Б. Собеседник
Блуждающие в мирах. Маршал Конфедерации. Книга вторая. Академия
– Гм… Заключительный твой демарш, малыш, честно говоря, как-то не особо вдохновляет. Мда-а-а-а… Точнее, вызывает полнейшее недоумение! Страх? При чём здесь страх, милый мой?! Когда ж это под его воздействием создавалось что-либо нужное, позитивное?
– Как же, как же? А лекарства, к примеру вакцины? Не перед лицом ли ужаса эпидемий, мора, уносящего тысячи, десятки, сотни тысяч человеческих жизней, созданы они?
– Никак нет, мон женераль! – в непримиримой борьбе! Пионеры от медицины на себе множество лекарств, противоядий, да и самих ядов испытали, болезни прививали, причём зачастую с плачевным исходом. Сифилис, бубонную чуму, лепру, прочую страшную заразу. Их и сейчас-то не больно хорошо лечат. Хочешь попробовать? Думаешь, не осознавали люди возможные последствия? Прекрасно осознавали, смею тебя уверить! Это ж какой силой духа, смелостью нужно обладать, дабы на муки мученические добровольно себя обречь?! Прошу учесть, не из каких-то эгоцентрических позывов, а из высших, да что там – наивысших устремлений! Во имя науки, спасения жизней миллионов и миллионов людей!
– Уау! Жанин, милочка, да вам впору с высоких трибун ораторствовать. Несмотря на молодость-то! Может, стезю не ту избрали? Подумайте хорошенько! На кой ляд вам далась эта феррюкнутая Академия? Двигали бы прямиком в политику! С такими… хм… я бы сказал, исключительными внешними данными и способностями, м-м-м-м! – цены бы вам не было! Опять же телевизор значительно интереснее смотрелся бы.
Но Жанна Сергеевна, как водится, шуток не понимала:
«Слова твои, потомок алеманнов славных,
Пусты, как старый жбан рассохшийся,
Худой.
Затем лишь стерпится огласка логосов тщеславных,
Воеже быть отвергнутыми твёрдою рукой.
Моей.
Той самой, что противна всяческому понужденью
в угоду блажи фарисействующих царьков.
Сильней!
И ярче буду дуть в фанфары просвещения,
Чтоб скинуть мракобесия поповского оков, и водки жахну с целью очищенья загаженных фекальями мозгов!»
– О-о-о-о! Зер гут! Дас ист фантастиш! Это есть бессмертный строки какой-нибудь великий поэт? Мастер Цветик?
– Нет, бляха-муха! Это – экспромт!
– О-о-о-о! Какой интересный имя у великий поэт: Экспромт! Дрек мит пфеффер! Брависсимо, бл*дь!
– Мой экспромт! И хватит уже, в конце концов, фиглярствовать, накушались, мазафака! Хотелось бы мне, кстати, мысль свою закончить.
– Давай, давай, холи шит! Заканчивай что-нибудь! Хоть бы и мысль какую. Самому интересно. Гм! Шайссе!
Бытует мнение, согласно которому некоторые йоги, достигшие определённой стадии просветления и, скажем так, успешно медитирующие на аджну-чакру, при желании могут взглядом разрушить, к примеру, Луну. Взять вот так, запросто, и разрушить любимое небесное светило к бениной маме! Ни с того ни с сего. Спорно, конечно, но всё ж не бесспорно, опасения-то имеются кое-какие.
К счастью для господина фон Штауфена, подобными навыками Жанна Сергеевна, судя по всему, не обладала, иначе шибко худо потомку алеманнов славных бы пришлось, столь красноречиво свиреп был её взгляд. Между тем не стоит забывать и о коронном лоу-кике 41 в исполнении девушки. Ноги отсушит будьте-нате! А ежели в голову зарядит? Гм… Тогда точно кирдык, сливай воду! Однако обошлось, как обычно, без эксцессов. Страсти поутихли, градус эмоций снизился, разговор вернулся в привычное дискуссионное русло. После краткого раздумья решилась госпожа Назарова всё-таки продолжать:
– Ролик, я имею вам сказать буквально следующее… Тут такая штуковина, значит… Страх, чтобы ты понимал, котёнок, – всегда, заметь, всегда! – порождает лишь жгучую ненависть, трусливое лицемерие и ложь, причём ложь гнусную! Наигнуснейшую! Самую что ни на есть правдивую! И потому – самую страшную! Ибо в таком случае отличить невооружённым глазом правду от вымысла становится практически невозможно. А со временем уже и не нужно. Да и неважно в большинстве случаев. Ко всему привыкаешь, сживаешься. Пингвины вон всю жизнь на льдине живут, и ничего, не жалуются, уверены, что рай именно там! Зачем, спрашивается, силы попусту тратить, с ветряными мельницами сражаться? Правильно, незачем. Лучше денежку украсть, рюмочку махнуть, курнуть или девку трахнуть! Предпочтительней – чужую. Так спортивнее. Какой уж тут прогресс, пожить бы нормально годика два – три, надышаться…
Вновь и вновь мысли нервно шарятся в поисках зацепок. Не находят, тянутся за чужими. Попрошайка! Подкиньте уже кто-нибудь мыслишку девушке, не закончим ведь так никогда! …Спасибо! Кого благодарить?
– …Та же петрушка и с пресловутой твёрдою рукой. Дорогой мой, когда ты, безропотно принимая на веру чужие догматы, действуешь вроде бы и по собственной воле, да не совсем, а подчиняясь незримому жёсткому диктату, это ведь на самом деле не твоё! Не добровольное вовсе. Понимаешь? Скорее… хм… добровольно-принудительное. И принудительного в том дьявольском коктейле, будь спок, пусть и в неявной форме, но куда больше, чем добровольного-то! Теперь ответь-ка сам себе: способен ли человек на принудительное самопожертвование? Уверена, что нет. Даже звучит глупо. Личная высокая мотивация должна быть, высочайшая! – а не просто какой-то там дурацкий приказ. Когда-то давным-давно подобная мотивация встречалась довольно часто. Возьми тех же врачей где-нибудь в Африке, например, миссионеров, учителей, да кого угодно! Вспомни, скажем, Стаханова, шахтёра. Был у вас такой?
– Какая разница, был, не был? Знаю о нём, слыхал краем уха.
– Несомненно, в ту эпоху новейшего возрождения имело место мощное идеологическое воздействие. Но какое! Давай-ка на месте разберёмся! Начнём с того, что в победу коммунизма когда-то верили все, от мала до велика, и куклы деревянистые, и даже в какой-то степени сами собственно бородатые кукловоды в ермолках. Во-вторых, эта их вера была столь крепка, что порождала невиданный энтузиазм! У отдельных граждан и целых коллективов! Миллионов сограждан! Вот где она спрятана, мотивация-то! Во имя светлого будущего! Огромную страну после ужасной войны в считанные годы восстановили! А что же сейчас? Да ничего! Пусто в душе! Оно и понятно, в обществе свинотного потребления маловато места даже для самого скромного гражданского подвига. Для скромняжечки! Тесно ему, понятно? Душно! И куда это, интересно знать, согласно вашей гипотезе, товарищ фон Штауфен, мы под аккомпанемент дружного прикорытного хрюканья от свинского промискуитета семимильными шагами движемся, а? Как в песне, вместе со временем, тру-ту-ту-ту-ту! Думм вашу копф! К каким таким высоким и чистым отношениям?! Ныне лень человеческая да гордыня непомерная всем твоим прогрессом хвалёным заправляют! …Тихо ты, поросёнок! Не шуми, а то щас как дам больно! Обсуждению не подлежит, времени в обрез. Как-нибудь потом… Что же касается уважения, здесь, по-моему, самое важное не какое-то там умозрительное пренебрежение, а отсутствие – просто-таки табуированное отсутствие! – любых проявлений между близкими людьми лжи, вранья и прочего обману. Во как! И в этой связи, малыш, вспоминается теперь первая формулировка всеми обожаемого и, вероятно, по причине всеобщего обожания всеми нами же, от холопа до государя, регулярно нарушаемого незабвенного категорического императива: «Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом». Во-о-о-от, значится, как! Именно так я всегда и поступаю, объявляя соискателям на совместное со мной, красавой, проживание свои, пускай не для всех привычные, но обоюдочестные исчерпывающие условия. Господин Ширяев, кстати, не исключение.
– Что же это за условия такие зверчайшие… не для всех привычные?
– Роланд! Ау! Вы повторяетесь! Мы с вами битый час темку мусолим. Сколько можно? Вы уж и так по-всякому изгалялись, обзывались тут и банальной сексуальной распущенностью, и рядовым вульгарным бл*дством, и свинским… этим… Подсоби, мон шер, не откажи в любезности, – Жанна наигранно застенчиво потупила глазки. – Пуф-ф-ф! Запамятовала я!
– Промискуитетом, думм твоя копф!
– Во-во! Им самым, курва матка! Должна, кстати, сказать, котёнок, это твоя копф – думм, дырявая, точно старухино корыто! Не держится в ней ровным счётом ничего, блин горелый! Всё по десять раз напоминать приходится. Я о себе ничего не скрываю. Говорю, как оно есть: сла-ба на пе-рье-док!
И ежели кто из вас горит желанием со мной сожительствовать, господа хорошие, прошу мириться с этими моими маленькими слабостями. В свою очередь, готова мириться с вашими. Вы мне жить не мешаете, я, соответственно, – вам. Прямёхонько по Канту! Притом что секс, как ранее уже вскользь упоминалось, это ведь никакая не измена, а всего лишь удовлетворение одной из многочисленных естественных потребностей женского организма, в чём ты, заметь, ни чёрта меня так и не разубедил! А как старался, как старался! За мужской говорить не стану, вам, мужикам, виднее…
– Это ты так считаешь, а подавляющее большинство нормальных людей иначе живут!
– Кто бы возражал! Просто один умник, не станем пальцем в глаз ему тыкать, как обычно, слегка извратил смысл сказанного. Я разве кого-то к чему-то призывала? Агитировала за «свободные» отношения? Решительно нет, малыш! Это ты всё наезжаешь да наезжаешь в тщетных попытках меня перевоспитать! Зря стараешься! Я просто так живу. Понимаешь? И всецело убеждена, что с любых позиций, каких угодно, в том числе и морально-этических, гораздо честнее и правильнее заранее точки над и расставить, нежели впоследствии нагло лгать бессовестно друг другу и гнобить всю оставшуюся жизнь! Притом что всё согласно твоему любимому императиву: ежели мне что-то можно, значит, и партнёра в том никто ограничивать не вправе. Главное, честными всегда быть, приличия соблюдать, гигиену… А вот у вас-то, родненькие мои, что-то с Кантом вконец не заладилось! Ты, мон шер, когда к Симоновой-то, к мартышке своей, под юбку лазил, поди, Наташке индульгенцию на блуд не выдавал? Нет, не выдавал! И она тебе не выдавала, а сама блудила! Как же так? Ха-ха-ха! Разврата мало вам, вы ещё и во лжи дружненько чохом погрязли?! А между тем неплохо бы знать: «Вот шесть, что ненавидит Господь, даже семь, что мерзость душе его: глаза гордые, язык лживый, руки, проливающие кровь невинную, сердце, кующее злые замыслы, ноги, быстро бегущие к злодейству, лжесвидетель, наговаривающий ложь и сеющий раздор между братьями» 42. Смотри пункт два. Не знаешь цифирь, смотри его же! Читать, надеюсь, умеешь? Не помню точно, откуда цитатка, но за содержание ручаюсь!
– Чего ты до Симоновой-то дободалась, Сергеевна? Ревнуешь, что ли?
– Кого? К кому?
– Ясное дело! Меня к ней!
– Вот ещё, размечтался! Ха-ха! Может, её к тебе?
– Да ну тебя! Гм! Шайссе! Нахрен этого Канта, я уж лучше повру малость и погноблюсь… Интересно, кто-нибудь согласился?
– Согласился? На что? Не поняла…
– Не включай феррюкнутую, Жанин! И без того… весело!
– А-а-а-а… Ты об этом!
– Об чём же ещё-то?
– Дык… Вот Юрий Иванович, голубь мой сизокрылый, как раз и согласился! Единственный и неповторимый в своём роде. Долгих лет жизни ему и доброго здоровьица!
– Да иди ты?!
– Бля буду!
– Ты и так… Неубедительно!
– Чтоб мне окриветь! Чтоб на меня у собаки не встал!
– О! Теперь верю! Ну, Юрец даёт, бродяга… Холи шит! Попандос ходячий!
– А что ему оставалось-то? Две недели вокруг да около ходил. Маялся, бедненький! Кстати, я тут подумала… Ежели честно, без дураков стараться жить по принципам кантовской этики – чем не путь, стимул к самосовершенствованию?
– Ну, начнём с того, что «путь» и «стимул» – немножко суть разные вещи. Но даже не обращая внимания на различия… Хе-хе! Как же их заставить, людей-то? Они и о старике Канте-то знать, в массе своей, ничегошеньки не знают! Кроме того…
– Зачем заставлять? Я так живу! Аха-ха! Съел? Выкатывай сюда поскорее свои нобелевки! Желательно все сразу!
– Дай договорить, плиз! Кроме того… О чём то-бишь я? А-а-а-а… Кроме того, этику Канта много критиковали, например, за несоответствие так называемому золотому правилу нравственности. Критикуют, кстати, и доныне. Удобная такая мишень для словоиспражнений, ленивый разве что не пнёт. Устарела, говорят, несовременно, неактуально…
– Да? Как интересно! Но ты же ведь сам… Ах, так! Тогда, умники-критики, библейское правило примите, пожалуйста, к неукоснительному исполнению: «Итак во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом закон и пророки» 43! Если память мне не изменяет, что навряд ли, – Евангелие от Матфея, где-то в самом начале ищи. Это вечное. Никто не желает покритиковать? Своё отношение к сказочкам Древней Иудеи ты уже не так давно высказывал. Услышали. По существу собственно данного стиха есть что-нибудь возразить, добавить, съязвить?
Разумеется, у голубчика Роланда фон Штауфена было с собой завёрнуто, что возразить, добавить и даже – вы не поверите! – съязвить по существу одной из самых, без сомнения, популярнейших библейских максим. Кто бы сомневался! Но сегодня – увы! – не его день. Не свезло мужчине! И мы, наверное, так никогда и не узнаем тевтонского авторитетного мнения на сей замысловатый счёт, ежели, конечно, не ретранслируем дискуссию куда-нибудь в параллельную реальность. Или в перпендикулярную? На ваше усмотрение. А пока в дверь настойчиво постучались. Оченно настойчиво! Просто долбились истерично!!!
– Ой! Никак Хрюкотаньчик наш объявился?! – Жанна Сергеевна уже порхала по комнате, прихорашиваясь на лету. – Звонок, что ли, опять не работает?! До чего ж вы, мужики, безрукие все! Ничегошеньки наладить как следует не можете! Беги, котёнок, открывай. Да хватит там греметь уже! Не приведи господи, Ширяева мне разбудите! Я вас обоих тогда в фарш наколбашу, поросята!
– Кто, кто?!
– Что «кто»?
– Толстосвин твой. Как ты его назвала-то?
– Хрюкотаньчик! Ха-ха! Правда, мило?
– Гм! Мило? А я тогда кто? Кто я по твоей… этой… свинской классификации?
– Ты? …Борзохрюк, вот ты кто! Открывай скорее! Он же сейчас дверь вместе с косяком вынесет, мазафака! Что за нетерпение?! Приступ диареи, что ль, у кого-то?! На уши давит?!
«…В камеру вкатился матёрый жирный енот с охапкой прутьев. Он шёл прямо, прямо, пока не упёрся в решётку. Тогда он сел и начал раскладывать прутья, чтоб разжечь огонь. Взгляд у него был ошалелый, поэтому я догадался, что Лемюэл енота загипнотизировал. Под дверью камеры собралась толпа. Нас-то она, само собой, не видела, зато глазела на матёрого енота. Я тоже глазел, потому что до сих пор не могу сообразить, как Лемюэл сдирает с енотов шкурку. Как они разводят огонь, я и раньше видел (Лемюэл умеет их заставить), но почему-то ни разу не был рядом, когда еноты раздевались догола – сами себя свежевали. Хотел бы я на это посмотреть…» 44 Все бы поглазели с удовольствием, да? Не зря мы, поверьте, уделили здесь внимание творчеству мистера Каттнера, ибо очень уж Максимилиан Варламович смахивал нынче на того самого енота. Такой же жирный, матёрый и ошалелый. Не было, правда, особой уверенности в чьих-либо намерениях жечь костёр на полу Юркиной служебной однушки и уж тем более устраивать здесь же акт публичного самоизжаривания, однако складывалось впечатление, будто шкурку с него и впрямь сегодня уже разок-другой сдирали! Он шёл прямо, прямо, пока не упёрся в стол. Сел рядом и затих, тупо уставившись в никуда.
– Ну, здрассте! – суховато, прямо скажем, поприветствовал гостя Роланд.
Что за хамство? Руки даже не подал. От же немчура заносчивая! В каком хлеву воспитывался?! Меж тем никто, похоже, и не обиделся. Видимо, не до того.
– Привет, мурзик! Эй, Макси-и-ик! – Жанна помахала руками перед окаменевшим лицом. – Парниша, что с тобой?!
– Ничего. – Выражение пустых безжизненных глаз не изменилось. – Выпить есть? Налейте, ёта мать!
– О-о-о-о! Как всё запущено! Ролик, милый, мне там где-то в холодильнике початая бутылка водки пригрезилась. Глюки? …Нет? В таком случае нацеди, будь добр, граммчиков сто, не больше. И минералки прихвати, запить, если не сложно! …Кончилась? Тогда простой воды стаканчик. Слаб мальчонка…
Полстакана «Посольской» пролетели легко, без сучка и задоринки. Никакой запивки не понадобилось.
– Ещё! – всё тот же застывший гипсовый слепок вместо лица.
– А не поплохеет тебе, Хрюкотаньчик? Нам работать и работать!
– Какая, блин, к чертям собачьим, работа?! – глаза наконец-то ожили, страх сквозил в них. – Там… – он вжал голову в плечи и как-то неопределённо пошевелил руками. – Бл*дь! Там человека убили!
Немая сцена. Словно гром средь ясного неба! Это, промежду прочим, стольный град Берлин, ежели кто подзабыл! Причём Берлин, надо понимать, совсем не тот, что в приснопамятные времена, после падения знаменитой Стены, на гребне истеричной, подчас граничащей со слабоумием популистской волны толерантности в течение нескольких десятилетий кряду до краёв заполонили разношёрстные толпы ауслендеров 45. До самой последней капли человеческой терпимости, когда хочется порвать уже кого-нибудь в клочья! Ведь пришли люди, заметьте, абсолютно иного уклада и весьма, так сказать, бесцеремонно вторглись в чужой монастырь со своей жизненной парадигмой, непонятной, мягко говоря, большинству консервативных, без того потихонечку вымирающих от инбридинга 46 аборигенов. Молодые, сильные, красивые, девственно невоспитанные, с хорошими зубами, честолюбивыми планами, амбициями и крепкими яйцами, свободные от каких-либо обязательств и предрассудков в своём едином халявном порыве – от работы кони дохнут, пускай туземцы работают! – эти незваные «вечные гости», брошенные к тому ж «гостеприимными хозяевами» в своём собственном доме на произвол судьбы, конечно же, не смогли, да и не захотели ни с кем и ни с чем ассимилироваться, предпочтя колготиться обособленно, повсеместно создавая в жирующей скучной Европе полулегальные нервные гетто, анклавы, разного рода тауны. Откуда, собственно, и доныне расползаются кое-где по белу свету, наряду с привычными уже национальным бандитизмом и рэкетом, наркомания, проституция, контрабанда, подпольные казино, профсоюзы докеров и мусорщиков, прочие, прочие весьма прибыльные штуки. Вызывающие, в свою очередь, живейший интерес недобритых брутальных дядек, эпизодически устраивающих мафиозные разборки за передел сфер влияния с обязательно смакуемыми падкой на жареную человечинку, девственно «свободной» от совести прессой актами ужасающе кровавого насилия и изощрённых убийств, до трясучки пугающих простых обывателей.
Но… Это всё где-то там, в другом мире. Сложности с охраной правопорядка? Проблемы? Не-е-ет! Где угодно, только не здесь! Никаких вам миграционных заморочек, цветных гетто, всяких там чайна– и вьет-таунов. Здесь всё ж таки, господа присяжные заседатели, Восточный Берлин. Вос-точ-ный, смекаете?! – по праву считающийся, благодаря совместным усилиям бдительных граждан, вышколенной полиции и скромных незаметных вездесущих сотрудников Штази, одной из наиболее безопасных европейских столиц, да и вообще городов Конфедерации. Стена на месте, даже выше стала, крепче, красивее! Преступность, разумеется, имеет место, как, впрочем, и везде, где когда-либо ступала нога хомо цивилизованного. Может, хама? Больше, знаете ли, подходит. Нда-а-а… Воришки есть, безусловно, фарцовщики, спекулянты, хулиганы – шпана мелкая, футбольные фанаты, в общем, всего понемножку. Но без перебора! Как и всё у педантичных немцев: ровно столько, дабы полицаи местные в тонусе держались, мохом не поросли от безделья. Гм! Но чтоб вот так, средь бела дня… человека убили? Тем более на территории Академии Службы Конфедеративных Маршалов?! Осмелимся предположить, самого закрытого и охраняемого учебного заведения во Вселенной?! Невероятно, но факт! Это-то нашим фигурантам мозг и подорвало. Кого-то, вполне ожидаемо, напугало, кого-то призадумало… Чертовщина, право дело! А насчёт Вселенной… Хе! Что ж, вполне возможно, слегка и загнули…
– Как убили?! Где убили?! Кого убили?! – хором взвопили присутствующие, тут же загалдели на все лады. – Шутник, мазафака! …Хорош идиотничать! … Шайссе! … Да за такие шутки козлиные глаз на жопу…
– Скорую видели? Нет? Хоть слышали? – Максику, видимо, не до шуток, да и глаз жалко. – За трупешником торопились. Но… Облом-с! – Ещё более втянул голову в плечи. – А в коридоре, чтобы понятней было, пара крепких лысых чуваков дежурят. Один из них, кстати говоря, меня от подъезда аккурат до вашей дыры конвоировал. Откуда, спрашивается, этот урод знал, что мне именно сюда нужно, а?! Всю дорогу в спину тыркал, торопил, недоносок, ёта мать!
– Во-первых, здесь не тюрьма, малыш, – мягко возразила Жанна, – чтобы тебя конвоировали. Во-вторых, не такая уж ты, поверь мне, важная птица… И, кстати, никакая это не дыра, мазафака, а очень даже милая квартирка!
– Хорошо, хорошо, хоромы княжеские! Пусть сопровождал. Что-то принципиально поменялось? Не верите, сходите, сами гляньте! Сто пудов до сих пор ведь в коридоре сторожат, крокодилы!
– И то верно! Как это мне сразу в голову не пришло? – метнулась было девушка к двери. – Посмотрю? Я быстренько!
– Куда?! Стоять! Шайссе! – Роланд зычно гаркнул, аж самому неудобно стало. – Куда тебя понесло в таком виде? Холи шит! Приключений на свою арш очаровательную ищешь? Рептилий не видела? В зоопарк сходи, фикен их всех! А если он, и правда, типа того… не врёт? Похоже, кстати, на то… Сиди уж, отпаивай… этого своего… Хрюкотана несчастного! Сам схожу, гляну.
Отсутствовав всего где-то около десяти-пятнадцати минут, не более, фон Штауфен воротился, судя по всему, тоже слегка не в своей тарелке. Не столь расстроенный, конечно, как Максик, но и без выражения особого энтузиазма на лице.
– Грхм! В натуре пасут. – Удручённо проворчал бош. – Контору, естественно, не желают засвечивать, но все орлы при пукалках. – Хитро сощурившись, пригрозил пальцем входной двери. – От старого лиса ничего не скроешь! Пижнаки-то вона как топырятся! Дрек мит пфеффер! То, что кого-то грохнули, эт факт! По-видимому, птицу важную и, судя по всему, – гринго 47. Я новосветский прононс паскудный, соплежуйский, с берушами в ушах различу! Разговаривают, точно рот свинбургерами набит, фикен их в самый арш! И торчать нам здесь безвылазно, по самым скромным прикидкам, часа три – четыре, не менее. Пока, значится, Шерлоки ихние Холмсы вместе с Пинкертонами разнюхают там всё досконально. Да-а-а-а… Отпечатки пальцев ног на потолке снимут, помаду губную соскребут с писсуара. А может, вовсе и не помаду, а пятна крови… хм… дефлоральной! Хе-хе! В грязном белье покопаются, пепельницы перетряхнут, корзины мусорные. Бачок опять же помойный опустошат – объедки перепробуют все на предмет возможной потравы ядом или, к примеру, наркотой. Хм! Заодно и пообедают…
– Фи, какая гадость! – Жанна Сергеевна прыснула в кулачок. – Хорош скабрезничать уже! Вы, мон шер, чай не в бомжатнике! Здесь всё ж таки приличные люди-то собрались!
– Вот и я говорю – гадость! А трупешник, кстати, так и не вывезли. Он там всё ещё лежит, мелом очерченный, валяется, очереди своей ждёт. Увезли девку какую-то покалеченную, еле живую. Мне только одно непонятно… – Рол озадаченно теребил мочку чисто арийского лопоухого уха. – Почему вся эта чешуя происходит именно в нашем, извиняйте, вашем совковом секторе? Какого рожна бедолага гринго именно сюда припёрся? Мамзелька ещё эта при нём стрёмная… Гм! Ну, дела-а-а-а…
– Мужчину, между прочим, в лестничный пролёт сбросили! Понимаете? – вскинулся вдруг Максимилиан Варламович. – Какие ещё, на х*й, писсуары, пепельницы? Что вы такое городите несусветное?! Неужто вам человека совсем не жаль? И девушку вслед за ним… Оттого, видно, и жива осталась. Труп при падении удар смягчил. О ужас! – воздел он руки. – О времена! – возмущению его не было предела. – О нравы!
– А ежели он сам упал? – не унимался с лёгкой издёвкой Рол. – Что скажете? Стояли, шахер-махер, мальчик с девочкой на лестничной площадке, никого не трогали, целовались себе взасос. Вдруг, ой! Что с тобой? Поскользнулся мальчик, как водится, на кожуре банановой, незадачливыми контрабандистами подброшенной, потерял равновесие и-и-и-и… Фьють! – наслаждался тевтон собственным красноречием. – Чёрт побери! Крылами взмахнул и полетел! Вниз, разумеется, куда ж ему ещё лететь, думм твоя копф?! Сверху-то крыша, не пробиться! Шъёрт по-бье-ри! И так это, понимаете ли, бодро полетел, что не успел вовремя затормозить. Да ещё подружка солидное ускорение придала. Она-то, по всей видимости, высвободиться пыталась из его цепких лап, но… Увы! Не шмогла! А вдруг они вместе прыгнули? Чем не рабочая версия? Несчастная любоффь и всё такое… – бош неприлично почесался. – Эдакие Монтекки и Капулетти местного разлива! Забрались под купол цирка, взялись за руки, феррюкнутые, и сиганули на потеху благородной публике…
– Вам не надоело паясничать, Роланд, клоуна корчить из себя? – как-то уж слишком нервно отреагировал Хрюкотаньчик. – И хватит тут яйца почёсывать! Человек, между прочим, погиб! Ёта мать! Вы не заметили?!
– Гм! Хамить изволите, батенька?! – интонация тевтонского вокала теперь не предвещала ничего доброго.
– Тэ-э-эк-с! Давайте-ка быстренько на кухню, мальчишки! – весьма вовремя разрядила обстановку благоразумная хозяйка раута. – Там поговорим. Развыступались крикуны, понимаешь! Доставай бутылку, Ролик. И закусь на стол мечи, не жмотничай! Тоже, пожалуй, глотну по такому случаю. А ты, кстати, почему осведомлённый такой выискался? Где, кто лежит? Куда, кого повезли? Сам-то откуда знаешь?
– Дык пообщался со служивым вежливо, хе-хе! В отличие от некоторых. – Хмуро покосился на Максика. – Куревом угостил. Пока напарник его отлучался куда-то. По-маленькому, надо полагать…
– А может…
– Не может! Здесь вам не тут! По-большому будут, когда всех преступников изловят!
Должно отметить, мадам Д’Жаннэт слегка погорячилась. Похоже, не стоило ей столь опрометчиво распоряжаться клёвыми харчами, к тому ж – чужими! Явно просчиталась девушка! Ели молча, пережёвывали случившееся. Каждый по-своему. После очередной стопки Максика, как водится, развезло в зюзю, и он, растёкшись по столу и двум стульям одновременно, напоминал теперь скорее огромного, выбросившегося с горя на брег скалистый, несчастного тюленя, нежели приличного, пускай и слегка ошалелого, енота.
Пережитый стресс вкупе с употреблённым вовнутрь изрядным количеством водочки, видимо, пробудили в нём зверский аппетит, вследствие чего ширяевские запасы, тут же подвергшиеся жесточайшему истреблению, таяли, словно сливочное масло во рту Феди Давидовича 48. Хм! Бережливому германцу только и оставалось, что грустно хмыкать да вздыхать вослед колбаскам, нарезке, сыру, иной снеди, с первою космической скоростью исчезающим в ненасытном чреве. Они-то с Назаровой тоже, разумеется, рюмку-другую выкушали и закусили, однако супротив рыжего Гаргантюа 49, к тому же под большой жирной мухой, даже парным разрядом достойно выступить шансы невелики! Разве что Добряка Ральфа на подмогу вызвать! Да и к чему, скажите на милость, юной леди все эти излишества? Все эти килокалории и килограммы? Так, баловство одно… Оставалось лишь ждать и трепетать в надежде, что милый Хрюкотаньчик до беспамятства всё же не обожрётся! Слава богу, процесс поглощения, к вящей радости присутствующих, вскоре застопорился. Натолкав в итоге под завязочку впечатляюще вместительный свой эпигастрий, гражданин Гонченко с явным сожалением отпал от корытца. Некоторое время он так сидел, сопел, вяло переводя осоловевший взгляд с остатков колбасы на распотрошённую упаковку ветчины, затем на огрызочек языка, горбушку хлеба и так далее, и тому подобное, по кругу, пока не почувствовал вдруг острую потребность немедля выговориться, излить душу кому-нибудь, чтобы, значит, почувствовать себя наконец-то Д’Артаньяном в придорожном сортире, ощутить всеобщее внимание и даже, чего уж там, погреться в лучах мимолётной славы. Языком спьяну помолоть – любимое занятие мужеское, девки отдыхают! Сей же момент глазёнки голубые блеснули, бровки птичками белёсыми взлетели, рыжий бобрик аж ирокезом вздыбился, спящий проснулся и запричитал гундяво:
– Ой-и-и-и! – со звоном хлопнул себя по лбу. – Говорила мне мама: не езди никуда, сынок! Не езди, говорила, и всё тут! Гы-ы-ы-ы!
При этом каждое его слово сопровождалось ухмылками, охами, ахами, междометиями, пожиманием плеч, закатыванием глаз и прочими обезьяньими ужимками. Толстосвин и по трезвяку-то выглядел, положа руку на сердце, довольно дурашливо, а в подпитии так и вовсе – шут гороховый! Всё-таки пьяные в массе своей люди странноватые! Причём Назарова нашла сие ламенто 50 милым и даже забавным, в то время как у Роланда пьяный Максяткин скулёж, напротив, провоцировал лишь приступ сильнейшего раздражения!
Так, кстати, случается, ибо одни и те же события зачастую вызывают диаметрально противоположную реакцию: инь и ян, чёрное и белое, мужское и женское. Извечные, знаете ли, склоки, ссоры, раздоры. Как только вместе уживаемся, мир делим? А у геев и лесбиянок что? У олигархов, челяди прикорытной? Всё сплошь голубое или розовое? Где в их однополюсной жизни, в таком случае, единство и борьба противоположностей? Гм! Тоже ведь вопрос неоднозначный…
– …И куда это, интересно знать, ты попрёшься на ночь глядя, мудило? – вопрошал мужчинка сам себя. – И правильно! Э-э-э-э… Куда я попрусь? Голодный, холодный, несчастный… Всеми забытый, заброшенный… М-м-м-м… Останься дома, уговаривала она меня… Представляете? У-у-у, не останусь! Нет! И не уговаривай! Съешь котлеток, выпей чайку, телик посмотри! Ну-у-у… Бля-а-а-а… Я же не такой, правильно? Если я срочно нужен друзьям, какой может быть телик? А-а-а? Я вас спрашиваю, ёта мать! И не нужно думать, будто Максимилиан Гонченко чего-то там испугался! – громогласно вдруг возвестил он с видом пьяного мышонка, вознамерившегося скушать злобного дворового котища. – Варламыч ни х*я не боится! Да-а-а! И нех*й тут… С вашими, понимаешь… Максимилиан всегда спешит на помощь! Вот так-то!
Это нужно было видеть! В конце своего душещипательного спича Максик, вы не поверите, столь артистично закатил глазки и всплеснул ручонками, эпатажно и, не побоимся этого слова, – жантильно, что железный бош таки сломался. Не сдюжил нервического напряжения тевтонский рыцарь! Ай-яй-яй! И потому, исходя желчью, едва-едва сдерживая рвотные позывы, давясь сильным, при ближайшем рассмотрении не очень-то искренним кашлем, быстренько ретировался в ванную.
– Чего это… он… Грхм! С ним?
– Не знаю. – Отвечала Жанна, загадочно улыбаясь. – Слюной ядовитой поперхнулся, видать. Ха-ха!