Андрей Калибабин
Честная книга
Очень часто в начале эксперимента я совершал необдуманные поступки. Доверял просыпавшейся интуиции. Вовсе не представлял последствий. Решение продать машину, не купив ничего взамен, оказалось именно таким. Впервые за двадцать два года я стал полноценным пешеходом. В первый же вечер, после двух месяцев трезвости, каким-то чудом не сорвался. Началась настоящая ломка. Подступила невыносимая боль. Спина перестала гнуться. Шея отказывалась крутиться. Мозг прекратил соображать. Каждый раз, выходя на улицу, я привычно хлопал по карману. Вспоминая, что ключей больше нет, чувствовал себя голым. Облегчение пришло через месяц. Результаты обнаружились через два.
Внезапно сломалась вытяжка на кухне. Я стремительно заказал новую. Неожиданно для себя решил, что хочу заменить всё сам. Провозился полдня, но справился. Радость продлилась недолго. Холодный голубоватый оттенок стандартной светодиодной подсветки конфликтовал с теплым ярким светом, установленным год назад над столешницей. Вытяжку пришлось разобрать. Лампочки отправить на свалку. Не найдя в продаже других, подобрать подходящие светильники. Результат получился идеальным. Правда, свет почти сразу погас. Штатному блоку питания существенно не хватало мощности. Тут же был куплен новый. Заодно – отдельная проводка. С удобными бесконтактными выключателями, реагирующими на взмах руки.
По странному стечению обстоятельств буквально через несколько дней начались поломки у мамы. Потек смеситель в ванной. Сломался телевизор в спальне. Неожиданно вышла из строя еще какая-то мелочь. Долгие годы подобные проблемы решались при помощи мастера. Но теперь, с готовностью и желанием, я брался за дело сам. Изучал, разбирался, планировал. Менял, чинил, переделывал. Не терпел полумер и компромиссов. Мог остановиться лишь тогда, когда всё получалось хорошо. Однажды наткнулся взглядом на старую швейную машинку. Вспомнил дедушку, мастерскую и парусник. Широко и искренне улыбнулся. Ощутил, какой важный фрагмент бережно возвращал на место.
Полтора десятка лет свои собственные правила я устанавливал лишь в машине и офисе. Похоже, этого было недостаточно. Покупка любых дополнений – техники, мебели, украшений – не делала эти места моими. Для того чтобы захватить их полностью, нужно было потрудиться руками. Много лет назад, когда очередная купленная машина оказалась слишком дорогой и сложной, я побоялся улучшить её сам. Стал платить за это специальным людям. Но теперь, восстанавливая утраченные способности, столкнулся с неожиданными результатами. Любые бытовые задачи, годами вызывавшие беспокойство, превратились в источник удовольствия. Моя собственная территория, заботливо обозначенная руками, принесла чувство защищенности. Стала настоящим домом. Разбудила после долгой спячки давно забытую уверенность. Мне было куда вернуться. А значит, я мог уйти. Просто открыть дверь и шагнуть в реальный мир. Где-то там, посреди бескрайней действительности, скрывалась дорога в будущее. К сожалению, её нельзя было увидеть. Можно было лишь ощутить и почувствовать. И однажды, после долгих попыток, мне это, наконец, удалось.
XI. Ощущение
Почти весь последний год папа не выходил на улицу. Мешал неподъемный вес. Давление, больные колени и сильно отекавшие ноги. Незадолго до дня рождения мы предложили ему сделать шашлык. Он охотно согласился. Составил список продуктов. Отправил нас в магазин. В результате, помимо свинины, была приготовлена рыба. Полведра раков, гора овощей и довольно объемный торт. Проблема заключалась лишь в том, что теперь всё это великолепие предстояло хоть немного попробовать. В противном случае – и это было хорошо известно – папа обижался и нервничал.
Пару лет назад такое количество еды не вызвало бы у меня вопросов. Я мог, не испытывая дискомфорта, запихнуть в себя несколько стейков. Вдогонку, в качестве десерта, отправить килограмм черешни. Лучшим лекарством от стресса, помогавшим не прибегать к алкоголю, мне служило сладкое. Встречаясь с очередной проблемой, первым делом я покупал торт. Съедал примерно половину. Задача от этого не решалась. Тем не менее на следующий день представлялась уже не важной. Казалось, подобное обжорство не вело ни к каким последствиям. Уничтожая еду килограммами, я ощущал лишь приятную тяжесть. Иногда – желание прилечь. Но теперь, после обеда у родителей, мне стало совсем худо. Кое-как доехав до дома, я проспал до вечера. С трудом выполз на прогулку. Проковылял десять километров. Отвратительно спал ночью. Весь следующий день болел. Состояние, как две капли воды, походило на сильное похмелье.
К тому времени, на протяжении нескольких месяцев, я заново учился есть. Перешел на здоровую пищу. Но продолжал существенно переедать. Резал салат. Садился за стол. Ел. И совершенно не мог понять, когда нужно было остановиться. Как-то раз, решив позаниматься с гирей, ощутил физический дискомфорт. Мешало недавно съеденное. Оно же подсказало решение. Несколько дней я уменьшал порцию. До тех пор, пока не смог тренироваться уже через час после обеда. Это неплохо помогло. Вес пошел вниз. Настала очередь завтрака.
Как бы я ни старался поменьше есть утром, результат оставался прежним. Голова погружалась в туман. Невыносимо хотелось спать. Подкрадывались апатия и лень. Меня это совсем не устраивало. Начались эксперименты с продуктами. Бутерброды, мюсли, овсянка, яичница – постепенно я перепробовал всё. Подобрал идеальный завтрак. Следом за ним – обед. Со временем оставил в рационе всего несколько продуктов. Свежие овощи, нежирная птица, яйца, сыр, орехи и фрукты. Кофе и горький шоколад на десерт. Результаты были ошеломительными.
Наверное, никогда в жизни я не чувствовал себя лучше. Вес таял на глазах. Тренировки приносили удовольствие. Я стал выносливым, гибким и стройным. Голова работала превосходно. Потом всё, внезапно, кончилось. Прилив бесконечной энергии сменился утомительной слабостью. Нахлынула необъяснимая сонливость. По ночам сильно мерзли ноги. В один из дней, резко встав с кровати, я тут же плюхнулся обратно. В глазах потемнело. Голова отчаянно закружилась. Сообразив, что остался без сил, я добавил немного еды. Банан после тренировки и яблоко вместо ужина. Это сработало великолепно.
Однажды вечером фрукты в холодильнике закончились. Идти в магазин было некогда. Так ничего и не съев, я отправился в парк с собакой. Несмотря на прекрасную погоду, не получил никакого удовольствия. Внутри ворочалось что-то гнетущее. Затылок неприятно ныл. Колени предательски подкашивались. Любая, совершенно незначительная мелочь, вызывала сильнейшее раздражение. Первым делом, вернувшись домой, я проглотил долгожданное яблоко. Почти запрыгал от радости. Понял, что испытывал голод. Вслед за ним с удивлением обнаружил и менее полезный аппетит.
Потеряв первые пятнадцать килограммов, я столкнулся с повышенной чувствительностью. Мимолетный контакт с человеком или легкое прикосновение собаки походили на удары током. Едва различимые запахи представлялись совершенно невыносимыми. Противный и горький шоколад, на три четверти состоявший из какао, оказался невероятно вкусным. Сахар, мучное и жирное начали вызывать отторжение. Подступили мучительные ступеньки.
Это было похоже на простуду. Одолевали боль и озноб. Шея ныла при любом движении. Голова прилично кружилась. На тренировки не хватало сил. Приятные вечерние прогулки превратились в тяжелое испытание. Несколько дней мне пришлось страдать из-за плохо переносимого голода. Однажды, сам того не заметив, я уничтожил банку мороженого. Кишечник, сраженный обилием сахара, до утра восторженно урчал. Весы показали немного лишнего. Однако недомогание исчезло. Переедание оставило после себя легкую головную боль. Но и она испарилась к обеду. Вес, продержавшись неделю, снова пошел вниз. С тех пор, примерно раз в месяц, я сталкивался с подобными ступеньками. Довольно быстро привык. Научился обходиться без сладкого. На время прекращал тренировки. Больше спал и меньше гулял. Распрощавшись с двадцатью килограммами, добрался до настоящих сюрпризов.
Долгие годы круглый красивый живот упорно тянул меня вниз. Голова, шея и плечи стремились его догнать. Спина была неестественно согнута. Но теперь живота не было. Мышцы, поддерживавшие изгиб, по-прежнему сохраняли напряжение. В результате к концу прогулки сильно болела поясница. Пришлось задуматься об осанке. Расправив плечи, подняв голову и вдохнув полной грудью, я попробовал сделать шаг. Тут же чуть не упал. Тело, привыкшее к определенным движениям, в ручном режиме отказывалось работать.
Теперь у меня болело всё. Спина, голова, шея. Даже какие-то мышцы в глазницах. В этом не было ничего удивительного. Избавившись от необходимости сутулиться, я сменил положение глаз. Постепенно зрение адаптировалось. Голова перестала кружиться. Но походка, оставшаяся прежней, причиняла огромные неудобства. Каждый вечер, проходя положенные километры, я пробовал её менять. Результаты совсем не радовали. Поясница по-прежнему ныла. Левая рука немела. Странное ощущение разболтанности, возникавшее в правом колене, вынуждало неловко прихрамывать. Потеря веса существенно замедлилась. За следующие пару месяцев я похудел всего на два килограмма. По счастью, они оказались решающими.
Запасы жира, копившиеся десятилетиями, наконец-то меня покинули. Отчетливо проступившие ребра стали заметно двигаться при дыхании. Руки и плечи, впервые за долгие годы, заработали без щелчков и хрустов. Тело, избавившееся от всего ненужного, оказалось необычайно подвижным. Однажды, пройдя двенадцать километров, я обнаружил, что совсем не устал. Вернулась естественная осанка. Боль и неприятные ощущения исчезли, не оставив и следа.
Меня с детства удивляла папина обувь. Она вся была стоптана наружу. С возрастом то же самое, разумеется, случилось и с моей. Так же, как и папа, при ходьбе я сильно косолапил. Килограммы, ушедшие последними, устранили проблему навсегда. Косые мышцы живота, освободившись от оков жира, постепенно изменили походку. Запустили ягодичные мышцы. Те, в свою очередь, верхние мышцы бедра. Носок при ходьбе выпрямился. Нога стала опускаться ровно. Косолапость осталась в прошлом. Вместе с ней исчез люфт в колене. Затем пришло странное ощущение.
Оно возникало между лопатками. Быстро разливалось по телу. Каждый раз, появляясь неожиданно, приносило тепло, спокойствие и уверенность. Прекращало сомнения и раздумья. Отвечало на все вопросы. Помогало вдохнуть полной грудью, когда страх, гнев или отчаяние предательски сковывали дыхание. Как-то раз, задумавшись о том, что могу снова набрать вес, я стал очень сильно переживать. Не зная, как этого избежать, подавил тревожную мысль. Вытеснил ненужное беспокойство. Привычно вернулся к знакомому, медленно растущему напряжению. Однажды, стоя на весах и разглядывая число «78», почувствовал, что вес больше не вернется. Испытал то самое ощущение. Попробовал ему довериться. Результат оказался неожиданным.
XII. Дон
Я стоял по колено в прохладной, немного зеленоватой воде. Смотрел в высокое бирюзовое небо, исчерченное следами самолетов. Жадно впитывал ароматы песка, чернозема, кувшинок и сухой, выгоревшей на солнце травы. В последние годы где-то здесь, за Воронежем, для меня начинался юг. С ранней весны и до поздней осени тут было теплее, чем в Москве. Если дома было плюс пятнадцать, здесь стояла жара за тридцать. Когда дома лил дождь, тут старательно припекало солнце. Возможно, именно поэтому я так сильно полюбил Дон.
Странное ощущение, возникавшее между лопатками, вернулось в день, когда папу положили в больницу. За последние несколько недель оно существенно окрепло. По привычке, я решил с ним поспорить. Убедился, что это бессмысленно. Любые аргументы и доводы рядом с ним казались нелепыми. Оно стало невероятно мощным. О нем совсем не хотелось говорить. Слова надежды и поддержки, необходимые в тот момент маме, легко вылетали из груди. Но ощущение, рождавшееся глубоко внутри, предпочитало абсолютную тишину. Я перестал ему сопротивляться. Сразу почувствовал облегчение.
У папы нашли сепсис. Подключили вентиляцию легких. Попасть в палату реанимации оказалось не так просто. Мама поинтересовалась, хочет ли он, чтобы я его проведал. Он показал, что нет. Мне вспомнился его первый инсульт. Это было лет десять назад. Мы как раз сдавали заказчику очень важный проект. Днем позвонила мама. Сказала, что папа, бывший тогда в Анапе, угодил в реанимацию. Просидев в офисе всю ночь, мы, как обычно, успели. В 9 утра проект показали индийскому премьер-министру. Домой я добирался на метро. Сидел в полупустом вагоне. Хлопал стеклянными глазами. Ерзал от нараставшего напряжения. Выйдя на улицу, первым делом отправился в магазин. Взял бутылку виски. Лишь через несколько дней, немного придя в себя, все-таки улетел в Анапу.
Теперь было по-другому. Мне хотелось кричать. Куда-то бежать. Что-то делать. Во что бы то ни стало попасть к папе. Но, прислушавшись к новому ощущению, я почувствовал, что обида отступает. Не имело никакого значения, почему он решил так. Возможно, не хотел, чтобы я видел его беспомощным. Возможно, интуитивно избегал сильных и разрушительных эмоций. А может, уже окунулся в приятную темную пустоту, совсем не догадываясь о том, что происходило вокруг. В любом случае это было не важно. Я чувствовал, что понимал папу. Полностью доверял его решению. И этого было достаточно.
Через пару дней дежурный врач, вымотанный после ночной смены, забыл о туманных формулировках. Честно сказал: готовьтесь. Я знал, что готов давно. На следующее утро, выйдя на улицу с собакой, посмотрел на менявшуюся погоду. На низкие осенние тучи, надвигавшиеся на город с запада. Почувствовал то самое ощущение. Оно прошептало – пора.
После всех предыдущих попыток, неприятных последствий и мучительных раздумий, трудно было найти более неподходящий момент, чтобы попробовать уехать на Дон. Всего шесть недель назад, после той памятной аварии, я твердо решил не рисковать. Случись всё на пару лет раньше – и, подавляя отчаянное желание разобраться, я последовал бы принятому решению. Но теперь смысла сопротивляться не было. Снова прислушавшись к ощущению, я услышал однозначное «да». Сомнений не осталось. Каждый раз это странное чувство, не имевшее представлений о логике, приносило спокойную уверенность. Я позвонил маме. Предупредил, что уезжаю. Она не возражала. Ожидание могло длиться неделями.
За прошедшие полтора месяца, тихо и незаметно, что-то существенно изменилось. Я не дергался. Не суетился. Совершенно никуда не опаздывал. Нашел в заметках старый список. Неспешно сверяясь с ним, собрал необходимые вещи. Сначала – для себя. Потом – для собаки. Рыболовные принадлежности, готовые к любым приключениям, жили в машине с весны. Оставалось заехать в гараж за палаткой. Я не стал этого делать днем. Изменив привычный маршрут, забрал её ночью. Проскочив пустой МКАД, остановился лишь на той злополучной заправке, где застрял предыдущей осенью. Размявшись и выгуляв собаку, пролетел еще четыреста километров. Покружил немного по лесу. Нашел подходящий подъезд. В девять утра благополучно выкатился на холм с раскинувшимся под ним пляжем. И теперь просто стоял в воде, наслаждаясь давно знакомыми ароматами.
Мой старый лагерь находился километрах в пятидесяти выше по течению. Там не хватало глубины. Но здесь, в излучине реки, на дне притаились внушительные ямы. По их краям, даже в самую отчаянную жару, периодически поклевывал судак. Раньше я приходил сюда на лодке. Теперь устроил стоянку. Вокруг было невероятно красиво. Напротив резко нырял в воду обрывистый, подмытый мощным потоком берег. Его верхняя часть заросла густой, темной, непролазной чащей. На моей стороне пологий песчаный склон, окруженный невысокими дюнами, плавно спускался в воду. Выше по течению раскинулся сосновый лес. Всё дно реки вдоль него было усыпано глухим коряжником. Ниже, на протяжении пары километров, невысокий извилистый берег утопал в зарослях рогоза, ириса и кувшинок. Совсем неподалеку, в спрятанных за высоким кустарником пещерах, разбросанных на склонах обширного известнякового каньона, сохранились таинственные петроглифы. Их оставили скифские племена задолго до нашей эры.
Я любил эти места. Петлявший меж ослепительно белых меловых холмов, всё еще весьма мелкий, но уже с довольно сильным течением, богатый рыбой и самой разнообразной дичью, средний Дон всегда притягивал людей. Скифов вытеснили сарматы. За ними пришли аланы. Следом – тюркоязычные хазары и булгары. Даже во времена дикого поля, когда всё пространство от Днестра до Азова представляло собой пустынные и почти безлюдные степи, пойма великой реки медленно, но верно заселялась трудолюбивыми славянами.
В течение нескольких веков здесь зарождалось гордое и свободолюбивое донское казачество. Советская власть, оставившая после себя многочисленные руины колхозов и совхозов, по счастью, не сильно изменила людей. Они остались такими же честными, открытыми и гостеприимными, как и триста лет назад. По всей стране – от Селигера до Байкала – аборигены отчаянно обворовывали путешественников. Тащили всё, что попадало под руку. Лодки, моторы, канистры с бензином, снасти. Даже ножи и топоры, оставленные ночью без присмотра. Но здесь уже много лет не случалось ничего подобного. Потомки донских казаков, не покладая рук, трудились на полях и в садах. Те же, кто по каким-то причинам временно перебивался без заработка, предпочитали кормиться рекой.
Тут до сих пор верили в чудеса. По преданию, именно в этих краях Фрол Разин, разделив на три равные части, закопал принадлежавшее брату золото. В день казни, уже стоя на эшафоте, пообещал выдать тайник. Привел царских чиновников на Дон. Заявил, что потерял карту. Пять долгих лет морочил всем голову. Не найдя в конечном счете ни монетки, все-таки был казнен. Обоих братьев не стало. Но сокровища, спрятанные в таинственных пещерах, сохранились до наших дней. В каждой деревне живет хитроватый мужичок, знающий, где они находятся. Единственное, что мешает их достать – отсутствие подходящего оборудования. Один из таких мечтателей, регулярно навещавший нас в старом лагере, говорил о секретной карте. Несколько лет пытался собрать деньги на мощный металлоискатель. Не знаю, чем кончилась затея. Вряд ли он что-нибудь нашел. На сотни километров вокруг все пещеры давным-давно были изрыты десятками копателей.
Поставив палатку и бросив машину на холме, я спустил нужные вещи к воде. Купался, загорал. Пробовал поймать рыбу. Воздух прогрелся до сорока. Поднялся обнадеживающий ветер. После недавних обильных дождей вода стояла еще высоко. Глубина была подходящей. Ямы оставались на своих местах. Но ни в них, ни вокруг них, перепробовав все имевшиеся приманки, до вечера мне так и не удалось получить ни одной поклевки. Собаке повезло больше. Нарушая пронзительную тишину заливистым восторженным лаем, неутомимый охотник выгнал из кустов огромного упитанного ужа.
В сумерках, посидев немного у костра, я пораньше лег спать. С первыми лучами солнца, надеясь встретить щуку, прочесал густые заросли кувшинок. Пару часов, матерясь, обрывал приманки в коряжнике. В течение всего дня настойчиво облавливал ямы, скрытые у противоположного берега. Всё было безрезультатно. Ближе к вечеру на еле живой «Ниве» подъехал худощавый мужичок. Узнал меня. Поинтересовался, почему давно не видел. Пожаловался, что уже почти месяц как рыба куда-то ушла. Это походило на правду. Сообразив, что за два дня не слышал ни одного всплеска, я почувствовал, как портится настроение. Загудели ноги. Заныла спина. Заболели руки и голова. Казалось, весь мир обрушился. К счастью, это продлилось недолго.
В момент, когда солнце уже практически свалилось за горизонт, в небольшом углублении на мелководье случилось легкое движение. Едва различимые круги робко поползли по воде. Рыба, охотившаяся в таком месте, точно не могла быть крупной. Схватив коробку с приманками, я выбрал крошечную, самую яркую блесну. Уже на втором забросе подсек бойкого полукилограммового судака. На этом активность в реке закончилась.
Все предшествующие годы мой отдых продолжался три дня. Так было удобней. Двух ночевок вполне хватало, чтобы выспаться после длинного перегона. Теперь всё складывалось по-другому. То же ощущение, что привело меня сюда, в обед настойчиво подсказало, что уже пора ехать обратно. Я не спорил. Заранее собрав вещи, оставил на берегу только то, что было необходимо для рыбалки. Поймав долгожданную рыбу, быстро сложил всё в машину. Немного передохнул. Искупался в тусклом свете медленно поднимавшейся луны. В одиннадцать выбрался на асфальт. Позвонил маме. Убедился в отсутствии новостей. Неспешно двинулся домой. Всю ночь провел в дороге. Утром заехал в гараж. Выгрузил палатку. Примерно в семь, успев проскочить до пробок, уже был дома. Долго мыл и сушил собаку. Разобрал и поставил стираться вещи. Наконец, с наслаждением встал под холодный, бодрящий душ. Всего через пару минут раздался тот самый звонок.
Часть 3. Сборка
I. Честность
В конце 50-х, после смерти Сталина, репрессированным немцам разрешили покинуть Казахстан. Дедушка получил землю в Анапе. Построил небольшой саманный дом. Долгие годы прикладывал усилия, чтобы заслужить уважение в городе. В конечном счете преуспел. К сожалению, я не успел спросить, зачем ему это было нужно. Мама говорила, что после безжалостного уничтожения семьи и последующей бессмысленной депортации он просто хотел стать полноправным членом общества. Я никогда в это не верил. Добившись полной реабилитации, дедушка ни разу не сказал о советской власти ни одного дурного слова. Не думаю, что он её простил. И, уж тем более, не полюбил. Скорее всего, просто боялся. Поэтому молчал. Требовал того же от окружающих. Надеялся, что молчание, подкрепленное уважением, поможет истории не повториться. Отчасти это сработало. Но цена оказалась высокой. Детям и внукам досталось в наследство странное представление о честности.
Начиная с раннего возраста, я тоже стремился к уважению. В детском саду, читая всей группе перед сном, чувствовал себя значительным. Но развить этот успех не сумел. За четыре десятка лет так и не сделал ничего хоть сколько-нибудь стоящего. Просто жил, воспроизводя в миниатюре нескончаемую историю человечества.
Два с половиной миллиона лет назад на стенах пещер появились первые изображения людей, впускавших в себя духов. Присутствие вытесненных личностей древние считали даром. Счастливчиков, обладавших им, тогда называли шаманами. В любой непонятной ситуации к ним шли за советом и помощью. В те далекие времена люди заболевали из-за того, что злые демоны похищали их души. Родственники отправлялись к шаману. Тот обращался к духам. Если они находили украденное, больной очень быстро поправлялся. Так лечили большинство болезней. Христианская религия, со всем присущим ей гуманизмом, объявила шаманов одержимыми. Принялась исцелять их самих. Средством был избран экзорцизм. Результаты оказались сомнительными.
В двадцатом веке, с развитием научной психологии, синдром множественной личности был отнесен к психическим расстройствам. В восьмидесятых, после оценки масштабов и распространенности явления, признан вариантом нормы. Во всей этой увлекательной истории один-единственный факт по-прежнему остается необъяснимым. Те же самые симптомы, но связанные с приемом алкоголя, на протяжении многих веков не вызывали у людей вопросов.
Девять тысяч лет назад в небольшом земледельческом поселении на территории китайской провинции Хэнань кто-то съел забродившую похлебку. Соседи позавидовали соплеменнику. Взяли рис, добавили в него воду. Мед и немного пряных трав. Научились варить пиво. Чуть позже другие древние люди, попробовав прокисший виноград, начали делать вино. Третьи освоили крепкие зерновые и ягодные напитки. Алкоголь стал спутником общения. Со временем по странному стечению обстоятельств превратился в идеальное средство маскировки вытесненных личностей.
За две тысячи лет до нас в лесах сегодняшней Гватемалы один из индейцев майя случайно бросил в огонь ветви интересного растения. Эффект получился неожиданным. Духи пришли сами, не дожидаясь изнурительных ритуалов. Вдыхая дым подсушенных и свернутых в трубочку листьев, шаманы изобрели курение. Устав от общения с духами, научились использовать табак. Корабли Колумба, вернувшись из первой экспедиции, завезли странную привычку в Европу.
По каким-то неведомым причинам моя жизнь старательно повторяла все эти удивительные события. В восьмом классе мы попробовали пиво. Быстро познакомились с вином. Освоили крепкие напитки. Стали выпивать регулярно. На первом курсе, с появлением «Запорожца», алкоголь для меня стал редкостью. Тем не менее несколько раз в год, оставляя машину дома, я быстро и неожиданно напивался. Переключался и вел себя странно. Но, как и тысячи лет назад, никто на это не обращал внимания.
Так же, как и древние майя, сначала я попробовал траву. Потом другие вещества. Испугался. Быстро от них отказался. И, чтобы не выглядеть ботаником, начал курить сигареты. После каждого урока с компанией таких же лоботрясов бегал в соседний двор. Сохранил привычку в институте. Даже потом, на работе, курил, в основном чтобы выходить в курилку. Однажды лифт в подъезде сломался. Пришлось ползти на одиннадцатый этаж. Этого оказалось достаточно. Пару недель я старательно сопротивлялся надоедливой механической привычке. Через месяц легко и безболезненно на годы забыл о сигаретах.
Несколько лет назад, приходя в себя после срывов, я стал обнаруживать сигары. Не понимая устройства механизма, просто вытеснял эти случаи. Какое-то время бессмысленно сопротивлялся. Однажды закурил трезвым. Сигары мне понравились. Они помогали маскироваться. Сначала – от себя. Потом – и от окружающих. Полюбив никарагуанские сорта, выдержанные в роме и кофейных зернах, я искал фруктовые аналоги. В результате обратил внимание на трубки. Пара британских производителей выпускала табак, ароматизированный яблоком и вишней. Пару лет я курил и их. Сбросив вес и восстановив чувствительность, понял, что больше не хочу.
Меня всегда расстраивали следы, остававшиеся на руках и губах. Каждый раз, выкурив сигару или трубку, я долго и старательно отмывался. Тщательно чистил зубы. По возможности – мыл голову. Как-то раз, поймав себя на мысли, что не курил уже пару месяцев, взял на прогулку трубку. Погрузившись в облако дыма, задумался – зачем вообще это сделал.
К тому времени мне изрядно надоело бесконечно убегать от себя. Каждую новую мысль я встречал с живым любопытством. Погружался в любые эмоции. Старался быть честным. Поэтому, как следует поразмыслив, признался, что курить не любил. Привычка помогала мне казаться себе кем-то другим. Теперь это было ни к чему. Пару лет назад, практически без колебаний, я выбросил бы табак из жизни. С легкостью вытеснил бы все связанные с ним воспоминания. Но в этот раз всё было по-другому. Прислушавшись к новому ощущению, я собрал все трубки и каттеры. Добавил к ним футляры для сигар. Сложил в отдельную коробку. Бережно сохранил на память. Эти красивые, но странные предметы, некогда казавшиеся важными, превратились в напоминание о честности.
Почти два года я старался не врать. Получалось откровенно плохо. Самое сложное состояло в том, чтобы не обманывать себя. В отличие от мелкого бытового вранья, такая глубокая ложь слишком хорошо маскировалась. Девять месяцев я врал себе и окружающим, что хотел найти работу. Испытывая необъяснимое сопротивление, продолжал её искать. Конечно, это закончилось ничем. Единственным осязаемым результатом стал чудовищный рост напряжения. Оно почти привело к срыву. Спасли лишь другие изменения.
Однажды, поймав себя на бессмысленном и ненужном вранье, я почувствовал сильный дискомфорт. Заболела шея. Заныл затылок. Пришла слабость. Нахлынула апатия. Я стал сам себе противен. Захотелось вернуться во времени и сказать человеку правду. К сожалению, это было невозможно. Лишь через пару дней, когда болезненные симптомы отступили, пришло то самое ощущение. Оно подсказало, что теперь любая нечестная мысль или попытка кому-нибудь соврать будут вызывать похожие страдания. Весь мир – сначала вокруг, а затем и внутри меня – рассыпался как карточный домик.
С пугающей ясностью я ощутил, что врал себе в самых главных вещах. Всё, что казалось важным, перестало иметь значение. Всё, к чему я стремился, оказалось пустым и бессмысленным. Ценности, цели, мысли и убеждения. Всё осталось позади. Я стоял посреди чистого листа. Вокруг простиралась белая тишина. Идти было некуда. Делать было нечего. Хотелось что-то сказать. Или хотя бы подумать. Но слов и мыслей тоже не было. В голове, посреди сияющей пустоты, мрачным гранитным монументом возвышался один-единственный вопрос. Зачем я здесь? Ответ был совсем рядом. Но тогда, ослепленный сверкающей бездной, я физически не мог его увидеть.
Напряжение и болезненные симптомы с точностью электронного микроскопа помогали распознавать враньё. Но, к моему великому сожалению, ничего не говорили о правде. Понимая, в чем именно заключалась ложь, я ни на шаг не приближался к честности. Для того чтобы к ней прийти, нужен был другой метод. Нашелся он, как всегда, неожиданно.
Однажды мы пили чай у мамы. Зашел разговор о внуках. Почему-то она отказывалась верить, что может не стать бабушкой. Утверждала, что я себе врал, говоря, что не хочу детей. В подтверждение предложила посмотреть на мои отношения с собакой. Дыхание у меня перехватило. Сердце застучало сильнее. Голова склонилась вниз. Плечи рефлекторно сжались. Сделав несколько глубоких вдохов, я немного успокоился. Согласился, что был неправ. Сам тем временем задумался. Вечером, вернувшись домой, ощутил знакомые симптомы.
Вспомнился одиннадцатый класс. Узнав, что у меня появились девочки, мама по-настоящему испугалась. Очень настойчиво попросила ни в коем случае не заводить детей. Я сказал, что вообще не собирался. Это была правда. Но дальше пришлось врать. Каждый раз, приходя со свидания, говорить, что гулял с друзьями. Странный вопрос забылся. Следующим его поднял папа. К тому моменту мне перевалило за тридцать. Мы практически не общались. Пару раз в год, по большим праздникам, я вынужденно приезжал к родителям. Папа всегда интересовался, когда сможет увидеть внуков. Я отшучивался и врал. Ответа он так и не получил.
Несколько дней после разговора с мамой у меня болело практически всё. Никакие таблетки не помогали. Недомогание, вызванное враньём, никогда не проходило само. Для того чтобы от него избавиться, нужно было признать правду. Оказалось, это совсем не сложно. Я, действительно, называл пса своим шерстяным ребенком. Любил его и возился совсем как с детенышем человека. Об этом говорили многие. Для меня это не было открытием. Но заводить настоящего ребенка я, тем не менее, не хотел. Мешали вполне убедительные причины.