Анна Розен
Падение с высоты собственного тела
АГНЕССА
Рыженькая девочка гуляла по опушке,
На пеньке сидела, поедая сушки.
Солнце целовало в рыжую макушку,
Щедро рассыпая по лицу веснушки…
Рыженькая девочка состригла рыжие кудряшки, спрятала в сундук шелковую ленточку, выбросила стоптанные сандалики и превратилась в Агнессу.
Агнесса ненавидела веснушки и большой рот с тонкими губами. Она выщипала белесые брови и обвела угольным карандашом вокруг белесых ресниц.
У Агнессы сорок первый размер обуви и широкое платье, которое жар-птицей окутало ее дебелое тело и круглые коленки с ямочками. В мясистых мочках розовых ушей, плотно прижатых к голове, висят разноцветные стеклянные горошинки. Они переливаются на солнце, когда Агнесса поворачивает крупную голову, чтобы посмотреть налево и направо, как учил когда-то тщедушный инспектор ГАИ. Коралловые бусики нежно оплетают дородную шею Агнессы, старясь не упасть в обморок от молочной белизны ее кожи.
Агнесса живет на двадцать пятом этаже муравейника, чтобы разговаривать с Богом через открытое окно. Этому никто не учил, но Агнесса откуда-то знала, что так можно. Ночью, когда одинокая звезда появлялась на черном покрывале неба, Агнесса садилась на подоконник и рассказывала в темноту о прожитом дне. В руках она держала кружку горячего чаю, а на коленках мостилась сухарница с сушками.
Сухарница была очень старой и норовила упасть от бессилия на пол, чтобы окончательно разбиться, и мастер не смог ее склеить. Сухарница мечтала о покое. Агнесса предпочитала не слышать мольбы сухарницы о выходе на заслуженный отдых и каждый раз насыпала в нее побольше сушек – ей не хотелось прерывать разговор с Богом только потому, что закончились сушки. Чай заканчивался после беседы и никогда не беспокоил Агнессу своими желаниями.
– Сегодня я встала после начала дня, – робко начала Агнесса. – Я знаю, что вставать нужно до зари, но не получилось. Я завела будильник, который устал звонить и замолчал, обидевшись на мою сонную глухоту.
– Агнесса, ты же обещала, – укоризненно произнес Бог.
– Обещала, но не смогла, – заканючила Агнесса. – Зато я почистила зубы перед завтраком, надела чистую одежду и загрузила стиральную машинку.
– А пол ты помыла? – строгим голосом поинтересовался Бог.
– Нет, не помыла, – испуганно ответила Агнесса.
– Нельзя быть такой грязнулей, Агнесса, – ласково попенял Бог.
– Я не грязнуля. Я открыла окно и пыль улетела на улицу, забрав с собой весь мусор прошедшей недели.
– Агнесса, ты выбросила мусор в окно? – ужаснулся Бог.
– Я не выбрасывала, он сам улетел. Стоял на подоконнике, а потом наклонился вперед и, расправив полиэтиленовые ручки, взлетел. Кусочки съедобного и несъедобного дивно закружились в воздухе. Любуясь ими, я решила, что после обеда обязательно пойду в парк на карусели. Там, вцепившись в тонкие нитки железных подвесок, я кружила вместе с разноцветьем огоньков над моей головой.
– Не придумывай, зимой не работают аттракционы, – отмел Бог выдумку Агнессы.
– Значит, я не ходила в парк, – ничуть не смутившись, что поймана на маленькой лжи, продолжила Агнесса. – Я раскачивалась на качелях во дворе и увидела юношу из соседнего подъезда. Он ловко чистил машину от снега и протирал фары тряпочкой. Теперь я знаю, он в нее влюблен.
– В кого влюблен? – озадаченно спросил Бог.
– Как же ты не понимаешь, он влюблен в девушку, которая села к нему в машину. Она еще говорила: «Ты совсем ополоумел от своей машины! Разве можно столько денег изводить на эту рухлядь». Юноша молча выслушал упреки и поцеловал девушку в напомаженные губы. Затем пришли мальчишки, чтобы покидать снежки в прохожих, а попали в меня. Я претворилась, что неживая и бесформенным комком рухнула прямо в сугроб. Мальчишки испугались, увидев, как с сугроба начала сходить лавина, и пустились наутек, чтобы избежать участи погребенных заживо. Я еще немного полежала и уткнулась глазами в макушку дерева – там было старое гнездо. Я подумала, что тоже хочу жить в гнезде, но дворник усомнился, что тонкие сучки смогут выдержать мою весомость. Он дал мне лопату и ведро с солью. «Посыпай, чтобы от тебя тоже польза была», – сказал дворник и ушел по своим делам. А потом я замерзла и застряла в лифте, когда нажала кнопку «СТОП».
– Зачем? – удивился Бог.
– Зачем нажала? – изумленно переспросила Агнесса. – Я же погреться хотела. Ты забыл, что окно в квартире осталось открыто для пакета с мусором. Теперь там холодно, снежинки водят хоровод прямо посреди комнаты. Если я их выгоню, то им негде будет хороводиться и хихикать, глядя на чайник, у которого от мороза свисток покрылся инеем.
– И долго ты грелась в лифте? – уточнил Бог.
– Не помню. Пришел мастер и хотел вытащить меня через щель, но я не смогла в нее протиснуться. Пришлось худеть в лифте неделю, может больше… Когда меня достали, была уже пятница. По пятницам я смотрю концерт и обязательно громко подпеваю, чтобы соседям не было скучно одиноко сидеть в своей квартире. В ответ они стучат по батареи – благодарят, а потом приходят ко мне и начинают громко кричать – это называется «читать рэп». Раньше еще участковый приходил, но у него нет никаких талантов и он больше не приходит – не хочет бесполезно молчать.
Агнесса притихла.
– Что было потом? – решил прервать тишину Бог.
– Потом соседи ушли. Концерт закончился. Наступила ночь. – Агнесса хотела взять очередную сушку, но сухарница оказалась пуста. Заглянув в кружку, она обнаружила, что чай тоже закончился. – Я пойду, до завтра, – коротко попрощалась с Богом Агнесса и плотно закрыла створку окна.
– Не забудь завести будильник на пять минут утра, – напомнил ей Бог.
БУДУЩЕЕ ИЗ ОДУВАНЧИКОВ
Идет толпа людей, чужих и незнакомых. Они тебе совершенно неинтересны. Иногда раздражают тем, что мешают пройти, соприкасаясь с твоим телом в плече, руке, бедре. Отталкивают своими запахами, забивая естество прозрачного воздуха. Они растворяются в твоих глазах, становясь обрывками ненужных воспоминаний. Ты не хочешь пересекаться с ними даже взглядом, но хочешь, чтобы их не было, совсем, и всех. Только ты! Только твои ощущения, чувства, мысли!
Но неведомая сила вдруг качнула застывший маятник. Он заставляет тебя услышать и увидеть человека, которого еще несколько минут назад не было в твоем понимании. Позже вспоминаешь, что мгновение, разорвавшее твой мир и впустившее в него другого, неуловимо.
Ты обращаешься к себе – как могло случиться, что чужой стал дорог? Причем дорог настолько, что ты уже не можешь вычеркнуть его, и не просто вычеркнуть, хуже – ты не можешь без него существовать. Заполняя собой все пространство, другой поглощает тебя, выделяя закуток внутри своей грудной клетки. Твои ощущения, чувства, мысли становятся однообразными, сливающимися в одну точку на фотографии в легкомысленной рамочке.
В какой-то момент разомлевшая душа захлебывается от восторга, что ее больше нет. Она стала частью, маленькой частичкой другого. Ее больше не раздражают прикосновения, запахи… Разум еще пытается что-то бормотать о неповторимости твоего личного, но ты не слышишь.
Ты плещешься в эмоциях, временами погружаясь на глубину, чтобы, нахлебавшись удовольствия, всплыть на поверхность, как тебе кажется, бесконечности. В ней, в этой самой бесконечности, всегда тепло и уютно, понятно и устойчиво, всегда есть будущее из одуванчиков и молодого кислого вина.
Ты склоняешь голову в поцелуе, стараясь понять вкус. Ты смыкаешь руки, обнимая что-то промелькнувшее внутри. Ты отдаешься, воскресая в новом и неузнанном себя.
Сколько это длится? Ты не можешь ответить. Ты продолжаешься в безвременье, пока маятник не качнется в противоположность.
Немного минеральной воды, колотого льда и ты вспоминаешь, что надо вскармливать плоть. Свою плоть и плоть другого. Еще нужна одежда – у нас холодный климат.
Маленькие крупинки белого колючего снега впиваются в покрасневшие пальцы, разрывая объятия. Ресницы прогибаются под тяжестью инея и застилают пеленой очертания случившегося. Пронизывающий ветер остужает разгоряченное нутро. Он холодит постель, заставляя подогревать мысли о неуместности и тяготах совместного существования.
Ты задумываешься, как могло случиться, что тебе стал дорог другой и действительно ли он тебе дорог? Ты вспоминаешь, что у тебя есть личное, которое разрастается в бесконечности, возвращая потерянное себя.
Другой не вмещается в это огромное личное, требующее внимания и заботы. Личное толкается, вытесняет другого и успокаивается. Только ты. Только твои ощущения, чувства, мысли.
В ОЖИДАНИИ
Я летела, торопилась, запыхалась… и пришла раньше. Раньше приходить на свидание, пусть даже на такое долгожданное, неприлично. Хотя почему? Кто придумал, что женщина должна непременно опаздывать, нет – задерживаться. Все эти игры не для меня. Я хочу его видеть и чем раньше, тем лучше.
Но что же теперь делать, когда еще куча времени до встречи?
Я такая красивая сегодня. Недаром всю ночь спала в бигуди, точнее пыталась пристроить на подушку голову так, чтобы эти круглые штуковины совсем не пробили черепушку. Зато завитушки, нет локоны, получились отменные, такие воздушные, манящие…
А вот глазки из-за недосыпа немного подкачали. Пришлось сырую картошку накладывать. Представляете лицо с картофелинами вместо глазниц? Умора или, как бы сказала моя соседка пубертатного возраста, зашквар. Но ничего, картошечка феффект дала – глазки распахнулись, темные круги под глазами «после бурно проведенной ночи» посветлели. Немного тонального крема, тени, тушь «пять в одном» и ты снова прелестница с искрящимся взором. На губки нанесла блеска, дабы подчеркнуть их нежность и припухлость. На счет припухлости я немного приукрасила, губки как губки, в общем средние губки. И, конечно же, бровки, слегка приподнятые и тоненькие как ниточка, карандашиком подвела.
Очаровашка, одним словом.
Иду по набережной, каблучки цок-цок, так звонко цок-цок, а его все нет. Наверное, он тоже думает, что женщина должна опаздывать и не торопится.
Я сегодня решила окутать шейку зеленым шарфиком из шелка. Легкое светлое пальто с зеленым шарфиком, а может лучше сказать с нежно бирюзовым? Да, так будет романтичнее, с нежно бирюзовым шарфиком выглядит очень привлекательно. При каждом шаге пола распахивается, и сторонний наблюдатель может увидеть мои круглые коленки в чулках сеточкой. Ох, уж, эти сеточки! Помню очень давно, когда первый раз мне исполнилось восемнадцать, я решила пощеголять своими ножками в сеточку перед возлюбленным – молодым худосочным парнем с городской окраины, и была крайне удивлена, когда он, после долгого рассматривания этой самой сеточки, с иронией спросил: «Сколько времени ты рисовала квадратики на ногах?».
Ну что же он не идет, так и спортсменкой по ходьбе на длинные дистанции можно стать. Сам вчера по телефону минут двадцать твердил -только не опаздывай, а то сюрприз не получится, и где сюрприз?!
Ветер какой-то пронизывающий, зря я легкое пальто надела и шарфик бирюзовый совсем не греет. Надо ходить интенсивнее. Десять шагов туда, десять – обратно, десять – туда, десять – обратно…
Мой первый муж, когда мы только познакомились, постоянно восторгался, как я на таких высоченных каблуках могу так быстро ходить. Могу! И до сих пор могу, даже спустя …цать лет после того, как он удрал за границу за своей американской любовью, точнее за ее и, соответственно, теперь и его «возможностью жить, как белые люди».
Я осталась одна на просторах нашего запущенного двора с младенцем на руках и без средств к существованию. Я бежала за ним по ступенькам убогой пятиэтажки на каблуках в десять сантиметров и кричала вдогонку: «А как же мы?».
В ответ прозвучал хлопок закрывающейся дверцы такси. Почему-то этот хлопок был такой громкий или мне показалось, что громкий. Я вернулась в свою двухкомнатную распашонку и долго сидела на кухне перед распахнутым окном, рассматривая старый тополь. Пух летел, как белый снег. Я тогда подумала, вот и зима настала.
Мой сегодняшний с сюрпризом, тоже любит, когда женщина носит туфли на высоких каблуках. Ноги, говорит, стройнее смотрятся, длиннее кажутся. Сам ростиком с небольшой комодик для белья, впрочем, в ширину тоже комодик, но душа… душа требует компенсации, вот и смотрит на сантиметры. И не думают они, наши комодики, как эти сантиметры приходится прилаживать, прихаживать к своим плоскостопным ножкам.
Когда мне было шестнадцать, на новый год под елкой обнаружились розовые лакированные туфельки на высоких каблуках. Правда, из-за своего экстравагантного цвета они не подходили ни к одному платью, но кого это волнует в шестнадцать лет. Главное их достоинство заключалось в высоченных каблуках. Я сразу решила надеть обновку в школу, чтобы в одночасье сразить наповал всех одноклассниц и, конечно же, одноклассников. Когда я доковыляла до класса и села за парту, то поняла, что не смогу больше подняться со стула, ноги просто отказывались стоять на столь головокружительной высоте. Подружки мне сочувственно улыбались, а за спиной, хихикая, крутили у виска пальцем. Самое веселье началось, когда меня вызвали к доске. С подгибающимися коленками и под радостное улюлюканье мальчишек, я побрела по классу, и вдруг правая нога подвернулась, раздался хруст, каблук сломался, а с ним сломалась и моя лодыжка. Так состоялось мое первое знакомство с высотой.
Ну, где, скажите мне, где мой ненаглядный.
Может покурить? Я никогда не курила по-настоящему, но пачка дамских сигарет, легких, как написано на этикетке, всегда лежит у меня в сумочке. Мне нравится вытаскивать сигарету из коробочки, плавным движением руки подносить ее к губам, и вот уже мужские пальцы заботливо щелкают зажигалкой. Струйка беловатого дыма замысловатыми завитками поднимается вверх, постепенно растворяясь в воздухе. Только что-то заботливых мужских пальцев не наблюдается. Нет, не буду курить. Еще раз десять шагов туда, десять – обратно.
Мы познакомились на выставке с поэтичным названием «Застывшая любовь». Смотрю, стоит невысокий дяденька с залысинами, пристально рассматривает очередной шедевр и так он внимательно это делает – присел немного, вытянул шею и даже прищурился. Мне стало интересно, сколько времени он может простоять в такой дивной позе. Я не поленилась, включила секундомер, минута прошла, две… Стоит. Жду. Стоит. Прошло пять минут. Я не выдержала, подхожу к нему, спрашиваю, чем его так заинтересовала картина. Тот, медленно повернув голову, страдальческим голосом сообщает, что его скрутил хондроз, и он боится упасть, если попробует идти без поддержки.
После столь впечатляющего знакомства, мы созванивались в течение нескольких недель и говорили, какой хороший я наблюдатель и отзывчивый человек. И вчера, наконец-то, он пригласил меня на свидание.
Давно я не ходила на свидания, видимо поэтому и пришла раньше. Забыла, что надо опаздывать, а потом извиняться, приговаривая, я так торопилась, так торопилась…
Вот и кудри мои совсем раскудрились от ветра и тушь «пять в одном» в уголках глаз немного потекла. Стою здесь, как дура, битых полчаса, а его все нет. Может я время перепутала, или место? Где-то ведь у меня помечено, сейчас найду в записной книжке. Смотрим на В. Вениамин – суббота, восемнадцать ноль-ноль. Смотрим на часы – суббота, восемнадцать ноль-ноль. Где же Вениамин?
И он идет ко мне на встречу, несет охапку белых роз, а я смотрю, как уплывает по морю белый теплоход…
