Андрей Сметанкин
«Я жил тогда в Одессе пыльной…»

© Андрей Сметанкин, 2021

ISBN 978-5-0053-6082-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дорогой мой читатель

Посвящается Екатерине Яковенко

«Вся жизнь моя – печальный мрак ненастья

Две-три весны, младенцем, может быть,

Я счастлив был, не понимая счастья;

Они прошли, но можно ль их забыть?»

Хоть эти строки¹ Александр Пушкин написал задолго до южной ссылки и всех других последующих событий, которые бесконечной чередой лишений и гонений преследовали его, всю короткую, но блистательную и наполненную жизнь, а вышло так, что силой своего поэтического таланта и дара предвидения он пронзил пространство и время и предугадал свою судьбу. Он увидел её и принял без страха и сожаления.

Данная книга, которую Вы, дорогой читатель, сейчас держите в руках, открывает цикл книг, посвящённых определённым моментам и эпизодам, явлениям и событиям в жизни и творчестве великого русского поэта, чести и совести тогдашней России. Трудно оценить значение Пушкина и его творческий вклад в отечественную, равно и в мировую, литературу. Это бесценно, и по сей день остаётся одной из основ современной культуры человечества.

Каждый с признательностью и благодарностью, с почтением и уважением черпает вдохновение и силы, творческие и жизненные, из этого неиссякаемого кладезя мудрого поэтического и прозаического русского слова.

Повествование ведётся от первого лица, от лица главного героя. Может, кто-то увидит в этом тень тщеславия, если автор книги, рассказывая о Пушкине, ведёт «дневниковые записи» от его имени. Не ставим пред собой цели и задачи, чтобы «примазаться» к бессмертной и неувядающей славе великого россиянина, поэта, гражданина и человека. В наши дни Человек – понятие планетарного масштаба. Ему тесно в определённых рамках отдельного народа и государства, языка и культуры. Более того, сегодня Человек – это понятие, событие и явление всепланетарное. Ныне от него зависит судьба всей планеты а, в ближайшем будущем, всей солнечной системы, отчего становится понятием ближней вселенной.

Но вернёмся к своему труду и самому герою этой поэмы. Не стремимся стать «маленьким Пушкиным», как раньше кто-то стремился к тому, чтобы стать «маленьким Наполеоном». Наше стремление заключается в том, чтобы поведать о личном понимании Александра Пушкина не как поэта, но прежде всего, как неординарной личности, с её слабостями и сильными сторонами характера, падениями и взлётами. Стремимся рассказать о том, что это была не хрестоматийная персона, а был живой человек из плоти и крови, со всеми его страстями и заблуждениями, открытиями и пророчествами, успевший за свою жизнь, подобной метеору, сделать очень и очень много и, подобно комете, собственным творчеством обогнать своё время. Словом, у каждого – свой, личный Пушкин.

Не только рассказываем о событиях двухсотлетней давности, но отталкиваясь от прошлого, пытаемся понять настоящее и предугадать будущее. В какой-то мере это взгляд со стороны на нашу действительность и на нас самих, на каждого из нас: на наши мысли, слова и поступки.

Сей литературный труд, данная поэма повествует об одесском периоде южной ссылки А. С. Пушкина, 1823—1824 гг.

Андрей Сметанкин,

Душанбе, Таджикистан, 26.03. 2016

«Доброго времени, уважаемая КАТЕРИНА: мир дому твоему и твоей семье, семьям твоих любимых и дорогих детей! Поздравляю всех вас с Днём влюблённых и желаю здоровья и счастья, долгой и счастливой жизни… Ныне готовлю очередную книгу о жизни и творчестве Александра Пушкина Я ЖИЛ ТОГДА В ОДЕССЕ ПЫЛЬНОЙ (про одесский период южной ссылки поэта) и также посвящаю тебе в знак благодарности и признательности, в память твоей светлой доброй искренней любви».

(Из частного письма автора к лицу, которому посвящается это произведение; 14.02. 2016).

ПОЭМА

«Тем ранним утром из Одессы…»

 
Тем ранним утром из Одессы
Не провожал никто поэта,
Не поднимал со мной бокал
От впрок закупленной Никитой,
Надёжным и известным другом,
Бутыли здешнего вина.
Никто, наверное, не хочет
Удар всесильного вельможи
Наслать на свой авторитет?!
Друзья невольно отступили,
Держась от ссыльного подальше,
Как по команде отошли.
Друзья, друзья… Что было раньше?
А вы являлись таковыми?
Иль были только на словах?
Друзья, друзья… Четыре года
Прошли на юге под неволей,
Где я практически отвык
От высокомерья Петербурга,
Патриархальности Москвы.
Никто меня из круга близких,
Персон лицейских и столичных
В глухих степях не навестил.
То в Кишинёве, то в Одессе,
Вдали от родины томился
И терпеливо ожидал
Друзей, не ведавших изгнанья,
Друзей, живущих по закону…
Друзей, похожих на врагов?!
Года прошли, как мы расстались
И друг от друга отдалились,
Куб пустоты меж нами встал.
Друзья, друзья… Где вы? Какие?
Осталось что-то от Лицея
В душе иль в памяти у вас?
Не встретить юношей прекрасных
В лицейских пригнанных мундирах,
Теперь чиновники они.
Они сегодня – офицеры,
Они сегодня – дипломаты,
Не тратят жизнь на пустяки,
Как я – на сладость вдохновенья.
У всех дома то в Петербурге,
Не то в хозяйственной Москве.
У них и жёны есть, и дети —
Живое продолженье рода, —
Покой души, тепло семьи.
Теперь среди вершин Парнаса,
Среди напевов вечной лиры
Живу один своим пером.
Они бесспорно – люди света,
Не просто так себе дворяне —
Аристократа знают вкус.
Они, сановники при кресле,
Себя карьере посвящают
И носят титул на лице.
У них столь нужные знакомства
Влекут обширные именья,
Что прямо страшно говорить:
Им бог и царь послали счастье,
А там – богатые поместья
И крепостных, как на подбор!
Мои друзья – пример достойный! —
Исправно службу исполняя,
Стремятся трон не огорчать;
Ведут собрания дворянства,
Спешат на выборы правленья
И не валяют дурака.
У них различные заводы:
Там винокуренные – дивно! —
А здесь и конские – умно!
Они при деле и расчёте —
Не сочиняют «безделушки»
На негодующих вельмож.
Среди друзей есть и другие,
Кто строит заговор престолу,
Но этих, право, меньшинство.
Они сегодня остаются
Тираноборческой загадкой,
Затменьем сердца и ума
И воплощеньем страшной силы,
Рождая тайные союзы,
А это, явно, не к добру…
Как?! Революция в России,
И снова казни и расправы
С обеих тягостных сторон?
И по истории деяний
Придёт республика народа
Иль очередной переворот?
Россия грустно ожидает,
Когда народ страны бескрайней
Под гнётом крепости живёт.
Всё это совесть угнетает
И от Европы отличает,
Нас превращая в дикарей…
 

«Никита взял два чемодана…»

 
Никита взял два чемодана,
Две-три корзины с провиантом,
И снёс в коляску два куля,
А следом – свёртки и пакеты.
Так было собрано в дорогу
Душой и женскою рукой
Моё нехитрое богатство —
За год в Одессе не разжился,
Не стал велик дорожный скарб.
(Я всё моё ношу с собою —
Перо, чернила и бумагу,
И от судьбы иных не жду.)
Недолго шли приготовленья,
Всему нашлись черёд и место,
И был заложен экипаж.
Катилось солнце на средину,
А я ходил, смотрел уныло
На город южной стороны —
Устал уже от пыльных улиц,
От высокомерья Воронцова
И ощущений новых ждал.
Но не свершились ожиданья,
И сладость светлых дерзновений
Сменилась горечью потерь.
По генеральскому навету
(В борьбе за женское вниманье
Все средства, видно, хороши?)
И да по царскому указу
За мысли гордого афея
(Наверно, тот наказан был?!),
За широту свободной лиры
И за гражданские мотивы
Меня решили наказать,
И потому без долгих басен
Из ссылки был отправлен в ссылку —
Самодержавия гамбит.
Сказать имеет вся Одесса,
Престол горит, чтоб я сломался,
Согнул бы спину перед ним.
Тогда оставят без докуки,
Чинить не станут мне препятствий:
Всем угождай и не горюй.
Как дворянин, живи в поместье —
Пусть революция в загоне,
Зато сам будешь нарасхват:
Живи себе, сам друг, вольготно
И сочиняй тут без помарки?!
Но не пойду на сей гешефт:
Я – божий дар, а царь – свободу…
Зачем же плыть вниз по теченью,
Коль встреч течения иду?
В борьбе идей – моё призванье,
В гражданских строках – назначенье,
Тому порука – мой талант,
Хоть не ищу кровопролитья
И не хочу отмщенья трону,
Чтоб царь безвременно почил
Под злой машиной, гильотиной;
Чтоб голова его скатилась,
Как отделённый страшный шар,
В корзину, полную опилок;
Чтоб реки крови затопили
И погубили весь уклад.
Уже во Франции случилось,
Когда, сменив одних тиранов,
Пришёл другой – Наполеон.
Там исходили от свободы,
А завершилось всё террором,
И встал в Париже эшафот…
Хочу сказать, друзья достатка,
Вдали Москвы и Петербурга
Обид под сердцем не тая:
В отчизне строй самодержавный,
Сегодня чести достодолжный
Для всех народов должен быть!
Друзья, друзья… Как я отвлёкся,
В какие дебри потянуло
Здесь откровения мои?!
Пора и мне уж собираться —
Давно Никита ждёт в коляске,
А там – Михайловское ждёт.
Вот оглянусь, открою дверцу,
Усядусь тихо на сиденье,
Затем придвинусь в уголок
И на глаза надвину шляпу —
Уже противиться не в силах,
Что из Одессы изгнан вон.
Пришлось сегодня и поэту
В душе примерить поговорку:
«Сиди, сверчок, и знай шесток!»
Друзья, друзья… Пора в дорогу!
Когда свободны от занятий,
От дел влиятельных свободны,
Вы свой вершите променад —
Встречает Невский тёплым солнцем
В сыром и зябком Петербурге,
Иль в достопамятной Москве
Идёте чинно по Тверскому,
Как порожденье этикета,
Людей смотреть, себя казать —
По два часа для моциона
И возбужденья аппетита,
Иль для покоя живота.
Куда спешить, когда за каждым
Идёт лакей с шотландским пледом,
Держа калоши, трость в руках,
А рядом медленно коляска
(Сидит на козлах бравый кучер)
Едва катит по мостовой?
Должно держаться наготове —
Всё отработанно и чётко,
Как англиканский механизм.
Коль господин сейчас устанет,
Иль часом буде нездоровым,
Его в сей миг свезут домой.
А мне теперь, оставив город,
Осталось только сесть в коляску
И без числа, как куль, трястись?
Друзья, друзья… Друзья былые
Прошедшей юности зелёной,
Когда друзьями был богат,
Пройдя весёлой чередою,
Теперь остались за спиною,
И ныне я в степи один.
Вот горизонт всё дальше, дальше,
Коляска дальше от Одессы,
А я с тоской назад смотрел,
Как поутру приморский город
Покрылся розовою дымкой,
Как засверкали купола,
Чуть приподнявшись над туманом;
Как загорелись жгучим светом
Глаза стеклянные домов;
Как за домами, над домами
Под чистым небом, ярким солнцем
Открыло море ширь души;
Как над густой кипящей синькой
Поплыла плавно вереница
Продолговатых облаков,
Держащих за руку друг друга,
Порозовевших от смущенья,
Что так прозрачен их наряд…
 

«(Всё дальше, дальше от разлуки…»

 
(Всё дальше, дальше от разлуки,
Всё ближе, ближе к расставанью,
Что ожидало впереди.
Ещё верста, ещё мгновенье,
Ещё случайная надежда, —
Одесса скрылась за холмом.)
…Меня задумчивый Никита —
Под стать Харон в убогой лодке, —
К судьбе жестокой увлекал.
Скрипели старые рессоры,
Мелькали спицы, словно пяльцы
В худых руках моей судьбы.
Над головой синело небо,
Как мячик, в нём катилось солнце,
И я катился по степи.
Друзья, друзья – песок сквозь пальцы
Иль в испытаниях опора? —
Кто в бедах выстоит со мной?
А если нам случится встреча,
То улыбнётесь ли открыто,
Подняв цилиндр над головой?
И, подойдя ко мне поближе,
Держа поэта за жилетку,
Вы назовёте ли с теплом
Лицейских лет мою проказу,
Фигурным оголовьем трости
Прикрыв улыбку на губах?
Иль вдруг зачнёте озираться,
Как черепаха, образ прятать
В своих тугих воротниках,
Что высоко поднялись к солнцу,
Как накрахмаленные крылья,
И верховодят в белизне?
Для большинства я – сочинитель,
К тому, на грех, весьма опасный,
Что лучше бы меня не знать;
В кругу дородного семейства,
Во избежание скандала
Не поминать меня в ночи.
Ну, что ж, держитесь стороною…
Не прокурор я, не защитник,
Друзья, друзья… Вы кто? Вы где?
Я обращался в бесконечность
И только слышал пустоту…
Обида, горечь и терзанье,
Усталость, грусть и раздраженье,
Унынье, скука и тоска,
Как птицы, вились над коляской,
На миг меня не оставляя,
А я сидел в углу сычом.
Какое дело до поэта
У партизан большого света,
Что в Петербурге иль в Москве?
А свет холодный и жестокий,
К чужим страданьям равнодушный
Проводит время без тревог.
Тут говорят, что дело света
Нести культуру, просвещенье
Во все отечества углы;
Что ныне главная задача
Всех представителей beau monde —
Смягченье нравов по стране;
Что свет достойно претендует
Средь нас на званье авангарда
Цивилизации. Затем
И чтут блистательные люди
Завет условности общенья,
Где во главе – хороший тон!
Они в политику вникают,
Бывают в курсе всех событий,
Своей земли, на стороне,
С тем элегантную одежду,
Не хуже царственной особы,
Всегда стараются носить.
Но, прежде пестуют душевно
Произведения под солнцем,
Что рождены живым умом.
По той же искренней причине
И покровительство искусствам
Они стараются нести.
Порой и сами же не против,
Уединившись в кабинете,
За сочинительство засесть.
Порой моральную поддержку,
А с ней и денежную помощь
Они готовы оказать
Как литераторам, по слову,
Так и художникам, по кисти,
Средь них – актёрам и певцам,
И музыкантам, как по нотам.
По сути, творческим персонам
Достойно свету помогать.
Мне говорят, что в руководстве
В стенах прекрасного Парижа
Мартен-Фюжье так написал,
И ту науку, слово в слово,
По грязной варварской России
Неплохо бы и учредить.
Ведь это выгодно, полезно,
Поскольку модно и приятно
Себя к искусству причислять.
Но, господа, прошу заметить,
Что ныне модно для французов,
Для русских будет через век,
Коль в демократии ущербны
И мы, простите, не готовы
Себя со смердами равнять —
Шнур отношений и приличий,
Подобно тягостной удавке,
На дух накинут, как аркан,
Стесняя горло побуждений,
Ломая кости обязательств
И превращая нас в рабов.
Ум изгибается привычно,
Во всём потворствуя коварству,
А наш язык всечасно лжёт,
Само ж лицо, актёр искусный,
Играет роли по заказу,
Какие требует момент.
Всегда идёт от обстоятельств
С улыбкой деланных приличий,
Стремясь всё вызнать наперёд.
Мы только в свете народились
И только встали с колыбели,
Уже за нас всё решено,
Как стоит нам держать осанку,
А прежде кланяться усердно,
Кому – в особенном числе,
Как стоит нам вести беседу
И как нам следует влюбляться —
Задолго определено, —
Когда же делать нам визиты
И что, порой, дарить на свадьбу,
Как быть достойным на балу?
Свобода света несвободна,
Коль от условности зависит,
И человек, войдя в пределы,
Мораль не ведает в себе;
Коль настроеньем не владеет
И за себя не отвечает,
Но поступает, как закон
Большого света принуждает,
В себе теряя самобытность,
И умирает ЧЕЛОВЕК…
 

«Друзья, друзья, где это видно…»

 
Друзья, друзья, где это видно,
Чтоб я склонял главу пред чином
Да и перед властью спину гнул?
Меня всё это отвращает,
И независимость, не скрою,
Готов в дуэли отстоять…
Который час прошёл в дороге
(Стара коляска, катит быстро —
Градоначальника презент),
Одесса может спать спокойно,
Её покой не потревожу
И эпиграмм не напишу.
Сидел в коляске одиноко
Среди вещей за тройкой чалых.
Перекати – по ветру – … степь?..
Перекати – по ветру – поле.
Как сладко, сладко быть на воле
Вдали от чопорных мужей!
Хотя и царский ты наместник,
Герой великого сраженья,
Такой же сутью человек,
Как твой «всего лишь подражатель
И лорда Байрона поклонник,
И Дон Жуана ученик»…
Литографированная совесть,
Как подорожная бумага,
Чем наделил граф Воронцов,
Чтоб я быстрей оставил город
И от себя семью избавил —
Так думал дальновидный граф —
Мне обжигала грудь и руки.
От униженья в неизвестность
Теперь потерянно катил.
Пусть это так, но я свободен.
Свободен? Да, как это небо, —
Никто не волен над душой,
И всё решает Провиденье,
Что управляет всей планетой,
А также – судьбами людей…
Прощай, торговая Одесса,
Прощайте – с Богом! – одесситы
И корабли со всех сторон.
Для Новороссии привозят
Колониальные товары,
Что бакалеей тут зовут, —
Вино и сахар, рис и саго,
Муку и крупы, чай и кофе,
Имбирь и перец, и кунжут.
Сюда привозит с каждым разом
В делах успешная Европа
И свой промышленный продукт —
Все ткани, обувь и лекарство,
Там – парфюмерия, москатель,
А здесь – машины и станки.
Да, предприимчивые страны
Дают на экспорт превосходство,
Но, прежде, главное, – сырьё,
Как хлопок Индии, Востока,
Железо, уголь и селитра
Со всех концов людской земли.
Так для развития торговли
И с ней промышленности русской
Одесса встала впереди,
Как для «помещества», дворянства,
Так для крестьянства и мещанства.
Идёт по свету капитал,
Он подбирается к отчизне,
На зуб уж пробует Россию, —
Плывёт, гудит, как пироскаф.
Идёт рожденье капитала
С душой и русскими чертами,
В Одессе каждый божий день,
И всем изящно управляет —
Где помогает, где внушает,
А где стращает Воронцов.
Так от прибытия в Одессу,
По окончанью южной ссылки,
Я жил по средствам в номерах.
Порой подобно капитану
На мир с утра взирал с балкона
И видел там морской залив.
Людей я видел под собою
И не считал себя главнее,
А был таким же муравьём.
Любил людей не понаслышке —
Я был знаком, общался с ними
И чуял в душах мастерство —
Мне был знаком поэт Туманский
И, достояние Одессы,
Корсар бывалый Морали.
Народ всегда был коммерсантом —
Седой Восток и мощный Запад
Об этом ведают давно.
Но лишь аграрное дворянство
В России ведать не хотело
И не желало признавать
В купце, промышленнике русском
Своих преемников и смену,
Чего не в силах избежать.
И потому страдал Евгений,
Мой житель города, деревни,
Помещик мой и дворянин,
Ведя свой праздный образ жизни,
Сбирая подати с поместья,
Привыкший только потреблять.
Он за собой не знал ответа,
О ближнем вовсе не старался
И не смотрел на шаг вперёд,
Когда лишь золото столице
Потребно было, не пшеница,
То земли отдали в залог.
Такую практику хозяйства
На разорении папаши
Онегин молча постигал.
Богатый недоросль, оболтус
Поднялся снова пред глазами,
Каких не мало на Руси.
Хотел писать я Дон-Жуана,
Но только в русском варианте,
А вышло всё наоборот…
 

«А, в общем, сударь интересный…»

 
А, в общем, сударь интересный
И, по себе скажу, неглупый,
С традиционною ленцой,
Что бич для русской молодёжи.
Она не может, иль не хочет
Себя трудом обременять?
Работой мысли или слова,
Работой опыта и знаний
Не устремляется она
Натрудить душу, свои руки,
Россию разумом наполнить,
Чтоб та девицей расцвела?..
…Кипели жизненные силы,
Цвели и падали надежды,
И солнце длило марафон.
Предприниматель всей России
Уже выклёвывался смело
Среди ремесленных мещан,
Среди крестьян, «первопроходцев»,
На ниве купли и продажи,
В науке выделать и сбыть.
А дворянин же по привычке
В своём господском мизантропе
Всё отрицал и тем коснел.
Так я не мог пройти же мимо
Активных, новых, любопытных
И предприимчивых людей.
Они, как будущность России,
Восторг и сила всей отчизны,
И страх, и слабость всей страны.
Средь них – шакалы и акулы,
И аферисты-проходимцы,
И работяги-мастера.
Там спекуляции и сделки,
А здесь торги и договоры,
И тут же бьются об заклад.
По меркантильному сознанью
В передовой полифонии
Звучал сильнее капитал.
Спервоначалу – прогрессивный,
Когда работник и хозяин
Делили барыш сообща.
И Воронцов, с английским складом
Ума практичного и жизни
Всем управлял, как биржевик.
Я вспомнил снова Воронцова?!
Видать, засел в моих печёнках,
Не скоро с этим примирюсь…
Вот заменил Инзова как-то
Наместник новый и начальник
Той Бессарабской стороны —
Как дипломат, герой сражений,
Граф Воронцов умом солдата,
Душой дельца руководил.
В далёкой Англии воспитан,
Но в девятнадцать он в России,
Где принял прапорщика чин,
С азов карьеру начиная
В рядах прославленных гвардейцев
Преображенского полка.
А в двадцать два был на Кавказе —
Сражался храбро и умело
И честно славу заслужил;
Не сдался в Швеции холодной
И дрался в Турции горячей —
По сути, истинный герой.
При Бородино был тяжко ранен,
В своём имении богатом
Лечился сам, и вместе с ним
С его добра шли на поправку
Полсотни бравых офицеров
И триста раненых солдат
Его же корпуса родного,
Геройски бившихся с французом,
Не посрамивших честь свою,
Ни светлой чести командира.
Когда лечение свершилось,
Побыть под Лейпцигом успел —
В большом «Сражении народов»,
Где героически сражался,
Как будто русский Ахиллес.
Побив тогда Наполеона,
Организованным союзом,
Народы выпестовали мир.
Три долгих года на чужбине
Свой русский корпус за границей
Держал в заботливых руках
Наш Воронцов – пример соседям.
Когда же части уходили,
Покинув Францию, Париж,
Граф рассчитался сам с долгами
Всех подчинённых офицеров —
Как миллион златых рублей
И, доложу, ещё полстолька.
Не принуждая офицеров,
Чтоб оплатили этот долг,
Он заплатил своим карманом…
И лишь женитьба на Браницкой
Его поправила дела.
 

«Одессе вышло стать ступенью…»

 
Одессе вышло стать ступенью
В его блистательной карьере,
Где опыт, знанья применил,
Что приобрёл, живя в Европе,
А в политических воззреньях
Он был, по сути, либерал.
Как крепостничества противник,
Он шёл за равенство партнёров
В экономических делах,
Кто был в коммерции Одессы,
И помогал, как мог, евреям,
На что сердился Петербург.
В Одессе был большой персоной,
Весьма влиятельным вельможей
И занимал огромный дом —
Средь нас дворцом тот назывался, —
Держал великую прислугу
(Никто тягаться с ним не мог),
Вела прислуга по-английски,
Как механизм, единый, чёткий,
Чем восхищала всех гостей.
Сам граф был стройным, худощавым,
Высоким, статным и красивым —
Мечта души одесских дам, —
В былых боях и в мирной жизни
Не ведал ноты возмущенья
И контролировал себя.
Всё хорошо, но при заслугах
Он слишком чопорно держался —
Ни дать, ни взять, английский лорд!
Ну, ладно, бог с ним – суть не важно,
Когда в коляске ты трясёшься
И мирно едешь по степи…
А как прекрасно начиналось,
Когда Тургенев постарался,
Чтоб подготовить переезд
Из Кишинёва да в Одессу,
От слов Инзова к Воронцову,
И за меня его просил,
Сказав, что нужно для спасенья
И вдохновения поэта.
Пойдут старания на лад,
Коль меценат, с ним – климат, море,
Легенды, мифы и преданья,
Воспоминанья прошлых лет —
Всё это есть в большом избытке
Под солнцем радостной Одессы, —
С поэтом будут заодно.
Тогда талант воспрянет духом,
Преодолеет все невзгоды
И не останется в долгу,
А Воронцов же примет меры,
Создаст условия работы
И станет нравственность спасать
Столь неокрепшего поэта,
Когда сыграл с ним злую шутку,
Его докучный Кишинёв…
Так, по прибытию в Одессу,
Явился вскоре к генералу
(О чём жалею до сих пор…),
И был обласкан, взят на службу,
В дом приглашён гостеприимно —
Ходи же в гости каждый день
Открыто, запросто, без страха;
Сиди один в библиотеке
Великолепного дворца.
Я овладел вполне английским,
Заговорил на итальянском,
Привлёк Сервантеса язык
И знал в последнем, как любитель,
С десяток слов и выражений
Что примет с гордостью Мадрид.
Тогда всё складывалось чудно,
И трио верных выражений
Мне помогало, как могло,
Назло молве и прочим бедам,
Как это, к слову говорится:
Живи, работай и твори.
Таланту надо развиваться,
Не умалять его исканья,
Не ущемлять его права,
Давать широкую поддержку,
Идти, по-дружески, навстречу,
Организовывать досуг…
К нему обиды не имея
И не держа на сердце злости,
Не строил виды на неё.
Из рук, как птицу отпускаю,
Но оставляю в гордом сердце,
Чтоб в тишине хранить любовь.
Пускай наместник остаётся,
Возьмёт себе на домовину,
Что лишь ему принадлежит,
Что заслужил своим раденьем,
Своей покорностью престолу
И обхождением раба.
Он мне грозит, покамест в чине,
Дрожит вельможа пред поэтом,
Раз обращается к царю,
Чтоб Петербург скорей избавил
И сохранил корректность графа
От смуглолицей саранчи,
Какой предстал поэт однажды,
Когда открылось волокитство
И отношение к жене.
В душе опального поэта
Не видно места и для мести,
Когда всё занято игрой
На вдохновенном инструменте,
Что вечной лирой называют,
И превращает жизнь в стихи.
Меня наместник изгоняет,
Но только сам не понимает,
Как верноподданный зоил,
Что сам себе он роет яму,
И кто ему протянет руку,
Куда однажды угодит…
Изгнать поэта – вот геройство!
Закрыть жену – вот это мудрость!
Никто не вышел провожать…
Пусть так. В душе нет капли яда,
А только есть одно желанье
Стать независимым в стихах.
Не для келейного же быта,
Как приживала и начётчик,
Но для калёного стиха
Рождённый в доме всей России,
Взращённый крепким русским словом
Мой доморощенный талант
(По сути, подлинный, не грубый,
Не примитивный, настоящий,
Рождённый в трезвой голове),
Когда талант – продукт единства,
Согласность нот души и сердца,
И непорочного ума.
Ему служить всечасно будет
И будет преданней собаки
И при богатстве и нужде,
Играть отбой не пожелает
Душою пылкий африканец,
Корнями русский эфиоп.
И потому я всё приемлю,
С восторгом будущее встречу —
Не буду ставить da-capo…