Бетти Фридан
Загадка женского

Глава 4
Путешествие, вдохновленное страстью

Именно потребность в новой идентичности сто лет назад подтолкнула женщин к путешествию, вдохновленному страстью, «позорному» побегу из дома, который просто превратно истолковали.

В последние годы стало популярно смеяться над феминизмом, словно феминизм – одна из скабрезных шуточек в истории человечества: жалеть, похихикивая, старомодных феминисток, которые выбивали права женщин на высшее образование, карьеру и возможность голосовать. Теперь считается, что они были невротиками, жертвами зависти к пенису. В битве за свободу женщин участвовать в рабочем процессе и принятии общественно значимых решений на равных с мужчинами правах они отрицали саму женскую природу, которая реализуется посредством сексуальной пассивности, признания господства мужчин и пестования идеи материнства.

Но если я права, именно это первое путешествие объясняет многое, что потом произошло с женщинами. Современная психология бывает до странности слепа, например, она не осознает реальность страсти, которая побудила этих женщин либо покинуть дом в поисках новой идентичности, либо, оставаясь дома, горько тосковать по чему-то большему. То был акт неповиновения, жаркое отрицание идентичности в том виде, как она тогда определялась. Потребность в новой идентичности и побудила страстных феминисток прокладывать для женщин новые тропы. На некоторых из них неожиданно оказались кочки, некоторые заводили в тупик, а некоторые, возможно, вообще вели не туда, куда надо, однако потребность в поиске новых троп была реальной.

Феминистки прокладывали новые пути, находясь на переднем крае эволюции женщин. Им предстояло продемонстрировать, что женщины – тоже люди. Им предстояло разбить, если нужно вдребезги, декоративную фигурку из дрезденского фарфора, олицетворявшую идеальную женщину прошлого века. Им предстояло доказать, что женщина – не покорное отражение без внутреннего содержания, не вычурное, бесполезное украшение, не бездумное животное, не вещь, которую можно выкинуть. Прежде чем хотя бы начать бороться за права, женщинам предстояло стать равными мужчинам.

Женщинам твердили, что они не способны измениться, что ее место в доме. Но мужчина ведь менялся: его место не было ограничено домом, он был человеком мира, и его мир расширялся. А женщина осталась позади. Анатомия была ее судьбой; она могла умереть, рожая первенца, или дожить до тридцати пяти лет, родив дюжину, тогда как мужчина управлял своей судьбой той частью, которой не обладало ни одно животное, – разумом.

У женщин тоже был разум. И такая же человеческая потребность расти и развиваться. Однако работа, которая давала еду и двигала жизнь вперед, давно вышла за пределы дома, а женщин не учили понимать этот мир и работать в нем. Прикованная к дому, покорная, не контролирующая ничего в своей жизни, абсолютный, по сути, ребенок, женщина могла существовать, только доставляя удовольствие мужчине. В мире, который она не создавала, в мире мужчин, она полностью от мужчины зависела и нуждалась в его защите. Она в принципе не могла повзрослеть и задать простой вопрос: «Кто я? Чего я хочу?»

Представим, что мужчина любит ее как дитя, куклу или украшение, дарит ей рубины и покупает атласные и бархатные платья, а она в своем теплом доме чувствует себя с детьми в безопасности – разве у нее не возникло бы желание чего-то большего? В то время мужчина считал женщину только объектом, никак не субъектом, никакого «Я», так что ее удовольствие от полового акта или активное в нем участие даже не рассматривалось. Люди говорили: «Он получил с ней удовольствие… он добился от нее своего». Неужели так трудно понять, что эмансипация, право чувствовать себя полноценным человеком, имела довольно большое значение для целых поколений женщин, живых ли или недавно ушедших, и некоторые за эту идею дрались голыми руками, получали срок и даже погибали? Ради права на развитие некоторые женщины отказывались быть женщинами, отказывались от желания любить и быть любимыми, отказывались иметь детей.

Извращенное понимание истории по какой-то причине не ставит под сомнение, что страсть и огонь феминистского движения исходили от мужененавистниц, озлобленных, изголодавшихся по сексу старых дев, от кастрированных, несексуальных недоженщин, которых глодала такая зависть к мужскому органу, что они захотели отнять его у мужчин или уничтожить их самих, требуя прав только потому, что не способны любить как женщины. Но ведь и Мэри Уолстонкрафт, и Анжелина Гримке, и Эрнестина Роуз, и Маргарет Фуллер, и Элизабет Кэди Стэнтон, и Джулия Уорд Хау, и Маргарет Сэнгер любили и были любимы. Многие из них, похоже, были столь же страстны в отношениях с любовником или мужем (во времена, когда женская страсть находилась под таким же запретом, как и ум), как и в борьбе за шанс для женщин вырасти в полноценного человека. Если они – и еще такие женщины, как Сьюзен Энтони, кого судьба или горький опыт отвратили от брака, – и боролись за шанс самореализоваться не в отношениях с мужчиной, а как личность, то из насущной потребности, такой же жгучей, как потребность в любви. (Маргарет Фуллер говорила: «Женщине не нужно, чтобы она вела себя как женщина или как женщина принимала решения, ей нужно, чтобы развивалась ее натура, чтобы разглядели ее интеллект, чтобы душа чувствовала себя свободно и могла беспрепятственно развернуться во всю данную ей мощь».)

У феминисток перед глазами была лишь одна модель, один образ, один пример полноценного и свободного человека – мужчины. Ведь до недавнего времени только они (хотя и не все) обладали той степенью свободы и образования, которые необходимы, чтобы в полной мере реализовать свои способности, чтобы стать в чем-то первым, чтобы творить и делать открытия, чтобы прокладывать новые пути для будущих поколений. Только мужчины имели право голоса – свободу влиять на основные решения общества. Только мужчины могли свободно любить и наслаждаться любовью, а еще самостоятельно выбирать перед глазами собственного Бога, что есть правильно, а что неправильно. Разве женщины хотели получить эти свободы, потому что хотели быть мужчинами? Или они хотели их, потому что тоже были людьми?

В этом и заключается суть феминизма, что символически описал Генрик Ибсен. Заявив в 1879 году в пьесе «Кукольный домик», что женщина – это просто человек, он сказал новое слово в литературе. В то викторианское время тысячи женщин среднего класса в Европе и Америке увидели в Норе себя. А в 1960 году, почти столетие спустя, миллионы американских домохозяек, посмотрев пьесу по телевизору, тоже узнали в героине себя, как только Нора произнесла:

И ты был всегда так мил со мной, ласков. Но весь наш дом был только большой детской. Я была здесь твоей куколкой-женой, как дома у папы была папиной куколкой-дочкой. А дети были уж моими куклами. Мне нравилось, что ты играл и забавлялся со мной, как им нравилось, что я играю и забавляюсь с ними. Вот в чем состоял наш брак, Торвальд…

Разве я подготовлена воспитывать детей?.. Мне надо сначала решить другую задачу. Надо постараться воспитать себя самое. И не у тебя мне искать помощи. Мне надо заняться этим одной. Поэтому я ухожу от тебя… Мне надо остаться одной, чтобы разобраться в самой себе и во всем прочем. Потому я и не могу остаться у тебя.

Потрясенный муж напоминает Норе, что «самые священные обязанности женщины» – это ее обязанности перед мужем и детьми. «Ты прежде всего жена и мать», – говорит он. И Нора отвечает:

Я думаю, что прежде всего я человек, так же как и ты, или, по крайней мере, должна постараться стать человеком. Знаю, что большинство будет на твоей стороне, Торвальд, и что в книгах говорится в этом же роде. Но я не могу больше удовлетворяться тем, что говорит большинство и что говорится в книгах. Мне надо самой подумать об этих вещах и попробовать разобраться в них…

В наше время существует некий стереотип, что женщины сначала полвека боролись за свои «права», а следующие полвека гадали, нужны они им или нет. Действительно, для людей, которые выросли уже после того, как права были отвоеваны, это слово – лишь пустой звук. Но, как и Норе, феминисткам пришлось сражаться, прежде чем они смогли начать жить и любить наравне с мужчинами. Не очень многие в то время осмелились покинуть единственную известную им безопасную гавань… осмелились бросить дом и мужа и, как Нора, начать поиск себя. (Да и сейчас ситуация не изменилась.) Зато очень многие (и тогда, и сейчас) считали свою жизнь домохозяйки настолько пустой, что не могли больше наслаждаться любовью мужа и детей.

Некоторые из них – включая и нескольких мужчин, осознавших, что половина человеческого рода лишена права стать полноценными людьми, – вознамерились изменить условия, которые ставили женщин в рабское положение. И обобщили эти условия на первой Конференции по правам женщин в городке Сенека-Фоллз, штат Нью-Йорк, в 1848 году, как претензии женщины к мужчине:

Он принудил ее подчиниться законам, при принятии которых она не имеет права голоса… Он сделал так, что если она вышла замуж, то по закону лишается гражданских прав. Он отнял у нее все права на собственность, даже на собственную заработную плату… Заключая брак, она вынуждена пообещать, что будет повиноваться своему мужу, и он становится практически во всех отношениях ее хозяином: закон дает ему полномочия лишать свободы и осуществлять наказание… Он перекрывает для нее все дороги к материальным благам и почестям, которые, на его взгляд, больше подходят для него. Разве кто-нибудь знает женщину – учителя теологии, медицины или права? Он лишил ее возможности получить хорошее образование, все колледжи оказались для нее закрыты… Он сформировал в обществе ложный настрой, представив миру разные моральные нормы и правила, отдельно для мужчин и отдельно для женщин, и нравственные проступки, из-за которых женщину из общества исключат, мужчине не просто позволительны, а практически не берутся в расчет. Он узурпировал привилегию самого Иеговы, заявив, что имеет право определять для женщины сферу ее деятельности, хотя это определяют лишь она и ее Бог. Он приложил все возможные усилия, чтобы разрушить ее уверенность в своих силах, свести на нет чувство собственного достоинства и вынудить ее захотеть вести зависимую и жалкую жизнь.

Именно эти условия, которые феминистки собирались уничтожить столетие назад, придали женщинам «женственность», в том, прошлом смысле, что сохраняется и по сей день.

Вряд ли можно назвать совпадением то, что борьба за свободу женщин началась в Америке сразу после Войны за независимость и усилилась с движением за освобождение рабов ^[9]. Томас Пейн, идеолог Американской революции, был одним из первых, кто в 1775 году осудил положение женщин: «Даже в странах, где считается, что они живут счастливо, они ограничены в желаниях и возможностях распоряжаться своим имуществом, лишены свободы и воли на законодательном уровне, в том числе из-за сформированного общественного мнения»… Во время революции лет за десять до того, как Мэри Уолстонкрафт возглавила феминистское движение в Англии, американка Джудит Сарджент Мюррей высказала мнение, что женщине нужны знания, чтобы разглядеть новые цели и на пути к ним расти и развиваться. В 1837 году, когда колледж Маунт-Холиок открыл свои двери и впервые предоставил женщинам шанс получить образование аналогичное мужскому, американские женщины провели в Нью-Йорке свою первую национальную конференцию против рабства. Там и перезнакомились женщины, которые, строго говоря, развернули движение за права женщин в Сенека-Фоллз, когда им отказали в участии в лондонской конвенции против рабства. Спрятавшаяся в галерее за занавеской Элизабет Стэнтон, посетившая Лондон в свой медовый месяц, и Лукреция Мотт, скромная мать пятерых детей, решили, что освобождать нужно не только рабов.

Каждый раз, когда где-то начинали бороться за свободу человека, женщины выгадывали частичку и для себя. Конечно, различия по полу не имели отношения ни к исходу Французской революции, ни к освобождению в Америке рабов, ни к свержению русского царя, ни к изгнанию британцев из Индии. Но когда идея свободы личности закрадывается в умы мужчин, она закрадывается и в умы женщин. Обороты Декларации чувств, составленной в Сенека-Фоллз, полностью опирались на Декларацию независимости:

Когда ход событий приводит к тому, что одна часть людей должна занять среди других людей на земле положение отличное от того, которое они занимали доселе… Мы исходим из той самоочевидной истины, что все мужчины и женщины созданы равными.

Развязать женскую революцию было необходимо, ведь женщины просто-напросто застыли в развитии, не дойдя до эволюционной стадии, соответствующей их возможностям. «Женские возможности не исчерпываются домашними заботами, – проповедовал преподобный Теодор Паркер в Бостоне в 1853 году. – Заставить половину человеческого рода расходовать энергию на выполнение функций домработницы, жены и матери – чудовищная трата драгоценнейшего материала, дарованного Богом». Яркой, а иногда и опасной нитью в истории феминистского движения проходила мысль о том, что равенство женщин необходимо, чтобы, освободившись, и мужчина, и женщина могли получать в сексе настоящее удовольствие^[10]. Поскольку деградация женщин неизбежно ведет к деградации брака, любви и всех отношений между мужчиной и женщиной. После сексуальной революции Роберт Дэйл Оуэн выразился так: «Монополия на секс сгинет вместе с другими несправедливыми монополиями, и женщины не будут более ограничены одним достоинством, одной страстью и одним занятием»^[11].

Женщины и мужчины, которые затеяли эту революцию, предчувствовали, что их ждет «немало заблуждений, подтасовок фактов и насмешек». Они их и получили. Первых, кто публично выступил в Америке за права женщин, – Фанни Райт, дочь шотландского аристократа, и Эрнестину Роуз, дочь раввина, – называли соответственно «красной безбожной потаскухой» и «женщиной в тысячу раз хуже проститутки». Декларация, подписанная в Сенека-Фоллз, спровоцировала столь громкие крики – «Революция», «Женский бунт», «Царство нижних юбок», «Богохульство» – на страницах газет и среди священнослужителей, что у некоторых сдали нервы, и они отозвали свои подписи. Сенсационные репортажи о «свободной любви» и «узаконенных изменах» соперничали с бредовыми историями о судебных заседаниях, церковных проповедях и хирургических операциях, которые прервали, потому что юрист, или священнослужитель, или врач, будучи женщиной, внезапно начала рожать.

На каждом шагу феминисткам приходилось бороться с представлением о том, что они шли супротив данной Богом женской природы. Священники врывались на конференции по правам женщин, размахивая Библией и цитируя Священное Писание: «Святой Павел сказал… жене глава – муж»… «Жены ваши в церквах да молчат, ибо не позволено им говорить»… «Если же они хотят чему научиться, пусть спрашивают о том дома у мужей своих; ибо неприлично жене говорить в церкви»… «а учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии. Ибо прежде создан Адам, а потом Ева»… «Святой Петр сказал: “Также и вы, жены, повинуйтесь своим мужьям”»…

Если дать женщинам равные права, то разрушится их «более нежная, мягкая натура, из-за которой они не только избегают суматохи и борьбы, свойственной общественной деятельности, но и становятся для такой деятельности непригодны, – благочестиво выводил сенатор от Нью-Джерси в 1866 году. – У женщины более высокая и святая миссия: спокойно, без спешки формировать характер будущих мужчин. Их миссия – уговорами и любовью смягчать пыл мужчин, когда те приходят домой с поля битвы, а не подливать масла в огонь, подключаясь к этой борьбе».

«Не похоже, что они будут довольны, если их лишат половых признаков, притом они жаждут проделать это с каждой женщиной в стране», – сказал член Законодательного собрания Нью-Йорка, выступивший против одной из первых петиций о праве замужней женщины на собственность и заработную плату. Поскольку «Бог создал мужчину как представителя человечества», а затем «взял одно из его ребер и сотворил из него первую женщину» и вернул ее уже как супругу, наказав быть «одной плотью, одной сущностью», собрание самодовольно отклонило петицию: «Властью выше, чем та, из которой проистекают законодательные акты, был дан наказ, что мужчина и женщина не будут равными»^[12].

Миф о том, что женщины-феминистки были «извращенными монстрами», проистекал из убеждения, что если рухнет предписанная Богом семейная иерархия, то рухнет весь дом, а мужчины превратятся в рабов. Мифы такого рода возникают при любой революции, когда часть людей стремится к равенству. Образ феминисток как бесчеловечных и жестоких людоедок – неважно, описывают его как оскорбляющий Бога или через модные термины сексуальных извращений – мало чем отличается от стереотипа о неграх как примитивных животных или о членах профсоюза как анархистах. Зато тот факт, что феминистское движение стало революцией, сексуальная терминология прекрасно скрывала. Конечно, были и перегибы, как в любой другой революции, но сами эти перегибы демонстрировали необходимость революции. Они являлись следствием того, в каких унизительных реалиях жила женщина, сколь она была беззащитна и какое занимала подчиненное положение, скрывающееся за благодушной пристойностью. В результате женщины испытывали столь очевидное презрение со стороны мужчин, что стали презирать сами себя. Очевидно, от такого разностороннего презрения избавиться оказалось труднее, чем от условий, которые его спровоцировали.

Конечно, женщины завидовали мужчинам. Изначально некоторые феминистки коротко стриглись, носили шаровары и пытались подражать мужчинам. Наблюдая жизнь своих матерей, исходя из собственного опыта, эти страстные женщины имели веские основания отречься от образа женщины, принятого в то время. Некоторые отрекались даже от брака и материнства. Но, отвернувшись от старого женского образа, сражаясь за свободу для себя и для всех женщин, кое-кто превратился в совершенно иной вид. В полноценных людей.

Имя Люси Стоун сегодня вызывает в памяти фурию в штанах, пожирающую людей и размахивающую зонтиком. Мужчине, который ее любил, потребовалась уйма времени, чтобы убедить ее выйти за него замуж, и, хотя она его обожала и пронесла его любовь через всю свою долгую жизнь, фамилию оставила свою. Когда она родилась, ее кроткая мать даже заплакала: «О боже, жаль, что девочка. Женская доля совсем не сахар». А всего парой часов ранее эта мать – дело было на ферме в Западном Массачусетсе в 1818 году – подоила восемь коров, потому что из-за внезапной грозы всем остальным пришлось пойти в поле: важнее было спасти сено, чем обезопасить женщину на сносях. Хотя эта кроткая, измученная мать бесконечно трудилась по дому и родила девятерых детей, Люси Стоун росла с осознанием того, что «в нашем доме было только одно мнение – мнение моего отца».

Она возмущалась своей женской судьбой по факту рождения, поскольку она означала смиренность и незаметность, о которой сказано в Библии и о которой твердила ей мать. Она возмущалась, когда поднимала руку на церковных собраниях, и на нее не обращали внимания. В швейном кружке при церкви, где она шила рубашку, чтобы помочь одному юноше окончить духовную семинарию, она услышала, как Мэри Лайон говорила об образовании для женщин. Отложив рубашку в сторону, она в шестнадцать лет начала преподавать в школе за один доллар в неделю. Девять лет Мэри экономила и откладывала и в конце концов сама поступила в колледж. Она хотела научиться «отстаивать права не только рабов, но и всех, кто страдает. В особенности я намереваюсь трудиться, чтобы повысить статус своего пола». В Оберлинском колледже, где она была одной из первых женщин, окончивших «стандартный курс», ей пришлось упражняться в ораторском искусстве тайно, в лесу. Ведь девушкам даже там было запрещено выступать публично.

Они стирали мужчинам одежду, следили за порядком в комнатах, обслуживали их за столом, слушали их речи, сохраняя при этом почтительное молчание – так «студенток» Оберлина готовили к роли образованной матери и должным образом услужливой жены ^[13].

С виду Люси Стоун была маленькой женщиной с нежным серебристым голосом, который мог утихомирить беснующуюся толпу. По субботам и воскресеньям она, как представитель Общества борьбы с рабством, читала лекции о рабстве, а все остальные дни – о правах женщин, уже по своей инициативе. Она убеждала мужчин, а те угрожали ей дубинками, швыряли ей в голову молитвенники и яйца, а однажды в середине зимы просунули в окно шланг и облили ее ледяной водой.

В одном городе разнесся стандартный слушок, что читать лекцию приехала большая, мужеподобная дама в ботинках и сигарой в зубах, которая ругается как сапожник. Дамы, пришедшие послушать этого урода, при виде Люси Стоун – маленькой и изящной, в черном атласном платье с белым кружевным воротничком, «образец женственной грации… свежей и ясной, как само утро»^[14] – крайне изумились.

Ее голос так взбесил сторонников рабства, что газета Boston Post опубликовала грубое стихотворение, пообещав «честь, хвалу и салют» в честь мужчины, который «свадебным поцелуем заткнет рот Люси Стоун». Люси Стоун считала, что «в браке женщина словно рабыня». Даже после того как Генри Блэкуэлл проделал за ней путь от Цинциннати до Массачусетса («Она рождена, чтобы не стоять на месте», – жаловался он), поклялся «отречься от главенства одной из сторон в браке» и написал ей: «Мы повстречались у Ниагарского водопада, и я сидел у ваших ног, всматриваясь в темные воды пучины, всем сердцем ощущая страстную, неразделенную и неудовлетворенную тоску, которую вам никогда не познать и не понять», а еще выступил с публичной речью в защиту прав женщин… даже после того, как она призналась, что любит его, и написала: «Вряд ли вы можете мне рассказать что-то новое о том, как пуста одинокая жизнь», она не могла решиться выйти за него и оттого страдала ужасными приступами мигрени.

На их свадьбе, по словам священника Томаса Хиггинсона, «доблестная Люси рыдала, как обычная невеста». Хиггинсон отметил: «Каждый раз проводя свадебную церемонию, я заново осознаю несправедливость системы, согласно которой муж и жена являются одним целым, и это целое – муж». А еще он разослал в газеты соглашение, которое Люси Стоун и Генри Блэкуэлл создали совместными усилиями и заключили перед тем, как произнести свадебную клятву, чтобы другие пары взяли его за образец:

Мы признаем нашу взаимную привязанность, публично вступая в отношения мужа и жены… но считаем своим долгом заявить, что с нашей стороны это действие не подразумевает ни ограничений, ни обещания добровольного подчинения тем законам брака, которые отказываются признавать жену независимым, разумным существом, одновременно приписывая мужу опасное и неестественное превосходство ^[15].

Люси Стоун, ее подруга, симпатичная преподобная Антуанетта Браун (которая позже вышла замуж за брата Генри), Маргарет Фуллер, Анджелина Гримке, Эбби Келли Фостер – все они противились раннему браку и выходили замуж, только когда в борьбе против рабства и за права женщин стали обретать свою женскую идентичность, незнакомую их матерям. Некоторые, например Сьюзен Энтони и Элизабет Блэкуэлл, замуж так и не вышли. Люси Стоун оставила свою фамилию, испытывая более чем символический страх того, что роль жены убивает личность. Закрепленная в законе концепция, известная как «femme couverte» (женщина под защитой), после вступления в брак приостанавливает «само существование или юридический статус женщины». «Для замужней женщины в качестве нового «Я» выступает ее начальник, ее спутник, ее хозяин».

Если и правда феминистки были просто «разочарованными женщинами», как уже тогда поговаривали их враги, то лишь потому, что почти все живущие в таких условиях женщины имели причины для разочарования. В одной из самых волнующих речей, произнесенной в 1855 году, Люси Стоун сказала:

С юных лет, сколько себя помню, я чувствовала разочарование. Когда вместе с братьями я потянулась к знаниям, меня одернули: «Это не для вас; женщинам это не нужно»… В образовании, в браке, в религии, в любой области удел женщины – разочарование. Я постараюсь усиливать это разочарование в сердце каждой женщины до тех пор, пока она не перестанет перед ним склоняться, и сделаю это делом своей жизни ^[16].

За свою жизнь Люси Стоун увидела, как почти в каждом штате радикально изменились законы в отношении женщин, в США для них открылись средние школы и две трети колледжей. После ее смерти в 1893 году ее муж и дочь, Элис Стоун Блэкуэлл, посвятили свою жизнь еще не завершенной борьбе за право женщин голосовать. К концу жизни, вдохновленной страстью, она смогла сказать, что рада, что родилась женщиной. За день до своего семидесятилетия она написала дочери:

Я верю, что моя мама видит и знает, как я рада, что родилась, еще и в то время, когда так много людей нуждались в помощи, которую я могла оказать. Дорогая моя мамочка! У нее была тяжелая жизнь, и она переживала, что родила девочку, которой придется разделить все тягости женской доли… Но я абсолютно счастлива, что появилась на свет^[17].

У некоторых мужчин в определенные исторические периоды страсть к свободе не уступала по силе всем известному пылу сексуального влечения. Для многих женщин, которые боролись за женские свободы, видимо, ситуация была схожая, чем бы впоследствии ни объясняли силу их страсти. Несмотря на постоянные косые взгляды и насмешки со стороны мужей и отцов, несмотря на враждебность, а то и явное насилие, которое вызывало их «неженское» поведение, феминистки продолжили свой крестовый поход. Они и сами на каждом шагу мучились сомнениями. Так, друзья писали Мэри Лайон, что совсем не по-женски путешествовать по Новой Англии с зеленой бархатной сумкой и собирать деньги на колледж для женщин. «Разве я делаю что-то не так? – переживала она. – Я езжу в дилижансе или машинах без сопровождения… У меня сердце болит, а душа страдает при виде этой бессодержательной светскости, этой благовоспитанной пустоты. Я делаю важную работу и не могу сойти с этого пути».

Прекрасная Анджелина Гримке думала, что грохнется в обморок, когда приняла приглашение (которое было задумано как шутка) и приехала выступить перед Законодательным собранием Массачусетса по петициям против рабства, оказавшись первой женщиной, когда-либо выступавшей перед законодательным органом. В одном пастырском письме так обличается ее неженское поведение:

Мы обращаем ваше внимание на те опасности, которые в наше время, по всей видимости, все больше угрожают женскому характеру, нанося непоправимый вред… Сила женщины – в ее зависимости, проистекающей из осознания слабости, данной ей для защиты Богом… Но когда она занимает место общественного реформатора и выбирает подобный тон… искажается сама ее суть. Если виноградная лоза, сила и красота которой состоит в том, чтобы, опершись на решетку, расти, скрывая свои грозди, вздумает стать независимой и превзойти вяз, она не только прекратит приносить плоды, но и рухнет униженно, с позором в пыль ^[18].

Не просто неугомонный характер и накатившая хандра заставили ее отказаться от «стыдливого молчания», а домохозяек Новой Англии преодолевать зимними вечерами и две, и четыре, и шесть, а то и восемь миль, чтобы ее послушать.

Эмоциональная солидаризация американских женщин с борьбой за освобождение рабов, быть может, свидетельствует (а может, и нет) о том, что они невольно спровоцировали свой собственный бунт. Но нельзя оспаривать, что, организовывая конференции, подавая петиции и выступая за освобождение рабов, американки поняли, как освободить себя. На Юге, где рабство удерживало женщин дома и они не могли познать вкус образования, новаторской работы или общественной борьбы, царил нетронутым старый женский образ и феминисток было мало. Зато на Севере женщины, которые участвовали в тайной системе «Подпольной железной дороги» или старались освободить рабов иным способом, изменились окончательно и бесповоротно. Вереницами крытых повозок феминизм двинулся на запад, где новые области изначально предоставляли женщинам почти равные права. (Первым штатом, который разрешил женщинам голосовать, стал Вайоминг.) У каждой отдельно взятой феминистки, похоже, было не больше и не меньше причин, чем в целом у женщин того времени, завидовать мужчинам или их ненавидеть. Но чувства собственного достоинства, храбрости, силы было у них не отнять. Неважно, любили они мужчин или ненавидели, избежали в своей жизни унижений со стороны мужского пола или, наоборот, пострадали от них, они отождествляли себя со всеми женщинами мира. А женщины, которые примирились с ущербными для себя условиями, презирали себя и всех женщин вокруг. Феминистки, сражаясь с этими условиями, от такого презрения избавились, и причин завидовать мужчине у них было меньше.

Призыв к участию в первой Конференции по правам женщин был вызван тем, что одна образованная женщина, которая уже пыталась изменить общество в роли аболиционистки, лично столкнулась с реалиями домохозяйки, проживающей в маленьком городке, – изнурительной работой и изоляцией. Элизабет Кэди Стэнтон, имея на руках диплом колледжа и шестерых детей, переехала с мужем в небольшой городок Сенека-Фоллз, но не смогла найти себя в домашней рутине: выпечке, готовке, шитье, стирке и уходе за каждым последующим ребенком. Ее муж, лидер аболиционистов, часто уезжал по делам. Она писала:

Теперь я поняла, с какими сложностями приходится сталкиваться большинству женщин, попавших в изоляцию хозяйства и быта, а еще поняла, что невозможно развиваться должным образом, если большую часть своей жизни общаться со слугами и детьми… Я в целом недовольна женской долей… меня так поразил усталый, встревоженный вид большинства женщин, что возникло острое понимание – нужны активные меры… Что делать и с чего начать, я не знала; единственной мыслью было собрать людей, выступить с протестом и все обсудить ^[19].

Она дала только одно объявление в газетах, и со всей округи радиусом в пятьдесят миль, чтобы послушать ее речь, приехали в фургонах домохозяйки со своими дочерями, никогда не знавшие другой жизни.

Все лидеры битвы за права женщин и тогда, и позднее, неважно, сколь они различались социально или психологически, были умнее среднего и лучше образованны. Иначе они не смогли бы, отбросив эмоции, распознать предрассудки, оправдывающие обесценивание женщины, и облечь свое несогласие в слова. Например, Мэри Уолстонкрафт сначала занималась самообразованием, а затем продолжила обучение в компании английских философов, которые на тот момент проповедовали права человека. Маргарет Фуллер от отца научилась читать классику на шести языках и попала в группу трансценденталистов во главе с Эмерсоном. Отец Элизабет Кэди Стэнтон, судья, дал дочери лучшее на тот момент образование, в дополнение позволив слушать его судебные дела. Эрнестина Роуз, дочь раввина, восставшая против доктрины своей религии, которая провозглашала неполноценность женщины перед мужчиной, получила образование путем «свободомыслия» у великого философа-утописта Роберта Оуэна. Она также бросила вызов общепринятому религиозному обычаю и вышла замуж по любви. В самые тяжелые дни борьбы за права женщин она всегда настаивала, что мужчина – не враг женщины. «Мы боремся не с мужчиной, а лишь с порочными догмами».