Филипп Тагиров
По ту сторону второго неба
– Нюкта вернулась! – крикнула она своим друзьям, а затем повернулась к Марку. – Привет! – сказала она.
– Привет, – отозвался Марк, прислушиваясь к своим ощущениям, к тому, каково это – снова опираться ногами о землю, а затем она сказала то, что он никак не ожидал услышать:
– Я рада, что ты снова с нами.
От этого заявления Марк опешил намного больше, чем от того, что ему довелось только что пережить.
– Снова? – переспросил он, поспешно перелистывая страницы собственной памяти. – Мы когда-то уже встречались?
Его собеседница вытаращила на него глаза, а потом повернулась к девушке, с которой Марк путешествовал по небу.
– Нюкта… он не помнит!
Спутница Марка, только что обретшая имя, едва заметно кивнула.
– Не помнит, Фáни, – тихо сказала она. – Ничего, не переживай ты так.
– Ну оооокей, – протянула та, которую только что назвали Фани, и снова посмотрела на меня. – Я Стефания, ребята зовут меня Фани. Приятно снова познакомиться.
– Я Марк, – представился Марк.
– Я знаааю! – засмеялась Фани. – Ну ладно, может, вспомнишь еще.
– А я Ника, – негромко сказала девушка, чью ладонь он все еще держал в своей, и с улыбкой освободила свою руку.
– Приятно познакомиться, – повторил Марк, – или снова познакомиться.
Фани опять засмеялась и по-дружески стукнула его в бок.
– А это ребята…
Прислонившись спиной к стволу акации с потрепанной книжкой в руках сидел Валентин. Его голова была выбрита как у призывника, но очки в тонкой оправе придавали ему вид, скорее, ученого. Он дружелюбно улыбнулся Марку и, пожимая его руку, подбодрил его, признавшись, что тоже не сразу вспомнил. Сжимая в руках ракетки для бадминтона, к ним подошли Севастьян и Анатолия. Они представились и, обнявшись, сказали, что рады его возвращению. Волосы у обоих были почти черные и прямые, они опускались ниже плеч, что делало эту пару похожими на брата с сестрой. Милана была в темно-изумрудном платье с рукавами, при взгляде на которое Марк подумал, как ей, должно быть, жарко. Ее темные волосы были стянуты на затылке резинкой. Взгляд ее поначалу показался Марку меланхоличным и даже немного злым, но злость эта была какой-то рассеянной, не направленной на что-то конкретное. Приглядевшись, она тоже узнала его, и Марк увидел, как на месте злости и досады вдруг появляется искренне приветливое выражение.
Фани открыла лежавший на земле рюкзак и предложила перекусить.
Марк спросил, откуда они. Как откуда? – отозвался Севастьян. Откуда и все. При этом Марку показалось, что Севастьян имеет в виду вовсе не анатомическое родство происхождения всех людей, а что-то совсем иное. Марк сказал, что это-то понятно (хотя это было далеко не совсем понятно), а ему интересно, откуда они приехали сюда. Вот он, например, из Москвы. Фани нахмурилась, отчего Марку стало даже как-то неловко. Он признался, что знает, как многие относятся к Москве, но, несмотря ни на что, это красивый город, где много очень хороших людей. Фани покачала головой, как будто бы он не понимал простых вещей. А он видел небо своего города сверху? Ей доводилось. После этого ей стало очень нехорошо, и она старается больше над ним не летать. Да, там хорошие люди и много чего еще хорошего. Но каким же грязным они сделали свое небо, зло закончила она.
Марк решил, что будет лучше сменить тему, и поинтересовался, что же именно он должен вспомнить. Фани вздохнула и покачала головой. Это нельзя рассказать, получатся просто слова и слова. Это надо именно вспомнить. Если об этом ему скажет кто-то другой, Марк окажется втиснут в чужие воспоминания и, даже припомнив что-то сам, припомнит это на чужой лад. Как таитянок Гогена, предположил Марк. Фани озадаченно переглянулась с Никой, но ничего не сказала. «Еще хуже, – сощурившись, проговорила Милана, – если ты так сживешься с чужими словами, что в какой-то момент примешь их за собственные воспоминания». Марк кивнул. Такой ответ все же лучше никакого. А почему пропало солнце? Там, когда он выглянул из-за облачного покрова. Ведь только что был день, и солнце должно было быть на своем месте. Виталий раскрыл книгу и показал Марку закладку из плотной бумаги, как раз вырезанную в виде стилизованного солнца с одним очень длинным лучиком. Оно не пропало, пояснил Виталий, оно осталось тем, чем было всегда, – звездой среди других звезд. Солнце кажется нам единственным только на нашем небе. Чуть позже Марк вспомнил, как изменилась Ника во время их путешествия, как ее длинные темно-каштановые волосы вдруг стали короткими, волнистыми и светлыми. Он спросил, не померещилось ли ему. Фани улыбнулась и с нежностью провела ладонью по волосам своей подруги. Нет, не померещилось. У Нюкты бывает, сказала она. Приближение ко второму небу меняет нас самым неожиданным образом. Часто это видят и окружающие. Анатолия спросила Марка, чем и как он живет, он принялся было рассказывать – про Зою, Егора, про работу и про их отпуск, – но почти сразу заметил, что все, что он говорит, кажется им каким-то несущественным, не имеющим никакого отношения ни к ним, ни к тому, что, по их убеждению, его с ними роднит. Это был вопрос, заданный, скорее, просто из вежливости, и слушали они его тоже из вежливости.
Улучив момент, Марк в полголоса спросил свою спутницу, как же все-таки ее зовут: Ника или Нюкта?
– Фани зовет меня Нюкта. Ты зовешь Ника, – услышал он в ответ. – Ребята – кто как.
– Ну а ты сама? Ты думаешь о себе как о Нике или о Нюкте?
– Я думаю о себе как о себе, – засмеялась девушка. – Но если я думаю о себе и о Фани, я думаю о себе как о Нюкте, а если о нас с тобой, то как о Нике…
Марк задумался. Было ли это и вправду так важно? Пожалуй, гораздо более важным показалось ему другое: что это за «мы» было у них с Никой, и откуда оно взялось? Но это был вопрос, на который, как он понял, никто не даст ему ответа – если ему и суждено это узнать, он должен вспомнить это сам.
Ближе к ночи вернулась Серафима. Хрупкая девушка-подросток в коротком темно-синем платьице и с почти белыми вьющимися волосами, которые так шли ее имени. Ее глаза показались Марку огромными, но такими, будто бы она очень долго всматривалась во что-то чрезвычайно холодное, так долго, что сами ее глаза тоже замерзли. Где она была, где странствовала, она не сказала, но никто и не настаивал.
Время близилось к полуночи, и Марку надо было уходить. Ника молча проводила его до выхода из сквера и, прощаясь, спросила, придет ли он к ним опять. Марк пообещал обязательно снова прийти.
Я поинтересовалась, как на моем месте сделала бы почти любая другая женщина, а как встретила его Зоя. Марк ответил, что, как ему показалось, Зоя была больше удивлена, чем недовольна. Он попытался, как смог, пересказать ей то, что с ним приключилось этим вечером, хотя, по его мнению, рассказ ему явно не удался. Егор уже спал. Они посидели на веранде, посмотрели на звезды, такие знакомые и привычные, и пошли спать.
Следующий день Марк провел с семьей также, как и все предыдущие дни их отпуска, а ближе к вечеру снова пошел в тот сквер. Сквер был пуст. То есть там прогуливались какие-то другие люди, но никого из ребят, с которыми он вчера познакомился, там не было. Он сказал, что ему не с чем сравнить то отчаяние, которое тогда его охватило. Ну или почти не с чем, добавил он вдруг каким-то обесцветившимся голосом. Как будто бы ему приоткрыли дверь, за которой он должен был найти что-то особенно важное, но эта дверь тут же захлопнулась и стала неотличима от камня стены – даже раньше, чем он понял, что же это такое – то, что он потерял.
У входа в сквер показалась Ника. «Привет», – сказала она, улыбнувшись. Чувствуя внезапное и, быть может, даже ничем не заслуженное облегчение, он признался, что испугался, что больше их не увидит. Ника сказала, что сегодня они пошли на чердак, она приходила сюда пару раз за ним, но его не было. И здорово, что он все-таки пришел.
Они направились к дому на окраине, где сейчас были остальные. Быстро, по-южному стремительно стемнело. Они ушли из мест, где предпочитали коротать вечера отдыхающие, людей вокруг почти не было. Ночной воздух был теплым и пах прокаленной солнцем, горячей землей и сухими травами, чей аромат в темноте, казалось, делался еще более густым, чем днем. Вовсю заливались цикады, их трескотня складывалась в волны, похожие на морской прибой.
Марк ощутил, как действительность снова начинает расслаиваться, подобно луковице. По обе стороны дороги замелькали кошачьи тени. Кошки бежали в одном с ними направлении, замирали, с любопытством озираясь вокруг, садились и вдруг начинали вылизываться, потом опять вскакивали и устремлялись следом. Они убегали вперед, потом останавливались и оглядывались на двух людей, дожидаясь, пока те поравняются с ними.
Марк и Ника шли молча. Он хотел было спросить, чем она занимается, но вспомнил их вчерашние вежливые взгляды, которыми они его одарили, стоило ему начать рассказывать про свою жизнь. Спрашивать о прошлом, о том прошлом, о котором он, по их словам, забыл, было, как сказала Фани, тоже неправильно. Но так хотелось все же прервать эту тишину, в которой они шли вместе и в то же время не вместе, что он просто сказал, кивнув в сторону обочины: «Кошки». «Ага, кошки», – весело подтвердила Ника и неожиданно сказала «мяу», обращаясь не то к Марку, не то к их хвостатому эскорту. Значит, она тоже их видела. Значит, они оба находились сейчас и в этом слое действительности. Тишина была уже нарушена, и он задал, по его мнению, один из самых глупых вопросов: а что она слушает, в смысле музыку. От скопившихся на языке непроизнесенных слов во рту набралась слюна, и это прозвучало, как «Што ты шлушаешь?». «Шлушаю? – переспросила она, засмеявшись, – Шуберта, Шопена и Шенберга. А! Еще Штокхаузена и Шнитке!». Он так и не понял, то ли это была правда, то ли такая вот шутка на букву «ш». Она поинтересовалась у него, как прошел день. Хорошо, ответил Марк. Вдаваться в подробности не было смысла – это бы стало еще одной историей о его жизни. Это здорово, обрадовалась Ника. А ее день? Она… летала? Нет, хотела дождаться его. Они ведь полетают сегодня снова? – тихо, но с надеждой спросила она. Марк сказал, что очень бы хотел. Хотя и не знает наверняка, получится ли у него. Конечно, получится, успокоила Ника. «Только давай сегодня все-таки поднимемся выше?» – предложила она. Чтобы не просто побарахтаться в молочной пене. Чтобы по-настоящему. Чтобы он на самом деле открыл для себя второе небо.
– Но скажи мне, как ты там дышишь? – спросил Марк. – Там же нет воздуха!
Ника на секунду озадачилась, потом понимающе кивнула. Сказала, что поняла. Просто все это настолько привычно для нее, что ей в голову не пришло, что кому-то еще, кто тоже умеет подниматься до второго неба, такие вещи могут быть непонятны. Хорошо еще, что он не спрашивает про космический холод и про радиацию.
На этом месте Марк выразительно посмотрел на меня. Угу. Я не забыла свои вопросы. Но, похоже, Нику они нисколько не смущали.
– Ты же не всегда дышал, как ты дышишь сейчас, – сказала она Марку.
– Разве? – удивился он. – Сколько я себя помню, я всегда дышал только так.
Ника не согласилась. Когда-то очень давно он не дышал. Когда жил в материнской утробе. Там, собственно, тоже нечем было дышать. Дышала его мама, а он просто получал кислород через пуповину. Вот и тут так же. Мы уже давно лишились этой пуповины, но, должно быть, сохранилась какая-то другая, невидимая для глаз. И все, что нам нужно, мы получаем через нее. И что-то незримое, но такое же материнское защищает нас от всего, что могло бы убить любого, разорви он эту пуповину.
Дом, к которому они пришли, был полузаброшен. Если ребята и сняли его, то, очевидно, за бесценок. В комнате никого не было, Марк и Ника поднялись на чердак. Часть крыши оказалась разобранной, и через двухметровый проем открывалось усеянное множеством крохотных звезд черное небо. Здесь были все, кроме Севастьяна с Анатолией, которые, как сказала Фани, сейчас где-то путешествовали по второму небу. Фани по очереди обняла Нику и Марка и немного пожурила последнего за то, что заставил Нюкту прождать до самого вечера. Фани, брось, смутилась Ника, Марк никому ничего не должен, это же было ее решение – дождаться его прихода. Фани хитро прищурилась, засмеялась, чмокнула Нику в щеку и, взяв их за руки, подвела к проему в крыше. Вот отсюда, сказала она. Валентин пожал Марку руку и сообщил, что тоже как раз собирался постранствовать. До встречи, короче, сказал он, здесь… или, кто знает, может быть и там? Марк спросил Фани, полетит ли она с ними, но девушка отрицательно помотала головой. Нюкта хотела, чтобы они летели вдвоем, поэтому-то она и ждала его. Марк поймал на себе пристальный взгляд Серафимы, сидевшей в углу и что-то читавшей. Он вежливо улыбнулся ей, но она не ответила на его улыбку. Милана сказала, что тоже останется, настроения нет, лучше она приготовит к их возвращению макароны по-флотски.
