Свое творение! Бессмысленны тогда все наши желания и исполнения этих желаний, коли нет в них Всевышнего! Вот какие мысли порой посещают меня, в том числе и в связи с предстоящим служением – наставлять души на путь ко спасению. Не выпускающий этой цели из виду подчинит свою жизнь только Богу, он не станет вести себя подобно глупцу, делающему все на свой манер, каковым его мир вскоре и посчитает. Многие его мысли и дела окажутся сумасбродными, а взгляды идущими вразрез с общепринятыми. Если пастор по своей вине, осознанно или нет, в итоге так и не наставил на путь спасения ни единой души, то о каком земном и семейном счастье он может мечтать? А посему – предадим себя безраздельно Господу нашему!»

Следующее письмо (от 16 августа) вновь посвящает нас в дела общины. Блюмгард пишет: «В общем, когда я в смятенье, мне достаточно пройтись по деревне, и в душе вновь воцаряются мир и покой. Ко мне со всех сторон подбегают ученики младших классов и, громко крича, просят, чтобы я пожал им руки. Из окон и дверей соседнего дома выглядывают взрослые и, радуясь, наблюдают за этой картиной. Вот показываются телеги с зерном, сопровождаемые спереди и сзади уставшими людьми, которые тотчас же поворачивают голову в мою сторону, и их лица озаряются улыбкой. Разве могу я уехать отсюда? Но сколько тайных слез пролито мной при виде этих людей, обремененных непосильным трудом, несущих нередко еще и тяжкий семейный крест, посему, наверное, и жаждущих Царства Небесного. Третьего дня меня окликнула женщина, у которой 8 детей. Еще недавно она тяжело болела, но я ее не посещал, ибо неохотно наведываюсь в незнакомые дома, когда меня туда не зовут или нет на то серьезной причины. Я остановился, и женщина с чувством воскликнула, что она охотно была хананеянкой. Почему я обхожу ее стороной? Она уже давно мечтает о встрече со мной. Ах, дорогая Дорис, сколько здесь душ в существе своем крепких и основательных! Задумайся о пасторском ремесле! Ты скажешь, оно в какой-то мере и есть то вечное счастье. Что ж, не без того, но есть у всего вышеупомянутого и другая весьма печальная сторона. Достаточно вспомнить, как часто эти несчастные души, за которых непрестанно болит мое сердце, легко вновь погрязают в грехе и какое великое бремя возложила на них жизнь. Дней шесть назад разразилась гроза с ливнем, продолжавшаяся целых три часа, с 8 до 11 вечера. Страшней и ужасней той грозы здесь не припомнят. Недалеко от пасторского дома вниз по ручью образовался водный поток, грозивший смыть все дома и разоривший целую улицу. Каждый оказался запертым в своем доме, и ждать помощи было неоткуда. К этому прибавился еще страх за свой урожай. Какая тяжесть сдавила мое сердце. Но все обошлось. На следующее утро мужчины, женщины и дети вышли на расчистку дорог. Уборка урожая была в самом разгаре, но люди, несмотря на угрозу повторной непогоды, решились оставить плоды своего труда в поле. Дорогая Дорис! Мы и представить себе не можем, сколько это потребовало от них смирения и покорности. И все же, оказавшись посреди работающих людей, я заметил, как радовались они тому, что остались живы, что не случилось хуже. Пережитый страх долго еще не сходил с их лиц (в округе сгорело несколько домов). Заметь, дорогая, у пастора есть свои особенные заботы и тревоги, гнетущие его душу, особенно если вдуматься, что при всех земных бедах и несчастьях Царства Небесного жаждет далеко не каждый. Взять хотя бы этих детишек! Ты не поверишь, как мне больно порой смотреть на них. Меня одолевает чувство, будто я своим прикосновением смогу их благословить. А недавно даже укрепился в этой мысли, чему поспособствовал случай с одним восьмилетним ребенком, у которого были проблемы с учебой. О них поведала его мать, и я в утешение погладил милое дитя. По прошествии нескольких дней я вновь посетил этот дом, и мать смеясь рассказала мне, как ее ребенок, заучивая наизусть домашнее задание, вдруг заявил: “Мама, мне кажется, моя учеба пошла на лад, после того как господин викарий погладил меня”. То были важные слова. О, если бы Дух всегда пребывал на мне, изливаясь хоть в малой мере и на других! Но стоит мне заглянуть в свое сердце – ах, сколько в нем греховного, которое еще только предстоит преодолеть!»

Порой его любимые иптингенцы высказывали ему свои опасения, что он, женившись, умерит свое пасторское усердие. Пример тому в письме от 25 августа. Однажды Блюмгарду предложили произнести воскресную проповедь в соседней общине С., для чего ему пришлось бы в тот день оставить Иптинген на попечение его пастора. Поначалу он не соглашался, поскольку ее прихожане и так регулярно слушали его в Иптингене. Но главный сепаратист Ф., человек весьма достойный, очень расположенный к Блюмгарду, не оставлял его в покое. При каждой встрече он кричал ему: «Не забывайте С.!» В итоге Блюмгард согласился и вскоре увидел Ф. среди своих слушателей.

Однажды, когда они вместе возвращались домой, Ф. признался Блюмгарду, что уже давно хочет ему кое-что сказать и что дольше молчать уже не может: «Вы здесь на хорошем счету, и все в вас правильно, но скоро господин викарий станет пастором, обзаведется хозяйством, женится, и что тогда?» Далее последовало пространное изложение его опасений, что под влиянием жены Блюмгард легко собьется с праведного пути. «Слава Богу, гора с плеч, а то мне это покоя не давало, теперь я все сказал», – заключил свою речь Ф. Его опасения переросли в подлинный страх, когда Блюмгард поведал ему о своей помолвке. Но ему удалось успокоить Ф., рассказав подробно, кто его невеста и как он с ней обручился. Позже Блюмгард напишет своей невесте: «Между тем, моя дорогая, обрученная со мной в Господе, не стоит отмахиваться от подобных опасений. Люди, чьи сердца еще так испорчены, сами того не замечая, легко причиняют вред, и вред этот постепенно распространяется вокруг подобно раковой опухоли, а посему будем радоваться услышанному, но со страхом и трепетом. Более всего боюсь незаметно для себя закоснеть, а косный человек менее восприимчив к Духу, даруемому нам свыше. В Иптингене я наконец понял одну немаловажную вещь – как стать пастору светом для своей общины. Одно в особенности снискало мне (правда, совершенно незаслуженно) величайшее уважение и проложило прямой путь к человеческим сердцам. Бог мне открыл, и я замечаю по людям вокруг меня, ведомым и направляемым Богом, как велико и могущественно воздействие того, что очевидно для всех, и как посему должно стремиться стать истинным служителем Бога. Люди думают обо мне как о человеке, который доволен всем, что бы с ним ни происходило, который безропотно мирится с любыми обстоятельствами (а они ведь понимают, сколь мое нынешнее положение отличается от прежнего), они видят меня кротким и смиренным, бескорыстным и готовым на любые жертвы… Именно это не оставляет в людях, считающих меня таковым, ни малейшего сомнения в моем серьезном и ответственном отношении к служению. Не случайно даже самые резкие суждения в моих проповедях они воспринимают с величайшим вниманием. Вчера навещал одного очень умного и уважаемого старика, который, как мне показалось, был крайне потрясен. Он сказал: “По сути, любить вас не следовало бы, ибо вы уж слишком напрямую высказываете каждому свое мнение, но в правоте вам не откажешь”. Посему мне вспомнился один казус, происшедший со мной 24 декабря прошлого года в Базеле. – Далее следует рассказ о том досадном случае с молодым кучером. Казалось бы, мелочи, но как они важны для пастыря! И как мало людей понимают, что значит зажечь свой свет перед другими»^[12].

Узнав о намерении своей невесты навестить его, Блюмгард 18 октября пишет ей: «Такое желание возникало и у меня, и я уже планировал поездку к тебе. Но почему-то душа не лежала к ней, я лишь отчетливо чувствовал, что нет на то воли Господа. Порой мне ясно слышится чей-то голос: “Оставь это!” Узнав из письма о твоем желании, я, побуждаемый заботой о тебе, вновь вернулся к этой мысли, желая избавить тебя от излишних волнений при виде той борьбы, которую я здесь веду, и доставить тебе нашей встречей одно лишь приятное. Но вскоре я опять почувствовал, что Господь ждет от меня другого. Тут возникла еще одна особенная причина, почему мне так не хочется пропускать свои воскресные проповеди. Из других мест в Иптинген потоком стекаются люди. Когда я вижу их, запыхавшихся от быстрой ходьбы, спешащих успеть и все же часто опаздывающих на службу, меня переполняют чувства. И как мне было бы жаль этих людей, когда бы они не застали меня на месте и их спешка оказалась бы напрасной. Одним словом, Бог удерживает меня здесь так, словно я уже на пороге и вот-вот покину Иптинген. Разве это не знак того, что я не вправе оставлять свой пост. Люди устремляются сюда еще и потому, что хотят, как сами говорят, извлечь как можно больше для себя пользы из общения со мной. Среди них беспрестанно ходят слухи, будто очередная моя воскресная проповедь последняя. Я и сам не знаю, откуда подобные разговоры берутся. Как видишь, я связан с Иптингеном крепко-накрепко, и мне нельзя отсюда уехать. В моей душе все продолжают звучать слова из моей недавней проповеди: “Переноси страдания, как добрый воин Иисуса Христа”^[13]. Впрочем, ты и сама все прекрасно понимаешь, терпеливо принимая из рук Господа испытание, которое Он нам дает. А посему будем достойно ожидать его завершения и вскоре получим то, что сегодня кажется нам таким далеким. Пройдя его до конца и не утратив бодрости духа, мы полнее ощутим радость». Далее Блюмгард рассказывает о своих дополнительных занятиях, посвященных преимущественно исследованию истории миссионерства, которым он занимается отчасти по собственной инициативе, отчасти по заданию журнала «Calwer Missionsblatt», делая для него переводы из «New York Observer» и «Boston Missionary Herald». «Потребность в дополнительных занятиях, – продолжает он, – была у меня всегда. Я стараюсь выстраивать их так, чтобы они не отразились на моей основной работе и не стали тем подводным камнем, обойти который удавалось далеко не всем моим коллегам». Затем он описывает распорядок своего дня: «Пока я посвящаю своей основной работе лишь три утренних часа, а после обеда наношу визиты по своему усмотрению, предпочитая, впрочем, один дом, пребывание в котором доставляет мне небывалую радость и блаженство. Не так уж много домов, где бы я мог так легко и душевно беседовать о христианском вероучении. А ведь мои собеседники – всего лишь пожилые крестьяне. От них я вчера узнал, и это неприятно поразило меня, что на днях пастор соседней общины, из которой человек пятьдесят каждое воскресенье приходят ко мне в церковь, чуть не плача, сетовал с кафедры, что им пренебрегают и предпочитают чужого проповедника. Можешь себе представить, насколько глубоко это меня задело, поскольку нетрудно поставить себя на место того человека. Но что тут поделаешь? Я ведь людей не неволю, пусть приходят, коли хотят, да обратится им это Господом во благо! Специально звать никогда не стану. Впрочем, самым тщательным образом остерегаюсь молвы, будто кого перетягиваю на свою сторону. Быть столь осмотрительным меня обязывает Господь, который ведь хочет, чтобы я служил ему, а не себе. Надо в ближайшее время навестить доброго пастыря. Не беспокойся, душа моя, однако, ни о чем; у нас в Вюртемберге заведено по-другому, чем у вас в Бадене. Здесь людям не возбраняется ходить, куда они захотят, и такое желание даже приветствуется. Мои иптингенцы в этом отношении народ славный, на многочисленных гостей косо не смотрят и не только опекают их в церкви, но еще и домой приглашают, за стол сажают, чтобы те смогли еще посетить мои вероучительные беседы с детьми. Следовало бы написать об этом подробней, ты ведь того заслужила, кто, как не ты, выказала большое желание, чтоб я оставался в Иптингене. Если бы ты только могла заглянуть в мое сердце! Оно преисполнено радости от ощущения той благодати, которой удостоил меня здесь Господь. Легко ли мне расстаться с Иптингеном? Твердо обещаю тебе не покидать этих мест и не стану искать другого временного пристанища без твоего ведома. Если только Господь не велит мне спешно отправляться в путь». Далее следует план проповеди о воскрешении

Лазаря (Ин 11:32–45): «Как Господь 1) ощущал и 2) исцелял беды человеческие». Касаясь первого, Блюмгард исходит из слов: «Сам восскорбел духом». «Он восскорбел духом 1) из сострадания к людям, разобщенным с Богом (после восклицания Марии: “Господи! Если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой”); 2) и пребывающим в горестях и печалях, отчего и проливающих столько слез (стих 33). Восскорбел он также 3) об их испорченности и недоброжелательстве (стихи 37 и 38); 4) о смерти, на которую через свою греховность обречен человек, созданный по образу и подобию Божьему». «Как, должно быть, глубоко, – добавляет он, – чувствовал все это Спаситель, в котором исполнилось слово пророка: “Вот Агнец Божий, Который берет на Себя грех мира”! Как не опечалиться и нам, радующимся в то же время данной нам надежде на спасение. Многое не дает нам насладиться этой радостью в полной мере, в особенности сознание будущих испытаний, которым подвергнет нас жизнь. Что ж, душа моя, будем помнить об этом и плакать вместе с плачущими. Да освятит Господь и наше веселье, и наш плач».

В письме от 1 ноября 1837 года Блюмгард рассказывает о 74-летнем мужчине, «обманщике и воре, попавшем в презабавную ситуацию», о посещениях самых разных людей, о том, как ему пришлось дать совет одной особе женского пола, помешавшейся на почве своей исключительной набожности, как сегодня к нему вновь обратились с предложением об устроении зимних «посиделок». Предложение заслуживает внимания, и его нужно обдумать со всех сторон, как, к примеру, расположить традиционные для этого мероприятия свечи или чем зимними вечерами занимать неженатых парней, чтобы им было интересно и полезно. Над всем этим ему хотелось поразмышлять вместе со своей невестой, видя ее рядом перед собой, и вместе с ней, как положено, изложить свои предложения хозяину. Судя по всему, в пасторском доме, в своем временном обиталище, он чувствовал себя не слишком уютно. «Если бы ты меня только видела сидящим тихо как мышь в гостиной, устроившись на диване и с трубочкой во рту, когда вокруг мельтешат и суетятся 8 взрослых человек. Никто не подойдет ко мне и не спросит, о чем я сейчас думаю. Ты даже представить себе не можешь, каким одиноким и всеми забытым я порой выгляжу. Не скажу, что это меня угнетает, напротив, я весел и радостен, ибо знаю, что Господь в нужный час все переменит к лучшему». В письме от 6 ноября Блюмгард делится с ней тем, что он вынес для себя из доверительных бесед с людьми. «Я с охотой внимаю “премудрости, возглашаемой на улице”, которую так высоко ценил благочестивый Этингер. И вот тому пример. Вчера навестил уже немолодую супружескую пару, тоже сепаратистов, с которыми я могу вести себя совершенно непринужденно и раскованно. На лице мужа еще заметны следы прежнего пьянства, тема, к которой мы нередко возвращаемся в наших беседах. У жены недюжинный ум, который она предпочитает не показывать. Она завела разговор о том, как сложится моя жизнь, если я женюсь и моя будущая жена, а так оно, скорее всего, и будет, станет мешать мне в работе. При этих словах я чуть не рассмеялся – каждый заговаривает со мной об этом. Ответил же так: когда я однажды отсюда уеду, то всенепременно самым подробным образом уведомлю их о своей новой жизни. Затем она переменила тему разговора и принялась рассказывать о своей прежней жизни и о том, как она теперь благодарит Бога, давшего ей в мужья этого человека, по своим взглядам и убеждениям на нее непохожего. Но именно такой муж ей и был нужен. “Если бы мой супруг дудел со мной в одну дуду, то есть был бы столь же набожным, сколь и я, то мы возомнили бы себя самыми большими праведниками на свете”. Удивительные слова! Внимающий “премудрости, возглашаемой на улице”, сделает из этого для себя полезный вывод. Мы ведь с тобой тоже теперь одно целое, или, выражаясь словами той женщины, “дудим одинаково”. Чего же нам следует остерегаться? Отвечаю: кичливости, желания ставить себе в заслугу свою набожность, смотреть на всех свысока, как такое свойственно ложному пиетизму, считать себя и вправду такими. Не остережемся этого – жизнь наша сложится не так, как следовало бы. Вот какой урок преподала нам на сей раз “премудрость, возглашаемая на улице”, и урок, надо сказать, весьма значимый. Благ Господь, наставляющий Своих чад на правильный путь! В эти дни меня ждал истинный триумф. Уже давно я посещаю одну старую сепаратистку и ее мужа, обществом которых я с каждым разом наслаждаюсь все больше. У женщины недюжинный ум во Христе. Она долго не ходила в церковь, но искренне радовалась за других, посещающих мои службы. И вот уже несколько недель кряду я замечаю ее в церкви. Ты только представь себе, она объявила мне о своем намерении прийти в следующее воскресенье на святое причастие, сказав при этом, что довольно наголодалась и теперь хочет насытиться. У них я позаимствовал одну книгу, чтение которой стало моим любимым занятием и которую намереваюсь во что бы то ни стало приобрести. Это книга Иоганна Порста «О возрастании родившихся в Духе, об их взрослении, превращении из детей в юношей и отцов и завершении своего пути в блаженной вечности» (Галле, 1734). Далеко не часто я встречал людей с таким опытом христианской жизни».

В письме к своей невесте от 20 ноября он приводит пример безуспешного духовного попечительства. «Сегодня, – пишет он, – читал надгробную проповедь по одной женщине, жившей на самой окраине Иптингена и долго бывшей прикованной к постели тяжелым недугом. Сколько я здесь живу, столько посещал ее чуть ли не каждый день. Общение с ней навело меня на особенную мысль. Мне постоянно казалось, будто эта добрая женщина чуждается меня. За все это время я услышал о ней, прежде всеми уважаемой, много недоброго. Неслучайно сегодня каждый считает, что ей перед смертью следовало бы кое в чем покаяться. Но у меня сложилось такое впечатление, что она внимает моим словам и они находят отклик в ее душе. Но недели две назад одна родственница сказала ей, затем в ее присутствии повторила с явным укором и мне, что, по общему мнению, не заслужить ей прощения, сколько бы я к ней ни приходил. Это ввергло больную в уныние, мне же не оставалось ничего иного, как только ее успокаивать. С того дня в ней появилось некое безразличие, даже не ко мне, а ко всему касающемуся церкви, религии. Казалось, каждое мое слово падает в пустоту и не трогает ее. Другие люди, навещавшие ее, тоже замечали, что с ней о вещах духовных лучше не разговаривать. Мне было все трудней говорить с больной женщиной, и в минувшую пятницу я просидел подле ее постели, не проронив ни слова. Ушел глубоко опечаленный, а в субботу, долго засыпая, размышлял, не пора ли отважиться на какой-нибудь серьезный шаг. В итоге решился сказать ей, что больше приходить не буду, ибо мое пребывание здесь бесполезно. Вообще-то женщина меня очень любила и была бесконечно благодарна за мои визиты. И как только мое отношение переменилось, она умерла. Меня преследует чувство, будто последние полгода прожиты напрасно. А ведь я провел подле нее немало поистине приятных часов. И вдруг, под конец, всего как не бывало, ее мысли безраздельно были заняты чем-то другим. Произошедшее не укладывается у меня в голове. Неужели я более никогда не услышу от нее ни одного слова, ни молитвы, ни даже вздоха. Поэтому присутствовать сегодня на поминках, на которые меня так настойчиво приглашали, было особенно тяжело. В основу проповеди я положил некогда любимый ею псалом 129 – о воздействии на человека глубины, в которую его свергает Бог: 1) он научается молитвенно взывать к Богу, 2) распознавать свои грехи, 3) искать прощения, 4) благоговеть перед Богом. Про покойную я смог сказать лишь одно: что незадолго до кончины у нее наметилась перемена в образе мыслей, свидетельствующая о ее обращении к Царству Божьему. Вот, пожалуй, и все. Душа моя, есть нечто таинственное в искуплении человека через познание Христа!

А так у меня здесь много друзей. Сейчас всех можно застать дома, и я охотно откликаюсь на приглашения. Посещая их, узнаю немало отрадного для своей души. Однако перелом в сознании наступил еще далеко не у всех, у иных определенно, с другими, надеюсь, это произойдет позже. Я теперь твердо знаю: наставляем на путь истинный не мы, проповедники, а лишь Господь».

В письме от 1 декабря Блюмгард утешает свою невесту, опечаленную затянувшимся ожиданием, и, читая его, мы видим, сколь плодотворно было его служение. Вот что он пишет: «Не нужно воспринимать наше ожидание столь болезненно, будем считать его своего рода жертвой благодарения за мою иптингенскую общину. В своих письмах я рассказывал о ней не однажды. Никто другой не напишет тебе, сколь важно мое дальнейшее пребывание здесь. Говорить подробнее об этом я не могу и не имею права, иначе и сам не замечу, как возомню о себе невесть что. Но поверь мне, душа моя, я нисколько не возношусь, даже в мыслях. Однако не проходит и дня, чтобы я не замечал самых трогательных проявлений необычайного расположения к себе, в которых читаю призыв: “Нет, ты не можешь еще уйти отсюда”. Смотрю я на пасторский дом, на сепаратистов, на вновь обратившихся к вере, на общину в целом, даже на затаившихся богоотступников, наконец, на детей, без особого интереса посещающих школу и приходящих в восторг, когда я вхожу в класс, в особенности на очередных конфирмантов, и на многое другое, к примеру, на неженатую и незамужнюю молодежь, с которой намереваюсь проводить вечерние беседы. Когда я смотрю на все это, мое сердце переполняется радостью, и я забываю – да прости мне эти слова – даже тебя, забываю, как много еще предстоит сделать для укрепления веры, прежде чем покину Иптинген. Вот послушай в утешение. Сегодня вновь побывал у Ханнеса Кифера, жена которого, старая сепаратистка, совсем изменилась. Сегодня она раскрыла передо мной свое сердце и рассказала, как лет двадцать назад ей приснился сон, будто она потеряла роскошное золотое кольцо (которого у нее на самом деле никогда не было). Сердце ее во сне сжалось от страха, дыхание перехватило, и она проснулась в ужасном страхе.

Этот сон вспомнился ей только теперь, и ей показалось, что в действительности она все это долгое время пролежала больная у купальни Вифезда. Не было у нее ни мира в душе, ни общения с Богом, не осталось и следа от того чудесного времени, когда Бог благоволил ей, хотя и попускал порой нелегкие испытания. Все то время, что она не посещала церковь и не ходила к причастию, она чувствовала какой-то непонятный голод, который нельзя было ничем утолить. Недель восемь назад ей вновь привиделся необычный сон, словно пришел к ней некий муж, как будто ей знакомый, но кто он, распознать она никак не могла. И подарил он ей чудесное кольцо со сверкающим хрустальным сердцем. Едва она взяла кольцо в руки, как господина этого кто-то позвал и он исчез. Рассмотрев получше кольцо, она поразилась его красоте, блеску и игре исходящих от него лучей, отчего душа ее наполнилась великой радостью. Однако постепенно золото потемнело, и она задумалась: к чему бы это? Неужели тот добрый господин подарил ей кольцо из поддельного золота? Конечно нет, решила женщина, золото самое что ни на есть настоящее… И тут она проснулась. Еще долго она в мыслях возвращалась к тому сну, не понимая, что бы это все значило. И вот недавно женщина после долгого времени вновь пришла к причастию. Чувства, охватившие ее, описать невозможно. Перед ней как бы вновь разверзлись небеса, и вернулось прежнее благодатное время милости Божьей, продолжающееся и по сей день. Вспомнив тот сон, она тотчас же поняла, что я и есть сей муж, который привиделся ей и которого тогда она не признала. Вот почему она так любит меня, вернувшего ей по милости Божьей золотое кольцо. И если кольцо вновь потускнеет, когда я покину Иптинген, оно все равно будет у нее и навсегда останется настоящим кольцом. Весьма тронутый рассказом, я только посоветовал женщине помнить, что вовсе не надо было пытаться узнать меня, а коли все же узнала, то об этом лучше забыть, поскольку я всего лишь орудие в руках Божьих. Что ты на это скажешь, милая Дорис? Вчера мне определенно подумалось, что Господь пробудил во мне человека, назначенного в будущем возглавить общину. И пусть наше ожидание будет жертвой благодарения и благовонным курением Господу». Еще более торжественный тон у его письма от 4 января 1838 года, в котором он сообщает о намечающейся короткой поездке в Базель и Зитценкирх, главная цель которой – повидаться с невестой. «Я знаю, – пишет он, – что зовет меня в путь отнюдь не чувственное желание, а потребность укрепиться в духе встречей с тобой и со всеми моими возлюбленными в Господе, ибо кто знает, когда же Господь соединит нас и на этот раз уже навсегда. И тем не менее я неохотно оставляю свою общину, ибо с недавних пор ощущаю на себе не поддающуюся описанию Божью благодать, так что теперь я и община – одна семья. Мои собрания и проповеди оставляют глубокий след в душах людей. И я порой поражаюсь, что Господь сотворил с иными из них. Помимо прочего еще четыре раза в неделю я провожу вечерние беседы с молодыми людьми, хотя приходит на них не только молодежь, а люди самого разного возраста, и все они слушают меня с превеликим вниманием. Теперь, надеюсь, тебе понятно, почему я называю зимние дни восхитительными. И произошло все это после принятия мной решения отправиться к тебе; с тех пор я все дальше, все глубже вовлекаюсь в общину, приближаясь к ее сердцевине. Ныне, как никогда, нуждаюсь в отдыхе, и небольшая передышка после напряженных трудов пойдет на пользу в известном смысле и самой общине. Если так разобраться, то пропущу я всего лишь одно воскресенье да несколько вечеров. В остальном же все складывается как мне и хотелось бы, так что я отправляюсь в путь с превеликой радостью. Радует и то, что, судя по твоим письмам, у вас все в порядке, в душе мир и покой. Промыслом Божьим я сейчас пребываю в таком состоянии, что любое неожиданное предложение нового места меня скорей огорчит, чем обрадует. Ибо привязанность людей ко мне непомерно велика и каждый встречный считает своим долгом выразить мне свои опасения, что будет с ними, если я их однажды покину.

Поэтому душа моя в смятении, и не испытавший подобного сам меня не поймет. Что сказать на это? Только одно: слава Богу за все! Благодать Божья проявляется не только во внешнем облике человека, но неизбежно и в его душе, и посему радость, смешанная с подобной печалью, есть радость благостная! Как мне хотелось бы, чтобы радость эта не покидала нас и в нашем приходе». На обратном пути из Базеля в Иптинген Блюмгард остановился на постоялом дворе в Келе (18 января). И вечером, оставшись один, он погрузился в раздумья. Об этом Блюмгард пишет следующее: «Холод оказался совсем не страшным, ноги мои ничуть не замерзли. Время между 6 и 8 часами я провел в полной тишине, наслаждаясь восхитительными неповторимыми мгновениями. Тишина и покой наполняли мою душу, и я погрузился в молитву. Внезапно мне открылось величие дел, совершенных Господом через меня, в особенности в последние дни! Пытаясь постичь любовь и верность Господа, которыми Он удостоил меня, я, конечно же, заглянул испытующим взором в свою душу. О, как мне стало стыдно за себя! Сколько затаенного коварства таится во мне. Но более всего я упрекал себя в черствости и бессердечии. И тут мне вспомнились строки из Евангелия: “Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий… Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всего надеется, все переносит” (1 Кор 13). Душа моя, ты же понимаешь, куда все живее устремляются мои мысли. Ах, как мне хочется вновь поскорее увидеться с тобой и излить свою душу, как я это сделал тогда перед Господом! Но радостное настроение вернулось ко мне, когда перед моими мысленными очами открылась чудесная заповедь Божья, призывающая остерегаться всяческой лжи и неправды, исходящей из нашего сердца. В какую бездну ввергся бы человек, не будь над ним длани Божьей, охраняющей его от множества бед!

Вот какие чувства наполняли в тот час мое сердце, и благостно было мне, предстоящему Богу, хотя и с низко склоненной головой». Строки, исполненные тоски по своей невесте, соседствуют с описанием жизни в Иптингене (28 января), в которой он находит для себя утешение: «Между тем я терпелив и верен своему долгу, иначе и быть не может. Невозможно описать, как за это время Господь через меня, несчастного, преобразил нашу общину. Я опять с головой ушел в работу, и мне иногда кажется, будто я тружусь на винограднике Господнем (имеется в виду притча Иисуса Христа о работниках на винограднике, содержащаяся в Евангелии от Матфея. – При. перев.), изнемогая под лучами жаркого солнца. Ты не поверишь, как сильно тянутся ко мне люди, и это трогает меня чуть ли не до слез. Оценивая себя и свои проповеди, порой удивляюсь, откуда в людях такой духовный подъем, почему иногда, когда сам кажусь себе совершенно немощным, слово мое действенно, как никогда. Меня не покидает ощущение, будто я очутился в ином незнакомом мне мире или пространстве, в котором все никак не научусь ориентироваться. Все мне внове, и частенько по вечерам не нахожу иного занятия и, молча дивясь происходящему со мной, отрешенно хожу по комнате взад и вперед, покуда не успокоюсь в руках незримо присутствующего Бога, творящего удивительные дела. Мне не под силу описать тебе это наглядно и живо. Будем же вместе славить Господа, подарившего нам столь благодатное время ожидания! Впрочем, должен поведать тебе еще вот что. Прежде всего то, как Господь услаждает и укрепляет мое сердце. Недавно одна замечательная женщина, в доме которой я провожу собрания, рассказала мне о той несказанной радости, которая переполняет ее, когда она слушает мои вдохновенные слова о пророке Исаии, о царе Давиде и его псалмах. Что это, как не призыв свыше восполнить пробел и подробнее поговорить о пророке Исаии. Неправильно, когда люди хвалят меня незаслуженно. И, вернувшись в 9 часов вечера домой, я принялся читать вторую часть Книги пророка Исаии, начав сразу с 40-й главы, и просидел над ней два часа. Другой вечер посвятил следующей главе, возвращаясь то и дело к предыдущей, и так дошел до 45-й главы. Какую чудесную пищу для моей души даровал мне Бог; в каком упоении и восторге, исполненный душевных сил, отправляюсь в постель с чувством, будто святой пророк Израиля обращал свои слова именно ко мне, настолько глубоко прочитанное проникает в мою душу. Далее несколько слов о моей общине! Тебе, наверное, очень хочется узнать, как меня встретили. Внешне все прошло спокойно, но, как я узнал позже, жители очень ждали моего возвращения и тревожились за меня. Эти добрые люди беспрестанно вспоминали обо мне и сочувствовали мне из-за холодной погоды. Иные в первую ночь и вовсе не спали, не переставая молиться за меня. Друзья из окрестных селений, часто посещающие нашу церковь, меня тоже не забывали. В мое отсутствие они в своих молитвах просили Бога быть милостивым ко мне, подобно матери, баюкающей свое дитя. Не кажется ли тебе, что Господь внял их мольбам? Иначе почему мое путешествие сложилось столь благополучно и удалось даже в мелочах! Все было столь прекрасно, не иначе как Бог милосердствовал нам, не правда ли? Какие крепости воздвигают молитвы верующих! Да окружат они и тебя, чтобы жизнь наша была спокойной и мирной и мы еще полнее наслаждались невидимой благодатью и помощью Божьей. В день приезда я провел вечернюю беседу, на которую, правда, народу пришло мало, поскольку многие не знали, что она состоится. Но уже на следующий день комната была набита битком, так что некоторые даже падали в обморок от духоты. К радости и в утешение всем я прочитал недавно полученное письмо миссионера Фомы и показал им привезенное из путешествия. В следующее воскресенье наступили жуткие холода. Глубокое уныние овладело мной, и все потому, что мне пришлось слишком быстро расстаться с тобой. Надеюсь, ты меня понимаешь. Однако вскоре настроение улучшилось, и мне стало стыдно за свое малодушие. Повсюду меня встречали радушно – ив школе, и на вечерних беседах, и в домах. Но мое отсутствие сказалось на молодежи, которая, как мне рассказывали, позволяла себе лишнее и распевала потешные песни. Посему я приготовился услышать немало упреков, что тоже хорошему настроению не способствовало. Однако постепенно все наладилось. В деревне много больных, и я с утра до вечера хожу по домам, разбрасывая повсюду семена веры. Буду краток и изложу тебе события только одного дня. Читая эти строки, порадуйся вместе со мной и обрати взор к своему будущему призванию. Скоро ты станешь пасторшей, это точно. Господь одарил тебя всем необходимым для этого. О блаженное ремесло! Когда нам будет дозволено вместе собирать драгоценные души! В минувшую субботу, в полдень, я, по долгу своему, посещал один за другим дома односельчан, так что таких набралось в конце тринадцать. В числе первых навестил одного уже идущего на поправку больного, сепаратиста, человека по-детски наивного, который принял меня как своего лучшего друга и не постеснялся доверить мне свои сокровенные тайны. Раньше я никогда бы не поверил, что стану настоящим другом простого крестьянина. Он выказал мне на этот раз небывалое доверие и со светящимися радостью глазами крепко пожал руку, заверяя в своей любви ко мне, по его словам, настолько большой, что при моем появлении чуть было не воскликнул: “Приветствую тебя, дорогой Кристоф!” По-моему, это самый удивительный и прекрасный человек во всей округе. Потом я отправился к тяжелобольной С., которая недавно избавилась от напасти, тяжелым камнем лежавшей на ее сердце. А вскоре после этого ей довелось пережить необычный день, когда она ощутила на себе милость Божью. Во время моего визита она будто “говорила на языках”. Ее уста произносили один за другим хвалы Господу, например: “Каждый день, каждый час я чувствую любовь и милость Божью”. Лицо женщины совершенно преобразилось, и мне не оставалось ничего иного, как тихо молча слушать ее псалмы и песни. На прощание она просила меня не удивляться, если ее радостное настроение сменится мрачным и унылым. И действительно, на другое утро я застал женщину в слезах, с глубокой скорбью на лице. По ее выражению, небывалый страх и тревога сковали ее душу, и я посчитал своим долгом приободрить страдалицу. Уже на следующий день к ней вернулось радостное настроение, которое и подобает верующему человеку. Затем мой путь лежал к 84-летней вдове, и я, сев рядом с ней около печи, стал говорить ей слова в утешение. Вскоре комната наполнилась людьми, молодыми и старыми, жадно слушавшими мою импровизированную проповедь. Потом я отправился к одному больному бедняку. В комнате было восемь детей и с ними мать, пребывающая в тревоге и волнении. Младшие дети выказали мне небывалую любовь и развлекали меня своими смешными замечаниями. Трое из них сидели за столом, опершись на него локтями и обхватив голову руками, и неотрывно глядели на меня. Как отрадно у меня было на сердце! Я продолжил свой путь; и тут меня окликнули из окна, позвав к еще одной больной. В комнате также собралось много народу. Больная, похоже, немного испугалась, услышав мой вопрос, живет ли она в связи с Богом. Дав ей наставление, как к Нему прийти, я удалился, но прежде был вынужден наполнить свою сумку яблоками, заранее приготовленными специально для меня. Следующий визит был к одному больному конфирманту, мальчику, весьма усердному в добрых делах, отзывчивому и скромному, но все слишком близко принимавшему к сердцу, на что я ему и указал. Несколько месяцев тому назад мы похоронили одного юношу, недавнего конфирманта, которого я в своей проповеди назвал счастливым, ибо Господь забрал его, прежде чем он познал беды. После той проповеди мальчик сел за стол и погрузился в свои мысли. На вопрос матери, что с ним, ответил: “Мама, я тоже хочу умереть”. “Почему?” “Разве ты не слышала, счастлив тот, кому довелось умереть в этом возрасте до прихода соблазнов, одолевающих каждого после пятнадцати лет?” Затем я посетил выздоравливающего мужчину, который прежде был совершенно безразличен ко всему, теперь же словно очнулся ото сна и ловил каждое мое слово, он даже следовал за мной, когда я читал проповеди не в своем приходе, – я сразу замечал среди других прихожан этого могучего великана. Однажды он поведал мне, что у него порой катятся по щекам слезы при виде теснящихся в церкви людей. На сей раз у него было ко мне особое дело. Недели три назад, когда служба подходила концу, его совесть вдруг напомнила ему о давнем грехе, вселив смятение в душу и лишив ее покоя. Теперь он, по его словам, просто обязан был исповедоваться передо мной. Однажды в молодости он украл у своего ныне покойного отца шесть мешков пшеницы, которые потом продал, да к тому же в воскресный день, да еще возле церкви. Отцу же солгал, будто ходил в церковь на службу. И более всего его угнетает то, что случилось это в святой день. Я посоветовал ему искать утешение в Евангелии, и это его успокоило. Однако во время нашего разговора я заметил, что, совершив этот грех, он нарушил четыре заповеди, одна из которых: “Почитай отца твоего и мать твою”. Мужчина был поражен словно громом, и после моих слов его, к моему ужасу, стала бить дрожь: настолько сильно он испугался. Теперь, сказал он, ему вновь предстоят бессонные ночи, и конца им не будет до тех пор, покуда он не выстрадает и не искупит свой грех. Меня очень тронули эти слова. Убеждать его дальше было излишне, поскольку я увидел спасительность такой душевной борьбы. (Последний разговор состоялся как раз сегодня, и когда я пишу эти строки, мысли мои с этим благочестивым человеком, борющимся со грехом; да окропит его Христос кровью примирения!) Последним на моем пути был дом женщины, у которой одна за другой ослепли обе дочери. Одну из них ты, наверное, помнишь, ту, которая неожиданно прозрела. Но в мое отсутствие слепота поразила другую; она в самом деле ничего не видит, испытывает страшные боли, но преодолевает свои страдания по-своему. Этот одиннадцатилетний удивительно милый ребенок мечтает умереть, полагая, будто слепота оградила ее от многого зла. Родственники считают, что на нее навели порчу, и наперебой настоятельно советуют матери, этой благочестивой страдалице, похоронившей мужа, обратиться за помощью к колдуну. Сейчас она в полной растерянности и умоляет дать совет. Я же порекомендовал ей обратиться к страстной молитве, запретив ей строго-настрого думать о всяком колдовстве, как об этом говорится в Писании. Она должна молиться, чтобы Бог избавил ее дочь от воздействия тьмы, исцелив кровью Иисуса. Вот чем и многим другим наполнен мой день. О душа моя, как не скорбеть о страждущем человечестве? “Иисусе, Сыне Божий, приди и воззри на беды и страдания Твоих чад, укрепи труждающихся и обремененных, пребывающих без Тебя в скорбях и печалях!”»