Борис Бужор
ДК

Библиотекарь

– Слушай, а почему сразу завлит? У нас еще актеры не все подобраны. – Серега обходит песочную рытвину прямо посреди дороги. Проспект на ремонте, мокрые от пота нерусские рабочие в желтых жилетках на голое тело, перегородив опасные зоны веревочкой, снимают отбойниками и лопатами старый асфальт. Все шумят и матерятся. Неподалеку орудует техника. Из желтой кабинки катка тянется сигаретный дымок. Видно, как там напряженно ворочается голова в оранжевой каске, под которой подразумевается азиатский прищур.

– Завлит – это основа театра. – Я перепрыгиваю очередную канаву, по еще не раскуроченной рабочими второстепенке уходим в сторону «Пятерочки».

– А ты сам писать статьи про нас не можешь, что ли?

– Могу. Но, как он, не умею… Он фанат. Он может писать постоянно.

Заходим за магазин, ремонтная суета скрывается за домами. Дворики хрущевских пятиэтажек опрятны и чисты – размашистые тополя, самодельные урны из коробок, лавочки, детские качели и лебеди из покрышек. В отличие от новостроек нашего города, тут еще не вымерли все старушки, которые, спасаясь от скуки, следят изо всех сил за порядком в своих последних пристанищах.

Двигаемся по тенистому тротуару.

– А кто он?

– Библиотекарь, полгода назад познакомились в книжном магазине, ну пошло и поехало, начали книгами обмениваться.

Сразу вспомнилось, как стоял я у полки американской литературы… Какое-то время был на ней помешан. Особенно на книгах про Вьетнам, Первую и Вторую мировую. Слышу голос:

– Вот эту возьми, не пожалеешь. – Он показал мне на трилогию Джеймса Джонса.

Постулаты страниц по пятьсот каждый оказались что надо… Так мы и сдружились.

Когда он давал мне читать свои рецензии на изученные им романы и рассказы, я офигевал, многие из них были лучше, чем сами произведения. Я ему говорил, мол, с таким пониманием художественности и чувством текста тебе бы завлитом идти работать или куда-нибудь в рекламу, на крайний случай журналистом, цены бы тебе не было. На что Алексей махнул рукой, мол, я библиотекарь – моя главная цель – предлагать людям хорошие книги, и точка.

– А он куда свои статьи или аннотации пишет? – возвращает меня в реальность Серега.

– Никуда. Просто пишет. Мне дает почитать… Эссеист, примерно так.

– Это настораживает. Библиотекарь. Терпеть таких умников не могу – доверия к ним никакого.

– Этого стерпишь – вот увидишь…

– Главное, не тупил бы, а то, ты знаешь, я резкий.

– Отлично.

– Что отлично?

– Что резкий.

– Эссеист, блин… Ботаник, наверное, какой-то, с таким точно не сработаюсь.

– Отлично, – повторяю я.

– Да что отлично?

– Что с ботаником ты не сработаешься.

– Библиотекарь. – Лицо актера кривится от пренебрежения. – Долго еще? – спрашивает он.

Проходим мимо киоска «Табак» с дверцей на торце.

Взмокшие от пота останавливаемся покурить, дым медленной паутиной путается в низкие косматые дерева.

– Почти пришли.

– Может, по пиву?

– Не, он терпеть не может алкоголь.

– Да на хрен он тогда нам вообще нужен? – взрывается Серега.

– Нужен. – Утираю лоб рукой. – Если его фанатизм запустить в нужное русло, он информативным потоком любой театр перебьет.

– Как?

– Увидишь… Да связи у него нехилые имеются.

– У него?

– У него.

– А что же он тогда нигде не печатает свои эти рецензии?

– Из принципа.

Обходим яблоневые заросли, останавливаемся у стальной двери третьего подъезда кирпичной пятиэтажки. Гляжу на цифры домофона.

– Ну, набирай, – торопит Серега.

– У него нет домофона.

– Час от часу не легче.

Звоню ему на сотовый:

– Лех, мы внизу, открывай.

– Я тебя понял, – слышу ответ на том конце.

Замечаю сообщение в Viber. Ленка.

«Извини, я сегодня погорячилась, мне не надо было так с тобой говорить».

Конечно, не надо было. А то с утра разругались, как дураки, Ленка начала свою песню:

– Зачем тебе это надо, зачем? Ты замараешь свою репутацию… Ты представляешь, какую премьеру я готовлю? По Шекспиру! «Ромео и Джульетта»! Трехчасовую! В спектакле почти тридцать актеров! Бюджет больше двух миллионов!

– Постой-постой, – растерялся я. – Ты же хотела скромную постановку по Некрасову, деньги сэкономить, мол, областной все равно ничего путного не придумает.

– Планы, Платон, порой имеют свойство меняться, – сказала Ленка в сердцах и, оставив после себя аромат недопитого кофе, пошла в ванную краситься.

Дверь открывается. Выходит Библиотекарь.

– Привет, Платон, – жмет мне руку. – Алексей, – протягивает ладонь Сереге.

– Сергей, – несколько теряется актер. Взгляд его озадачен и тревожен.

– Проходите, – говорит хозяин и, звеня ключами, заводит нас в сумрак подъезда.

Синие стены отдают сыростью и пахнут мелом. Полумрак заполняют широкие плечи Алексея, он ведет нас к себе. Первый этаж, продолговатый коридор, кажется, что в глазки металлических дверей за нами кто-то наблюдает. Откуда-то лает собака. Резкий электрический треск ламп. Такое ощущение, что нас ведут по тюремной взлетке.

Мы разуваемся в маленьком коридоре и проходим на кухню.

– Чай будете? – спрашивает Леха, убирая разбросанные по столу ножи.

– Будем. – Серега с опаской косится на хранителя книг – спортивные штаны и белая футболка с красным серпом и молотом на груди, ниже надпись «Все идет по плану», неброская одежда едва скрывает мощные мышцы. Легкая улыбка сливается с глубокими шрамами на лице. Голова нага, оставшиеся от бритвы следы горят тоненькими царапинками.

Леха уходит с чайником в ванную.

– Это точно библиотекарь? – толкает меня присевший рядом на табуретку Серега. – Ты адресом не ошибся?

– Ты сам глянь. – Киваю в сторону книг. Переплеты всех цветов и узоров прогибают настенные полки.

В ванной шумит наполняющая чайник вода. Из ванной доносится:

– А я сегодня пораньше встал и пошел на стадион, так, километров двадцать пробежал для бодрости, не успел ничего приготовить.

Мы переглядываемся.

Леха выходит из ванной, ставит чайник на плиту. Поджигает газ спичкой.

– А зачем ты книги на кухне хранишь? – интересуется Серега.

Через секунду его и меня Алексей заводит в комнату. Книги выпирают из шкафов со всех сторон. На одном из шкафов бережно завернутая в серый чехол лодка и укороченные алюминиевые весла. Внизу клетчатый диван, патефон со стопкой пластинок, стол с листами и печатной машинкой, обнажившей кнопки, как маленькие зубки. В углу рядком выстроены гири – от восьми до тридцати двух килограмм – я сразу различаю их на глаз, среди них имеются даже Олонецкие – пузатые, с толстой ручкой… Шаровые гантели, такими, видимо, еще Поддубный и Крылов мышцы наращивали. Приделанная к потолку боксерская груша, поскрипывая, покачивается в полумраке. Другое пространство занимают тесаки, топоры, ятаганы и кинжалы с замысловатыми узорами на рукоятях и резьбой на клинке – словно не стена квартиры, а витрина музея холодного оружия. Внизу тумбочки, что там, даже и страшно представить… Еще страшнее спросить. Тусклый свет сквозь тонкую щель бархата красных штор освещает закрывшее часть потертых обоев мощное знамя. Изображенный на нем Сталин удивления не вызывает.

– Поглядите, тут у меня небольшая часть книг имеется, – договорив, Леха мощным боковым засаживает в «экватор» груши, та, жалобно взвизгнув, сжимается.

– А где большая часть? – то ли из вежливости, то ли и впрямь из любопытства интересуется Серега.

– В штабе – другой квартире, там все три комнаты в книгах.

– Постой, ты живешь в однушке, когда у тебя есть трешка?

– Да. – Леха вынимает из картона черную пластинку.

– А почему ты там не живешь?

– Как почему? Там же книги.

– А, – с ироничным пониманием произносит Серега.

Библиотекарь, сосредоточив все мышцы скуластого лица, ставит пластинку на проигрыватель. Таинственно замирает. Сначала шипение, потом грохот торжественного марша… Внезапный восторг заполняет пыльный простор:

 
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
Преодолеть пространство и простор…
 

– Платон, я с одним знакомым из музея списался, мне он пластинку еще тридцать девятого года прислал, тут «Гимн сталинской авиации» есть, слышал?

– Давным-давно, в фильме каком-то.

Леха восторженно подводит меня к одному из шкафов, его палец ловко скользит по корешкам книг.

– А он в подарок глянь, что мне прислал: «Мальчик в полосатой пижаме», «Бухенвальдский набат», «Орден Мертвая голова», «Репортаж с петлей на шее», «Черный СС», «Бабий Яр»… – Перечисление продолжается, я отстраненно киваю, думаю, если бы кто-нибудь написал книгу «Смерть мусору», она бы органично смотрелась на этой полке.

– Отлично.

Патефон продолжает играть:

 
Наш острый взгляд пронзает каждый атом,
Наш каждый нерв решимостью одет…
 

Алексей замечает Серегу. И как истинный библиотекарь начинает для него экскурс по географии своих нескончаемых томов.

– Здесь у меня концлагерная тема, вот тюремная российская, тюремная советская, – показывает на верхний ряд. – Здесь армейская рубрика, с этой стороны американская, с этой советско-российская… А эту часть, – экзотическое путешествие по литературе продолжается, – я называю ЖЗЛ, жизнь замечательных людей: Сталин, Муссолини, Франко, Ким Ир Сен, Чаушеску…

– А здесь? – Серега глядит в мутные стекла шкафа, за которым ничего не разобрать.

– А, отлично заметил, здесь закуток итальяно-испанского фашизма.

Экскурсия закончилась, и мы, оставив в комнате надрывающийся и шипящий патефон, садимся за маленький стол пить чай.

– О, – Леха, спохватившись, щелкает пальцами и бодро трусит в прихожую, – забыл вам к чаю предложить.

– Не тюремный паек случаем? – тихо выбрасывает Серега, маскируя дурацкой улыбкой лицо, раздраженно пододвигается ко мне.

– Щас-щас, – доносится до нас.

– Ты куда меня привел? Он нас тут не прирежет? – Серега ерзает на табуретке и подозрительно вглядывается в чайную жижу граненника.

Я дотрагиваюсь до своего стакана, его стекло приятным воспоминанием из детства согревает руки. Навалявшись в снегу, воюя за звание «Царь горы», мы всей толпой заходили в поселковый универмаг, скидывались мелочью – как раз нам ее хватало на стакан чая. После чего следовал ритуал – стакан шел по кругу – каждый делал по глотку, но обязательно перед этим подносили к нему застывшие от мороза пальцы. От душистого тепла они розовели и снова наливались жизнью, готовые после ужина у «Глобуса» во времянке разложить на полу партию в карты и навалять щелбанов проигравшему.

– Не могу обещать.

– Да это не библиотекарь – это маньяк какой-то.

Алексей возвращается и раскладывает на большую тарелку с рисованными по краям ромашками свежие круассаны. Чужеродный аромат французской сдобы расползается по кухне незримыми щупальцами, грозящими вытащить героев книг из армейско-концлагерного, контужено-военного мира в капризное изобилие современности.

– Так-то я черные сухари с чаем люблю. А тут Платон позвонил, сказал, что зайдете, я после пробежки в магазин заскочил, купил… Кушайте, свежие. А то начал бы вас сухарями угощать, еще подумали бы, что я совсем…

– Да не, – Серега хочет откинуться на спинку. Вовремя останавливается, осознав, что он сидит на табуретке – никаких спинок нет и в помине, – все очень интересно.

– Да? – детским азартом воспламеняется Алексей. – Тогда вот вам еще, тут у меня… Симонов, Полевой, Быков…

– Мы по делу. – Я резко его торможу – иначе, знаю, на полной скорости его будет уже не остановить. – Лех, мы театр собрались делать, нам нужен человек, который будет про нас писать инфу и распространять по всем СМИ, по всем соцсетям… Поможешь?

– Платон, какие вопросы, конечно. Я как раз ленту на машинке заменил…

– Я тебе для пущего толка пьесу тогда скину.

– Кидай.

Серега изо всех старается не прыснуть со смеху. Но тут же замирает. В коридоре лязгает железо. Надрывается собака, по лаю, кажется, овчарка или доберман, но точно служебная.

Клетчатая тень от оконной решетки отпечатывается на корешках блеклых томов.

– Ты любишь театр? – одушевляется Серега.

– Нет, – тут же получает точный ответ.

Морщусь от пепелящей меня пары глаз. Серега багровеет.

– Тогда зачем тебе нам помогать?

– Платон просит – он за идею, а всех идейных я уважаю.

– За какую он, на хрен, идею?

Я жую круассан – Библиотекарь все объяснит и без меня. И тем более лучше.

– Идею борьбы.

– Так ты у нас еще и идейный? – Серега язвительно косится в мою сторону, я отмалчиваюсь.

– Знаешь, – Леха облокачивается на раковину, дует на парящий чай, – у нас на входе в библиотеку транспарант висит «Год литературы. Читать – это модно». А какой с этого толк? Люди как книги на помойку выкидывали, так и выкидывают. – Он гладит выстроенные в ряд потрепанные фолианты. – Отличные книги выкидывают – Платонова, Катаева, Леонова, Шолохова, Куваева, Михеева, Анчарова, Столярова… И все, заметь, – русскоязычные. Назовите следующий год хоть «Годом нацизма», ничего в стране не поменяется, кроме надписей и рекламных роликов. Потому что максимум, на что мы все способны, – заставить детишек стихи про Родину читать, салютом на праздники закупиться, Георгиевскую ленточку надеть, на иномарку трафарет наклеить: «Спасибо деду за победу» и, рюмку водки накатив, соседу морду набить. Проблема сегодняшней России не в фашистах, либералах, коммунистах или анархистах. Проблема страны – в их отсутствии. Они, конечно, есть, но они также действенны, над входом в библиотеку транспарант – «Год литературы». Искренний фашист мне интереснее лживого гуманиста. Служение и преданность идее мне важнее, чем сама идея.

Выпив по три чашки чая, все тщательно обсудив и обговорив детали, я и Серега вырываемся из пыльной тесноты на улицу. Настроение приподнятое – все вроде идет по плану. По газону бродят голуби. Мы шугаем их торопливыми шагами. Бабульки из соседнего подъезда обсуждают современность.

– Порошенко, – лютует одна, – фашист чистой воды…

– А Навальный? – аккуратно спрашивает вторая – робкая и сушеная, как вобла.

– Да это же его брат… Фашист, конечно.

Миновав старческий дискурс, вспоминаем, где-то тут был киоск. Дворовые сквозняки заметают лишние слова в распахнутые апрелем окна. За спиной слышится повышенный тон:

– Ты что, старая, дуркуешь? Фашист чистой воды он. Говорю – фашист.

Находим «скворечник», в маленьком окошке продавщицы не видно.

– Что-то страшно мне. – Серега стучит в заклеенное этикетками жвачек стекло. – Представляю, что этот твой Библиотекарь написать может.

– Нормально будет, я ему пьесу скину, он сам сориентируется.

– Скину? – Окошко отворяется, появляется милое лицо бабульки – сразу вспоминается из детства «В гостях у сказки».

– Бутылку «Пикура». Ты будешь?

– После чая не полезет.

Серега покупает бутылку пива.

– А ты ему на что пьесу скинул? На печатную машинку? Она у него к интернету подключена, что ли?

– Не переживай, есть у него ноут, просто без надобности его не достает.

Отходим к стальным одинаково бесцветным гаражам.

– Представляю, что он напишет. – Серега первым глотком осушает чуть ли не половину бутылки. – Что-нибудь типа – «Мы ждем вас на премьере драматического театра „Бухенвальд“ – приходите, будет жарко».

– Он может, – подыгрываю я, подставляя лицо весеннему солнцу.

– Блядь, такое ощущение, что мы не театр, а марксистский кружок создаем.

Под ногами хрустит пластик. Дорога по склону спускается в частный сектор. Мы, увлеченные каждый своими мыслями, забираемся на возвышенность. Одноэтажный простор вырывается сверкающим половодьем из каменного затора домов, за ним изгибается широкое русло реки. На другом берегу от непрерывного производства стали раскаляются застывшие над городом облака. Если человечество в силах было прибить к ним транспарант «Год экологии», оно прибило бы.

Собрал король как-то раз англичанина, немца и русского…

– Итак, – я делаю глоток чая, – у нас два актера.

– Кто? – Серега листает меню – «Час Пик» пустует, но и понятно, воскресенье – завтра большинству посетителей на работу. Улица за окном как подтаявшая нуга тянется светом фар. Тень висящего под потолком вентилятора играет на столе вращающимся переливом.

– Ты и Сыч, есть еще завлит, ну и я.

– Небогато.

– Да самое то! – Неожиданно, на полчаса раньше, появляется Сыч, за ним, светясь улыбкой, следует официант. Я узнаю в нем парня позавчерашней давности – короля скидок. – Мы вас позовем. – Царственным жестом артист просит работника кафе на время удалиться.

– Хорошо, – прислужник исчезает.

– Да на хрена вы сюда меня привели? – Не поглядев меню, Сыч падает на жесткий диван рядом с Серегой. – Тут водка больше чем моя жизнь стоит!

– Я угощаю, не парься. – Мне тревожно, от рюмки-другой я сам бы не отказался.

– Вот всегда мечтал о таком директоре.

– Мы договорились здесь встретиться. – Серега откидывается на спинку стула.

– Но со мной, конечно, можно было и в месте попроще увидеться. – Сыч довольно потягивается. – И с кем же договорились?

– С Петром.

– Каким еще на хрен Петром?

– Ну с кукольного, который…

– А, – набавляет себе английского акцента, – мистер Пэтр – представитель театральных меньшинств, лучший в номинации «рука в жопе».

– В смысле? – настораживаюсь я.

– Ну в каком еще «в смысле»? Как, ты думаешь, они своими куклами управляют?

– Как?

– Как-как – через жопу.

Смеемся громко, на шум словно на сигнал снова подбегает официант, заказываем графин водки, пиво и сет из суши и роллов. Парень нашим выбором остается доволен.

– Ладно, по делу. – Пока ждем Петра, надо еще обсудить текст. – Пьесу все читали?

– Да читали. – Кажется, что Серега чем-то недоволен.

– А то, два раза перечитывал, – юродствует Сыч. – Могу пересказать.

– Серег, что не так? – сразу пытаюсь избавиться от недомолвок.

– Да все так. Просто…

– Да что просто?

– Просто я не вижу, как ее поставить. Сыграть – главного героя сыграл бы, а как и что, не пойму.

– Э, – не унимается Сыч. – А что это главного героя сразу ты? Я тоже хочу. Э, директор, у нас что – кастинга не будет?

– Извини уж, Сереге роль героя, тебе – его друга.

– Ну, – актер отыгрывает обиду, преобразующуюся в смирение, – так и быть, я подумаю, конечно, надо посмотреть еще на свой график.

Анализируем мой текст, минусы выявляются сразу, плюсы попозже, да и то с трудом. Точно Вера сказала – поспешил, ну поспешил же… Но разве у меня оставался выбор? Официант возвращается, расставляет на стол наш деловой ужин. Пока мы замолкаем, он сам же разливает водку по рюмкам, потом, удаляясь, напутствует:

– Если вам неудобно есть палочками, советую взять вилки, они вон там за соломкой и салфетками у окна.

– Ладно, давайте, – пытаюсь придать серьезность нашему мероприятию, поднимаю стопку. – За нашу победу.

– Да, победу над всем и вся, всегда и потом, – добавляет Сыч.

– Эх, не нравится мне все это, – печалится Серега.

Я закусываю имбирем – острота японской кухни приятно щиплет язык. Смотрю на поднос, долго не решаюсь, какой ролл поймать на палочку, в итоге беру первый попавшийся. С креветкой…

– Ты, Серег, – начинает Сыч, еду он игнорирует, – в театр пока не заходил, а там уже про нас слушок пошел. В четверг на спектакль придешь, тебе Александр Яковлевич все расскажет.

– Какой слушок? Что расскажет?

– Да что ты с Платоном какую-то авантюру задумали и меня в нее втянули. Александр Яковлевич недоволен, ой, страсть, как недоволен, – косится на меня, – что из его театра актеров в какие-то интриги впутывают.

– А ему не все ли равно? – Откидываю палочки в сторону, ем роллы руками, перед этим топя их в блюдечке с соевым соусом.

– Значит, не все равно. И это, пока не забыл… Александр Яковлевич, ну или Француз, как ты его называешь, хоть представляешь какую премьеру готовит?

– Какую?

– По Шиллеру! «Коварство и любовь!» Трехчасовую! В спектакле около тридцати человек! Бюджет больше двух миллионов! А, выкусили?

– Кто?

– Я, – икает Сыч.

– Да уж, англичане и немцы – все против меня объединились. – Единственное, что приходит на ум, – отшутиться.

– Не понял?

– Моя жена Шекспира ставит, «Ромео и Джульетта».

– Шекспир, Шиллер… О, я гляжу, у тебя так ниче конкуренты.

– Все прям, как в анекдоте: собрал король как-то раз англичанина, немца и русского… Концовку все знаете?

– А то, русский в концовке всех наебывает и полцарства от короля получает.

– А евреи? – Подвыпив, Серега берет себя в руки, паника на лица сменяется решимостью.

– А евреи? – Сыч важно поправляет очки. – А евреи, да у них и так все заебись.

– Ну, у одного точно не так.

Когда является Петр, мы уже доедаем остатки закуси. В соевом соусе плавают крошки панировки. Лица разрумянены и улыбчивы – усталость отступила, мышцы расслаблены, мысли стремительны.

– Привет. – Кукловод чинно со всеми здоровается за руку и оглядывает наше застолье, одобрительно улыбается. Ростом он невелик, лицом неприметен, одет в стиле, я так характеризую, свой в доску парень: кеды, штаны с десятью карманами, футболка с зарубежным городом на груди.

– О, еще один директор, – допив стакан пива, непонятно к чему вставляет Сыч.

– Почему? – Петр навалился всей своей невозмутимостью.

– Не задавай сложных вопросов, Петь, присаживайся.

– Я не люблю, когда называют меня Петей!

– А как же… – Сыч уже перепил, размашистые жесты его сдают с потрохами.

– Ладно, тише, – вмешивается Серега. – Петр, садись, дело есть.

Замечаю нарукавнички, потом всего официанта целиком.

– Хотите что-нибудь сразу?

– Мне, пожалуйста, кофе с сахаром. – Кукловод мягким голосом сказочника озвучивает заказ, слово «сахар» произносит особо сладко. – Можно?

– Конечно. Какой кофе предпочитаете?

– А ты что, пить не будешь? – возмущается Сыч.

Серега легонько пихает его в бок.

– Американо, только, будьте любезны, можно ли мне к нему сливки?

– Конечно.

– А чизкейк у вас свежий есть?

– Конечно. – Улыбка официанта тягуча, как сыр на бутерброде, разогретом в микроволновке.

– Тогда будьте добры.

– Вам в общий счет или отдельный?

– Отдельный.

Серега, дав мне передохнуть, рассказывает Петру о наших планах. Предлагает ему принять участие в «Марше одноногих». За повествованием мы успеваем выпить еще по кружке пива, что окончательно вселяет в нас уверенность – у нас все получится.

– Очень, – дослушав все до конца, начинает Петр, поднося к тонким губам чашечку – на удивление, она еще наполовину полна. – Очень интересно вы придумали. Ребята, нет, правда, вы молодцы. Свой театр – класс!

Сыч просит ближе сидящего к проходу Серегу пропустить.

– Я покурить, дурная привычка такая имеется, вы уж меня извините…

Вдохновленный Кукловод продолжает:

– Молодцы, в нашем болоте, как раз не хватало таких, как вы. С радостью к вам присоединюсь. Вот только бы время найти. Пьеса, говорите, «Марш одноногих»? Это прям по-довлатовски… Классно. Платон, скинешь мне?

– Конечно.

– Я прочту и поделюсь своим мнением, может, чем и помогу. У меня спектакли детские только утром, вечерами я свободен, но… Но есть проблема, скоро гастроли в Питер. Я туда поеду со своими моноспектаклями… Меня сам Леонид Кузьмичев позвал, понимаете?

– Понимаем. – Серега переглядывается со мной.

– Ну, еще на май у меня поэтических вечеров много назначено.

– А ты пишешь стихи?

– Да. – Петр расправляет грудь, что на футболке отчетливо вырисовывается город и надпись: «Манхэттен». – Я поэт… И у меня еще свой поэтический театр – «Под деревом».

– А. – Серега кивает, делает вид, мол, все понимает. А сам весь в себе – подбирает слова.

– Но я очень постараюсь вам помочь. Вы большие молодцы.

– Так что, по рукам, – опережает события Серега, запустив пальцы в свою кудрявую голову.

– Да, конечно… Но просто поймите, у меня тоже много разных проектов… интересных.

– Но мы на тебя рассчитываем?

– Да, я думаю, я вам смогу помочь. Театр для меня – дело святое.

– Так ты с нами?

– С вами. – Сиюминутное раздражение озаряет Петра, но тут же гаснет. Бесцветное спокойствие закрывает лицо.

И вот, актеров уже трое. Сейчас подойдет Колдай, и если он согласится, то мужской состав спектакля будет полностью укомплектован, нужна будет только одна актриса – и можно начинать!

Петр допил вторую чашку кофе очень быстро, распрощался и ушел, перед этим раз десять отблагодарив нас за приглашение. С Колдаем он разминулся в минуту-другую. Этот же, перед тем как войти, с улицы выследил меня, сидящего за стеклом, настучал в окно: «Тын-тын, тын, тын-тын» – лейтмотив из «Терминатора», и скрылся. Через считаные мгновения шумно ворвался в кафе, втащив на своей черной одежде сумрачную прохладу.

– Васька. – Он с ходу здоровается со всеми, оглядывает опустевшие остатки ужина и опечаленное от внезапно закончившейся водки лицо Сыча, садится возле меня. – Ну, как дела, театрал? Читал сегодня про тебя уже…

– Да это старое, что ли?

– Не, свежак. Вон. – Лезет в сотовый. – Опубликовано после шести.

– Дай. – Беру телефон вместе с его тяжелой рукой, читаю заголовок:

«Безумие становится нормой»… А дальше тянется текст про новый театр – сдержанный, интригующий – все, как надо. Мерцает соскальзывающая вниз инфа, проклятый сенсор – Колдай все время поднимает ее пальцем наверх. Ну, Библиотекарь – «неугомонный дух» просто… Машина по имени Алексей запущена. Держитесь. А тому, кто хочет выучиться на завлита, следите за ним и записывайте.

– Ну, заценил? – Васька подмигивает.

– Слушай, дай мне, – просит Серега.

– Да, братан, без проблем. Читай и развивайся. – Васька доброжелателен.

Сыч молча наблюдает за новым гостем. В голове его ворочаются мысли, это видно по его задумчиво-слепым глазам.

– Как? Как? Так быстро? – Серега раздражен, удивлен и доволен – все сразу.

– А ты что хотел? – Пододвигаю меню к Колдаю. – Это же Библиотекарь.

– Только мы еще людей не набрали, а он уже вон как расписал!

– А что делать? Его уже не остановить.

– Бля, у него реально машинка с интернетом, что ли? – Серега давится неожиданным смехом.

– Вась, – хочу спросить я, но официант перебивает. Явился, словно из-под земли восстал.

– Хотите что-нибудь сразу?

– Хочу, да, дружище, ты абсолютно прав. Жуть, как водку хочу. – Колдай оглядывает наши согласные лица. Вопросов лишних не задает.

– Во. – Сыч выходит из коматоза. – А он мне нравится.

– Взаимно, – сигнализирует пальцем ему командир отряда специального назначения. – Итак, можно бутылку «Хаски», четыре стакана сока? Ну, и закусить к ней что-нибудь.

– Что именно? – взгляд официанта цепок и подготовлен.

– Ну, каких-нибудь солений и сала?

– У нас есть маринованный сет – огурчики, помидоры, капуста… Сала, к сожалению, нет, мясная тарелка устроит?

– Устроит, да, пацаны, устроит?

– Не, он мне однозначно нравится, – оживляется Сыч.

Этот назойливый «нарукавничек», дослушав заказ, тут же проваливается в никуда, так же как и появился – словно его и не было вовсе.

– А что вы вовнутрь не сели? – спрашивает Колдай.

– Там музыка громкая. – Я ловлю момент и продолжаю: – У меня к тебе дело. Как ты к театру относишься?

– Платон, давай, по существу. Что хотел?

– Сыграешь роль в спектакле нашем?

– Когда?

– В июне.

– Ну. – Колдай кривит большие губы – это значит он размышляет, я уже изучил. – А сыграю, в июне у меня отпуск.

– Отлично!

– А ты как со сценой, дружишь? – Серега допивает остатки пива.

– А что, она баба, что ли, с ней дружить?

– Великолепно… – Сыч аж приподнимается.

Серега выходит покурить, я воздерживаюсь.

– На премьере, – пытаюсь я подколоть товарища, – твоя любимая Адка будет!

– Да пошла она!

– А что такое?

Ваську одолевает легкое смущение. Странно, такое с ним случается редко.

– Возомнила о себе, и то ей, и се…

– А тебя-то самого, что заклинило – красавица, выпей водки, выпей – разговор вне темы театра расслабляет.

– Уважаю, – вставляет Сыч, нагло тыча пальцем в моего друга. Был бы на его месте кто другой, Колдай запросто свернул бы ему руку.

– А что такого?

– Ну, хотя бы шампанским угостил.

– От него же голова потом трещит, я как лучше хотел… Постой. А ты откуда знаешь?

– Ленка сказала.

– А она откуда знает?

– Ей же Адка по скайпу все твои телодвижения расписала.

– И как я… – затихает товарищ, понимая – мы не одни.

– И как ты…

– Так она обо мне говорила? – Необычная суета овладевает Колдаем, он оживает всем лицом, трясет под столом коленом от любопытства.

– Говорила… притом много…

– И что?

Чувствую – кто-то закрывает свет. Поднимаю глаза – выглаженная улыбка официанта.

* * *

– Мне нужна Танька.

– Что? – не понимает Ленка.

Мы выбрались на прогулку уже к ночи, когда хозяева загнали своих собак по домам, а в окнах многоэтажек почти не осталось огней. Жена пришла еще позже меня, замученная и злая, потребовала свежего воздуха.

– Мне нужна Танька, актриса из твоего театра, – повторяю я с уточнением. Пытаюсь взять жену за руку – она отстраняется. В своей кожаной куртке, тертых джинсах, кроссовках она похожа на героиню из романа Гранже, сыщицу-полицейскую. Помнится, когда читал «Пассажир», как дело доходило до нее, всегда возбуждался, все представлял Ленку, только в другой ипостаси – преследующей по пятам потерявшего память то ли маньяка, то ли художника.

– Зачем?

– Для спектакля.

– А ты больше ничего не хочешь?

Из темноты дворов выходим в электрический простор проспекта. На коротких деревьях горят гирлянды – обычные, свисающие и капающие.

– Снова пил? – Ленка пытается перевести тему.

– Немного, – вру я… На самом деле много, меня пошатывает.

– Будешь пить, член стоять не будет, – то ли пытается обидеть, то ли предупредить.

– Дай мне Таньку, – настаиваю на своем.

– Она уже у меня играет.

– Кого? Джульетту? – смеюсь я.

– Кормилицу.

– О, отправила ее на понижение?

– Ей полезно.

– Раньше твоя любимая актриса была.

– Она и сейчас хороша, ну, знаешь – старение никого не красит.

Из квадратного окошечка киоска «Шаурмания» исходят разящие запахи, пропитывающие проспект Мира луком и жареным мясом. Высоченная стела, возведенная к восьмидесятилетию победы, золотит сердце города – распутье семи дорог… Можно ступить по любой из них – потерять коня, жену, найти смерть… Но лучше вернуться домой – толку гулять в таком настроении? Да и туманит меня конкретно. По левому «борту» хрустальной вывеской серебрится «Кристалл» – магазин драгоценностей, а проще магазин для буржуев – человек, выкидывающий бешеные деньги на сверкающие безделушки, стране бесполезен. Хотя, Ленка… Присматриваюсь к ее безымянному пальцу. Кольцо на месте. А то вдруг сняла сгоряча да зашвырнула в тартарары. Пятьдесят тысяч! Но это свадебное, так и быть, ей простительно…

– А ты знаешь. – Ленка неожиданно останавливается. – Француз, как ты его называешь, Шиллера ставить будет.

– Знаю.

– Он займет всех твоих актеров, и все…

– Что «и все»?

– И ты поймешь наконец-то, что все зря.

– Они соскочат – я в них верю.

– Ты слишком наивный.

– Ну и пусть. Этим я пока и спасаюсь.

– И что ты со своими «Одноногими» делать собрался? Тут Шекспир, Шиллер…

– Знаешь такой классический сюжет анекдота про англичанина, немца и русского?

– Не знаю, – возбужденно вскрикивает Ленка.