Анна Москалева
За полчаса
Неприличная история
Люська крутила в руках чашку с темной жижей. Тонкий густой ручеек нерастворившегося порошка нехотя сползал по стенкам фарфоровой посудины. "Женщина есть чаша", – почему-то подумала Люська и уже открыла рот, чтобы это сказать, как на нее цыкнули:
– Молчи! Ты молчишь уже! Все. Все твои слова здесь, – старушка в крупных очках и ярких бусах забрала у нее из рук чашку и с тихим бормотанием перевернула ее на блюдце.
Люська почувствовала себя полной дурой, но рот закрыла. Сама пришла, в конце концов. Никто ее не гнал.
Вообще, если б ей ещё неделю назад сказали, что она пойдет к гадалке, то она бы громко рассмеялась в голос. Может быть, даже неприлично громко рассмеялась. Ей тогда казалось, что в этом есть капелька шарма – иногда вести себя чуточку неприлично.
Казалось ей так ровно до тех пор, пока однажды в пятницу она не застала в неприличной позе своего Юрку. Хотя, Юрка был ещё ничего так, а вот Светка на нем, ну совсем неприлично смотрелась.
Следующие выходные тоже прошли под знаком неприличности. Люська неприлично много рыдала и неприлично много пила. Ну как пила, рассказывала всем желающим, какая Светка стерва, Юрка козел, а она, Люська, дура. Рассказы приправлялись вполне себе приличным винцом, но было его столько, что говорить об этом все же неприлично.
Кто и когда ее надоумил идти к гадалке, Люська не помнит. Но утром в понедельник, обнаружив у себя на кухонном столе записку, нашкарябанную карандашом для глаз на столовой салфетке, решила позвонить. В записке значилось "Любовь Михайловна, гадает на кофе" И телефон. Почему-то Люська решила, что на кофе гадать – это не то, что на каком-нибудь таро или, прости господи, рунах. Это почти прилично.
Вот и сидит она, захлопнув рот. Смотрит на странную тетку в ярких бусах. А та, щурясь, рассматривает отходы Люськиной жизнедеятельности. Ну жижу от выпитого кофе, то бишь:
– Ждет тебя черная година, – произнесла гадалка замогильным голосом и нахмурилась.
– Какая – какая гадина? – Люська сразу представила Светку, но, вообще-то, та была рыжая, а не черная.
– Период у тебя в жизни сложный, говорю, – гадалка еще раз посмотрела в чашку, – жопа полная, короче.
Тут Люська вспомнила неприличную Светкину жопу и согласно кивнула головой:
– Ага, полная.
– Ну, сама все знаешь, мужик от тебя ушел, с работы увольняют…
– Это не он ушел, – гордо вскинула курносый нос Люська, – это я его… Стоп, как это увольняют? Никто меня не увольняет!
– Да ладно, – гадалка приподняла на лоб зсвои громадные очки и ткнула Люське в нос чашкой, – Вот видишь, тут черточка, потом ямочка и вилюшечка. Значит, провал у тебя в карьере. Уволят.
Люська пялилась в чашку, силясь увидеть ту самую вилюшечку. Она ей почему-то казалось особенно важной.
– Да вроде никто не говорил про увольнение. Так, все отделы понемногу сокращают, но меня, вроде, не трогают.
Юрка и скачущая на нем Светка резко отошли на второй план. Личная жизнь, конечно, штука нужная, но по-настоящему важным для Люськи всегда была только ее работа. Любила она ее давней и взаимной любовью. Искренне радовалась, выстраивая ровные колонки годовых отчетов, и получала почти физическое удовлетворение, когда цифры сходились до копейки. Нет, не так. Вот когда не сходились, а потом Люська находила ошибку, выправляла и все сходилось, вот это был настоящий кайф! Особенно, когда получишь премию и оплатишь ипотеку. Восторг, экстаз и оргазм – три в одном. И все это потерять? Да какой тут, нафиг, Юрка?
– И что же мне теперь делать? – то ли выпитое накануне вино, то ли пережитый стресс полностью выключили у Люськи критическое мышление. В увольнение она поверила безоговорочно, хотя вилюшечку так и не увидела.
Гадалка покрутила чашку под разными углами. Надела очки, потом снова сняла их.
– Ищи силы внутри себя, – глубокомысленно произнесла тетка, – Ты чаша наполненная, перестань поить собой других и начни уже сама распоряжаться своим ресурсом.
– Чего? – у Люськи в голове была полная мешанина из вина, гадин, годин и цифр среди которых самой яркой была цифра ежемесячного платежа по кредиту.
– Ты кем работаешь? – гадалка отставила чашку в сторону и смотрела на посетительницу, закусив дужку очков.
– Бухгалтер я, – Люська совсем растерялась.
– Ну, бухгалтер работу себе всегда найдет. А пока будешь искать, вспомни, чем увлекалась. Бусы на тебе, вон, непростые.
Люська потрогала рукой бусы из бирюзы и мелкого жемчуга, которые сплела себе прошлым летом.
– Это я сама сплела, – голос у нее был тихий, растерянный.
– Ну вот, видишь, какая красота. Наверняка, все подружки такие же просили.
– Ага, просили, – Люська вспомнила, как у нее выпрашивали такие же… И подружки, и девчата на работе, и даже Саня – айтишник своей невесте такие заказал. Ей тогда, вроде, и деньги какие-то заплатили…
– Ну вот, этим и займись, если нравится.
Люська вспоминала, как бусинки собираются в рисунок, сперва разрозненный и непонятный, а позже – когда нити складываются нужным образом – в тонкий, затейливый, необычный… Это было почти как с цифрами в отчете. Только это она могла держать в руках, показывать другим. Глаза ее заблестели. На губах заиграла несмелая улыбка. Пальцы сами собой перебирали бирюзу на шее.
Гадалка смотрела на нее и улыбалась:
– Ну что, нашла?
– Что нашла? – не поняла Люська.
– Точку опоры свою нашла? Крылья? Те, что над любой бедой взлететь позволяют?
Люська медленно кивнула головой. И правда, переживет она все. Ведь она чаша наполненная, и может силы брать в самой себе. Увольнение – это тяжело, но не смертельно. А Юрка… Про него она уже и думать забыла.
– Нашла, – голос у девушки звучал спокойно и уверенно. Ни былых слез, ни сомнений уже не было слышно.
Тут ей на ум пришла какая-то хитрая мысль. Люська прищурилась и, будто планируя что-то, спросила:
– А когда меня уволят?
– Да откуда ж я знаю?! – ошарашила ее ответом гадалка.
– А… Там в чашке не видно?
– В чашке тут видно, что ее помыть надо. Больше ничего. А все остальное в человеке видно. Может, и не уволят тебя вовсе, но о хахале своем-то, поди, уже не переживаешь?
Люська удивлённо вскинула бровь. Возмущение приподнялось несмелой волной где-то внутри и тут же притихло, разбившись о насмешливый взгляд тетки.
– Так вы не гадалка?
– Почему? Гадалка. Только в людских глазах больше видно, чем в грязных чашках. Но разве я тебе дала плохой совет?
– Хороший, – все слова тетки сложились в единую мозаику, – Искать ресурс внутри себя. Хороший совет.
– Ну вот. С кем бы ты ни расставалась, кем бы ты ни работала. Ты, когда тяжело, в первую очередь, в себя загляни.
Люська опять задумчиво кивнула головой. Тут, будто вспомнив что-то, встрепенулась:
– А можно спросить?
– Чего?
– А вы кем работали?
Гадалка снова надела очки и приосанилась:
– Учительница я! Младших классов. Сейчас на пенсии.
Люська непроизвольно открыла рот. Ну что ж. Урок ей приподнесли хороший. Пожалуй, пора браться за домашнюю работу.
Хранитель для Дашеньки
Двое сильно подвыпивших мужчин стояли в обнимку о ворот, подпирая собой косяк. Вроде как прощались:
–– Ладно, Колян, бывай!!! Привыкай к гражданке! Мне пора и честь знать! – пытался уйти первый
–– Миха, давайте еще по рюмашке! На посошок! – было уже темно, говорили громким шепотом, чтобы не разбудить домашних.
–– Слышь, это ты счастливый! Ты завтра отоспишься. Мне на работу вставать! – первый явно геройствовал.
–– Миха, ты у Петровича не забудь спросить. Я норм так электрику знаю. Возьмет в бригаду? – в голосе у второго чувствовалось волнение.
–– Да спрошу, спрошу, сказал же! – отмахнулся его друг.
–– Да блин… Не у мамки ж с папкой на шее сидеть. – только что вернувшийся с армии Колян чувствовал себя крайне взрослым и независимым.
–– Да ты неделю только как с армии пришел! Сбавь обороты! А то тебе сразу и работу, и жениться, и дом строить. – Миха усмехался, на правах старшего товарища.
–– Сам-то строишь!
–– Так я-то уже женат! И жена беременная. Мне есть кому строить.
–– Беременность – дело не долгое
–– Ох, и дурак ты, – махнул рукой Миха, – Ладно, поехал я… А то уж час ночи.
–– Мож у нас заночуешь? – сомнения все же закрались в пьяное сознание Коляна.
–– Люська ворчать будет. Не хочу ее расстраивать.
–– Да выпили ж много.
–– Слышь, я по этой дороге с шестнадцати лет езжу! Не учи ученого!
–– Ну как знаешь, бывай.
В деревне было не принято спорить со старшими. Колян пожал товарищу руку, подождал, пока тот заведет мотор и отъедет от дома и, пошатываясь, побрел спать.
Миха неспеша прикурил и включил музыку погромче. В голове крутились приятные мысли: о доме, о Люське, которая в этом доме будет хозяйничать, о малыше, который будет там расти. Из мечтаний парня вырвал резкий звук. "Колесо, что ли лопнуло?" Машина накренилась и кубарем покатилась в кювет. "Точно колесо", – последнее, что подумал Михаил. Машину крутнуло, раздался грохот, скрежет и тишина…
Он выбрался из машины и стал осматривать покореженное авто. "Черт! Тут вся машина в хлам! И как это я цел?" Михаил заметил рядом постороннего мужчину. Тот равнодушно осматривал остатки машины и, казалось, ждал, пока Миха его заметит.
–– О! Мужик! Помоги тачку на колеса поставить! Вишь, в кювет ушел, – Миха старался стоять ровно, чтобы не вызвать осуждения странного путника.
–– А ты на какие колеса ставить будешь? – казалось, тому действительно интересно.
–– В смысле? – Миха не понял.
–– Ну передняя ось вон валяется, а задняя вроде там, под кузовом.
–– Да… Дела… – неудачливый водитель почесал затылок, – И как сам цел остался?
–– Никак. – голос встречного путника был сух и беспристрастен. И оттого стало действительно страшно.
–– В смысле?
–– Ты не остался цел.
–– Ты че буровишь! Я не настолько пьян.
–– Да? Подойди к машине.
Миха сделал пару недоверчивых шагов вперед. Остановился. Сначала ничего не заметил. Потом его внимание привлекло что-то торчавшее из-под капота: это явно не было машиной. Это было мягким и раздавленным.
Пару мгновений ушло на осознание. Миха заорал. Пустился бежать прочь. Бежал, спотыкался, падал, снова поднимался. Кажется, еще раз упал. Сил больше не было. Единственное, что смог – встать на колени. Его выворачивало наизнанку. Стоял на коленях и рыдал.
Миха не видел, как неизвестный мужик подошел, но тот снова стоял рядом. Молча. Чего-то ждал.
–– Я мертв.
–– Нет. Ты – нет. Твоя оболочка – да.
–– Что это значит?
–– Это значит, что ты достиг нужной стадии развития для перехода. И твоя сущность освободилась от оболочки.
–– Нет! Я не хочу! Не сейчас!
–– Если честно, я тоже думал, что ты выйдешь попозже. Но, видимо, ты решил, что если увидишь своего ребенка, то выходить из оболочки будет еще больнее.
–– Ребенок! Я не увижу сына?
–– Дочь. Людмила родит девочку. – Миха снова завыл. Просто по-звериному завыл. Демиург молча стоял рядом.
–– Это все ты! – Михаил бросился на Демиурга с кулаками.
–– Нет. Это не я. – Демиург отошел в сторону и Миха плюхнулся на землю. – Твой жизненный сценарий прописывал не я. Я не люблю разбитых сердец. Хотя, конечно, этот ход на редкость удачный.
–– Удачный? – Миха опять попробовал врезать нахальному мужику.
–– Да. Ты получил урок, завершающий ступень. "Любовь созидающая". Людмиле зачтен третий и четвертый урок ее ступени. " Любовь созидающая" и "Самопожертвование". Ей остается только один. А вашей дочери засчитано сразу три. Ее сущность проведет свой срок всего лишь с двумя испытаниями.
–– Какие уроки? Какие испытания? Я умер! Люська одна! Ребенок без отца расти будет! Ты че несешь, урод?!
Демиург вздохнул и замолчал. Миха уже не лез драться. Стоял на коленях, закрыв лицо руками.
-– Ты говоришь, Люся была мне уроком?
–– Да. Финальный урок твоей сущности. "Любовь созидающая".
–– И я его усвоил?
–– Да. Очень быстро.
–– В смысле.
–– Ну ты же был готов отдать ей все, ничего не требуя взамен?
–– Да. Но она. Она же тоже меня любит… ла… Любила.
–– Любит. И будет любить еще долго. Она тоже с успехом прошла это испытание.
–– А какие еще были уроки?
–– А сам как думаешь?
Миха со злостью посмотрел на Демиурга.
–– Понимаю. Еще не осознал себя сущностью. Ну давай я тебе помогу. Какое твое самое яркое воспоминание из детства? Вот прям первое, что вспоминаешь? – парень помолчал. После недолгой паузы несмело спросил:
– Отец? Он однажды меня катал на санках, я совсем малой был. А он разбежался и в сугроб санки перевернул. Я реву, а он хохочет.
–– А еще?
–– Он из семьи ушел. Сказал, что мне так лучше будет. Они с матерью орали друг на друга целыми днями, он пил по-черному. Я его трезвым-то в тот год и не помню.
–– Еще.
–– Его когда инсультом расшибло, он нам не сказал. В каком-то доме престарелых молча помер. Я на него так обижался.
–– Сейчас обижаешься?
–– Нет. Он ведь, хотел как лучше. Хотел добра. Просто у него не получалось.
–– Урок усвоен на отлично.
–– Урок?
–– Да. Не всегда благие намерения приводят к благому итогу. Забавно, но наоборот тоже работает. Со злыми намерениями. Но судить о сущности надо по чем?
–– По намерениям… Странно как-то. Или нет? Нет. Не странно. – рассуждал Миха сам с собой, – Все правильно. Если никак из добрых намерений добра не получается помочь надо человеку.
–– Да. Все это можно уложить в понятие "Милосердие".
–– Милосердие?
–– Да. Первый урок твоей сущности.
–– А второй какой?
–– Тебе название или описание?
Миха недоуменно посмотрел на Демиурга.
–– Ну ладно. Что еще яркого у тебя всплывает в памяти?
–– Как я шалаш сторожил?
–– Какой шалаш?
–– Ну с мальчишками построили. Они меня часовым поставили и слиняли. Купаться, потом обедать и потом мамки загнали. А я стою.
–– А. Да. В твоей сущности это уже было развито, поэтому хватило одного эпизода.
–– Ответственность?
–– Ответственность. На тебя всегда можно было положиться, не так ли? Миха сказал, Миха сделал. Так?
–– Так. – не без гордости ответил парень.
–– Ну вот. Третий урок сам вспомнишь?
–– В армии?
–– В армии.
–– Они тогда в самоволку свалили, а я на губе сидел. Думал, придушу всех. Но не. Когда вышел, на их виноватые рожи посмотрел, вся злость куда-то прошла.
–– "Самопожертвование" и "Прощение", они такие.
–– Да. А потом Люда.
–– Люда.
–– Влюбился в нее без памяти. Месяца два всего ухаживал.
–– Полтора.
–– Полтора? Я ее безумно хотел. Жить без нее не мог. Вот замуж и зазвал сразу.
–– Да. Тебе она была нужна. А ты ей, как ни удивительно, нет.
–– В смысле?
–– Не ее это судьба была. Смухлевал твой Творец. Тебе козырную карту, а ей чужую судьбу.
–– Она теперь страдать будет?
–– Будет. Хотя не должна была.
Миха зажмурился, как будто от боли.
-– А это нельзя изменить?
–– Так сильно ее любишь?
–– Сильно…
–– Ну… – мужик совершенно по-людски потер подбородок, – Есть у меня на примете один талантливый молодой творец. Предложу ему хранить Людмилу. Посмотрим, что скажет. – Демиург внимательно посмотрел на Михаила. – А тебе предстоит учиться дальше. Ты готов?
–– Готов, – Миха уже ничего не спрашивал. Все осознал.
–– Кстати, а ты сам-то, не хочешь попробовать себя Хранителем?
–– А кого хранить?
–– Ну… Подберем кандидатуру.
***
–– Вызовите Ракотина в родовую! Затяжные, стимулировать надо!
–– Сейчас, сейчас моя хорошая, – пожилая акушерка вытирала пот со лба роженицы. – Тебя как зовут-то?
–– Люююююда, – выдохнула со стоном женщина.
–– Людочка, потерпи, сейчас анастезию сделаем, окситоцинчик уколем…
–– Аааа! Когда же врач?!
–– Идет, идет, милая. Держи вот меня за руку.
***
В боксе, помимо акушерской бригады, стояли двое мужчин и напряженно наблюдали за родами. Их никто не замечал – они были невидимы взгляду смертных. Хотя, в тот момент акушерская бригада и видимых вряд ли бы заметила.
Оба Хранителя заметно нервничали. Один оглянулся:
–– Ты кто?
–– Я? – казалось, Хранитель удивился. – Я – Алекс. Я Людмилу храню.
–– Аа-а. Талантливый творец. Понятно.
Алекс удивился.
–– А ты сам-то кто?
–– Я – Миха.
Родовую огласил настойчивый детский крик. Миха улыбнулся самой глупой мужской улыбкой:
–– Я тут для Дашеньки.
Вкус к жизни
Аська проснулась от вкуса кофе. Она долго подбирала музыку на будильник так, чтобы это был черный кофе без сахара. Еле нашла. Все, кто слышал этот рингтон, считали его странным, но ей было все равно. Это же был кофе.
Девушка пошла в душ. Шум воды ей не мешал. Шум воды был мятный. Но сразу после душа – наушники. Иначе никак. На кухне бабушкин телевизор, а телевизор был протухшей колбасой.
Налила уже настоящий кофе в термокружку, бросила в рюкзак бутерброд и уехала в библиотеку.
Когда она была ребенком, любая поездка была самым настоящим мучением: рычание моторов и шелест шин – это вареная капуста. Очень много вареной капусты. Вообще, лет до восьми ее жизнь была адскими муками. Ей никто не верил: мама искренне считала ее ребенком с дурным характером и слабым желудком.
Жить стало чуть легче только после того, как она наконец попала к тому педиатру. На их участке не было врача и поставили интерна. Только с лекций, что называется.
Мама что-то возбуждено ей рассказывала, а Аська ноющим голосом ее умоляла:
– Мама, не кричи, когда ты кричишь, ты – подгоревшая картошка, – девочка морщилась от подкатывающей тошноты.
– Ой, опять ты! – злилась мама.
– Постоянно от нее это слышу! – оправдывалась она перед врачом. – Я – картошка подгоревшая, а машины – капуста вареная. Представляете, какое воображение?!
– Воображение? – доктор смотрела на морщившуюся от тошноты Аську, – А ну-ка отвернись. Это что за вкус? – по столу заскрипело колесико мышки.
– Орешки соленые.
– А это? – зашуршали листы бумаги.
– Мятная конфета.
– А вот? – молодая врач выдала ей с десяток разных шумов, а потом стала тасовать их в разном порядке. И Ася ни разу не ошиблась, ни разу звон стекла не назвала мятным или шелест бумаги сливочным. Она же не выдумывала, она же чувствовала!
– Ей нужна энцефалограмма!
– Боже, о чем вы? – мать перепугалась. – Ну выдумывает ребенок и выдумывает, ну она же не больна!
– Не больна, но, похоже, и не выдумывает! Это особенность восприятия. Встречается очень редко. Когда раздражение одних сенсорных рецепторов вызывает отклик в другой сенсорной системе. Например, люди видят цвет музыки, или букв. Похоже, ваша дочь действительно ощущает вкус звуков. Энцефалограмма поможет это определить.
Сделали энцефалограмму. Результат всем принес облегчение: маме – в виде сознания, что у нее не капризный, а уникальный ребенок, Асе – в виде наушников и права постоянно их носить.
В школе учиться было сложно – надомное обучение в те времена было крайне непопулярно. Но в вуз очно Ася отказалась идти категорически. Только заочное. Если хотите – три одновременно, только заочное.
Чтобы зарабатывать хоть что-то (а заодно и сбегать от бабушкиного телевизора) Ася устроилась на работу в библиотеку своего вуза. Тише места не придумаешь. Там она могла спокойно учиться, читать интересные ей книги и даже, если нет наплыва перед сессией, подрабатывать удаленно. Ася занималась редактурой для молодежного журнала. Тексты не вызывали у нее никаких вкусов, и это было прекрасно.
Сначала она пробовала использовать свою необычность в работе – соблазн был велик. Могла, например, идеально без камертона настроить фортепиано. Ведь "ля" была сливочным мороженым, а "ля бемоль" неспелым яблоком. Ошибиться невозможно! Проблема была в том, что "фа" было пересоленным рисовым супом, а про басовые октавы и говорить не хочется.
Вообще, с возрастом Ася пришла к мысли, что с удовольствием пожила бы без этих вкусов. Вот взять Виталика. Умный, красивый, из хорошей семьи, и она ему явно нравится. Но это долбанное кипяченое молоко! Его голос был кипяченым молоком с пенкой! Можно терпеть, но не долго.
Сейчас она ехала в метро, плотно заткнув уши наушниками, и думала о том, каким бы мир был без звуков? Каково это? Смотреть на море и видеть только море? И не чувствовать мяты во рту. Или слушать музыку и оценивать ее гармоничность, а не вкус. Взгрустнулось.
Она отвела глаза от стен туннеля и увидела напротив парня, который смотрел на нее и улыбался. Оглядела себя с ног до головы: что-то запачкалось в одежде? Вроде нет. А он улыбнулся еще шире. А глаза? Глаза просто смеялись. Такие красивые глаза. Аська пообещала себе, что какой бы ни был вкус у его голоса, ради этих глаз все вытерпит!
Он что-то прошептал одними губами. Что? Ася не поняла. Вытащила наушники и подалась вперед. Он поджал губы и с грустью в глазах покачал головой. Нет. Ничего ты не услышишь. Ася не поняла. Наверное, у нее был такой растерянный взгляд, что он снова улыбнулся. Достал блокнот с карандашом и написал: "Не грусти! Ты – красивая! "
Она соображала, наверное, с полминуты, а потом захохотала. Почти истерически захохотала в голос! В метро можно. Забрала у него блокнот: "Привет! Я – Ася".