Ася Исай
Измена в подарок
57. Фейерверки
В палате пусто, душно, тревожно. Единственное развлечение – вид из окна. Напротив перинатального центра городской сад. Тот самый, в котором Костя сделал мне предложение. Мне даже видно краешек кольца обозрения и ресторан, в котором мы отмечали. Сейчас там гремит дискотека, а за углом кто-то курит и громко смеётся.
Можно часами наблюдать, как течёт жизнь по аллеям. Как приходит весна, одевая липы в яркую зелень, а абрикосы – в белые платья. Как неторопливо плывёт луна, заливая макушки деревьев, крыши домов и даже ромашки на подоконнике своим серебром.
Я не могу дышать в этой палате. Спотыкаясь взглядом о цветы и коробочку с кольцом. А мыслями – о будущем с Костей. Смогу ли я, каждый раз глядя ему в глаза, ложась с ним в постель, чувствуя его прикосновения, не думать о том, как красиво смотрелись его руки, лаская тело другой.
Где-то вдалеке настойчиво маячат воспоминания о Марке. Их я отгоняю тщательнее всего. Он мне нравится. Очевидно, что я ему тоже. Но вмешивать его в наши отношения с Костей, особенно в такой момент, – самая плохая идея из всех возможных. Я боюсь привыкнуть к нему. Расслабиться, влюбиться. Мне уже сложно его отрывать от себя. Что будет, когда ему надоест играть в благородного джентльмена?
Среди этого сумасшествия нет места для меня. Для нас. Теперь нас двое, и это главное, на чём сейчас стоит остановиться. Мы с малышкой справимся вдвоём.
Странный грохот начал доноситься из коридора. Он становился всё громче, будто приближаясь ко мне, и прекратился, когда стал совсем невыносимым. В дверь постучали настолько неожиданно, что я даже вскрикнула. Но вместо страшного монстра это оказалась всего лишь санитарка, зашедшая за грязной посудой. Пожилая, сухенькая женщина с очень тёплым взглядом. Она отчитала меня за недоеденный суп. Но кто в здравом уме будет есть молочную лапшу? Ненавидела её с детства, но в детском саду у меня был вариант избежать это наказание.
– Можете ещё цветы забрать?
– Что, пахнут сильно?
– Да. Пахнут… – ну не объяснять же ей, что я их видеть не могу. – Скажите, а можно на улицу как-то выйти?
– Что ж вы все курите! – возмущается она, нужно сказать справедливо, но не по отношению ко мне.
– Нет, я не курить. В парке посидеть очень хочется. Там вечер такой замечательный.
– Ну хорошо. Пойдём проведу. Только смотри недолго.
Она даже приносит мне куртку из гардероба, выдаёт пушистый палантин, чтобы я не замёрзла, и ещё раз заботливо просит не курить.
Свежий ветер заполняет лёгкие с первого вдоха. Врачи меня насильно не держали, но всё равно чувствую себя преступницей, выходя из здания и переходя дорогу к саду. Я будто сбежала из заточения и ощутила первый глоток свободы и возможностей.
Нежная весна уже уверенно устроилась в городе. Воздух всё ещё прохладный, но уже не появляется желание укутаться в тысячу слоёв одежды. Шелестят молоденькие, почти прозрачные листики на деревьях.
Я усаживаюсь на лавочку и откидываюсь на спинку. Небо не запачкано тёмными облаками, и видно, как блестят самые яркие звёзды. Кажется, что они перемигиваются, отправляя друг другу сигналы. Трамвай лениво плетётся в депо, парочки спешат укрыться в своих уютных гнёздышках, а мне на колени запрыгивает рыжий кот. Запускаю в его мягкую шёрстку пальцы и чувствую, как это чудо начинает мурчать.
Слева от меня начинается какая-то суета. Из ресторана выходят гости и очень активный тамада выстраивает их коридорчиком. Все зажигают бенгальские огни, встречая молодожёнов. Отворачиваюсь, не желая подглядывать за чужим счастьем. Оно в любом виде мне сейчас кажется фальшью. Шум и смех гостей, крики “горько” нарушают идиллию неспешного вечера своим ураганом эмоций. Пытаюсь вернуться к наблюдению за небом, но их сладкий фейерверк застилает чистый блеск звёзд.
Я вырвалась сюда не для того, чтобы плакать, а чтобы хоть немного подышать свободно. Но и этого мне не дают.
Нехотя ссаживаю с колен своего нового друга и бегу к чёрному входу клиники. Мимолётно благодаря санитарку, несусь в свою палату, прячусь в кровати, накрываясь пледом с головой.
Не хочу, чтобы наступало завтра.
58. Марк
Весна – очень горячая пора для фермеров. Особенно на юге. Короткая и тёплая зима даёт время на передышку, но работы всегда много. Особенно, когда её усложняют.
Пока я завтракал с Миррой, выяснилось, что сегодня ночью два пьяных придурка умудрились устроить гонки по полю и опрокинуть два трактора в противопожарный ров. Иваныч не хотел рассказывать, но масштабный ремонт сразу двух рабочих машин не прикрыть. С уникумов, устроивших веселье, денег не стрясти, а страховая пошлёт. И ведь даже морду не набить стритрейсерам деревенским. Спят оба как младенчики, выделяя ядовитые пары перегара. Звонок с незнакомого номера прерывает размышления о том, как их не убить и где брать дополнительный трактор в разгар сезона.
– Да! – рявкаю не церемонясь. Ох, если это мошенники, будет весело.
– Марк, привет, это Маша, подруга Малинки… В смысле, Мирры, – она тараторит так быстро и нервно, что мой мозг еле успевает расшифровывать сказанное. – Я к ней заезжала сегодня, но спешила очень, не помню, закрывала дверь или нет. Ты можешь съездить проверить?
– А Мирра разве не дома? – забываю даже поздороваться, так сильно тревожит меня этот звонок.
– Ей стало нехорошо, она в больнице. Я за вещами забегала, – судя по звуку автомобильного гудка и приглушённому мату, Маша всё ещё за рулём.
– Конечно, я проверю, – собираюсь попрощаться, но Маша неожиданно уставшим шёпотом продолжает.
– Марк, она не попросит, слишком хорошо её знаю, но я один раз уже промолчала, и это закончилось слишком плохо. Заметила, как вы смотрите друг на друга. Я не хочу лезть. Сейчас всё станет совсем сложно, и, пока она не наделала никаких глупостей, вам нужно поговорить. Завтра после обеда выписка. Будет здорово, если ты её заберёшь. Думаю, вам есть что обсудить.
– Ты уверена, что хуже не станет?
– Нет. Но если ничего не сделать…
– Я понял. Адрес и время напиши мне, – говорю, выходя из кабинета.
– Адрес, – она немного медлит. – Я не помню точный. Перинатальный центр на Захарова. С двух часов начинаются выписки.
Резко останавливаюсь и сжимаю телефон до хруста. Нет. Не может это со мной повториться ещё раз.
– Она в порядке?
– Да. Перенервничала просто, – Маша, кажется, сама становится чуть спокойнее, говоря эти слова. Мне и самому легче.
– Я заеду, Маш езжай спокойно. И завтра тоже. Спасибо, что позвонила, – сбрасываю звонок, не дожидаясь ответа.
Так и остаюсь в коридоре. Опираюсь на стену и съезжаю вниз, усаживаясь прямо на пол. Я уже бывал в перинатальном центре. И надеялся туда больше никогда в своей жизни не попадать.
Мы с женой были безумно рады, когда узнали, что у нас будет ребёнок. Попытка была далеко не первая, и надежда увидеть положительный результат уже угасала. Выждав необходимые пять минут, мы переворачивали тест без особого энтузиазма. Казалось, что сейчас снова будет больно и нужно хоть немного продлить спокойствие, пока ничего не случилось. Я мельком посмотрел на тест, уже хотел было его выбрасывать, но Настя схватила меня за руку останавливая. До меня даже не сразу дошло, что не так. А потом счастье перекрыло горечь всех предыдущих неудач. Мы рыдали друг в друга, обнявшись сильнее, чем после неудачных попыток.
На первое УЗИ мы пошли вместе, где нас осчастливили дважды. Плод номер один и плод номер два чувствовали себя прекрасно. До третьего месяца вообще всё шло прекрасно. Ухудшаться состояние начало с ужасной усталости Насти. Все уверяли, что сонливость – это нормально для этого периода, нужно просто добавить несколько таблеток магния, но, как оказалось, нет. Позже начались обмороки и кровотечения. Настя лежала на сохранении почти всё время. Только иногда на выходные возвращалась домой отоспаться в нормальной кровати.
В тот раз было всё, как обычно. Кроме того, что посреди ночи Настя проснулась в луже крови. Страх, непонимание и считаные секунды на сборы. Было не до переодеваний – я так и остался в пижаме и домашних тапках. Мне хотелось выть от бессилия, когда я гнал машину по ночному городу в перинатальный центр. Я не мог абсолютно ничего, кроме как, нарушая все правила, давить на газ и из раза в раз повторять: “Всё будет хорошо”. Настя корчилась от боли, истекая кровью, и тихонечко подвывала, закусив кулак.
Рожать на двадцать седьмой неделе было слишком опасно. Акушер предупреждал, что нужно тянуть хотя бы до тридцатой. Но даже так сохранялась надежда на выживание малышей, просто процент гораздо ниже.
Бригада встретила нас на подлёте к приёмному покою. Они не теряли время на ненужные расспросы и заполнение документов, просто пытались всех спасти. Последнее, что, превозмогая боль, успела сказать мне Настя: “Ты будешь самым лучшим папочкой. Мы скоро. Мы точно справимся”. Она улыбалась. Боже, как она улыбалась. Будто желая подарить мне весь свой свет. Напоследок.
Врачи, удерживая время на цепи, пытались сделать всё. Просто было слишком поздно. Ни одно из двух сердец не билось. Перестало и третье. Мне кажется, Настя, услышав, что малышей больше нет, сдалась сама. Она просто не захотела. Я был с ней согласен. Я тоже не хотел жить.
Никто не знает, чего мне стоило вернуться домой в пустую квартиру. Полз вверх по ступенькам, только чтобы уткнуться носом в её подушку, напрочь забыв про лифт. Открывать двери было физически больно. Я зажимал ключи в кулаке так сильно, что на ладони остались следы. Тишина давила на барабанные перепонки, слишком сладкий аромат её парфюма въедался в кожу. В суете погони за спасением стеклянный флакон не выдержал удара о кафель и теперь лужицей растекался по прихожей. Дорожка из капелек крови вела к разворошённой, испачканной постели. Всего несколько часов назад мы спокойно спали, и горе слишком бесцеремонно вломилось в наш дом, разрушив всё до основания.
Утром должны были приехать наши родители. Им ни за что на свете не нужно было это видеть. Как и детскую.
Дверь была приоткрыта. Настя, приезжая домой, любила по сотне раз разбирать и заново складывать все эти крохотные вещички. Она их выстирала, перегладила и сложила аккуратными стопочками по комодам. Горчичный – для Майи и серо-голубой – для Матвея.
На маленьком столике у окна остался лежать блокнот со списком, чего ещё не хватает и что нужно успеть сделать.
Истекая кровью, зажёг ночники, устроился на полу и рассказывал сказки о храброй принцессе, которая победила всех воинов и даже одного дракона. Рассказывал двум совершенно пустым кроваткам. Рассказывал до самого рассвета. А потом аккуратно и тщательно начал собирать все детские вещи, разбирать пеленальный столик, кроватки, снимал со стен дурацкие светильники в виде такс и похоронил все эти вещи в дальнем углу комнаты, накрыв простынями.
С автомобилем было сложнее. Металлический запах крови настолько пропитал салон, что ни одна химчистка не помогла. Пришлось сжечь машину, что видела самый жуткий кошмар в моей жизни. Я не мог позволить, чтобы на ней кто-то ездил.
Смотрел, как горели воспоминания о той ночи, и обещал себе больше никогда. Никогда не проходить через это. Но Мирра что-то сломала в моём убеждении. Когда Маша сказала о том, что она в больнице, внутри всё похолодело. Тот же животный страх пропитал всё тело и сковал мышцы спазмом. Но мне больше не хотелось бежать.
После смерти Насти у меня было немного женщин. Но я каждый раз их сравнивал с женой. Это происходило против моей воли. Так было со всеми. Но не с Миррой.
Она ворвалась в мою жизнь брызгами шампанского и тонким ароматом пьяной вишни. Нежная, хрупкая, увлечённая, но горячая и страстная. Её хочется любить, быть рядом, несмотря ни на что.
Дверь в её дом не только осталась открыта: Маша ещё и ключи оставила торчать в замке.
Что ж. У меня есть время до утра…
59. Сильнее
Утро здесь начинается в шесть часов. Шумным вихрем по всем палатам проносится весёлая медсестра, разгоняя сонные стайки беременных уточек в душ и по процедурным кабинетам. В восемь начинается обход с миллионом одинаковых вопросов. Мне обещают, что, как только придут результаты анализов, меня выпишут. Скорее всего, долго скучать не придётся. В девять приносят завтрак. Стандартный и скучный: каша, котлетка, огурчик. Но вот на десерт… На десерт вкуснейшие оладьи со сливовым вареньем.
Я будто вернулась к бабушке на дачу. Когда в первые дни каникул в ужасе просыпаешься от кошмара о том, что лето закончилось и завтра первое сентября. На самом деле, за окном всё ещё цветут последние дни мая. Раннее, прохладное утро, на уютной кухне ждёт вкусный чай, пышные оладьи и хрустальная пиала с кисленьким вареньем. И тебя всегда ждут.
Отрывая меня от единственного прекрасного за это утро, в палату заглядывает медсестра сообщить, что всё отлично, осталось подождать, пока подготовят документы к выписке. Оказывается, это совсем не быстро.
От прогулок по периметру палаты кружится голова. Укладываюсь на кровать и пытаюсь вернуть себе украденный процедурами сон. Заглушённые бурной больничной жизнью мысли возвращаются, чтобы меня терзать с новой силой. Никак не получается удобно улечься. Подушка слишком высокая, без неё совсем неудобно, а в мыслях тонешь, как в вязком сиропе.
Марк чудесный. С ним тепло, уютно и интересно. Он умеет угадывать моё настроение и желания, хотя мы знакомы всего ничего. Всё очень красиво между нами. Но надолго ли его хватит? Чужой ребенок – это не шутки. Если однажды он передумает и уйдёт, я же снова сломаюсь, и это отразится уже не только на мне.
Но представлять Марка в роли отца очень сладко. Красочные картинки складываются у меня перед глазами без особых усилий.
Тёплое море ласково лижет пятки, лучи закатного солнца согревают кожу, цикады поют свою песню, прощаясь с жарким днём и дополняя композицию, позади слышится детский звонкий смех. Оборачиваюсь за секунду до того, как на меня будет совершено нападение. Малышка, сидящая на плечах у Марка, хихикает ещё звонче.
– Мы за мороженым хотим пойти. Ты с нами? – щурясь на солнце, спрашивает он.
– Мозика! Мозика! – повторяет девчушка, не выговаривая половину букв. Она хватает Марка за кудри, будто управляя лошадкой, заставляет везти её в нужном направлении. Маленькая хулиганка.
– С вами, конечно, – тянусь к Марку за поцелуем.
И как в паршивых комедиях, очень некстати у меня звонит телефон. Костя не вовремя решил поболтать. У меня только жизнь наладилась. Жаль, что только во сне.
– Да! – рявкаю так, что, кажется, весна со своей ядовитой зеленью потускнела.
– Мирочек, выгляни в окошко.
– Жданов, ты меня разбудил! – все, кто не подох в прошлый раз, отправились бы на тот свет после этой фразы.
– Прости, я думал, ты к выписке готовишься. Выгляни, раз встала уже. На секундочку.
Выпутываюсь из простыни, только бы отстал уже, и скорее вернуться в тот мир, где всё кончилось хеппи-эндом.
За окном меня ждёт сюрприз. Неужели со мной когда-то срабатывали эти попсовые фокусы? Или он, и правда, совершенно меня не знает?
Когда мне было семнадцать, подобный жест вызвал бы щенячий восторг. Сейчас я только стыдливо прикрываю лицо рукой и рычу в трубку яростнее прежнего.
– Жданов, ты совсем сбрендил? Это что за художества?
– Это признание в любви, – говорит так капризно, что я представляю, как он надувает губы.
– Это акт вандализма! Стирай немедленно!
– Здесь вся аллея – один сплошной акт вандализма. Ты видела статуи возле фонтана? – это совершенно никак не относится к делу, но статуи, и правда, жуткие, вчера в темноте даже ускорила шаг, проходя мимо полупрозрачных силуэтов матерей с младенцами. – Да и как я, по-твоему, это сотру? – жалуется Жданов таким голосом, будто он нашкодивший мальчишка.
Молча упираюсь лбом в холодное стекло. Жмурюсь изо всех сил, чтобы не видеть, как среди счастливых благодарностей за дочку и сыночка. Среди рисунков сердечек, цветочков и почему-то дельфина. Совершенно нескромно по самому центру аллеи, перекрывая остальные надписи, расположились огромные буквы: “Мирра, я соскучился. Давай начнём сначала”.
Громкое сопение в трубке перекрывает даже звуки играющих детей у того самого фонтана. Костю начинает напрягать моё молчание, а мне сказать совершенно нечего, да и не хочется.
– Тебя когда выписывают? Я внизу буду, – больше ничего не добавляя, отключается.
Неужели он действительно ждал, что я, как сопливая малолетка, не разбирая дороги, полечу ему в объятья? Обязательно всё прощу даже без объяснений, просто потому что он такой романти-и-и-ичный.
Не глядя больше в окно, иду обратно к кровати. Под пледом жарко, нога запутывается в простыни, матрас слишком мягкий. Ворочаюсь, чтобы расслабиться, никак не получается найти удобную позу.
С Костей всё начиналось совершенно по-другому. Мы утонули, совсем не замечая всего, что нас окружало. Страсть накрывала нас с головой и не отпускала ни на минуту. Ещё была нежность, забота и… доверие. Всегда был какой-то нереальный, запредельный уровень доверия. Я ни разу не сомневалась в его словах и поступках. От этого его измена бьёт ещё больнее.
Пытаюсь представить, как Костя будет забирать меня из роддома, но ничего не выходит. В голову лезут только детали. Какого цвета стены в комнате для выписки, я буду в платье или в джинсах? Это же будет октябрь или ноябрь, а вдруг дождь? Или первые заморозки?
Все попытки представить, как Костя впервые встретится с малышкой, заканчиваются тем, что я в очередной раз в мечтах уплываю куда угодно, но максимально далеко от того, что нужно. У меня неплохая фантазия, но сейчас она мне отказывает в попытках представить будущее. Как мы будем снова вместе? Как мне каждый раз смотреть в глаза и не вспоминать тот вечер? Мне нужно будет привыкать к его прикосновениям и присутствию в моей жизни, натягивать между нами разорванные прежде нити.
Пробую убрать подушку совсем, свернуть плед в рулончик и обнять получившуюся колбаску. Неудобно. На боку неудобно, на спине неудобно, на животе… А мне вообще можно ещё лежать на животе? Как от удара тока, подскакиваю и усаживаюсь на кровати. Становится чудовищно стыдно, что я практически ничего не знаю о своём положении.
Хочу взять телефон с прикроватной тумбочки и наконец-то узнать, что там за приключение под названием “беременность” и правила её игры, но руки сами тянутся к лежащей рядом коробочке с кольцом. Рассматриваю россыпь бриллиантов. Холодные, совершенно безжизненные. Они играют, поблёскивая всеми цветами, которые умеют выдавать, но от этого не становятся привлекательнее. Зовут с собой, но только на глубину. Готова ли я снова утонуть?
Не знаю, насколько зависаю за разглядыванием колкого блеска, но отмираю, только когда замечаю движение в дверном проёме.
– Марк? Ты что здесь делаешь? – пытаюсь спрятать коробочку, но, как всегда, крайне неловко.
– Маша звонила. Просила тебя домой доставить. И я хотел поговорить, – отрывается от двери и подходит ближе, стараясь не коситься на гнездо, которое раньше именовалось кроватью.
– О чём?
– О нас.
Ох. Сейчас будет всем больно.
– Нет никаких нас, Марк. Есть симпатия, да, но ты должен был заметить табличку на входе в это прекрасное заведение, – говорю сильнее, расчёсывая ранку на запястье. – Ты тогда оказался чертовски прав. Я действительно беременна.
– Меня это не смущает. Мы можем просто попробовать.
Из моего горла против воли вырывается горький смех. А он будто не замечает этой горечи и смотрит всё так же тепло и с нежностью.
– Нет. Не хочу снова собирать себя по кускам. И без того в ближайшее время будет непросто. Я теперь не одна. И мне нужно думать и о малыше тоже.
– Я понимаю во что ввязываюсь. Мирра, что самому не просто далось это решение, но я готов к любым трудностям.
– Марк, зачем тебе чужой ребёнок? – обрываю его, пока не наговорил мне слов, после которых будет прощаться ещё больнее.
Пытаюсь встать, выпутываясь из вороха простыней, а он молчит, хмурится, не находя слов для ответа. Или находит, но он знает, что он сделает только хуже.
– Ну вот видишь, – заглядываю последний раз в его прекрасные глаза и, не задерживаясь рядом, иду к двери. – Мне очень жаль. Прости, за мной должен приехать муж, я буду собираться, а тебе пора.
60. Подарок
Думала, Марк наконец-то разозлится, молча выйдет, не обращая на меня внимания. Но, вопреки всем планам, он останавливается рядышком. Его аромат аккуратно укутывает меня тёплым кашемиром, немного успокаивая взбесившееся сердце. Пальцы вытирают неожиданно выкатившуюся слезу-предательницу. Он обнимает, прижимает к своей груди, поглаживает по спине, каждым прикосновением убивая тревогу и желание оттолкнуть. Сердце Марка стучит в такт моему, сумасшедшему. Оно рвётся сквозь грудную клетку и слои одежды прямо в ладонь. Как не вовремя мы встретились. Как жаль, что уже ничего не исправить.
– Я буду рядом, Мирочек. Ты только позови, – шепчет на ухо, целует волосы на макушке.
Такая простая ласка сейчас ощущается интимнее самых откровенных действий. Эта невыносимая нежность пробивает огромную дыру в моей и без того хрупкой броне. Слёзы крупными каплями катятся по щекам, но вытирать их уже некому. Марк уходит, не оборачиваясь.
Что же я наделала.
Заснуть больше не выйдет. Адреналин плещется в крови, заставляя дрожать пальцы. Хочется закрыться в ванной комнате, чтобы принять душ, но не выходит. Тут просто нет никаких замков, зато есть минимум три тревожные кнопки, чтобы можно было дотянуться отовсюду, если что-то пойдёт не так. Это всё, конечно, прекрасно и выглядит безопасно, но я просто хочу побыть одна. Чтобы расслабиться, точно зная, что ко мне никто не вломится, ни с кем не придётся выяснять отношения, никто не станет мне рассказывать, как правильно нужно жить.
Так и не решаюсь принять душ, просто умываюсь и быстро собираюсь, чтобы, наконец, уйти. Проходя мимо окна, опасливо выглядываю наружу. Надпись никуда не делась и пугает ещё больше. Пришедшая с густым громом и ослепительными молниями гроза размывает очертания букв, нарисованных мелом, но не смывает полностью. Паника совсем не игриво душит меня, и я понимаю, что снова нужно бежать. Ото всех. Одной в своей норе было так прекрасно и спокойно, зачем вообще вылезала?
Заботливая медсестра приносит все выписки, витаминки и план ближайших посещений врачей, которых, оказывается, неожиданно много. Придётся часто мотаться в город, но с этим я как-нибудь справлюсь.
Бегу по коридорам, опасливо оглядываясь, чтобы не встретить Костю, и одновременно вызываю такси. Пытаясь понять, к какому из входов вызывать машину, врезаюсь в идущего навстречу человека.
– Ой, Слав, привет, а ты что здесь делаешь?
– Действительно. Что я могу делать в перинатальном центре? У меня жена рожает. Будет логичнее спросить, что здесь делаешь ты, Мир-р-рослава?
– А не рано ей рожать? – пытаюсь плавненько перевести разговор и разузнать, как там Ая.
– Сорок первая неделя пошла. Это даже много, задержалась малышка. Ты с темы не съезжай, – продолжает допрос товарищ следователь.
Как я могла забыть, с кем разговариваю. От допроса Ярослава Руденко ещё никто не увиливал.
Пока я собираюсь духом и набираю воздуха в лёгкие, чтобы хоть как-то объясниться со Славой, замечаю Костю в холле. Пора ускоряться.
– Ты очень спешишь?
– Нет. Аю сдал врачам. Теперь только ждать новостей, – он следит за моим взглядом и тоже видит Костю. – А этот что здесь забыл? Или ты его ждёшь?
Я только отрицательно машу головой, а Слава уже хватает меня за руку и тащит в обратную сторону.
– Пойдём. Я здесь все лазейки за три подхода выучил. Не бойся, не заметит. А если и заметит, не решится подойти, пока я с тобой, – его уверенность передаётся мне, и извилистыми путями, блуждая по служебным коридорам, Слава выводит нас на улицу.
С первой весенней грозой пришла свежесть. Умытые дома и остановки светились чистотой, а может, просто солнце отражалось в лужах, подсвечивая всё вокруг нереальным светом. Ещё больше распустилась зелень и раскрылся запах цветущей сирени. С молодых листиков от лёгкого дуновения ветра падают задержавшиеся капли дождя, попадая мне на лицо и губы.
– Тебя куда отвезти? – Слава усаживает меня на переднее сидение своей огромной машины и заводит мотор.
– Машина у офиса Кости. Отвезёшь? Я домой поеду. Не могу больше в городе. Хочу подышать свободно.
– Давай я тебя домой отвезу? А тачку с водителем пришлю?
– Нет, не хочу никого напрягать.
– Славка, я не спрашиваю у тебя, что ты делала в этом прекрасном заведении. Расскажешь, если захочешь. Как бы там ни было, ты не в самом лучшем настроении, чтобы провести три часа в дороге по серпантинам. Я тебя отвезу, и это не обсуждается, – он говорит это так уверенно, что в носу начинает щипать от такой заботы. – И не вздумай мне тут реветь, тачка только из химчистки.
Я сдаюсь. И правда, не хочется навредить лишними переживаниями. Только прошу Славу отдать ключи Машке. Она всё равно ко мне хотела ехать.
Мы ещё недолго болтаем о том, как он сам переживает в ожидании появления своей принцессы и что эта поездка хоть ненадолго его отвлечёт. Я не замечаю, как уютно пристраиваю ладонь на животе, а вот Слава ничего не пропускает. Но и не комментирует, к счастью. Просто глупо улыбается, косясь на мои попытки переложить руки поудобнее.
Уже дома первым делом бегу к морю. Галька слишком скользкая после дождя, и спускаться ближе я не рискую. Просто любуюсь невероятным цветом воды, тем, как в волнах поблёскивает солнце, вдыхаю горько-солёный запах моря. Наполняя лёгкие свободой и счастьем.
Кажется, я внутри себя включаю режим экономии энергии, закрываясь от всего внешнего и ныряя глубоко в себя. Пытаясь найти то, чего я по-настоящему хочу.
Немного чувствую себя героиней “Сбежавшей невесты”. В одной из сцен девушка внезапно осознаёт, что подстраивалась под каждого из своих женихов даже в приготовлении яиц. Она никак не может понять, что же она по-настоящему любит: омлет, яичницу, пашот, глазунью? Вот и я никак не могу понять, куда бежать дальше.
Кольцо бомбой замедленного действия тикает в коробочке, подгоняя и прожигая карман. Телефон я отключила, так что хозяин кольца совсем скоро объявится.
Ступеньки вверх даются мне сложнее обычного. Приходится часто останавливаться, чтобы перевести дыхание. Прибегая в дом, сразу собираюсь в душ, но, забежав в спальню за свежей одеждой, замираю на пороге.
Вот тебе и разница в подарках, Мирослава.