Анна Розен
Падение с высоты собственного тела
– Конечно, даже не сомневайся. Никогда не вспомню и никому не скажу, – ответила я, преданно смотря в глаза своей подруге.
Немного побродив по тенистым улочкам старого квартала, мы присели на потертую скамейку около раскидистого тополя. Странная Вива уткнулась в свои ладони и горько заплакала, размазывая тушь по лицу и что-то бормоча себе под нос…
ПАДЕНИЕ С ВЫСОТЫ СОБСТВЕННОГО ТЕЛА
Ох, как она обожала свою ненависть, животную и неконтролируемую ненависть! Она с упоением предвкушала, как внутри грудной клетки появляется тяжесть, разрастается и уже эта тяжесть, сдавливая грудь, по капле просачивается в живот, набухает, дыхание учащается… Еще немного и ненависть стремительным потоком разольется по всему телу, и тело превратится в огромный пульсирующий шар с гладкими глянцевыми боками.
В такие минуты, окружающие сжимались и становились какими-то невнятными точками. Их пробирала дрожь, пронизывая острыми иголочками тоненькую поверхность пупырчатой кожи. Зрелище этой деформации человеческой сущности подпитывало ее ненависть и продлевало ее наслаждение ненавистью.
Первым, от кого она избавилась, был собственный отец. Жалкий и никчемный пьяница, гуляка и балагур, он не давал ей чувствовать свое превосходство. У него получалось подавлять ее простым пренебрежением, нежеланием считаться с ней. Рядом с ним ненависть замыкалась внутрь утробы, и не находя выхода, начинала пожирать свою хозяйку.
Она тщательно продумывала и готовилась к освобождению, к тому, как ее ненависть развернется во всю ширь малогабаритной квартиры. Представляла, как мать, любившая до беспамятства этого забулдыгу, и не понимавшая, почему на старости лет должна остаться одна, прогонит отца из дома. Вышвырнет, как мусорный мешок, забитый до отказа останками биологического существования. И она поможет этой неумехе, такой сердобольной и всепрощающей. Она поддержит ее своей ненавистью. Она будет смаковать каждую минуту, наполненную упоительным ощущением власти, ее власти, даруемой ненавистью.
Позднее, вспоминая испуганные глаза отца, оказавшегося в тот день трезвым, и с неподдельным ужасом наблюдавший за ее перевоплощением, она с упоением думала, что эффект оказался более впечатляющим, нежели она рассчитывала: он пятился, открывал беззвучно рот, пытался ухватиться руками за дверь…
– Наташа, Наташа, пусть он останется, – вдруг робко попросила мать.
– Останется?! Останется?! – громко выкрикивала она, щедро сдабривая словами матери топку всепожирающей ненависти.
Отца больше нет в их жизни, может его вообще больше нет. Освободившись от подавляющей нелепости, она стала настоящей хозяйкой. Хозяйкой у матери, слепо исполняющей все ее прихоти, хозяйкой панельного метража, раскидав по крошечным комнаткам ворох палящих эмоций. Брат не в счет. Он такой же бесхарактерный, как и мать.
Вскоре появился муж. Она сразу поняла, что этот парень с мягким взглядом, краснеющий от собственной неловкости и неповоротливости, будет беспрекословно подчиняться ей. Он спал у ее двери, как преданная собака. Вымаливал свидания. Он просил у нее прощения за то, что когда-то в его жизни была одна – другая. Он бросал работу, мчался, чтобы выяснить, почему она не отвечает на телефонные звонки. Чем больше он старался укутать ее в ощущение тепла от пушистого и мягкого пледа, тем больше она ненавидела мужа. Его добродушие большого плюшевого медведя позволяло ей безнаказанно выплескивать свою ненависть. Его неспособность защищаться и нежелание причинять боль подстегивали ее воображение, заставляя придумывать все более изощренные способы унижения.
Она, громко смеясь и извиваясь все телом, изображала его конвульсивные подергивания во время близости. Она с радостью наблюдала, как его голос застревал в гортани, не в силах ответить на ее обвинения в мужской несостоятельности. Она могла поклясться, что в такие минуты его мужское начало распадалась на кусочки неопределенной формы, а в глазах появлялись прозрачные капельки солоноватой жидкости.
Первый ребенок стал еще одним поводом, чтобы подпитывать ненависть к мужу. Сын рос болезненным, вялым мальчиком, поздно начал ходить и разговаривать, и конечно, виноват в этом был муж. Она каждый день напоминала о вине, которую он никогда не сможет искупить. Ведь он изначально никудышный и никчемный. Она просто пожалела его, а теперь вынуждена страдать, и он должен быть благодарен. И он был благодарен. Он заискивающе заглядывал ей в лицо своими одутловатыми щеками. Он отдавал ей заработанное и радовался как ребенок, если она позволяла ему купить несколько порций любимого пломбира.
Она долго не решалась на второго – младенец слишком отвлекает, заставляя ухаживать за собой. Но чем старше становился первенец, тем все больше она хотела дочку, чтобы передать ей свою силу, убивающую и возносящую. Она расценивала себя как нечто уникальное, поэтому была уверена, что ее навыки и опыт настолько ценны, что не могут исчезнуть вместе с ней, они должны воплощаться снова и снова.
На УЗИ сказали, что будет мальчик. Она ответила докторше, что мальчик ей не нужен, у нее уже есть мальчик, а потом всю ночь представляла себе, как умирает этот ненужный. Но он не умер, его пришлось нести домой.
Где-то полгода спустя, она увидела, что муж очень привязался к мальчишке. Именно увидела, на фотографии. Во взгляде этого недотепы было столько любви и нежности, что ее даже передернуло от накатившей брезгливости. Впервые за пятнадцать лет семейной жизни в голове промелькнула мысль, что муж начал ускользать от нее. Нет, он ее не бросит. Но он перестал принадлежать ей. Что могло произойти? Неужели этот орущий кусок мяса смог отобрать его?!
Она, такая умная и правильная, хитрая и изворотливая, обязательно что-нибудь придумает. Ее ненависть подскажет верный ход, ее ненависть направит в нужное русло, как это было прежде.
Как-то вечером, когда муж пришел с работы, она объявила ему, что хочет развестись. Раньше при этих словах у мужа начинали трястись руки, в округлившихся глазах появлялся ужас загнанного животного…
Сейчас он продолжал неторопливо раздеваться. Он игнорировал ее, он стал безразличен. Впервые за много лет ненависть замкнулась в животе, впиваясь в розовую мякоть утробы своей хозяйки.
– Ты оглох? Я развожусь с тобой!
Ее слова повисли, а затем просто растворились в воздухе. В голове пульсировало – он стал как отец, он стал как отец!
Раздавленная и обессиленная, она лежала на кровати. Она перестала быть хозяйкой. Как могло случиться, что это тупое и примитивное существо заняло ее место. Место, которое принадлежит только ей, и никто не имеет право присваивать его. Она не сможет дальше с ним жить, как не могла жить с отцом. Но и одна она жить не сможет, она никогда не жила одна. У нее дети, у нее старая и ни на что негодная мать. Он загнал ее в угол, он во всем виноват, он предал ее…
Новая волна ненависти впилась в сердце и начала сдавливать его. Сначала потихоньку, затем сильнее, еще сильнее… Ненависть как будто наслаждалась тем, что могла причинять невыносимую боль. Она из всех сил старалась угодить своей хозяйке!
ПЕРЕХОД
С собой нужно обязательно взять лопату, спрей от комаров, небольшую бутылку воды, спальный мешок, можно маленькую подушечку и главное – спасительный пузырек. Он и есть то самое чудо, которое перенесет меня в другое. Я так решила. Мне так хочется. Я этого жду.
Где-то расписание на электричку, чтобы не оплошать со временем.
Выйду рядом с лесочком, а там недалеко…
Что же мне надеть? Кроссовки – это первое. Еще нужен спортивный костюм и какая-нибудь футболка – голубая – в тон распогодившемуся небу. Обязательно тонкое белье с кружевом цвета кофе с молоком. Схожу в салон, сделаю маникюр, укладку и брови. Хочу выглядеть красиво.
Кажется, все, ничего не забыла. Теперь осталось воплотить задуманное. Одежда потребуется новая. Где-то у меня был абсолютно «ни разу не надеванный» спортивный костюм. Подумаем-подумаем – в шкафу на самой дальней полке. Такой дальней, что придется нести табуретку, и вставая на цыпочки, вытянутой рукой произвести раскоп. Все спрятано надежно, на всякий случай. И теперь этот случай наступил.
В салоне исключительно по записи. Именно так – исключительно. Что она исключает непонятно, но несомненно, определит час икс. Хочу, чтобы переход случился до двух часов дня, когда солнце еще на макушке деревьев весит зреющим яблоком.
Красавишна неописуемая – глядя на себя новую в зеркале салона, подумала я. Мастера постарались, вложили душу. Стоит такое удовольствие дорого, но зачем мелочиться, когда на кону НАСТОЯЩЕЕ СОБЫТИЕ – крупными буквами отпечатывается в мозгу.
Сегодня у меня однодневный пост. В холодильнике, кроме минеральной воды, ничего нет, чтобы не тянуло разбавить однообразие, заесть волнение перед грядущим. В голове тоже пусто, как в холодильнике. Думала, подумаю, но не думается – каламбурчивая тишина. Наверное, так надо.
Электричка сотрясает организм, колеса монотонно отстукивают в голове тыдым-тыдым, тыдым-тыдым… Прикрываю веки, подставляю лицо солнечным лучам, тщетно пытающимся пробиться сквозь мутное окно вагона.
Моя станция. Пробираюсь к распахнутым дверям, стараясь не задеть сидящих объемным мешком за плечами. Моя нога касается потрескавшейся платформы, лопата бряцает о серую поверхность, пытаясь выскользнуть из рук. Подхватываю и сжимаю пальцами так, что белеют костяшки.
Иду по тропинке: вокруг листочки, деревья, кустарники – обычное наполнение за чертой городских выхлопов. Еще немного и должно показаться озеро, с одной стороны которого затерялся холмик в плену старых осин, как плешь под каской бывалого вояки.
Лопата легко вонзается в рассыпчатую плоть земли. Углубление ширится согласно параметрам моего тщедушного тела. Спальник обрызгиваю спреем. Пузырек по-дружески делится своим содержимым, которое я запиваю водой из бутылки с наклейкой «Живой источник». Осталось застегнуть молнию.
Все.
Смотрю в небо – глаза широко открыты, руки повисли безвольными плетями тела вдоль. Ноги расслабленно прямолинейны и только одна мысль окутывает затухающее сознанье – тебя никто не любит, ты должна умереть.
ПОДАРОК
Перебирая кривыми лапами и преданно заглядывая в глаза, Дора пыталась лизнуть заплаканное лицо хозяйки. Дора очень любила Ксюту, которая вытащила ее – крошечного щеночка из кустов осоки и тем самым спасла жизнь несмышленому кутенку.
Вечером, гуляя по берегу речки, девочка услышала писк в траве и подумала, что там, наверное, утка опять спрятала свой выводок, а сама ушла добывать пропитание.
– Вытаскивать утят из укрытия нельзя, чтобы утка могла их найти, но посмотреть на пушистиков можно, – так говорила бабушка, которой уже давно нет, как и деревеньки Елесино, куда Ксюта приезжала в детстве отдохнуть на все каникулы.
Девочка натянула рукава кофты до самых кончиков пальцев и стала раздвигать высокие стебли, старясь разглядеть того, кто так неистово пищал в зарослях. Вместо утят, в них сидела Дора и отчаянно звала на помощь.
Девочка вытащила щенка и отнесла к бабушке в дом. Толстенькая Дора с круглыми выпуклыми глазами и розовым влажным носиком оказалось очень любопытной поклонницей блинчиков и вареников с вишней, которыми бабушка баловала гостившую внучку.
– Это почемуй-то Дора? – удивленно приподняв брови, спросила бабушка. – Давай как-нибудь по-простому назовем, Глашкой что ли. Очень подходящее имя для дворовой собаки.
– Бабуля, ну какая Глашка? Это же французский бульдог! – воскликнула Ксюта.
– Почем ты знаешь? Нету у нас в деревне никаких французов и никогда не было – ни человечьих, ни собачьих, – отрезала бабушка. – Это блудливая Ерошка недавно ощенилась. Ейная будет.
– Почему Ерошка? Ерошка – это же мужское имя? – поинтересовалась Ксюта.
– А кто же его знает, – пожимая плечами, ответила пожилая женщина. – Все кличут Ерошка. Живет где хочет, незлобивая… Придет во двор, станет и смотрит, смотрит – есть просит, но не клянчит – гордая. Кинешь ей чей-нибудь, она хвать зубами и глазами так зыркнет – спасибо, значит, говорит. Щениться раза по два в год. Спасу от ейного приплода нет. Вот и твоя Глашка тожа ейная.
– Не Глашка, а Дора. Это французский бульдог, у одноклассника такой был – Блэк, – проговорила внучка. –Я ее с собой заберу в город, будет у меня в комнате жить, гулять с ней буду во дворе… – мечтательно рассуждала девочка.
– Ну, Дора, так Дора, – согласилась примирительно бабушка.
Когда за Ксютой приехали родители, чтобы забрать ее в городскую квартиру, Дора была принята в семью с один условием – кормить, убирать и выгуливать собаку будет только Ксюта. Иначе новоиспеченного члена семьи отправят к бабушке в деревню навсегда.
– Тебе не кажется, что Дора не очень подходящее имя для собаки? – уточнила мама у дочери.
– Очень даже подходящее. Помнишь, в журнале мы видели картину с двумя девочками? Одну из них звали Доротея. Ты сказала, что тебе очень нравится это имя и означает оно дар, подарок. А еще ты говорила, что это была святая мученица. Наша Дора тоже настоящая мученица, которая осталась без мамы, и мой подарок – ты и папа мне обещали подарить щенка на день рождения, но подарок нашелся сам немного раньше. Поэтому имя ей очень подходит.
С тех пор прошло уже много лет. Ксюта выросла, а Дора постарела, раздобрела и стала невыносимо громко храпеть во сне. На улице, быстро сделав свои собачьи дела, она демонстративно поворачивала в сторону подъезда, намекая, что уже пора возвращаться домой. Дора не хотела никакой прогулки, она хотела поскорее забраться в свою уютную «кроватку», которую Ксюта купила ей в специальном магазине для зверей.
Однажды Дора там побывала и приметила для себя кокетливый ошейник из разноцветных шлеечек. Она долго стояла рядом с вожделенной обновкой в надежде, что хозяйка обратит внимание на ее выбор, но Ксюта не обратила или сделала вид, что не понимает, насколько Доре хочется этот умопомрачительный аксессуар.
– Дора, ты скоро совсем разучишься ходить и заболеешь, тебе надо обязательно двигаться, – уговаривала Ксюта поседевшую упрямицу. – Знаешь, как плохо болеть? Это просто ужас: лежишь целыми днями в одиночестве – ни свежего воздуха, ни новых впечатлений…
Дора была непреклонна. Если бы обожаемая хозяйка только знала, ее самая большая мечта – это лежать целыми днями без воздуха и впечатлений, а рядом чтобы стояла полная миска хрустящих шоколадных шариков из той желтой коробки, которую Ксюта покупала для себя. Иногда лакомство перепадало и Доре, и тогда та, прикрыв от удовольствия глаза, чавкая и брызгая слюной во все стороны, разгрызала шарики в одно мгновенье.
– Дора, мы не пойдем домой, мы пойдем гулять, – игнорируя намеки собаки, настаивала Ксюта. – Ну всего один кружочек вокруг площадки, и я угощу тебя шоколадными шариками, – пообещала она и стала тянуть поводок, чтобы заставить Дору идти за собой.
Услышав заветное слово «шарики», Дора повернулась в сторону хозяйки, пристально посмотрела на нее, старясь убедиться, что та не обманывает, вздохнула и поковыляла на своих кривых лапах следом за Ксютой. Перед шариками Дора никогда не могла устоять.
Сегодня все было иначе. Хозяйка не уговорила идти на прогулку, не сулила лакомства, а сидя на лавочке, горько плакала. Перебирая кривыми лапами и преданно заглядывая в глаза, Дора пыталась лизнуть заплаканное лицо Ксюты. Ее сердце разрывалась от хозяйского горя, которого она не понимала. Дора только чувствовала, что Ксюте очень плохо, ей нужна помощь и поддержка. Но как помочь? Что может сделать старая собака, чтобы облегчить страдания хозяйки? И Дора завыла – протяжно, переливчато, тягуче, стараясь вложить в этот вой все слова утешения, которые она не может, но очень хочет высказать.
Ксюта перестала рыдать и недоуменно уставилась на Дору. Еще ни разу собака так душераздирающе не выла. Через некоторое время Ксюта поняла, что та сочувствует и жалеет ее. Она опустилась на колени и прижала Дору к себе. Они еще долго сидели обнявшись, утешая и успокаивая друг друга.
