полная версия

Б. Собеседник
Блуждающие в мирах. Маршал Конфедерации. Книга вторая. Академия

– Пожалуйте, вам одеялко, милая Жанин! Тёпленькое ещё, грейтесь на здоровье!

– Спасибки, мышастик! Теперь, господа, прошу всех сосредоточиться на ближайших к реперам максимальных расхождениях элементов по экстремумам. Задача ясна? И так далее, и тому подобное… Что тут у нас? Та-а-а-ак… Кстати, какой хоть репер-то натягиваем?

– А? Репер? Это… Адаптация.

– Общая?! Ого, плохи наши дела!

– Не-е-ет, что ты! Всего-навсего репер интеллектуальной адаптации. Говно вопрос!

– Уф! Отлегло! Ролушка, котёнок, постарайся больше без особой надобности никого не пугать! Ладно? Мы же не в мир Хичкока погружаемся! …Так, Максик, запускай скорее монстра своего. Задачка плёвая, второй класс церковно-приходской школы. Ищем максимальные расхождения в секторе. Поэлементно! Обязательно в граничных областях пошарься, там частенько…

– Хм! Зачем тебе поэлементно, мать? Что ещё за глупости? – скептически скривился Рол. – Что делать-то с ними будешь? Доннерветтер! Они же жёстко по алгоритму Марковича выставляются для каждой базовой конфигурации.

– Алгоритм Марковича, как, к слову, и Эвклидова геометрия, физика Ньютона, вообще всё во вселенной, имеет свойство устаревать, и давно уже, можешь мне поверить, не есть истина в последней инстанции! Бесспорно, реперы всегда первичны, их коррекция однозначно влечёт за собой изменение остальных элементов. Так-то оно, конечно, так… Это, знаешь ли, как в старом детском анекдоте о слоне: съесть-то он, как говорится, съесть… Но… Кто ж ему дасть-то, животине ненасытной? Существуют, оказывается, и иные механизмы, закономерности…

– Что-что?!

– А то! Не мешай, скоро сам всё узнаешь! Есть что-нибудь интересное, Максик?

– Вагон и маленькая тележка, ёта мать!

– Никакая я не ёта! Зовите меня… Просто… Мать. Выкатывай по одному! …Да не торопись ты, хороняка, не успеваю! Та-а-ак… Неинтересно… Мимо… Дальше… Следующий… – минуло ещё минуточек десять – пятнадцать. – Стоп! Ни фига се! Что ещё за хрень?!

– Погоди. Сейчас. М-м-м-м… Строка семьсот восемнадцать, столбец триста восемьдесят девять. Тэ-э-э-к-с… О, кажись, нашёл! Гм! Показатель уровня интеллектуальности… среды.

– Какой ещё среды? Почему не вторника, к слову, не четверга?

– Да не в том смысле! В смысле, типа, среды обитания.

– Так бы и говорил: показатель уровня интеллектуальности среды обитания, темнило! Знакомый элемент, рабочий!

– Вот те дудки, Назарова, знакомый! Я же сказал: «типа»! Просто чтобы понятней было. Показатель уровня интеллектуальности среды обитания – та же строка, столбец, правда, другой – триста девяносто первый. Через один, выходит, от нашего. Уяснила? А здесь просто: показатель уровня интеллектуальности среды. И всё тут! Причём первой части или главы – я пока не понял. В других, судя по всему, иначе будет.

– Бл*дь! Дело ясное, что дело тёмное! Хорошо, пусть пока так. Ролик, малыш, что-то можно подправить? Коэффициенты какие-нибудь применить там, корреляторы?

– Всё уже применено. – Роланд неохотно рылся в толстенном справочнике-гроссбухе. – Тэ-э-э-к-с… Вышеозначенный элемент, с грустью и печалью сообщаю вам, сам по себе и не выделен-то нигде. По всему выходит – сущая безделица! Максимальная же групповая коррекция – на уровне трёх, максимум трёх с полтиной условных единиц.

– Сущая безделица? Смеёшься, котёнок?! Разуй глаза! Посмотри внимательно на графики: здесь минимум десятка выплясывает! Базовая конфигурация исходной матрицы – «Сказка», правильно? …На любой другой базе вообще ни черта не склеится! Плавали, знаем! …Поэтому ваш так называемый показатель уровня какой-то там невнятной интеллектуальности автоматически и выставляется алгоритмом Марковича по шкале обычных сказок: от единички у простеньких народных блатных хороводных до четвёрки – максимального значения – где-то у Гауфа или Хоффмана. Между тем трёшка, пускай – четвёрка, я отчего-то уверена, даже для Карло Коллоди и Туве Янссон не прохонде, а тут, понимаешь, такое дело – братья Стругацкие! Маловато будет, мазафака! Маловато! Это вам не какой-то там паршивый Оле Лукойе, знаете ли, хундерт швэнце ин майнер келе!

– Ага, я так и понял… Швэнце именно туда и все хундерт сразу! Мне собственной башкой прикажете об эту железяку биться, повышающие коэффициенты выколачивать?! – потихоньку вскипал Рол. – Всё равно не выйдет ни шиша! Шайссе! В ейные же мозги кристаллические нипочём не влезть!

– Прямо так уж и не влезть? – Жанна кокетливо потупила глазки. – Сдаётся мне, ты нас недооцениваешь, малыш!

– Хоть прямо, хоть криво! На это я пойтить не могу! И ни с каким начальством советоваться не стану! – в притворном ужасе замахал бош руками. – Категорически запрещено всеми… на свете… техническими… регламентами, о! Кое-где, к слову, за гораздо меньшие… хм… «шалости» серьёзная уголовка светит, если запамятовали, милая девушка! – и тут до немца начало потихоньку доходить. – Постойте-ка, братцы-хурензоны, уж не хотите ли вы сказать…

– «Мириться?! На х*й эти штуки, наганы взять прошу я в руки» ⁶⁵! – Жанна Сергеевна теперь фонтанировала матерными нетленками, искря, словно Магнето из второразрядных комиксов Джека Кирби. – Ха-ха! Регламенты? На то они и регламенты, чтобы их это… того… «На рею!!! Виси и не дыши. Забей заряд и вставь-ка фитиля, купчина лезет прямо на рожон. За тесаки, ребята, помолясь, ведь с нами бог и шкипер дядя Джон!» ⁶⁶ Максик, значится так: слушай мою команду! Внедряешься в стандартную программу проектирования результирующей матрицы, локализуешь указанный элемент, корректируешь его до состояния полного нестояния, то бишь, извините, совпадения, и фиксируешь с максимальной надёжностью. Поехали! Ха-ха! Ролик, рот закрой! Муха ШеШе залетит, станет в животе жужжать, спать не даст! Ха! Надеюсь, мы не в сети, Хрюкотаньчик?

– Как можно, миледи? Давно уж всё заблокировано.

– Холи ш-ш-шит! Вы что, ребята, реально Марковича взломали?! – злой тевтон наконец-то конкретно проникся ситуацией. – С ума сбрендили?! Да за подобные делишки самое малое – из Академии пинком под арш…

– Ну… Не то чтобы сильно взломали. Так, чуть-чуть… На экран смотрите, гражданин Борзохрюк! Всем смотреть на экран, мазафака! О чём тебе битый час талдычили?! Те самые иные механизмы и это… закономерности тож! Мы сейчас что изменяем? …Совершенно верно! Обычный элемент, который даже в справочнике упомянуть лениво! А что происходит? Реперы поползли навстречу! Разве не видно?! Да как борзо! Сектор-то теперича почти зелёный! Ещё чуток… Что я тебе говорила? Тютелька в тютельку! Съел? Поехали следующий! Быстро, быстро, мальчишки! Шнеллер!

– Фак! Фак! Фак! Холи ш-ш-шит! – в сердцах тихонько выругался фон Штауфен. – О майн гот, что ж вы натворили-то?! – схватился за голову. – Мит гутн форзэтцн вег цур хёле гепфластерт ⁶⁷! Хотя… В чём-то, наверное, гениально. Гм… Ежели в результате слойка склеится, впору дырку под орден ковырять! О-о-о-о! – окреп голос, бравурные нотки появились. – На докторскую, кстати, легко потянет, граждане алкоголики, хулиганы, тунеядцы! С удовольствием бы в соавторы как-нибудь присоседился! Ладно, – окончательно успокоившись, махнул бош рукой, – сами утонем, так хоть науку вперёд чутка двинем, а может, и Юрку Ширяева вытащим. Чем чёрт не шутит! Мы точно не в сети? Бог даст, проскочим. Короче, какие наши действия?

– Процесс понятен, да? Уверена, мальчишки, вы теперь и без девочек достойно выступите. Ха-ха! Справитесь, не волнуйтесь! Главное, друг дружкой не увлекитесь ненароком! Тут такая штуковина, значит… Никого я не бросаю! Пуф-ф-ф! Просто душ хочу принять, усталость смыть. Мне ж ещё Юрочку в «психоход» собирать! Кстати, к стыду своему вынуждена признаться, не читала ваша покорная слуга «Понедельник начинается в субботу», каюсь! Какая там эпоха? Девки местные нижнее бельё-то хоть носють?

– Это, как и везде, смотря по ситуации. Хе-хе! Ты, вона, иногда тоже… того… балуешь! …Эпоха? Мнэ-э-э-э… – призадумался Роланд. – Где-то… Ближе к концу вашего двадцатого века, наверное. Джинсы-трубочки – куцый вариант до щиколоток, носки белые, ботики на «манной каше». Хм! Дефицит, не достать… Фигня! – кеды китайские вполне сойдут, Гленн Миллер, одномоментно прославивший на веки вечные мухосранскую Чаттанугу, Билл Хейли со своими Кометами, Элвис и всё такое прочее. Одним словом – стиляги! Хе! Штатники. Дрек мит пфеффер! Не волнуйся, Сергеевна, собрали вещмешок уже, лежит там, в шкафу, валяется, что твой ужик высоко в горах.

– Не мой, а Пешкова Алексея Максимовича, если уж на то пошло! Чужого, пусть и великого, не шейте мне тут, понимаешь! Ладно, нет меня. Надеюсь, к моему возвращению покончите, наконец, со всей этой постылой шнягой?! Надоело, чесс слово, блин горелый!

Не успели, однако. Два оставшихся сектора опять всем кагалом пришлось выправлять. И всё-таки оно случилось! Ура, товарищи! Слойка склеилась! Ну… Практически… Жанин по понятным причинам пребывала в лёгкой эйфории: ходила-бродила пританцовывая, о чём-то щебетала беспрестанно, взъерошивала «малышам» волосы и улыбалась, улыбалась, улыбалась с удовольствием от хорошо проделанной работы, предвкушая сладкое.

М-м-м-м! Оно и понятно, без пяти минут выигранное пари обещало ведь интригующий плезир со строптивым саксонцем! Не забыли, поди, ещё? В свою очередь, к некоторому удивлению фон Штауфена, обнаружилось, что и без «боевой раскраски ирокеза» девушка вполне себе ничего смотрелась: иногда свет божий днём затмевала и даже ночью довольно сносно освещала местами матушку сыру землю. Где только раньше гляделки тевтонские были? Гм… Вопрос! Оставалось лишь дождаться окончательной стабилизации результирующей матрицы, рассчитать длительность плутониады, после чего запулить Ширяева на недельку до второго, куда Макар, соответственно, телят не гонял, и-и-и-и… Не тут-то было! Как говорят у них там, в Саксонии: «Руфе нищт «Хазе» бист ду ин им саке хаст» ⁶⁸. Причём, дорогие мои любители препротивного японского бухла, в слове «саке», просим обратить внимание, ударение ставится на первый слог.

– Эй! Эй! Эй! Идите-ка скорее сюда! – в голосе Максика слышались неподдельно тревожные нотки. – Что-то случилось! Самсинг… это… типа, хэппинед, бл*дь!

– Ну, что там у тебя опять стряслось, а?! Мазафака! – как-то уж очень недовольно, раздражённо отреагировала госпожа Назарова.

Устала, наверное… Обычно, при ближайшем рассмотрении, недовольство, раздражение, иные формы гневливости оказываются сплошь делом напускным. Всего-навсего ширмой, скрывающей болезненность, испуг, обиду, безволие, душевную слабость либо полнейшее бессилие. Сильный человек никогда ведь не поддастся гневу, согласитесь, не изрыгнёт на окружающих, тем более – близких ему людей омерзительную гневливость свою, не опустится до банального вздорного тявканья. Он попросту проходит мимо мелких дрязг, прощает незлобивые ошибки, дурашливое ребячество, прочие, в общем-то несущественные, вполне безобидные штучки и, в отличие от подавляющего большинства склочных сограждан, при необходимости действует жёстко, но без лишних слов. Или бездействует молча, что, кстати, весьма относительно и зачастую равнозначно. Хороши ли, плохи ли, правильны, неправильны поступки его – решать не нам, хоть мы и очень любим судить, осуждать, обрекая порой сильных людей на бесчеловечные муки и унижения. Особенно когда не удаётся сломить их непокорную волю. Гиены всегда с особым остервенением набрасываются на израненного льва, заживо грызя его, долго и жестоко. Лев, справедливости ради отметим, почти всегда убивает подлую гиену довольно быстро, практически одним ударом. На то он, собственно, и благородный лев, недаром царём зверей наречён! Что ж! Всё это словоблудие, конечно же, никакого отношения к делу не имеет, и у милой Жанин, разумеется, с гиенами ничегошеньки общего, только вот занервничала девица реально, ой, реально! Хе-хе! Прям львица!

– Сами смотрите! – Хрюкотаньчик тоже не косуля, ему лишнее на себя брать без надобности. – А то сделаю что-нибудь не так, с говном меня потом сожрёте! И с тапками.

В самом деле, происходило нечто странное. На только что сплошь зелёной холмистой равнине то тут, то там вспыхивали теперь ярко-красные огоньки-ягодки, будто раскинулись бескрайние битловские земляничные поляны форева, а индикатор уровня стабилизации результирующей матрицы замер, сука, на отметке восемьдесят с хвостиком процентов и ни с места! От же ситуёвина, растудыть её! Закачаешься!

– Кто-нибудь разъяснит мне, что это ещё за фигнюшки-помигушки? – лицо Жанны Сергеевны как-то сразу осунулось и глаза сделались пустые-пустые, точно стеклянные. – Я вас спрашиваю или кого?! Хоть кто-нибудь!

– Чертовщина какая-то! – Максик ошарашенно пялился в экран. – Впервые в жизни подобное вижу! Гм! Что-то сегодня долго не клеится… Негоже так, кирдык, похоже, слойке!

– Типун тебе на язык, Хрюкотан! М-м-м-м… – Роланд, видимо, решился отработать немного громоотводом. – Я, возможно, попытаюсь объяснить, однако не уверен…

Но Жанна уже ничего и никого не слышала. Девушка сидела, спрятав лицо в ладошки, из-под которых ручьями текли слёзы горшие. При каждом всхлипывании плечи её вздрагивали, и Ролику вдруг отчётливо вспомнились похороны матери, где вот так же плакала навзрыд его младшая сестрёнка, и он, совсем ещё тогда мальчишка, утешал сестру, обняв за худенькие трясущиеся плечи, и тоже украдкой нет-нет, а промакивал платком глаза…

С тех самых давних пор не переносил суровый бош женских слёз. Никаких! Напрочь! Да, да! Тот самый «железный» капрал, что, несмотря на шквальный огонь испанской артиллерии, лично повёл в атаку деморализованную, изорванную в клочья, понёсшую ужасающие потери гасконскую пехоту! Но то средневековая пехота, понимаешь, – богатыри, не вы! – а то они – хрупкие женщины. Пусть хоть и бабы-яги по жизни! Понимать надо!

– Жанночка, успокойся, милая! Что-нибудь обязательно придумаем, не переживай! – фон Штауфен приобнял Назарову, погладил по растрёпанным волосам, и далёкие воспоминания нахлынули с новой силой. – Да хорош реветь уже! Доннерветтер! Вот откуда, спрашивается, в самый неподходящий момент обязательно какое-нибудь шайссе всплывёт, а?! – в сердцах пробормотал он в никуда. – Почему, бл*дь, столь вопиющая несправедливость творится?! Айн фаулес ай фердирбт ден ганцн брай ⁶⁹!

Ну… вопрос, конечно, интересный. Бывает, согласитесь, пашешь, пашешь на конечный результат, ходишь, ходишь в школу, колотишься, точно козёл о ясли, вдруг р-р-раз! – и вторая смена. А победа была так близка, чёрт возьми! И фортуна, гляньте-ка, хоть и нон пенис, но тоже ведь рядышком, руку всего лишь протянуть ⁷⁰, и-и-и-и: «…кажется достиг всего ты, пора оставить все заботы, жить в удовольствие начать и прибалдеть, и приторчать… Ан нет, готовит снова рок суровый жесткий свой урок!» ⁷¹ И столь долгожданный кайф, вопреки радужным ожиданиям, внезапно обламывается. Хрясь! – разбиваются хрустальные мечты, рассыпаются замки песчаные, теряются ориентиры, сбиваются прицелы, последними же, как и положено, тихо почивают в бозе несбывшиеся надежды. Гм! Будто так и надо, мазафака! Тут же, спустя буквально чудное мгновенье, пропадает всякий вкус к жизни, притупляется мироощущение, а образовавшаяся в теперь уже заведомо тщетном ожидании головокружительных успехов невиданная доселе лёгкость мигом улетучивается вон из тела. Без-воз-врат-но! То есть – на х*й! Вместо того сваливаются на человека, зачастую окончательно и бесповоротно погребая под тяжестью своею, напасти, сомненья, невзгоды всевозможные, нередко трансформируя накопленную за годы мартышкиных трудов и бесконечных изматывающих сражений с ветряными мельницами усталость в бездонную трясину чёрной депрессии, и хочется волком выть, биться в истерике, плакать, рыдать навзрыд в подушку или же, отбросив прочь всякие условности, обречённо жевать на камеру галстук. А всё из-за чего? Вы не поверите! Как правило, из-за какой-то малипусенькой, ничего, казалось бы, не значащей фигнюшки-помигушки, которую и в расчёт-то никто никогда не брал! Какого-нибудь, к слову, неприметного показателя уровня интеллектуальности некоей малопонятной среды. «Не было гвоздя – подкова пропала, не было подковы – лошадь захромала, лошадь захромала – командир убит, конница разбита, армия бежит! Враг вступает в город, пленных не щадя, оттого, что в кузнице не было гвоздя!» ⁷² Мелочь, казалось бы, да? Гвоздик сраный! Существует, кстати, весьма авторитетное поверье, согласно коему именно из-за горстки обыкновенных, ничем не выдающихся гвоздей, в силу роковой беспечности попросту не оказавшихся в решающий момент у захвативших английскую артиллерию храбрых французских кавалеристов, армия Наполеона проиграла битву при Ватерлоо. Такая вот… хм… темпоральная притча «О забавных мелочах». А в это время, о-о-о-о… Меж тем фон Штауфен, обильно орошённый назаровскими слезами, размяк окончательно, бесповоротно и совершенно искренне желал теперь лишь одного: скорей утешить несчастную расстроенную девушку любыми позволительными и иными способами и даже допустил – о ужас! – страшнейшее святотатство: тайно вожделел возлюбленную друга своего, Гульбария, – тьфу на ёжика вашего пластилинового! – Ширяева Юрия Ивановича, конечно же имелось в виду. Здесь притормозим, бо Роланд Йозефович, саксонский наш фон-барон, наконец набрался смелости, собрался с силами, зажмурил глаза и выпалил:

– Хрен с ним, с пари этим грёбаным! Готов побыть с вами… это… наедине… Сколько возжелаете! Вот только белугой реветь, пожалуйста, не нужно, милая Жанин! …Не расстраивайтесь, ладно?

При этом мужественная тевтонская рука безотчётно прижимала к себе заплаканную мадемуазель всё крепче и крепче, сильнее и сильнее, пока, наконец, придушенное всхлипывание не перешло в надсадное кряхтение, а после и вовсе умолкло секунд на несколько…

– Уф! Да пусти же ты!!! Ох*ел совсем?! – ожила, затрепетала в железных объятиях Жанна Сергеевна. – Дышать нечем, насмерть задавишь ведь! Лучше бы трахнул разочек, чем рёбра-то ломать! Медведь!

Немая сцена. Мадемуазель даже плакать перестали. Во как!

– И ведь придётся! – разрядил обстановку бодрым тенором прорезавшийся сквозь возникшее неловкое замешательство гражданин Гонченко. – Куда ж вы теперь денетесь из жёлтой подводной лодки-то, а? К-к-кино-то уже кончилось!

– Что придётся? – осторожненько так, опасаясь, видимо, очередной какой-нибудь виктимной гадости, переспросил Роланд. – Ты это о чём? – хватку, однако, благоразумно ослабил. – Потрудитесь-ка объясниться, товарищ Хрюк!

– Попандос у вас, господин фон Штауфен! Рога-то по-любому лучшему другу наставлять придётся! Гы-ы-ы-ы! Примите мои поздравления, господа! Слойка многострадальная ваша стабилизировалась. На все сто процентов, ёта мать! Ур-р-ра, господа!

– Да ладно, Максик, не гони! – раздался в ответ нестройный, но довольно радостный хор, и кое-кто фальцетом взвизгнул, видимо, от счастья. – Ур-р-р-а-а-а-а!!!

– Ага, нашли дурачка! – проворчал Варламыч. – С вами гнать – себе дороже! То нос, понимаешь, оторвать грозятся, то ногу… Падло буду!!! …Устраивает?

– Где?! Правда, что ли?! Показывай! – покрасневшие, мокрые ещё, но сияющие уже радостной надеждой глазищи тут как тут, и даже размазанный по щекам макияж, придающий происходящему налёт эдакого сценического элискуперовского хоррора, не портил теперь общей благостной картины.

Как, впрочем, и сам всегда несущий, по сути, море позитива Великий и Ужасный Элис Купер ⁷³, чьей горячей поклонницей, кстати, госпожа Назарова неизменно являлась аж с далёкого розового сопливого детства! Хм… Пожалуй, это был единственный мужчина в её жизни, которому она никогда ни с кем не изменяла. Ну… ежели только чуть-чуть с Фрэнком Заппой ⁷⁴… Но капельку-капелюшечку!

– Глянь-ка, Ролушка, судя по всему, не врёт, каналья! Ха-ха! – настроение красавицы, словно сердце, к измене склонное, мигом развернулось градусов эдак на сто восемьдесят… семь, не менее. – Реально стабилизировалась, красава!

– Ну-у-у-у… Что тут скажешь? – Фон Штауфен тянул резину, явно чувствуя лёгкий дискомфорт ввиду недавнего проявления в общем-то неуместной для людей его склада сантиментальности. – Грхм! Молодцом, боец Гонченко, так держать! Дай пожму твою мужественную руку! – нашёлся бош наконец. – Отлично сработано, сынок!

– Эй-эй-эй! Граждане, тормозите! – памятуя о едва-едва не закончившемся серьёзными увечьями инциденте с Жанной Сергеевной, Хрюкотаньчик под шумок руку благоразумно в ответ не подал, целее будет, по «клаве» всё ж надо чем-то стучать. – Я, конечно, молодец-огурец, спору нет! Но в данном конкретном случае всего лишь пассивный наблюдатель. Сидел себе преспокойненько, грустил о вас… хм… любовничках несостоявшихся, не шалил, никого, знаете ли, не трогал, примус починял, и вдруг…

– Разве это не твоих рук дело? – очень уж хотелось девушке всех вокруг в герои записать. – Не твоего… монстра?

– Хм! – нагловато-развязно ухмыльнулся Максик, так, между прочим, поигрывая паховыми мышцами, словно вопрошая: «А которого из них, мадемуазель, вы, собственно говоря, имели в виду, ась?», но тут же сдулся, видать, в одном «из» уж точно не шибко-то уверенный. – Мой, как вы, Жанночка, изволили выразиться, монстр давным-давно вот здесь, на своём законном месте! – с довольным видом похлопал по козырному чемоданчику. – Думаешь, не заметил я ваши с немчурой перемигивания коварные? Ага, щаз-з-з! Не на таковского напали! Лохов в зеркале ищите! Лишь только последний сектор скорректировался, моментально всё было подчистую деинсталлировано! Съели?! – продолжал Варламыч бахвалиться своей небывалой осмотрительностью. – Что потом? …Потом сидел просто-напросто, наблюдал за процессом. И вот оно случилось. Само по себе. Аутоматично, так сказать. Прям, собственно, на моих глазах и случилось.

– Да?

– Точно так.

– А что же тогда… Какого рожна? – Назарова, казалось, пребывала в состоянии полнейшей растерянности. – Объясните уже кто-нибудь! Что случилось-то?!

– После, после! Слишком много времени потеряно. Запускайте «пыжилку», готовьте «Гену», микрокамеру, «Алексан… Сергеича» ⁷⁵, прочую лабуду лабораторную протокольную. Абсолютно все условности должны быть соблюдены, действуем строго по регламенту! «Рубинштейн» ⁷⁶ включён? – фон Штауфен быстренько перехватил инициативу, а то так с соавторством, знаете ли, и пролететь недолго. – Плутониаду после высчитаем. Стоять, Назарова, бояться, никого руками не трогать! Ширяева не будить пока. Обстановочку разведаем, оценим, там видно будет.

Яичко, к всеобщему ликованию, оказалось на поверку не очень-то и тухлым. «Пыжилка» гнусно взвыла, и в воздухе, как обычно, слегка пахнуло горящей серой. Дьявольская всё-таки, что ни говори, штуковина, каждый раз мороз по коже!

– На входе коннектора сколько напруги бум заливать, гражданин начальник? – у Жанны аж ладошки вспотели от возбуждения. – Рубина полтора? Два? «Гена»-то ваш припухший, поди, тысячу раз переделанный, уже небось под центнер тянет?

– Полтора, два?! Не вздумай, холи ш-ш-шит! – бош аж с лица сбледнул. – Совсем ошалела?! Минимум миниморум! Одну десятую, ну, максимум – ноль пятнадцать выставляй, не боле! «Гена» как раз вполне стандартный, чуть-чуть, быть может, тяжелее обычного. Килограмм, наверное, двадцать пять, думаю, тридцать. – Роланд по ходу дела ещё раз на всякий случай перепроверил оборудование. – Ну… Плюс-минус. А вот товарища «Рубинштейна» мы малость того, модифицировали, эт точно! – причём большей частью над увеличением выходной мощности колдовали… Мараков Витька подсоблял. Знакома с ним? Гений электрический, Тесла свежеиспечённый! И хорошо, что не знакома… Слишком, понимаешь, активный!

– В каком смысле?

– До баб чужих зело охоч, в таком вот смысле! Спортсмен-бабник-разрядник, фикен его! Теперь смотрите, малыши и малышки, ежели аж цельных две единицы на вход нашего суперконнектора залить, как вы, миледи, – фон Штауфен с лёгкой укоризной покачал головой, – давеча предложить изволили, то на выходе кавалерист-супертяж в полном обвесе, вкупе с конягой своей бронированной, склизкой говнопулей сквозь рамку пролетит, будьте покойны! А то, глядишь, ещё и страшилище какое средневековое лох-несское за собой потянет. Чудище, понимаешь, из Ваккареса! Соображаете? Доннерветтер! Словно мухи в пылесос! Все, небось, баловались когда-нибудь? То-то же! В панцирь пукнуть не успеют!

– Извините! Зачем же в панцирь-то?

– С целью, так сказать, дезодорации и… хм… консервации! Хе-хе! Уяснили? Потому аккуратнее обходиться нужно с мощной аппаратурой-то, радость моя, нежнее. Тщательнее, я бы сказал! Это вам не фен, понимаешь, индустриальный, моментом выдует всё и вся на хрен! Скальп сорвёт с крыши! Тебе к стилягам именно сегодня приспичило попасть, да? И именно в таком виде? Заметь, так, между прочим, – без трусов, да ещё и в тапочках дуралейских с помпонами! Хе-хе-хе! По главной улице с оркестром! …Да? …Нет? …То-то же! Эхе-хе-хе-хе! Опять-таки гадостей потом оттуда каких-нибудь сто пудов насосём! Оно кому надо?

– Слушайте, господа, может, я поеду, а? Ладно? – вмешался в разговор оставшийся слегка за кадром Максимилиан Варламович, нетерпеливо перетаптываясь с ноги на ногу. – Делать мне здесь особо нечего, неинтересно… Свечку разве что подержать? Гы-ы-ы-ы! Дык, надеюсь, сами теперь… как-нибудь сподобитесь.

– Да иди, иди уже, изнылся весь! Всё равно ведь никуда от нас не денешься… С какой ещё конягой?! – взбудораженная Назарова вновь перекинулась на фон Штауфена. – В Арканар ⁷⁷, что ли, повоевать надумали зарулить между делом? Аники-воины, бл*дь! Так слойка… это… вроде конкретно для «Понедельника» варилась, не в Миры Стругацких вообще… Чего ты всем тут голову морочишь?! Тапочки мои прикольные с помпонами покоя ему, видишь ли, не дают, мазафака! В зеркало лучше бы почаще смотрелся, бандерлог!..

– Совет да любовь! – съехидничал напоследок Хрюкотаньчик, пятясь к выходу. – Счастья вам, голубки! Пока вачажный олень Ширяев, значится, не проснулся! Буга-га-га! Там уж не обессудьте! Гы-ы-ы-ы! – но его, по ходу дела, никто уже не слышал.

Обидно, слушай, да?! Столько полезного для людей сделал, а они… По-хорошему даже и не попрощались! Гм… Время, что ли, ещё не пришло?

– Ничего я не морочу! Дрек мит пфеффер! При чём здесь какой-то там Арканар?! Не собирались мы в это захолустье! Это же у чёрта на куличках! И матрица примитивная, почти чёрно-белая. Сама же знаешь, наш поток в следующем семестре при Грюнвальде стажируется. В частности, мы втроём: Юрик, я и Пионер, то есть Борёк, приглашены выступать за сборную команду Польши, точнее за хоругвь земли Сандомирской. Или Куявской?… В общем, как фишка ляжет! Точнее, кто больше забашляет.

– Не поняла! День сегодняшний и далёкая гипотетическая стажировка… Хм! Какая взаимосвязь? Может, уже наконец-то объяснишь мне, бестолковке?! …О, гляньте-ка! – отвлеклась на секундочку. – Действие второе, картина третья: те же и Хрюкотан с чемоданчиком! Возвращение блудного свинёнка!

– Пожалуй, рановато домой ещё. C вами здесь пока побуду. Не возражаете? – Максик вернулся крайне удручённый. – Там эти… крокодилы… Никого не впускают и не выпускают, гады! Приказ у них, ёта мать! Накаркала-таки, змеища?!

– Сам же сказал – жёлтая подводная лодка! Куда с неё денешься-то? Сиди уж. Только тихо мне!

– Да понял я, понял…

– М-м-м-м… – Рол в задумчивости своей на возвращение Варламыча, похоже, и внимания-то особого не обратил. – Ты вправду ничего не знаешь? Юрасик не выболтал в постели под пытками? Нет?

– О чём? Не томи!

– Ну-у-у… Скажем, о наших забавных похождениях при Равенне.

– Ничегошеньки не знаю я! Рассказывай уже давай, моська твоя поросячья! – не выдержала Д’Жаннэт нудных немецких тормозов. – Хорош кота за яйца-то тянуть, мазафака!

– Думаешь, хорош? Ладно, как скажете… Гм… – вновь умолк. – Включила бы коннектор, что ли, пусть пока заливается.

– Проснулся, соня! Всё давно фурыкает уже, блин горелый!

– На входе пять сотых установи… Нет, лучше – три.

– Чего так слабо? «Гена» ни в жисть «Рубикон» ⁷⁸ не переползёт!

– Отставить спорить! Камерой сначала пошаримся, «Сергеичем» проанализируем. Мало ли чего. Тут дело такое, тонкое… Люди, понимаешь, с потолка падают, холи ш-ш-шит! «Гена», кстати, может, и переползёт. В конце концов дольёшь при необходимости. В чём проблема-то?

– Слушаю и повинуюсь, мон женераль! Никак нет проблем!

– Тэ-э-э-к-с… Шахер-махер, сами понимаете, парикмахер… Это мы включили… Это тоже… Вроде ничего не забыли. Грхм! Вундербар ⁷⁹! Возвращаясь к нашим баранам, должен заметить, ничего страшного, на самом-то деле, тогда и не произошло. «Страшное» – вообще, знаете ли, категория довольно условная. Слоны, скажем, боятся, как ни странно, пчёл, медоеды – нет. Хотя относительно огромных слонов мелкотравчатые косолапые милашки-медоеды – сущие козявки! Я, к слову, самолётками не летаю, по крайней мере, стараюсь всячески сего избегнуть. Вы, мадемуазель, – летаете, и, насколько мне известно, даже по кайфу вам. Нда-а-а-а…

– А кто тогда из нас двоих, простите, козявка?

– Будет вам глупостями дурацкими перебивать, девушка! Неровён час…

– Ой, молчу, молчу! Дяденька, прости засранку!

– Смотри мне, коз-з-за! …О чём это я? …Так вот, ежели кто не в курсе, мы втроём тогда унтерами под Якобом из Эмса ⁸⁰ ходили, точнее – капралами под лейтёхой его голубоглазым – Фабианом фон Шлабендорфом ⁸¹. …Как там дела-то? Приборчик мощность набирает?

– Экий вы торопыжка, господин фон Штауфен! Хм! В первый раз, что ли? Да набирает, набирает, не беспокойтесь! Не отвлекайтесь, пожалуйста, менее пяти процентов ещё.

– Любой процесс неусыпного контроля требует, дорогуша! Фюр орднунг ⁸², так сказать. А Фабианчик, надо отметить, прикольный оказался малый. Фабиашка-обаяшка! Злющий, резкий, что тот питбуль, доннерветтер! Вояка до мозга костей! Боец! В остальном же зря небо человечишко коптил, совестью, благородством, прочими добродетелями не обременён абсолютно. Ежели по-честному, без всяких там нынешних вальтер-скоттовских романтических экивоков, – редкостный урод! Убивал и грабил, грабил себе и убивал. Насиловал, при любой оказии и без оной. Груди женщинам отрезал, подонок! Детишек на кол… Ничего не поделать, есть такая работа – наёмник, холи ш-ш-шит! Что, кстати, в те жестокие времена скорее за правило слыло, нежели за исключение. Поднасрать, знаете ли, настучать на соседа за долю барахлишка малую тоже всячески приветствовалось. Измена Родине или там колдовство – самые распространённые статьи. А сколько в этой связи разнообразнейших истязаний и умерщвлений применялось, м-м-м-м! – закачаешься! Что ты на меня так смотришь? Иначе попросту не выжить было! Можно подумать, у твоего Кобо Абэ сильно замороченная человеколюбием публика собралась. В двадцатом-то веке! Это вам не Средневековье срачное, доннерветтер! Новейшая история, а говнюки те же! Э-хе-хе! …Вот видишь! …Чайку, кстати, не желаете?