Анна Карчикян
Комната
Всё сложнее понимать примитивные вещи. Люди привыкли взаимодействовать между собой совершенно не так как представлял себе Наблюдатель; для него этот механизм работал иначе. Он думал, что является отходным материалом человечества из-за своей непригодности обществу. С самого детства его сторонились, считая странным, чудаковатым типом в силу своей отстранённости и замкнутости. Он был молчаливым ребёнком, спокойным и впечатлительным, а они, отпрыски разных семей издевались над ним как это обычно происходит если ты являешься белой вороной. Дети слишком жестоки, однако их родители решившие обзавестись детьми гораздо более жестоки, чем вы можете себе представить. Все лишь жертвы неправильного воспитания своих родителей, которые своей халатностью травмируют неокрепшую психику ребенка. Эмоциональные калеки выращивают таких же инвалидов, а эти в свою очередь занимаются тем же и круг окончательно замыкается. Его часто избивали кучками, публично унижали и сплетничали за спиной, распускали ложные слухи и мерзко подшучивали, как будто пытались выполнить поставленную перед ними задачу – разбить человека и любоваться зрелищем. Из-за постоянного страха быть избитым, убитым и униженным у него возникло тревожное расстройство. Он думал, что его где-то рядом поджидают задиры, и поэтому выходил с чёрного входа и бежал как можно быстрее чтобы скрыться из виду. Он не то, чтобы боялся физической боли, скорее боялся человеческой жестокости, у которой нет предела. И вот, жить становилось труднее: он стал запуганным, дёрганным, частенько опаздывал из-за излишней предосторожности, проверял всё по несколько раз пока не убеждался, что всё выполнено правильно и можно перейти к следующему действию. Это утомляло, иногда сводило с ума не только его, но и окружающих. С ним было трудно, но ему было труднее всего.
Он постепенно сталкивался с несправедливостью, злостью, грязью, иногда даже становился центром всеобщего обозрения. Он обычно выглядел в глазах общественности шутом, который всегда всех веселил, но несмотря на это все без исключения его запоминали и знали его по имени. У него была репутация человека не от мира сего, его ни во что не ставили и за человека принимали тоже с трудом, хоть он и привык этого не замечать. Однажды сидя в классе, дети обсуждали кое-что важное и советовались друг с другом. Он решил высказать свое мнение, но один из учеников огрызнувшись промолвил, что никого тут его мнение не волнует. Ни один из присутствующих не стал этому возражать, и он обиженный таким грубым высказыванием, резко встал и вышел из класса громко захлопнув дверью. Это событие хорошо сохранилось в его памяти, непонятно почему. Сказать, что у него была насыщенная молодость будет неправдой, но некоторые происшествия сильно повлияли на этого хрупкого и ранимого человека. Он все ещё не смог забыть, как впервые ударил девочку за то, что она попыталась его унизить перед остальными. Она доставала его постоянно как заноза в заднице, он как обычно не обращал внимания на такие выходки, его мало что выводило из себя. Но вот в один день их обоих отвели к директору из-за какой-то ссоры, а директор в свою очередь вызвал его маму в школу. Эта школьница уж очень красочно пожаловалась ему и наигранно плакалась для убедительности. У мамы подобное вызвало какое-то легкое удивление, ведь его то сын если и не был самым спокойным и тихим ребенком во всем мире, то уж точно являлся таковым в классе, неужели он действительно мог кого-то обидеть? Она с недоверием отнеслась к упрекам директора и выйдя из его кабинета велела сыну не связываться с этой девочкой. Он и не собирался, однако, когда они оба вернулись в класс, девочка, раздосадованная таким исходом событий, обнажив зубы, с сорванным голосом пробормотала перед всеми: “Трус! Спрятался под маминой юбкой?”. Он обомлевший дерзостью этой настырной хамки повернулся и переспросил вышеупомянутый вопрос, а услышав тот же ответ, взбесившись дал ей сильную пощечину, от которой та пошатнулась, чуть ли не потеряв равновесие. После он испытывал угрызение совести и решил на днях извиниться за содеянное, вот только, парень этой самой девочки узнав о случившемся, решил расправиться с ним. На следующий день, как только он появился, несколько верзил окружили и напали на него скрутив руки за спиной, чтобы тот наверняка не смог отбиться. Возможно, они знали о том, что он занимался боксом и побоялись, что и в одиночку способен дать отпор. Хорошенько его разукрасив, все разбежались. Следующим утром он явился в школу со здоровенным фингалом, синяками и как будто на зло столкнулся с той девочкой в коридоре, которая буквально лезла на рожон и с ехидной улыбкой спросила: “ну, понял хоть что-нибудь?”. На это едкое замечание он ответил так громко, чтобы все тут находящиеся обязательно услышали; “да, понял то, что твой дружок размазня раз для того, чтобы избить малолетку позвал еще двоих упырей”. Упыри стояли рядом в том числе и главная размазня. Окружающие смеялись над ним, а тот в свою очередь попытавшись постоять за себя гордо заявил, что и в одиночку сотрет его в порошок, но услышав бесстрашный возглас со стороны Наблюдателя, замолк и поспешно удалился, затаив обиду за такое унижение. С этого дня он боялся еще сильнее, постоянно был на иголках и смотрел в оба каждый раз, когда выходил из дома, думая, что эта шайка отбросов скалит на него зубы из-за его замечаний. Тревога стала его верным проводником и не отступала ни на шаг; он уже успел позабыть каково было жить без неё. На удивление они не проявили больше агрессию по отношению к нему, но он тем не менее искал в этом какой-то подвох. Спустя какое-то время вражда между ним и той девочкой возобновилась. Они находились в зале физкультуры, как вдруг девица со всей силы ударила его мячом по голове. Он от неожиданности и злости выкрикнул в ответ оскорбление, о котором вскоре пожалел. Оскорбление прозвучало очень грубо даже сказанный в адрес такой стервы. Та в свою очередь доложила об этом своему парню, что послужило маслом, подлитым в огонь. Они столкнулись в мужской раздевалке. Наблюдатель одевался очень медленно и всегда выходил последним. Мститель об этом прекрасно знал и дождался той минуты, когда все выйдут и он останется с ним наедине. После нескольких резких слов он набросился на него с кулаками, как зверь на свою добычу, охваченный ненавистью и злостью. Пожалуй, если бы он знал, что убийство сойдет ему с рук, то он без колебаний покончил бы с ним. Наблюдатель ловко увернулся от ударов и стал контратаковать. В результате драки мститель ползком выбежал из раздевалки с отеками и ссадинами на лице и теле. Убегая, показал ему средний палец, будто он сам одержав победу с неуместной гордыней покидает поле боя. Наблюдатель ведь не был таким, в глубине души он чувствовал себя паршиво за то, что избил человека, но ведь, разве можно называть подобное отребье человеком? Двоякое впечатление от той драки застряло в горле комом.
И вот ему уже двадцать два, а воспоминания сохранились слишком отчетливо.
Восторженные и пьяные люди заполонили все улицы. Он чувствовал себя несовместимым среди тысячи незнакомцев.
Рвёт волосы замерзшими руками. Он застрял в этом городе навсегда; он заточен в могильной тишине ночи. Силуэтами окружили его здания и прохожие, от которых не скрыться, не сбежать. Он для них лишь простой прохожий, чужак, не принадлежащий этой земле, оказавшийся здесь по ошибке. Плетётся, рвёт волосы замерзшими руками. Помниться когда-то, он играл здесь, строил планы на будущее, а теперь будущее развалившись на мелкие крупицы наивности постепенно стирает его существование. Его не видно, его нет, тут лишь отголосок из далёкого детства человека, которого принудили на жизнь в кошмаре, выбраться из которого он не в силах. Плевок из бездны, вот кем он является; субстанцией без особых причин быть здесь, говорить, наблюдать. Плетётся, рвёт волосы замерзшими руками, неся свой будущий труп к концу пути. Что же там его ждёт? Есть ли там кто-то, кого он сможет обвинить во всех своих провалах и неудачах? Или же это зов бездны убаюкивающий, робкий, манящий обратно в свои покои, где пустота единственный твой спутник в вечности?
****
ГЛАВА 2
СЕМЬЯ
Утро начиналось с криков исходящих из соседней комнаты. Он, лежа в постели пытался предугадать чьи они конкретно и вслушивался. Мужской грозный голос приказывал кому-то что-то выполнить или же заставлял жить по своим правилам. Ему не хотелось вставать. Он не был готов участвовать во всем этом, играть свою роль маленького ребенка, которого ни во что не ставят и смотрят как на неполноценного человека без чувств, мнения, души. Он был заперт в своём крохотном мирке, где чужеродное не могло ворваться во внутрь, и все происходящее за пределами не имело ничего общего с ним. Тут было уютно, спокойно и тихо, из-за чего он не сознавал что находиться в заключении, что эти стены не именуются друзьями, напротив, они жестокие надзиратели, не впускающие к нему гостей из наружности, и даже те крики казались настолько отдалёнными; будто находились в другом месте, в другом измерении, планете, в совершенно другом мире. Ему нравилось времяпровождение со своими тюремщиками, они были роднее чем отец, устроивший этот неприятный балаган. Он нехотя встал, накинул на себя теплую кофту и вышел из комнаты. Все собрались на кухне, сестра сидела за столом и следила за тем, как родители ссорятся. Он подошел к ней и встал рядом будто бы присоединившись к просмотру фильма.
– Брат, может нам стоит вмешаться, помирить их? – неуверенно спросила она.
– Не стоит, они должны сами разобраться. – ответил он, и сохранив свою позицию наблюдателя сел рядом с ней.
Родители часто ссорились, они не выносили друг друга, скорее всего даже ненавидели. Отец был эгоистом не имеющий отношения к семейной жизни, а мать была жертвой обстоятельств, которую лишили счастья и любви, испоганив всю дальнейшую судьбу. Он презирал её – женщину, подарившую ему двух прекрасных детей – женщину, за которую когда-то убивался и боролся, чуть ли не принудив выйти за него замуж. Он ненавидел её всей своей физиономией, манеру её речи, позу, взгляд, голос, особенно голос. Он казался ему настолько противным, что ему иногда хотелось взять ножницы и отрезать ей язык. Он смотрел на неё и видел лишь отвращение воплоти. Дети иногда убеждались в том, что отец вполне способен убить её, причем хладнокровно, со всей присущий человеку жестокостью и манией, они боялись, что однажды так и произойдет. Наблюдателю было тогда 8, а сестре 12, они росли во враждебной среде и уже приспособились к подобной обстановке. Он иногда ощущал себя так, словно являлся главной причиной их несчастия, связующим звеном, преградой, не позволяющей родителям окончательно расстаться, и что самое удивительное; он не думал так же о сестре.
–
Может и руку станешь поднимать на меня при детях? – завопила мать.
–
Тебе не помешала бы хорошая пощечина мразь, достала ты меня уже, мне домой возвращаться не хочется больше! – заорал отец и попутно разбив тарелку об стол, от чего дети вздрогнули, вышел из кухни направившись к выходу.
Мать собирала осколки с пола голыми руками, и нечаянно порезав пальцы продолжила, не придавая этому никакого значения. Сестра ринулась на помощь, в то время как он стоял остолбеневший и без единого движения сопровождал их взглядом. Он понятия не имел как реагировать в подобных ситуациях, и то недоумение, в котором он находился, продлилось очень долго. Сказать, что он был зол на отца будет враньем, скорее наоборот, он его отчасти уважал, но очень сильно боялся. А что на счет матери, она любила сына, но временами, когда злилась на него, говорила, что тот похож на своего отца, то есть на человека, которого она терпеть не могла. Каждый раз после этих слов он замыкался в себе и закрывался в комнате, беседовал сам с собой пытаясь забыться, занять себя чем-то, убить затянувшееся время. Злопамятным он не являлся, о чем не скажешь о сестре, которая не простила ни единого слова, ни единого действия отца. Она отреклась от него, ибо рана, оставленная им с детства, стала уродливым шрамом на её сердце. У неё был кардинально другой характер, она не любила подчиняться и подчинять, не любила, когда ей что-то навязывали, указывали или управляли ею. С возрастом она черствела и узнав человеческую сущность получше, предпочла не иметь с ними дело если это не было необходимо. Она была добра, великодушна и любезна почти со всеми, с кем доводилось пообщаться, но пообщавшись с тем или иным человеком хранила верность своим принципам и не верила никому, ибо в любом человеке найдётся место для лицемеря и корысти. Она была неуступчивой, своевольной и принципиальной, как нам уже довелось узнать. После того как отец развелся и покинул их на сей раз насовсем, она уничтожила все останки теплых воспоминаний давно минувших дней, мысленно разожгла костёр и сожгла все связанное с ним, избавившись от навязчивого фантома идущего по пятам, она будто спалила вонючую футболку с несмываемым пятном и наконец вздохнула с облегчением.