Б. Собеседник
Блуждающие в мирах. Маршал Конфедерации. Книга вторая. Академия
– Я, я, натюрлищ! Шишел-мышел, пукнул – вышел! Раз, два, три, четыре, пять – писать мы пошли опять! – раздухарился вдруг бош. – И где-то, значится, походя… – Роланд типа прислонился ухом к воображаемой поверхности. – Чу, жрица! Слышно чей-то говор! Ого! Нижнепрусский диалект! Интересно, интересно! Это чтобы никто, получается, не въехал? И чтоб никто не догадался, что эта песня о тебе-е-е-е! Промашка вышла у ребят, эдакий ма-а-аленький камуфлетик. Уж мы-то точно всем средневековым германским диалектам обучены! Как там? Девяносто есмь уже?
– Неа! Восемьдесят пять. С хвостиком.
– Успеется! У нас, как в песне товарища Войновича, в запасе ещё цельных четырнадцать минут! Из любопытства, примерно вот так же, припав ухом к палатке, случайным образом подслушал Юрасик гнилой базар, из коего совершенно явственно следовало, что львиная доля добычи проносилась мимо компанейских ртов, попадая прямёхонько в чей-то весьма объёмистый карман. Тиграм, выходит, не докладывают мясо?! Ух ты! Гм! Или в карманы? Чьи же?! Скрипучий препротивнейший вокал Зигфрида невольный наш, так сказать, свидетель, он же по совместительству – хе-хе! – соглядатай, вычленил сразу. Н-н-нда! Остальные же – конспираторы хреновы! – трусливо затихарились и бубнили, гады, едва слышно было. От же хурензоны! Вполне, в принципе, разборчиво, дабы уяснить гнусный смысл толковища, но недостаточно, понимаешь, для осуществления, назовём это по старой доброй памяти, оперативно-розыскной деятельности с целью выявления и искоренения организованной крысячьей шайки. Маловато! Маловато будет! Во-о-о-от… И что вы себе, ласточка моя, думаете? Тут из бабушкиной из спальни, в натуре – кривоногий и хромой, выбегает… Кто? Как считаешь? …Дедушка?! …Не-е-етушки!
– А никак я не считаю. Де-вя-носто! Вы этого хотели? Вот вам!
– Нормалёк! Хе-хе! Фон Шлабендорф – вот кто! Тоже, видать, облегчиться пареньку приспичило. Хм! Может, Юрка звуком-пуком каким неосторожным выдал себя? Хе! Сопел слишком громко в тряпочку!
– О-о-о-о! Лейтёха ваш?! Это серьёзно!
– Он самый, фикен его! Сучий потрох! Наш пострел, разумеется, изо всех сил пытался состроить вид, будто не при делах вовсе, ничего, мол, не слышал, поссать всего лишь вышел, но Фабиашка-фраерок, гнида прожжённая, мигом фишку просёк, курва матка боска! По звуку журчания мочи, холи ш-ш-шит! Хе! С того самого момента Юрию Ивановичу Ширяеву вынесен был смертный приговор. Смертнейший! Дрек мит пфеффер! Потому как завесу чужой грязной тайны приоткрыл. Нда-а-а-а, обстановочка… И нам, естественно, за компанию! Куда ж без нас-то, без ансамбля? «Трио Поросёнкины», мля! Следовательно, опасаться теперь надлежало чего угодно и прежде всего… хм… собственных теней, шайссе! Учитывая, к тому ж, что грядущее пехотное сражение, попросту говоря: кровавая неразбериха – кошачья свалка – самое удобное время и место злобных живорезов подослать с целью умерщвления под сурдинку кого надо, так сказать, дурщ блут унд айзен 97, решено было глаз друг с друга не спускать, спину товарищу при-кры-вать. Диинигн, ди зищ зельбст хельфн, унд зищерн зи ире камерадн 98! Более прагматичная интерпретация, нежели общепринято, согласись. Лично я под доспех и всякие там чулочки, выпирающие дюже гульфики, буфы кислотно-канареечные на всякий случай кольчужку-комбинезон композитный от шеи до щиколоток поддел, ракушку типа хоккейной на причинное место водрузил. Сковывает маленько, конечно, куда ж без этого-то? – и жарковато, зато однозначно чувствуешь себя много уверенней. Юрка, точно знаю, свободу движения любит. Гм! Бывает, до безрассудства! Иной раз гляжу, не пойму: то ли идиот, то ли фаталист? Что в общем-то, на мой взгляд, одно и то же…
– Да-а-а-а, шальной мальчонка… Девяносто пять. Успеем?
– Ничего страшного! Нальётся, минуточек несколько потерпит, отстоится заодно. Опасения наши, как чуть позже выяснилось, полностью оправдались, причём самые наихудшие! Жуликов-то оказалось не один и не два, а цельная банда, доннерветтер! О-о-о-о! Каламбурить изволим-с! Все мы там были в бандах 99. Хе-хе!
– Ну разумеется! Куда ж с такими рожами, да в приличное общество, в калашный-то ряд?! – махнула рукой с выражением полнейшей безнадёги. – Не-е-е-е, только в банду…
– У самой-то? Хе-хе! С такой только в…
– Граждане гусары, молчать!
– Вообще, совсем?
– По моему поводу.
– А по моему, значит, можно стебаться, так выходит?
– Зубоскалить будешь, когда алмаз добудешь! Рой давай!
– Да ладно, ладно! – посуровел сразу, посерьёзнел. – Как уже, по-моему, упоминалось, старшие командиры полегли в первой же атаке. Светлая память выдающемуся кондотьеру, да что там – вождю, отцу, можно сказать, родному ландскнехтов! – Якобу из Эмса и правой руке его – лейтенанту Фабиану фон Шлабендорфу! Хоть последний, в отличие от папы Яши, и говнюк оказался редкостный, всё одно – великие были воины!
Фон Штауфен глубоко вздохнул, так недолго сидел, безмолвно склонив голову, будто молчанием своим отдавая дань всем погибшим в той битве: и сотоварищам, и недругам, своим и чужим. И Жанна Сергеевна, ощутив вдруг прилив необычайного единения с этими странными, во все времена безрассудно идущими на смерть людьми, тоже пребывала в прострации, молча, не шевелясь.
– Сражение расписывать в красках не стану тебе, с переменным успехом происходило оно, – прервал Роланд малость затянувшуюся паузу. – Хм! Я, честно говоря, и рассказчик-то по большому счёту никакой. Слыхала бы ты Хельмута! Хельмута из Любека. О-о-о-о! Великий песнопевец, сказитель от бога! Писать, правда, не умел – абсолютнейший невежда! – зато алебардой владел виртуозно и устным словотворчеством, на мой взгляд, тоже.Ну да ничего, кое-что запомнил твой покорный слуга, даже записать сподобился. Вот слушай-ка:
«Кто эти люди, друг против друга стоящие, доспехом железным на солнце блистая,
Перьями яркими, буфами кнехтов расцветив свежую зелень весеннюю?
Может, сделать решили привал, праздник весёлой гурьбою справляя
С плясками под барабаны, флейты, бравую песнь военную?
Или по высочайшему зову в земли святые путь их неблизкий лежит
За святыни поруганные отмстить сарацинам неверным?
Во искупленье грехов светлую веру нести,
Ересь поганую пламенем жечь, искореняя мечом благоверным?
Нет, никогда! То разномастных наёмников банды в битве смертельной готовы схватиться за гульденов горсть,
Уйму людей истребить беспощадно!
Воинов лица угрюмы и злы, святости в них ни на грош,
Одна лишь решимость выжить с добычей иль погибнуть бесславно.
Наёмника жизнь коротка, точно хлёсткое бранное слово, пусть же яркой будет, словно буф пехотинца! Аминь.» 100
– Где-то так. Клёво, да? И хотя исход битвы был предрешён уже в дебюте, с того самого рокового момента, как тяжёлая конница Колонны, не внемля здравому смыслу и приказам командования, безрассудно сорвалась в пагубную для всей компании атаку, тогда же весьма изрядно, честно тебе признаюсь, всё-таки потрепала нас превосходная испанская пехота! Да-а-а-а… Тысячи три – четыре, по разным экспертным моим оценкам, в итоге братьев-ландскнехтов и бравых гасконцев остались лежать на поле брани, доннерветтер!
Знатная, по всему видать, вышла сеча! Растревоженная память генерировала бередящие кровь пароксизмы воспоминаний, вследствие чего бош, умилившись пережитым, очередной раз впал в изрядно поднадоевшее уже всем состояние сомнамбулы. Из какового, правда, его тут же весьма бесцеремонно вывели чувствительным тычком по рёбрам:
– Забодал уже, красавец спящий, тормозить ежеминутно! Принц Валиум, мазафака!
– Хорош ручонки-то шаловливые распускать! – демонстративно потёр тевтон ушибленное место. – Хулиганство, понимаешь, тут хулиганить! Холи ш-ш-шит! Сосредоточиться невозможно! – встал, прошёлся, потягиваясь, сдул пыль с «пыжилки», пододвинул платформу ближе к рамке, зачем-то погладил «Гену», словно какую диковинную животинку домашнюю, прочистил горло, с первого же раза взял нужную ноту. – Грхм! Грхм! …И вот где-то ближе уже к концу баталии, когда, значит, наша доблестная кавалерия окружала противника со всех сторон, когда прагматичные италийцы, избегая неминуемой кровавой расправы, разбежались кто куда, а злые упёртые испанцы в стаю воронью сбивались, срочно восстанавливая боевой порядок, дабы хоть как-то организованно отступить, подметил я краем глаза необычайную активность вкруг Юрия Ивановича. Да-а-а-а… Козлище Зигфрид и с ним по крайней мере человек пять-шесть незаметненько так обложили гражданина Ширяева со всех сторон и медленно, но уверенно, потихоньку, дабы не спугнуть, сжимали кольцо. А Юрка наш, думмкопф, – ты же его знаешь! – вошёл в раж, знай рубит себе пиренейцев на дрова, забыв о грозящей опасности с тыла, и не внемлет голосу разума ни шиша, словно глухарь тупорылый, понимаешь, на токовище!
– Сто! Ур-р-ра-а-а!
– Что «ура»?! Чего орёшь дурниной в самое ухо?! Шайссе! Я через тебя заикой сделаюсь! «Рубинштейн» подождёт, ему чего сделается-то? Он же железный. Чуть-чуть дорассказать осталось. Тебе, что, неинтересно? …А-а-а-а! Всё-таки интересно? Тогда слушай! Пехотинцы Наварро, к слову, несколько позже свалили-таки по дамбе в количестве около трёх тысяч бойцов, и никто из наших к ним, заметь, сколь ни пытались, так подступиться и не смогли. Без своего командира, правда, ушли. Хе-хе! Педро-то, красавчика, всё ж сластали! Прекрасные бойцы, дисциплинированные, свирепые, с фортификацией знакомы. Короче, хвалёные швейцарцы с некоторых пор отдыхают! Так-то, дрек мит пфеффер! Эволюция форева! Смена военных концепций, доннерветтер! Именно тогда, кстати, попутно заострю твоё внимание, и погиб опрометчиво бросившийся с мизерным, всего-то не более двадцати всадников, отрядом в погоню за отступающими гишпанцами молодой горячий Гастон де Фуа. Вечная ему слава! Но это всё опосля, значится, покамест же пришлось вашему покорному слуге со всех своих тщедушных силёнок просеку к Иванычу прорубать. Не так-то просто оказалось! Озверелые идальго лезли, понимаешь, и лезли, лезли и лезли! Шайссе! И всё, знаете ли, поперёк батьки норовили, хурензоны! Куда только их кастильский чёрт нёс, доннерветтер?! Спору нет, ребята способные, шустрые, умелые и в ближнем бою, тем более – в узкой свалке между повозками, утыканными к тому ж торчащими во все стороны заострёнными рогатинами, со своими короткими колющими мечами, кинжалами, лёгкими щитами супротив неповоротливых пикинёров и алебардщиков зарекомендовали себя, конечно же, с наилучшей стороны! Но… Только не в противоборстве с парой заколдованных, превосходно заточенных кацбальгеров крепчайшей золингенской стали, стократ усиленных… хм… многовековыми, без всякого преувеличения, военными знаниями и умением убивать. Никак не тягаться им было, бедолагам! К тому ж я слегка клинки модифицировал, рубяще-колющие теперь кацбальгеры у меня. Множество достойных воинов пало в тот судный день от сей длани карающей!..
– Эй-эй-эй! Тормозните-ка, пожалуйста, господин фон Штауфен! Остапа опять, что ли, понесло? Придержите коней! Пора уже на родине героя бронзовый бюст ставить? Мы, кажется, недавно совместно решили – ни шагу от темы! Куда вы, уважаемый? Так же, мазафака, чёрт-те что возомнить о себе можно! Договоритесь сейчас до своего… хм… божественного предназначения, дражайший, знаю я вас! А время-то идёт, «Рубинштейн» залит. Цигель-цигель, понимаете ли, ай-лю-лю! Страна ждёт новых героев и великих свершений!
– Пардон, миледи! Виноват-с, мигом исправлюсь! – казалось – о небеса! – старина Роланд малость смутился. – Грхм! Короче, я уж подобрался было совсем близко к цели, то есть к Юрке, как вдруг наперерез мне ломанулся, точно раненый кабан сквозь бурелом, один из подручных Зигфрида с алебардой наперевес. Как звали-то его? Тьфу, забыл! Шайссе! Чрезвычайно опасная, знаете ли, железяка! Неожиданно вышло, чуть врасплох меня не застал, хурензон! Столь злобной перекошенной рожи, кстати сказать, ни у кого из поверженных мною в тот день испанцев наблюдать не довелось, здоровьем клянусь! Представляешь, как пацана за ночь умудрились мотивировать? О-го-го! Я сначала грешным делом-то решил, мол, парень подсобить хочет. Почему бы и нет? Крепкий боец против меня тогда стоял: хороший миланский доспех, расплюмаженный, весь в перьях, явно из грандов – рыцарь спешенный. Или, может, коня потерял? Трудно сказать. Хотя навряд ли. Самому, без посторонней помощи, нипочём чучелу железному в полном обвесе не подняться, один чёрт – зарежут раньше! Однако бился крепко! Ох крепко! Такого зверюгу ещё победить надобно – изрядные, доложусь вам, умение и доблесть требуются! При каждом ударе кряхтел так грозно: «Хгы! Хгы!» Пару раз, признаюсь, довольно чувствительно ткнул мне между лат, злодеянец! Слава богу, меч тупой оказался, оруженосец небось, лодырь, схалтурил, да спасибо кольчужке, уберегла! Я-то, конечно, по-любому завалил бы двуглавую толедскую курицу, на все сто уверен, и кастилец тоже это прекрасно понимал. Отступал уже помаленьку мужчина, а его: «Хгы! Хгы!» с каждым разом становились всё менее, менее убедительными. Одно неверное движение и-и-и-и… привет! Гитлер капут! Честно говоря, убивать его вовсе не хотелось, уж больно красив, каналья, и за версту пёрло от него чертовски благородным говном! Поэтому, когда, откуда ни возьмись, словно шишка в заднем проходе, выскочил наш придурок с алебардой, я, честно говоря, ничего, кроме огромного облегчения, не испытал! В натуре – гора с плеч! У шпанца, верно, лупетки на лоб повылезли от удивления, виданное ли дело – свой супротив своего пошёл! Щепка, понимаешь, против щепки!! Где это видано? Где это слыхано? Под забралом, конечно, не разглядишь, но позволю себе малька пофантазировать. Мы с ним даже быстренько отсалютовали друг другу в знак уважения, что в битве смертельной, сама понимаешь… хм… мягко говоря, не приветствовалось. Уф! Зря Борькину минералку профукали, сейчас бы зело пригодилась! Чертовски, я тебе скажу, зело!
– Водички дать?
– Был бы тебе премного благодарен, ласточка моя! …Спасибо! …Там, кстати, глянь-ка, в комнате на шкафу сифон должен стоять и рядышком где-то коробка с баллончиками. Не сочти за труд, а? Тащи сюда, зарядим! Сдаётся мне, жаждущих прибавится вскорости. Бля буду!
– Будешь, будешь! От Судьбы, малыш, не уйти. Ею и будешь, друг-сосиска! Как пить дать!
– Ох и лярва же ты, Жанка, да на язык остра!
– Сама тащусь! Где там, говоришь, сифон-то? На шкафу? …Пятнистый Щасвирнус!
– Кто, кто?!
– Дед Пихто! Долгая история. – Назарова безнадёжно махнула рукой. – Тебе не понять, ты, видать, тоже Винни-Пуха в детстве не читал, зануда! Оба вы с Ширяевым… Сифон нашла. Его разве что слепой не найдёт! Сколько хоть воды-то наливать?
– Не более чем на три четверти! Почему не читал? Обижаешь! Там был ещё, кажется, этот… М-м-м-м… О! Диетический Щасвирнус.
– Какой?! Какой?! Ха-ха-ха! Сам ты – диетический! Рассмешил, бродяга! Это моча у Микки-Мауса диетическая бывает! Лайт называется. А Щасвирнусы, чтоб ты, Ролик, знал, в основном тра-во-яд-ные! Пей, заряжай свой сифон и давай уже закругляйся, малыш. Пора дело делать! – Жанна Сергеевна деловито сновала по кухне, крошки смахнула, чашки вымыла. – Так чем, говоришь, закончилась ваша бодяга-то, ась?
– Да-а-а-а… Пора, пожалуй… За водичку ещё раз огромное спасибо! – шумно отхлебнув, фон Штауфен утёрся рукавом. – Убивать его не стал. Обезоружил, оглушил, трупами привалил, дабы не отсвечивал, значит. Жалко паренька, в самом деле, молодой ещё! Его-то вина по большому счёту в чём, скажите на милость, ежели начальство – суки рваные?! В общем, глаза поднял, огляделся, вижу – Зигфрид, хурензон, мечется, секирой грозит, близёхонько он уже к Ширяеву, почти на дистанции удара. Секира в умелых руках, смею тебя уверить, – страшная штука! А у козлища Зигфрида, доложусь я вам, руки-то весьма-а-а умелые! Доспех, наверное, композитный не расколет, но кости переломает будьте-нате! Позвоночник в трусы ссыплется! Страх меня обуял. Не за себя, конечно же, за друга моего – Гульбария. Ну, думаю: «Пиз*ец котёнку!» – ору, значится, со всей мочи, забыв о всяких там приличиях, осторожностях: «Юрка-а-а-а!!! Осторожно, сзади-и-и-и!!!» Добавив, разумеется, для доходчивости пару фраз цветистых непечатных. У самого аж слёзы бессилия в глазах, а Юрасику пофиг всё! Только-только очередного гранда в металлолом списал, следующего раскраивает. Жестянщик, бл*дь! Вот он – момент истины! Судьбы топор уж занесён, неумолимо краткий миг предсмертного прозренья приближая, – так, кажется, у Велеречивого, – как вдруг…
«Судьбы топор уж занесён, неотвратимо близок миг предсмертного прозренья,
В душе колоколов прощальный перезвон затих, печалью полон жизни завершения,
Нет боле дум, питавших сонм забав мирских, развеянных пред хладным ликом вечного забвения,
И тень костлявая, опёршись о косу, клобуком сумрачным маячит в отдалении.
То наш удел – сверкнуть во тьме ночной, подобно мотылькам, кружащим над свечой…» 101
– …Черной молнии подобный, человек из ниоткуда, демон гордый, черный демон бури – р-р-раз! – вжик, вжик, и окоротил к ебеням лапищи грязные собаке паршивой – Зигфриду! А следующим страшным ударом вообще раскроил череп его дурацкий! Точно гнилой орех, будто и шлема никакого не было. То Борёк, подобно буревестнику, налетел, пену волн кровавых грозным Цвайхендером срывая! Доннерветтер! Мазафака! Лех к ебен*мать! – замер на секунду Роланд, словно бы запнулся. – Борёк… О-о-о-о! – снова покатился. – Ну ты же его знаешь! – вообще парень способный. Со стороны глянуть, так ни то ни сё! Ни деду чарка, ни бабке огурец! Мелкий, угловатый какой-то, неказистый. Носяра еврейский тот ещё, что твой флюгер, из-за спины видно – парусит на ветру. Росточком опять-таки не вышел, чуть выше собственного двуручника будет, и в состоянии относительного покоя, сама прекрасно знаешь, не страшный вот ну ни капельки! Скорее – кумедный… Гм… Покуда мечищем своим длиннющим размахивать не начнёт… Тут уж прячься не прячься, всё одно – капец! Крышу сносит вчистую, сенокосилка ходячая, бл*дь! Энерджайзер! Да ещё рожу таку корчит – мухи дохнут на лету! И ревёт. Да-а-а-а! Словно дикий зверь разгневанный, эдакий голый вепрь Ы 102, знаешь так: «Хгра-а-а-а! Хгра-а-а-а!»…
– Чего разорался-то, зверюга?! Ширяева, что ли, будить пора?
– Вот, вот! Юрец тоже его в гневе зело опасался. Тэ-э-экс, значится…
– Голый вепрь Ы? Выдумаешь тоже, прикольщик! Операция «Ы», слышала о такой, знаю, но вепрь, да к тому же голый… Ха-ха! Извиняйте, дядечка!
– Ты Стругацких хоть что-нибудь читала?! Видимо, нет, двоечница! И вообще, дальнего родственника Пятачка, значит, – пусть о-о-очень дальнего, но какая, собственно, на х*й разница? – «Посторонним В» могут звать, а «благородный вепрь Ы», пущай и голый, по-твоему выходит, не имеет права на существование?! С чего такая дискриминация?!
– М-м-м-м… С чего? Даже и не знаю я…
– Тоже мне! Не знаете, мадемуазель, так и не говорите! Диссонанс только в общение вносите, понимаешь… гм… когнитивный, так сказать. Да-а-а-а… Имейте терпение выслушать до конца, юная леди, там уж рассуждайте сколь вам заблагорассудится! Ферштеен? Абгемахт? …Зер гут! – Роланд вставил баллончик, плотно завернул крышку сифона, вода тут же забурлила. – Можно уже продолжать, да? – некоторое время, дебиловато ухмыляясь, созерцал весело снующие туда-сюда пузырьки. – …И всё бы ничего, может, прокатило, ежели б какая-то сука сей же момент визгливым таким, паскудным, но чрезвычайно громким голоском не проверещала: «Измена, измена!» У меня, честно признаюсь, аж волосы на спине под кольчугой зашевелились в недобром предчувствии! «Измена!!!» – тут же взвопили добрых пара десятков сипло-горластых глоток. И началось самое страшное, поскольку все вокруг, тут же оставив в покое своих гишпанских визави, остервенело бросились на нас, холи ш-ш-шит!!! Что, скажите на милость, бедным несчастным курсантам делать оставалось? А?! Альбтраум, блиать! Пришлось отбиваться, фикен их всех! От своих-то! Мдя-а-а-а, обстановочка… Мы, справедливости ради отмечу, поначалу миндальничали, старались насмерть никого не убивать. Ей-богу не вру, вот те крест! Руки-ноги ломали, зубья, бошки расшибали, но не насовсем. В общем, причиняли увечья средней тяжести, пытаясь при том ещё и разъяснительную работу средь тёмных солдатских масс вести, типа: «Вы что, братцы, озверели, что ли?! Мы же свои, одна банда! Жрали с одного корыта, срали, можно сказать, под одним кустом! Хватит уже юродствовать, остановитесь!» И что вы себе думаете? Ещё злее насели, твари! Настырные такие, наглые, рычат, склабятся, железками своими в глаз, понимаешь, норовят тыкнуть! Помогите-е-е! Хулиганы зрения лишают! Короче, начало припекать, накалилась атмосферка-то зело возле нас, нервишки, того и гляди, сдадут! Вдруг – ты не поверишь! – над полем итало-испано-германо-французской, даже чутка швейцарской брани разнеслось эдакое славянско-залихватское: «От винта, суки-и-и! От винта, бл*ди-и-и!» «Ни фига се! – недоумеваю. – Что ещё за фортели?!» Славянской, тем паче – кацапской мовы отродясь не слыхивали здесь, о бл*дях – тем более! Гляжу, Борёк, бешено вращая мечом, страшен, точно чёрт, как его, собственно, в разных там мифах и легендах седой старины малюют, «косилку» свою знаменитую на полную мощь врубил. «Ну, – думаю, – доигрались шванцы 103 на скрипках! То есть в войнушку! Вот он, пиз*ец вам всем, и он, вполне ожидаемо, пришкандыбал!» Я ещё додумать не успел, а неподалёку уж привычно взревело: «Хгра-а-а-а! Хгра-а-а-а!», раздался ужасающий лязг, и тут же визг поднялся несусветный, будто свинью резали. Гм! Может, её… то есть красавца какого-нибудь и резали… О-о-о-о, как всё запущено, господа хорошие, мы же вас предупреждали! Слышу, перекрикивая жестокую сечу, Юрка откуда-то сбоку орёт истошно: «Не сметь! Отставить своих херачить, Вольдемарыч! Не сме-е-е-еть!!!» Да куда там, поздняк метаться! Аннушка, фикен её, уже купила подсолнечное масло, и не только ведь купила, но и разлить умудрилась, мандатра косорукая, и Боря неистово принялся за свою кровавую жатву! Очень, знаете ли, мадемуазель, напоминало рубку сахарного тростника. Довелось как-то наблюдать… Бывали-с на Кубе когда-нибудь? …Нет-с? Советую посетить с оказией, замечательная страна! И бл*ди красивые дешёвые… Прошу пардону, вырвалось! Не примите на свой счёт, сударыня!
Но Назарова больше уже не перебивала, слушая, словно зачарованная. Увлеклась всё ж девушка! Фон Штауфен, про себя отметим, тот ещё рассказчик, косноязычный до одури, но иногда ему, согласитесь, всё-таки удаётся слушателей увлечь. Ох удаётся! Особливо когда речь заходит о технологии уборки сахарного тростника на Кубе. Хе-хе! Да так, чтобы никто боле закругляться даже и не предлагал!
– Во-о-о-от, значится… Испанцы меж тем, весьма разумно воспользовавшись подарком судьбы в нашем лице – счастливо подвернувшейся возможностью свалить, похватали манатки под шумок и быстренько замельтешили клюшками к дамбе. Кто двумя, кто на одной поскакал, кто ползком. В какой-то момент так случилось, что оказались мы с Юрасиком на расстоянии громкого слова и никто нам особо не докучал: ни свои, одномоментно ставшие вдруг чужими, ни чужие, коих мы весь день колбасили нещадно, а теперь вот провожали взглядами с глубочайшим, надо признать, сожалением. Даже парой фраз перекинуться удалось, разумеется, на повышенных тонах:
– Что делать будем, командир?!
– Мочить гадов!!!
– Офонарел, Юра?! Мочить?! Кого?! Каких гадов?! Их, поди, ещё тысяч двадцать пять осталось, если не больше! Обмочимся, холи ш-ш-шит!!!
Пока суд да дело, завалили ещё парочку особо назойливых претендеров на почётное звание «Царя горы».
– Твоя правда, валить отсюда надобно! По компасу!
– Куда валить-то?! – пришлось кому-то на всякий случай в горло ткнуть мизерикордом, уж больно морду свирепую корчил. – Валить куда, спрашиваю?! Шайссе!!!
– Куда?! Куда… Куда лезешь?! Ур-р-род! Н-н-на те!!! – на Юрку тоже опять поднасели. – Короче, к дамбе драпаем вслед за шпанцами!
– Ты в своём уме?!
– В своём, бл*дь, будь спок! …Боря-я-я-я! – взревел Ширяев, точно болид «Формулы-1» на старте. – Заканчивай там вошкаться! Быстро сюда! Слышь?! Бего-о-ом!!! …Чего, чего?! – далее следовала пятиэтажная тирада, смысл коей, уверен, всем понятен, однако повторять её не след, уши отвянут. – Ты слышал, недоумок?! Сваливаем к ебеням!!!
Гм! Похоже, Боря наконец-то услышал, ебуки, видать, подействовали. Н-н-нда… Кошмарное «Хгра-а-а-а!» перестало удаляться, затем оно приблизилось, и вскоре мы увидели нечто сугубо бесчеловечное, напоминавшее, скорее, вытащенный из чаши, вращающийся на приличных оборотах блендер, без устали перемалывающий в крупный фарш всяку зазевавшуюся на его пути активную протоплазму. С ног до головы в кровище, прокопчённый, грязный до неузнаваемости Вольдемарыч являл собой зрелище весьма зловещее, ежели не сказать – попросту жуткое! Оскал звериный, пена кровавая на устах, слюна ядовитая брызжет во все стороны, глаза горят дьявольским огнём, без преувеличения – ифрит – исчадие адово! Рык ещё этот его, леденящий душу… У-у-у-ух! Мороз по коже!
– Мужики-и-и! Азохн вей, товарищи бояре! Опять трое в одной лодке?! Аху шармута! Погодите-ка, я щаз-з-з… Хгра-а-а-а! Хгра-а-а-а! Не считая! Стаи! Поганых! Собак! Ферфлюхтер швайн! Хгра-а-а-а!!! Сабатуха-а-а-а! Кус имма шельха!!! 104
Ой-ля-ля! Присоединяйся уже скорей, дружище! Из тех редчайших случаев, когда встреча с Борьком искренне радовала. До слёз! Признаюсь, чуть не всплакнул от всколыхнувшихся во мне чувств! Веришь, Сергеевна? Чтоб я сдох! Не дождётесь. Так встали мы спина к спине ужасно разъярённые, доведённые до отчаяния, а потому смертельно опасные, и никто довольно долго не решался к нам приблизиться. Уф-ф-ф!
Роланд перевёл дух. Переведём и мы. Весьма живописно, не находите? Или живокакно? Хотя, конечно же, хм… какатум нон ест пиктум 105… Курите, если есть что. Или не курите. Флюорография будет чистенькой, зато что-нибудь да отвалится. О! Печень, к примеру! Может, они, почки. Шутка, конечно, глупая, но почему-то большей частью именно так в жизни и происходит. Хе-хе! Неотвратимо, казалось бы, глупо.
– К тому времени французы вовсю уже хозяйничали на разорённых вражеских позициях. По-моему, мы где-то уже об этом упоминали, тебе не кажется? – вопрошающе почесал затылок фон Штауфен. – Нет? …Гм, странно! Я отчего-то был уверен… Ну да ладно. В общем, полегчало маненько. Битва перестала быть тем сосредоточием действий и компетенций, когда исход сражения в большей степени зависел от таланта и искусства полководца, расторопности, исполнительности его командиров, нежели фатального, изначально неравного, расклада сил. Баталия рассыпалась теперь на отдельные междусобойчики, подобно догорающему костру вспыхивая, искря очагами яростного сопротивления разрозненных групп взгорячённых битвой рубак, никак не желающих сдаваться на весьма, весьма сомнительную, должно отметить, милость победителей…
Ни дать ни взять – лекция по истории войн Средневековья. Взгляд его блуждал отчуждённо, голос стих, дыхание ровное, пульс в ритме, речь неторопливая, внятная. Куда только привычное косноязычие подевалось? А где жестикуляция, точно мельница ветряная? Где, скажите на милость?! Чудеса, да и только!
– …Довольно-таки активно там-сям посвистывали ещё смертоносные арбалетные болты, временами слышалась аркебузная трескотня и даже изредка грохотали полевые кулеврины, но всё это с некоторых пор возымело характер, скорее, бессистемный, нежели подчинялось чьей-либо железной воле. Небольшие группки опьянённых победой, вкусом крови, неутолимой жаждой убивать и грабить псов войны рыскали по изрытому, горящему, залитому кровью, устланному мёртвыми и умирающими, рыдающими, обезумевшими от нестерпимой боли телами полю, настигали и с упоением рубили на куски спасающихся бегством рассеянных солдат противника, жестоко добивали раненных и тут же беззаботно мародёрствовали. Недалече, метрах, наверное, в двухстах, может, чуть далее, французская кавалерия настойчиво пыталась затоптать довольно значительный отряд на удивление организованно отступающей кастильской пехоты. Всё безуспешно. Шпанцы свирепо огрызались, делали «ежа» и вообще вели себя вызывающе нагло, словно и не побеждённые вовсе. Промеж разбитых, утыканных пиками, рогатинами, смрадно чадящих «боевых» повозок Наварро метались осиротевшие тяжеленные бронированные рыцарские кони, сшибая, втаптывая в раскисшую луговину контуженных и ослепших. Раненный, воя обезображенным беззубым ртом, лез с мизерикордией на раненного и лишь убиенные вели себя более-менее пристойно – лежали себе, валялись, уставившись незрячими глазницами в пронзительно голубое весеннее небо. Меж тем, похоже, молва о нашей «измене» людской волной докатилась-таки до отцов-командиров. Нда-а-а-а… Шутки, судя по всему, кончились. Потому как от атакующей испанцев конницы вдруг отделился небольшой, копий эдак двадцать, отряд и бодрой, насколько позволяла захламлённая войной местность, рысью припустил в нашу сторону. Первым весьма озабоченно среагировал, как это ни странно, не рассудительный Ширяев, а извечно взбалмошный Борёк:
– Похоже, нам вскорости-таки сорганизуют небольшой, но горячий тепель-тапель, товарищи бояре!
– Чего, чего?! Говори яснее!
– Люлей ввалят увесистых, вот чего! Ейзе мааффан, кус марттабук! – смачно выругался на каком-то одному ему понятном арабо-израильском диалекте и продолжил уже на более-менее привычном идише: – А фишкнэйдл зол дир штэлн ин халдз 106! Фальцан!
Поигрывая мечом, Вольдемарыч диковато озирался вокруг, словно ища, куда бы смыться, да пошустрее, куда бы зарыться, да поглубже… Почувствовав скорую подмогу, недруги осмелели, лезли со всех сторон, рычали, зубы скалили, но пока, слава богу, опасно сближаться побаивались.
– Так, Юрец, слушай меня сюда. Трёх, максимум четырёх железных балбесов мы с тобой, без сомнения, завалим! – Борька явно нервничал. – А дальше? Дальше что?! Сам же прекрасно понимаешь, не устоять нам вдвоём против кавалерии. Сметут, кус ахтак!
– Трое нас!
– Трое?! Да куда там этому Васе Шмулензону-Саксонскому с ножичками перочинными поперёк тяжёлой конницы-то переть? Смеёшься?! Затопчут, в панцирь пукнуть не успеет!
Меня, конечно же, что и говорить, малька покоробило сугубо хамское заявление товарища Пионера, но я смолчал. Ибо его правда: с короткими мечами шансов против кавалерии – ноль целых и дли-и-инный нолик в периоде. Я уж алебарду какую-нибудь подлиннее присматривать начал было, благо множество их валялось вокруг бесхозных, да не силён, к стыду своему признаюсь, в этой дисциплине. Интересно, кто из ребят придумал дурацкое: «в панцирь пукнуть», а? Не в курсе? Юрасик проснётся, надо бы поинтересоваться. Во-о-о-от… И здесь, ты знаешь, о мирикал! Удивительное рядом! – снова вмешалось Его Величество Провидение, который уже раз за сегодня, в лице затеявших вдруг по нам смертоубийственную пальбу, странным образом уцелевших доблестных папских аркебузиров. Откуда взялись? Из какой арш повылезли? Загадка века, доннерветтер! Стреляли, кстати, грамотно, несмотря на нервозность ситуации, довольно прицельно. Раздался громкий, характерно для аркебуз трескучий, дружный залп и вслед за ним с небольшим промежутком ещё один. Ряды нападавших тут же значительно поредели, точно опята ножом срезало! Хвала Всевышнему, из нас ещё никого не зацепило, вот геморрой бы вырос, чью-нибудь тушку стонущую раскормленную на горбу по бездорожью-то таскать! Юрку в спину шваркнуло разочек вскользь рикошетом, да и только. «Ложись!!!» – зычно гаркнул Ширяев, подняв фонтан брызг, заваливаясь мешком в ближайшую лужу. Ну что за человек? На ровном месте и то всех в округе говном умудрился обдать! Аккуратнее, что ли, нельзя? Шутка. И почему это, интересно знать, возле моего чувствительного носа вечно оказываются чьи-нибудь вонючие дохлые ноги, а?! Ответьте, плиз! Знаешь, чем пахнет смерть? Именно так она и пахнет: грязными мёртвыми ногами! Фу!!! Буль ш-ш-шит! Вспоминать тошно! Это я уже серьёзно, если что. Честно говоря, никакой особой команды вообще не требовалось, ибо мы с Борькой давным-давно уж прилегли рядышком и, опасливо выглядывая из-за кочки в сторону внезапно возникшей угрозы, теперь ванны вот принимали промозглые грязевые. Оченно полезно в начале апреля пусть и довольно тёплого! Настоятельно рекомендую! – Роланд нездорово поёжился, как бывает с бывалыми рыбаками после малоприятного барахтанья в глубокой полынье. – Причём переоценить своевременность очередного вмешательства высших сил в наше плачевное, на тот момент, я бы даже сказал, практически безвыходное положение просто-таки невозможно, потому как вся свора этих самых, выражаясь Бориными словами, ферфлюхтер… хм… швайнов, сей же момент оставив нас в покое, решив, видимо, – вполне, к слову, разумно, да? – что далеко нам один хрен не уйти, разъярённо бросилась на аркебузиров, ибо, авторитетно заявляю, не было у ландскнехтов более злейших вражин, нежели всякого рода стрелки и метатели. Особенно огнестрельные! М-м-м-м… Да! Чуть не забыл! И ещё швейцарских наёмников тоже в плен старались не брать. Недолюбливали ребята друг друга. С чего бы? Гм… В сущности, ежели призадуматься, какая на фиг разница? Лишь бы нас не трогали! А вот с этим-то как раз регулярно всяческие неувязочки, понимаешь, возникали и, как ни странно, возникают. Нда-а-а-а, обстановочка сложилась… Дрек мит пфеффер!