Б. Собеседник
Блуждающие в мирах. Маршал Конфедерации. Книга вторая. Академия
– Мужики-и-и! – Юрец, как всегда, впереди на вороном коне. – Слушай мою команду! Ползком до ближайшей телеги марш! Не отставать, сукины дети, коли жизнь дорога!
И мы поползли… Холи ш-ш-шит! Я эти пятнадцать – двадцать метров никогда не забуду! В трёхчетвертном доспехе и вертикально-то передвигаться не особенно удобно, горизонтально же, ползком, да ещё по грязи, да по трупам неживым и полуживым, когда всё своё с собой тащишь: мечи, палицу… Ух! Боже избави! Врагу не пожелаешь!..
Под впечатлением от услышанного Жанне Сергеевне, натуре восприимчивой, с богатой фантазией, ну очень живенько представилось, как же это замечательно! – ползая по полумёртвым телам, слышать стоны их, ощущать предсмертное надсадное дыхание, отчего невольная внутренняя дрожь охватила её и стало зябко, словно стужа зимняя за воротник вползла.
– …Возле повозки и вправду образовался эдакий затишок, не считая тучного доппельзолднера 107, чуть поодаль, метрах, наверное, в пяти, подмявшего под себя раненого аркебузира. «А-а-а-а-а!» – страшно выл пехотинец, тряся окровавленной клочною бородой, дико вращал единственным, оставшимся невредимым, безумным глазом и монотонно бил, бил, бил рукоятью тяжёлого кинжала в лицо поверженного обессилевшего стрелка. Несчастный лишь вяло отмахивался, охая, скулил и хрипел, захлёбываясь собственной кровью. Тогда с удивлением поймал себя на мысли, как наблюдаю за происходящим без всякого сострадания, буднично, словно так и надо, более того, даже с каким-то глумливым злорадством! И я отчего-то уверен, окажись кто-либо из нас троих на месте мечника, поступали бы если не аналогично, то, за себя уж точно со стыдом признаюсь, весьма, весьма схоже. Вроде того сам виноват, сучёныш, поделом тебе!
В том, верно, и заключается расчеловечивание хомо сапиенса, неминуемо оскотинивающегося на войне до состояния прямоходящего мерзавца – в патологической чёрствости, абсолютной безжалостности, безучастности к чужой боли и мучениям. Тем паче после тяжёлой безвозвратной утери любимого глазика. Или ещё чего-нибудь… хм… поценнее. Шайссе! Между тем бесноватый ландскнехт, устав, видимо размахивать руками, отрезал едва живому итальянцу уши, отчего тот бодро сучил ногами и даже нашёл в себе силы жалобно кричать.
– Уймите же его наконец кто-нибудь! – не выдержал сердобольный Ширяев.
– Сам сходи да уйми! Только подумай наперёд хорошенько, оно тебе надо? – прислонившись устало к единственному уцелевшему колесу, Борёк достал из шлема мятую пачку сигарет. – Кто-нибудь желает, бояре?
Закурили. К счастью, огниво не отсырело. Хоть что-то сухое! Судя по всему, папские ребята перезарядились, аркебузы вновь громко и весело затрещали. Одноглазый к тому времени уже выковырял горемыке остатки расплющенных глаз, разорвал рот руками и лишь теперь милосердно медленно резал хрипящее горло.
– Пойду-ка я грохну этого ублюдка! – зарычал Юрасик, хватаясь за меч. – Достал уже, каз-з-зёл! Мамой клянусь, достал!
– Успокойся, Юр! Не лезь под пули! – чуть показавшись из-за спасительной телеги, Вольдемарыч с тревогой высматривал, выслушивал наступившее относительное затишье. – Как пить дать, второй раз пальнут! К бабке не ходи! И потом негоже у стервятника законную добычу-то отбирать. Заслужил, кус раббак! Поглядел бы я, как, скажем, кто-нибудь из нас на его месте себя повёл, мишуген поц! – невесело усмехнулся Пионер. – Может, это тот самый аркебузир, что глаз ему вышиб, кто знает, а? Вообще-то, ежели кто подзабыл, на всё воля Божия. И не важно, имя его Иегова, Иисус, Будда, Аллах, Кришна или там какой-нибудь, скажем, Амон-Ра. – Философствовал Борёк, покуривая. – Животворящее начало, оно ведь всеединое, согласитесь. Живодёрное, соответственно, по логике вещей – тоже. И коли суждено мучиться макароннику перед смертью, значит так тому и быть. А толстый садюга… Гм! В чём вина наёмника? – всего лишь слепое орудие в руках божьих, дружище. Он своё вскорости и без нас получит. На жалком подобии идиша, повторюсь, – ин аллем дем виллем готтес, гражданин фон Штауфен 108! Придёт время, будь спок!
«А-ха-ха-ха-ха-а-а-а!» – воздев руки, невидящий глаз к небесам обетованным, восседая на трупе поверженного врага, победно, счастливо, точно ребёнок, смеялся ландскнехт, и кровь, пот, слёзы текли по обезображенному лицу. Почти сразу же прогремел дружный залп, и вездесущая неутомимая аркебузная пуля размозжила бедняге череп. Мы молча переглянулись.
– Борис, вы меня иной раз просто пугаете! Колдун-кликун, бл*дь! Может, ты цыган, а не еврей? Хотя у вас тоже… своё колдовство… это… каббала… – Юра осторожно выглянул из-за повозки. – Та-а-а-ак… Молодцы граждане ватиканцы! Пехоту почти всю положили. Уже неплохо. Да-а-а-а… А кавалерия? Ничего не понимаю… Были же конники! – опрометчиво поднялся почти во весь рост. – Ага-а-а-а! Вот они, гниды, где! Хорош прохлаждаться, курортнички! Вскочили быстренько! И побежали, побежали! Самое время, пока наша доблестная кавалерия на аркебузиров наехала! – одним движением сгрёб нехитрый скарб. – Очень надеюсь, первые номера всё же успели перезарядиться… Банды! – уже на бегу орал Ширяев. – Банды срывайте к ебеням!
Бегом, конечно же, было несколько сподручнее, нежели ползком, но тоже, осмелюсь утверждать, миледи, не утренняя прогулка по набережной Сены. И даже не вечерняя! Мы как-то на сборах кросс с полной выкладкой по пересечённой местности в противогазах сдавали. Должен вам сказать – чистейшей воды изуверство! Здесь я сдох гораздо быстрее. Через пару-тройку минут ноги попросту встали. Гм… Как бы это объяснить получше… Мне, видите ли, мадемуазель, доводилось в детстве немножко бегать. …Вам тоже? …Прекрасно! Значит, вы меня поймёте. И была, если помните, в числе прочих оченно интересная дистанция – шестьсот метров. Не взрослая, конечно же, юношеская. Заколдованная какая-то! Ну никак вашему покорному слуге силы на ней рассчитать не удавалось! Километр значительно проще бежался, ей-богу! Помню, на самых первых своих соревнованиях – открытом первенстве Берлина среди юношей – бодренько так рванул за лидером, только пятки засверкали! Два с половиной круга продержался вполне достойно – на второй позиции. И вдруг хлобысь! – на последней сотке встал. Точно вкопанный! Встали ноги, не бегут и всё тут! Ощущение очень-очень, признаюсь, неприятное, незнакомое, я аж испугался поначалу. Еле-еле до финиша дополз. Последним, разумеется. На тысяче, к слову, через день – четвёртый был в общем зачёте. Вполне достойно выступил, между прочим, на приличный разряд сдал. Во-о-о-от… Здесь приблизительно то же самое произошло. Чертовски устал к тому времени, как-никак шибко событийный денёк выдался. Было, согласись, с чего притомиться! Отстал, от своих отбился, короче, ковылял, что называется, «на зубах». Арьергард отступающих испанцев – вот они, близенько уже, метров пятьдесят от силы осталось, а у меня красные круги перед глазами поплыли. Ещё пять, десять, пятнадцать метров… Сзади конский топот неумолимо настигает, чувствую, всё, пиз*дец, отбегался! Фикен кетцен, как говорится, – цу шайссе вирд нищт зайн 109! Останавливаюсь, бросаю кацбальгеры, хватаю что-то длинное, первое попавшееся под руку, кажется, пику, упираюсь ею в матушку сыру землю, стараюсь хоть как-то убитое дыхание восстановить и-и-и-и… Тишина. Беспамятство…
Труднее, неприятнее всего, наверное, вспоминаются именно такие моменты. Тёмные пятна человеческой жизни. Обратная сторона луны. Всегда тёмная. Частичная амнезия. По пьяни ли, после драки или вот после подобного перенапряжения сил. Всегда маленько боязно, не по себе. Что натворил? Чёрт его знает! Друзья-товарищи ведь, согласитесь, почти всегда склонны приукрасить. Да хоть бы и шутки ради, прикольщики!
– В общем, очнулся незнамо где, непонятно с кем, окружённый чужими бандами, золотыми замками, красными львами на серебряных полях. Уж не в раю ли? Дудки! Грязновато для рая-то и подванивает зело! Не столь, конечно, дурно, как у лягушатников, но тож отнюдь не лавандой. Ба-а-а-а! Знакомые всё толедские птички! Братья шпанцы, вилькоммен! Говорят, своими ногами притопал. Убей меня, не помню! Врут, наверное. Очевидцы утверждают, именно моя пика выбила из седла злополучного Гастона де Фуа. Эскорт его рассеяли, самого же изрубили алебардами. В бифштекс! Четырнадцать смертельных ударов! Э-э-эх! Жаль парня. Не в силах сие ни подтвердить, ни опровергнуть. Единственно, что могу утверждать совершенно определённо, – не хотел. О майн гот, я не хотел! Бес попутал! Ищ бин нищт шульдищ, ер ист гекоммн 110! Никто ведь не знал, что именно юный Гастон нас преследовал, клянусь здоровьем покойной бабушки рейн-вестфалки!
– А то что?
– Ну… Как-то, наверное, можно было бы и поаккуратнее с командором обойтись.
– Ха-ха! Обаяшка! Тогда б они тебя самого точно… того… В бифштекс, блин горелый!
– Давай обойдёмся без сослагательного наклонения, ладно, душечка?
– Вот-вот! И я о том же. Ха! Душок! Кстати о птичках. Хм! Толедских, если тебе так больше нравится. Перекусить не желаешь?
– Может, чуток попозже, а? Недавно ведь кушали!
– Твои душещипательные истории возбуждают во мне зверчайший аппетит! Мур-р-р! И вообще возбуждают!
– Не время сейчас!
– Жду не дождусь, котёнок! Надеюсь, ты не из дрезденского «Динамо»?
– Бегал, кстати, именно за него. Хе-хе!
– От меня хрена лысого убежишь, мазафака! Да и некуда тебе, малыш, особо бежать-то.
– Да в общем-то и незачем, малышка моя. Какой резон, скажи, пожалуйста, от тебя бегать, а? Ты же не кусаешься. Хм! Скорее, наоборот.
– Уверен? Ха! Да было бы тебе известно, очень даже кусаюсь! М-м-м-м! И царапаюсь. Юрку спроси, уж он-то знает!
– Ё-моё, время-то сколько натикало! Шайссе! Пора закругляться, дорогуша, а то мы так и до утра не закончим. Кстати, как там наш Хрюкотаньчик разлюбезный поживает? Жив ли, здоров? Совсем забыли болезного.
– Да-а-а-а, – безнадёжно махнула Жанин рукой, – что с этим бурундуком станется? Знай себе спит бродяга, посапывает! Ты не отвлекайся, не отвлекайся, мил человек! Втравил девушку в историю, так будь добр, выпутывайся теперь! Как там по-вашему, по-плохишски? – диин… диин… Тьфу! Язык сломаешь, пока выговоришь! Диинигн, ди зищ зельбст хельфн, унд зищерн зи ире камерадн! Сподобилась, надо же! Короче, Борзохрюк, милый, имей привычку доводить начатое до конца! А то, знаешь ли, некрасиво как-то получается.
– Не понял? В какую ещё историю?
– А в вашу, душещипательную! Дама на измене ж вся, сам должен понимать! Битый час, поди, если не дольше, с замиранием сердца томлюсь в ожидании искромётного финала шалой вампуки. Это… м-м-м-м… с томленьем упованья… Ну ты понял, да? Короче, как ждет любовник молодой, точнее – любовница, минуты верного свиданья. И что?! Жду всё вот, не дождусь никак! Мазафака!
– А-а-а-а!
– Бэ-э-э-э! Тоже витамин.
– Хорош обезьянничать! Что ещё за замашки детсадовские? Младшая группа, чесслово! До сих пор не повзрослела? – немного поразмыслив, бош принял наконец волевое, трудное, но чертовски правильное решение. – Ну… Ладно… Давай, что ли, чайку? Да с пироженкой! Жрать чего-то дюже захотелось. Ни с того ни с сего, понимаешь…
– Сердце красавца-то, видит твой гот тевтонский, склонно к измене и к перемене несколько больше, чем это всем нам ранее представлялось. Ха-ха! Точнее – желудок! Не находишь, мышастик-какашастик?
– Не понимаю, о чём ты?
– Не юли, котёнок, брось прикидываться-то, под простачка косить, точно бл*душка под весталку! Прекрасно ведь всё понимаешь!
– Скабрезничать изволим-с? Нехорошо-с! Так вот, что, безусловно, хотелось бы особо отметить, заострить, так сказать, ваше драгоценнейшее внимание, миледи… – проигнорировав назаровское грубиянство, продолжил невозмутимо вещать Роланд, методично напихивая остатками копчёных языков, прочих ужористых мясных деликатесов огромный сэндвич, по нашей народной метрической системе, примерненько так в добрую половину стандартного нарезного батона. – Знаешь, моё глубочайшее убеждение – с Гастоном де Фуа уж очень некрасиво поступили! Фактически мы ведь в естественный ход истории грубейшим образом вмешались, дрек мит пфеффер! Негоже, согласись, исторический процесс-то нарушать, доннерветтер! Жить бы пареньку да жить, небо коптить. Глядишь, Королём бы сделался или, на худой конец, маршалом! Коннетаблем Всея Лягушатника, блиать! Будешь? – явно в расчёте на вежливый отказ предложено было скромненько куснуть и Жанне Сергеевне.
– Буду, а то как же! – изголодавшаяся в нескончаемых словесных баталиях, мамзелька тут же оттяпала львиную долю бутербродища.
– Фигуру бы поберегла! – с запоздалым раскаянием в собственной щедрости, глядя на жалкие остатки суперсэндвича, страдальчески поморщился фон Штауфен. – Э-э-э-эх, жизнь моя – жестянка! Чайник хоть поставь, коза. Пжа-а-алста!
– Не боись, Козлодоев! – мычала с набитым ртом Назарова. – М-м-м-м… Ничегошеньки с фигурой моей не сделается. Будь спок! Ха! Вместе, кстати, злишние калории и пожжём. …Где чайник-то? …А-а-а-а, кажись, нашёлся. Главное, сам не толстей! Не люблю обрюзгших дядек. Плотненькие, в меру упитанные Карлсончики, эт да – в кайф! Обвислым же, дряблым мужским телесам – отказать! Напрочь!
– Ой, боюсь, боюсь!
– Чего это ты боишься, Аника-воин?
– Грубиянка, понимаешь!
Некоторое время Жанин молча шарилась по кухне в поисках ещё каких-нибудь недоеденных вкусняшек, дожёвывая бутер и заодно подбирая нужные слова. В результате ничего убедительней не придумалось, как то:
– Зато в постели, чтоб ты знал, я ласковая и нежная, а бёдра мои сладкие – упруги и шелковисты на ощупь! О как!
– А кто надысь обещал кусаться и царапаться?
– Так ласково и нежно ж!
Меж тем чайник вскипел к всеобщему удовольствию. Жанна, мурлыча, суетилась вокруг Роланда, лёгкими, как бы невзначай, уветливыми касаниями неторопливо, но настойчиво пробуждая аппетит иной, плотский.
– Чего изволите? – проникновенно ворковала она в самое его напряжённое ухо, едва-едва касаясь пылающих щёк то губами, то восхитительно пушистыми душистыми волосами. – Вам большую? Маленькую? С молочком? Сколько сахара? Мур-р-р!
– Большую, будь добра, накапай. Уф-ф-ф! – пыхтел бош, стравливая избыточное внутреннее напряжение. – Просто чаю, без ничего.
– Совсем без ничего? – победа, казалось, была так близка. – Может, всё-таки сладенького? Пока Юрка спит.
– Абсолютно без ничего! Оне цукер 111!!! – сказал, словно мечом рубанул.
– Гм! – лёгкое разочарование сквозило в бархатистом контральто. – Как скажете. Пше прошу, пана. Пейте на здоровье!
Обжигающе горячий чай на время прервал задушевную беседу. Царь-бутерброд сожран без остатка, до последней крошечки. Жанна Сергеевна, сходу не добившись полной и окончательной победы, отступила на заранее подготовленные позиции и теперича выжидала, готовая в любую секунду сорваться врукопашную.
– Спасибо, Сергеевна, за чаёк! Филен данк! Уф! В жилу пошло!
– Не за что, Ролушка. Битте зер! Водицы студёной чай не жалко, полный кран вона её. Касаемо же мифического вмешательства в исторический процесс, я тут подумала… Осмелюсь утверждать, нет в смерти де Фуа и малой толики вины вашей. Так что успокойся уже и прекрати постоянно будировать эту тему. Себя корить и других жалобить.
– Как это? С чего такие выводы?!
– Ты же сам совсем недавно Борьку цитировал, помнишь, про ландскнехта и этого, как его… аркебузира? – на всё, мол, воля готта вашего. Не было бы тебя, таки кто-нибудь другой его обязательно б завалил. Видать, срок пришёл парню, ничего не поделаешь, не попишешь.
– Гм! Слабое лично для меня, должен тебе сказать, утешение. Иное дело – Борёк, он в своего сурового бога свято верит.
– Ты вроде тоже уверился в Создателя? После последнего «психохода». Сам же рассказывал!
– Ну… Не настолько. Во-первых: товарищ Манн, как мне кажется, слегка пошалил с эпохами. Нда-а-а-а… И потом, что я там видел? Как братья брата мытарили и в конце концов в рабство продали?! Замечательная история! Весьма, весьма жизнеутверждающая! С самим Создателем, конечно же, не встречался, мордой, видать, не вышел, не Моисей, но-о-о… Гм! Честно признаюсь, присутствие чего-то эдакого… как бы это получше объяснить… м-м-м-м… всеобъемлющего, что ли, ока некоего, так сказать, всевидящего… да, да, пожалуй, подходящее словцо – именно всевидящего! – ощущал на себе всю командировку постоянно. Знаешь, какие на обороте однобаксовых купюр над пирамидками рисуют? Типа того! Хе-хе! Физически, кожей, можешь мне поверить. Очень неприятные, должно отметить, ощущения, куншткамерные какие-то, словно в аквариуме торчишь на всеобщем обозрении, будто тварь диковинная. Голый и смешной! Фу! Омерзительно!
– Осмелюсь предположить, тут и сказке конец? А кто слушал…
– Как пожелаете. Любой каприз. С чего начали, поди, и не вспомнишь уже?
– Отчего ж? М-м-м-м… Если мне память не изменяет, с вашего зверчайшего суперконнектора, дурацкого кавалериста в полном… этом… обвесе с кувалдой, ещё какой-то чуши лох-несской. Кажется, так.
– Темнота дремучая! Хе-хе-хе! – сотрясся тевтон в приглушённом смехе. – С палицей, а не кувалдой! А вообще-то хорошая у тебя память. Прямо на зависть некоторым!
– Не жалуюсь! Закругляемся? Ширяева бум будить?
– Тебе, что, уже стала понятна взаимосвязь глубокой модернизации имени Маракова психоконнектора Рубина с событиями под Равенной? Неужто?!
– Не-е-ет. А она вообще существует, связь эта пресловутая?
– Разумеется! С чего бы я так завёлся?
– Вот и я думаю, с чего бы? Поболтать, наверное, очень хотелось.
– Так-то оно, отчасти, так, но всё-таки…
– Хорошо, хорошо! А долго ещё?
– Что ты, что ты! – замахал бош руками. – Какой там! Самый конец уже! Феерическая… кульминация! Ты ведь её ждёшь?
– Поторопился бы маненько, дружок! Уж новый день грядёт…
«Уж новый день грядёт, восток зарёю тлеет,
Прохлада сумерек теснится зноем дня,
Вкусивши чувственных утех, тела, сплетаясь, млеют,
Нагою красотой бесстыдный взор маня.
Застыли отзвуки ночных блаженств альковных
На скомканных в соитии простынях,
Печать Венеры – поцелуй нескромный —
Улыбкой замер предрассветной на устах.
Пускай сегодня всё пойдёт неровно,
Фортуну клясть не стоит сгоряча.
Восславим дар Судьбы – страстей огонь любовных —
И станем дальше жить, в себе его храня.» 112
– В общем… Дальше, чтоб ясно было, до какого-то момента будто туманом всё окутано. Шли куда-то, неведомо куда, от кого-то чем-то отбивались, снова шли, брели, отбивались. Солдаты падали изнемогшие, раненные мёрли пачками, словно… – судорожно сглотнул, даже голос, казалось, дрогнул слегка, – понимаешь… словно свечи на ветру гасли… Шайссе! Непонятным образом в руках вновь оказались привычные мои короткие мечи, позже выяснилось – Борька, молодчина, подобрал в свалке, сохранил, после сунул мне. И ты, верно, сильно удивишься, но я этими коронными кацбальгерами, находясь в каком-то полуобморочном, бессознательном состоянии – зомби фактически, ни хрена ведь не соображая! – уйму народу тогда погубил!
– Вовсе не удивлюсь, мой дорогой! А вы, однако, чертовски сантиментальны, гражданин фон Штауфен! – погрозила она пальчиком кокетливо. – Неожиданно, честно говоря, весьма неожиданно!
– …Окончательно пришёл в себя, если можно так сказать, уже много позже, когда уставшие, просто вкрай измученные, мы наконец-то добрались до маленькой разорённой, напрочь вымершей деревушки – Молиначчо. Даже бездомные собаки, верные фанаты войны, и те её покинули с тоски! Представляешь? Фак! Ни единой живой души! Из местной живности, само собой разумеется, ни кошечки, ни мышки! Толпы молчаливых, изодранных в кровь, угрюмо отступающих камбрейцев, естественно, не в счёт! Не эндемики, хе-хе! Шахер-махер, понимаешь…
Роланд встал, потянулся, вытянув перед собой руки, три-четыре раза крепко сжал пальцы в кулаки, затем некоторое время массировал уши, почесался где нужно, медленно подошёл к окну. Восток и правда зримо уже тлел зарёю, но спать почему-то совершенно не хотелось. Вероятно, оттого, что где-то там в полутьме комнаты – шайн он ю крейзи даймонд 113 – поджидала, затаясь, обворожительная Жанин Сергеевна, и в свете последних событий хорошо бы уже призадуматься, как с наименьшими имиджевыми потерями выкрутиться из сложившейся непростой, скажем по-роландовски, аховой ситуасьён, не ударив притом в грязь лицом перед ней самой и не предав, с точки зрения общепринятого, разумеется, моралите, друга своего – Гульбария, вероломно переспав с его любимой женщиной. «Моргенрот мит реген дрот 114!» – пробормотал фон Штауфен, пытаясь высмотреть в пламенеющих небесах хоть какую-нибудь подсказку, намёк, указивочку. Довольно быстро придя к весьма неутешительному выводу о тщетности этих своих попыток, вздохнув с лёгкой грустью, вернулся к прерванному разговору:
– Э-э-э-эх! Ещё не спишь? Слушаешь? Ну, ладно. Французы меж тем, осознав, наконец, абсолютную бесперспективность преследования разбежавшихся по окрестным куширям, неплохо, отметим, ориентирующихся на местности, солдат неприятеля, благоразумно вернулись под стены многострадальной Равенны, дабы оплакивать гибель командира, весело пировать, убивать, насиловать и, соответственно, грабить. Что, в свою очередь, позволило злобным испанским недобиткам чутка передохнуть, расслабиться, зализать раны, а некоторым индивидам заодно и по злосчастному Гастону де Фуа малость взгрустнуть. Но… Может, оно кому что и довелось, только как раз-таки не тем самым хорошо известным тебе троим бедолагам! Здесь особая статья! Кто бы сомневался, дрек мит пфеффер! Не успели мы свои смертельно уставшие жопы хоть как-то куда-то прислонить, гляньте-ка, оба-на! Все флаги в гости к нам! – взвод итало-шпанских пехотинцев пришлёпал: будьте добры, быстренько пожалуйте-ка к некоему важному сеньору на толковище, и пошевеливайтесь там, говорят, господа ждут-с и сильно не в духе, фикен его! Оно и понятно, будешь тут не в духе, когда звездюлей только что огрёб по самые тестикулы! Холи ш-ш-шит! До утра, что ль, подождать не мог?! Хурензон, доннерветтер! К сожалению, мало-мальски приемлемых альтернатив в среднесрочной перспективе, сама понимаешь, не просматривалось, пришлось тащиться. Благо недалече оказалось. Сопровождали нас… Гм! Или конвоировали? – чёрт их разберёшь! – без хамства, но и дружелюбия особого не проявляли. Так, в полнейших смутных непонятках, и доставили ко двору господскому, единственному, наверное, чудом уцелевшему строению в округе. Грхм!
– Ролик, милый, м-м-м-м… – проговорила Назарова в глубокой задумчивости… – Я вот всё никак в толк не возьму… Что значит – «огрести по самые тестикулы»? Как это вообще физически, так сказать, в натуре выглядит, а?
– Хорош уже воду мутить, Сергеевна! Дурочку выключи! Впервые слышишь, что ли?
– Нет, конечно, но когда-то ж надо разобраться, наконец!
– Сходи во время самоподготовки на Кафедру русского языка, там тебе разъяснят. Недосуг сейчас ахинеей всякой заниматься! Меня понимаешь?! Холи ш-ш-шит!
– Злой ты, дядя фриц, и неженственный!
– Злой? Я?! Чья бы бурёнка мычала, Мисс Сама Доброта! Слушай-ка лучше сюда. Грхм! Короче, впустили нас почему-то одних, пехотинцы, все как один, снаружи остались. Мне тогда это дюже странным показалось! Дальше точно в дешёвом рыцарском романе, хе-хе! …Посреди единственной комнаты, – зажав нос пальцами, голосом Лёни Володарского 115 прогнусавил фон Штауфен, – служившей исконным хозяевам, судя по всему, и спальней, и кухней, и гостиной, и всем-всем-всем, включая… м-м-м-м… нетрудно догадаться, сортир, за огромным грязным, грубо сколоченным столом в круге мерцающего света одинокой свечи, бессильно уронив голову на руки, сидел рыцарь, облачённый, как все-все-все уже, наверное, догадались, в прекрасный миланский доспех. Из стоявшей перед ним простецкой глиняной лохани изящно торчала вчистую обглоданная баранья косточка. Настолько вчистую, словно, добытую археологами из самых глубинных недр земных, само Его Величество Время в течение долгих тысячелетий обтачивало и отбеливало её. Н-н-нда… Ба-а-а-а! Какие люди! Я ещё гербы толедские в полутьме как следует не разглядел, а уж понял, кто передо мной, как лист, понимаешь, перед травой!..
– Одного лишь понять не могу! Ха-ха! – прыснула в кулачок насмешница Жанна Сергеевна. – По каким таким ярко выраженным гендерным признакам, позвольте полюбопытствовать, вы его, батенька, идентифицировать-то умудрились, а?! Он, что же это, как вы намедни в доблестных подвигах своих гераклических расписывали, всё такой же… м-м-м-м… расплюмаженный, что ли, был? Прикид узрели знакомый? По всему выходит, так прямо в шлеме с пёрьями, варежках железных на стол и рухнул, неряха? Типа с дуба?! Или, может, по косточке большой берцовой обглоданной определили?
– Откуда в вас столько желчи, милейшая Д’Жаннэт, а? Ну вот откуда? Я так, между прочим, не Сниф, сударыня, свои зарубки боевые от других мартышек-то уж точно могу отличить!
– А-а-а-а, зарубки…
– Бэ-э-э-э, они самые!
– И вы туда же, Роланд? Взрослый дядечка, а ведёте себя, как…
– Как вы, Жанна Сергеевна, всё как вы. Иногда ведь, согласитесь, и пошалить не грех!
– Ха! Да ежели б вы хоть половиночку, пусть треть, четвертинку делали как я, милостивый государь, шалили, так сказать, уверяю вас, из постели бы моей вообще не вылезали! Каждый миг интимной со мной близости словно рыба воздух ртом хватали бы! И вообще, должно отметить, почаще грешить не мешало б вам, уважаемый! Ладаном, знаете ли, что-то зело в последнее время подванивает! Мазафака!
– Гм! Чем тут и от кого подванивает, ещё принюхаться надобно… М-м-м-м… Короче, закрыли темку ароматную! Но мне отчего-то кажется, он бы тебе очень понравился, этот самый рыцарь образа малость печального. В твоём вкусе мужчинка.
– Кто? С чего ты взял?
– Ну-у-у-у… Во-первых, совсем ещё молодой парень оказался. Разумеется, звук гремящего об нас на все лады железа взбодрил-таки юношу. Странно было бы чего-нибудь другого ожидать, да? Во-о-о-от, значится… Голову бедняга еле-еле оторвал от стола, тяжелы, видать, думы окаянныя! Гляжу – ух ты! – Борькин или даже Юркин ровесник! Годков эдак двадцать пять – тридцать, пацан, короче, сопливый! Не ожидал-с, никак не ожидал-с! Бился-то прям как взрослый! Орёл, думм его копф! Помнишь, упоминали его вскользь? «Хгы!», «Хгы!». Он самый как раз и был. Слава богу, от мокрухи уберегло! Я в душе аж перекрестился, хоть и нехристь. Огромное облегчение испытал, поверь, животом клянусь!
– Интересно, Ролушка, у тебя с животом получается, тьму народу в окрошку, по ходу пьесы, нашинковал и вдруг ни с того ни с сего креститься вздумал?! Приспичило, блин корявый! С чего бы это? Внезапный приступ человеколюбия колбаснул? Ага! Ха-ха-ха! Обхохочешься!
– Ага, не ага, объяснений тому нет у меня. Значит, по жизни так надо было. Во-вторых… Что ещё сказать? Фигура хорошая, атлетичный весь из себя такой. В общем, по моему разумению, весьма симпатичный молодой человек…
– Атлетичный? Пуф-ф-ф! Сквозь железо разглядели? Янки вона тоже, когда щитками обвешаются, точно бешеные армадиллы, и местный свой футбол дурацкий исполняют – жалкое подобие регби, понимаешь, с виду все, как один, – Шварценеггеры-терминаторы, а разденутся, так и глянуть не на что! Одни понты! Иное дело – регбисты! Богатыри – не вы! Олл Блэкс форева! Тут такая штуковина, значит… Внешность юноши для интересу, что ли, описал бы, сказитель хренов! Да хоть бы лицо. Словарного запаса, надеюсь, хватит?
– Без сомнения, моя госпожа! Просто словоблудием худо владеем мы. Но я буду очень, очень постараться! Хоть и хренов. Грубиянка! Хм… Внешность? Это, наверное, можно, дело нехитрое. Для начала представь себе слегка удлинённое, типичное лицо жителя Пиренейского полуострова – испанца или, скажем, того же португальца. М-м-м-м… Что значит типичное? …О! Рембрандта читала?
– Кого, кого?! Мазафака! Ты чего гонишь тут, парниша?!..
– Хе-хе! Простите, бога ради, миледи, оговорился! Сервантеса, конечно же! Как правило, на первой странице любой книжки этого господина его же портрет и красуется. На фронтисписе. Есть такое умное слово. Вспомнила? Да не слово, дурындасинка, Сервантеса примерное обличье! Во-о-о-от… Только у него борода клинышком, козлиная такая, и усики садистские противненькие, а у сидящего за столом гражданина – не шибко длинная, зато окладистая и по всей морде лица. Нос, значится, в отличие от горбоносого Мигеля-то нашего Сааведры, прямой и крупный. Глазищи воловьи, но без поволоки, глубокие, дерзкие! Жёсткая складка промеж густых бровей. Да уж, решительный, видать, господин! Губы довольно крупные, чувственные, и вообще, облик имел, скорее, горячего необузданного мавра, нежели аристократически утончённого испанца. Ну… Где-то так. Понравилось?
– По правде говоря… как-то всё не очень… конкретно, что ли…
– Есть идея! Старое кино помнишь? Был в приснопамятные времена прекрасный актёр… Как его… Кажется… Кажется, Дворжецкий. Да, да! Владислав Дворжецкий! С ним в числе прочих фильм старый есть, ужасно наивный, но клёвый – «Капитан Немо». Где Владислав Вацлавович самого Нему бородатого и играет. Я в детстве от него просто-таки тащился! Очень харизматичный дядька! Есть, согласись, в том, давнишнем синематографе нечто трогательное, стоящее, не то что нынешний психосуррогат на потребу неискушённому плебсу с выпученными глазами, попкорном и банкой колы. Смотрела иль нет? Колись, красава!
– Здесь, Братец Кролик, ты в самую точку угодил, блин горелый! На первом курсе из академической видеотеки почти все фильмы с его участием перетаскала. Хм! Благодаря знакомцу одному с Кафедры истории искусств. И «Бег», и этот… «Со-о-оплярис», да… Кажется, так!
– Что, что?! Хе-хе-хе-хе! – безудержно заржал фон Штауфен. – Это в носе у тебя соплярис! Хе-хе-хе-хе! А фильм Тарковского «Солярис» называется! Хе-хе-хе-хе! Со-ля-рис! Безо всяких там соплей! Хе-хе-хе! Уморила старика, бестолковка! Соплярис, бл*дь! Хе-хе-хе! Это ж надо такое выдумать! Хе-хе!
– Ну и пусть бестолковка! «Земля Санникова» ещё и, кстати, «Капитан Немо», целых три серии, кажется…
– Вот, вот! Помнишь Нему, да? Хе-хе-хе! Соплярис! Гы-ы-ы-ы!
– Хватит ржать уже, ни черта не смешно!
– Да, да, не смешно! Но смеяться почему-то очень хочется! Уф! – с трудом овладел собой Роланд, утирая слёзы. – Хе-хе! …В общем похож на Дворжецкого, только лицо у нашего рыцаря не такое скуластое, чуть более вытянутое, лоб пониже, глаза почти чёрные, взгляд свирепый, шрамы там всякие… Ну и губы у Владика маленько подкачали, понимаешь, форма не та.
– Владислав Вацлавович, бесспорно, для своего времени ну очень импозантный мужчина был!
– Я же говорил, тебе понравится! Можно продолжать? Во-о-о-от… И произошёл между нами весьма содержательный разговор на чистейшем испанском, разумеется. Привожу его в лицах по памяти, уж не обессудьте, барышня, ежели что-то где-то приукрашу малость: