Александр Васильевич Кулешов
Тайны служебные и личные, или Карибский синдром
– Я училище закончил с золотой медалью и имею понимание о главном и второстепенном. Карьеру делают энергичные люди, не затянутые рутиной в серую повседневность. Если считать казарму своим домом, рассчитывать на рост не приходится. На каждый переход на новый уровень отпускается совсем немного времени. Решающее значение играют удача, наглость и дерзость. И мне нужно, чтобы ты мне в этом помог. Выводим батарею в отличные – это откроет новые возможности.
На сухощавом лице капитана с большими льдисто-голубыми глазами не отражалось никаких других эмоций, кроме честного напора носителя прямодушного характера с правильными убеждениями. Построение карьеры – это наперегонки со временем: своевременно занять соответствующую должность, на ее базе – повышение в звании, и снова – переход на более высокую должностную позицию, чтобы гарантировать увеличение количества звезд или просветов на погонах. При этом стараться, чтобы не было проколов, ибо они оставляют шлейф во всей профессиональной службе и всплывают в памяти штабистов и командиров в самый неподходящий момент. Туркину понятны правила служебной игры, и в ее благополучном развитии нужны пасующие ассистенты. Коростелеву хотелось быстрее закончить этот ненужный разговор.
– Если бы ты думал о своей карьере, у тебя имеются очень серьезные возможности. У нас в батарее свободна должность заместителя командира, начальник стартового отделения является главным претендентом для такой позиции, но для этого нужно быть кадровым офицером. Измени свой подход, напиши рапорт! Если ты играешь в команде, команда на тебя тоже будет пасовать. Прежде всего надо думать о службе, а потом о себе. Подумай!
Капитан изрек известную истину: двухгодичника воспринимали в армии негативно только до написания им заявления о переходе на кадровую службу. Все! Декларации о желании вступить в другую касту вполне достаточно, предшествующий период сразу объявлялся глубоким заблуждением под чуждым влиянием, служба начиналась с чистого листа.
– Я подумаю, – сдержанно пообещал Коростелев, надеясь закончить разбор полетов за его отказ участвовать в шмоне солдатского добра. – Но в обысках участвовать не буду!
– Тот, кто отстраняется от неприглядных сторон жизни, но не противодействует их проявлению, называется чистоплюем. И в грубой солдатской среде такой подход также восхищения не вызывает. Можешь сам не рыться в чужих вещах, достаточно присутствовать при этом типа понятого, руки останутся чистыми. И я при этом не потеряю авторитет, – миролюбиво заключил комбат. – Ты вспылил, почувствовав неуважение к тебе, но при этом продемонстрировал неуважение ко мне. Мне нужен баланс уважения друг к другу. Договорились? Пойдем что ли?
Рядом с парадной военной службой, опирающейся на уставы, славную историю и традиции, для которой гражданских инженеров призвали на два года, перед лейтенантом открывалась другая ее версия – приспособленческая, двуличная, лживая и уверенная в своем предназначении для удачной карьеры. Коростелев скрипнул стулом, вставая из-за стола, и направился к выходу. Туркин обогнал его и в гулком коридоре приказал открыть каптерку. Лейтенант, терпеливо скучая, наблюдал за проверкой обмундирования и вещей личного состава командиром батареи. Времени ушло много, результата, значимого для целей мероприятия, не было. Из ранее услышанного от комбата для себя Коростелев сделал предположение, что, если бы какая порочная жидкость и была бы обнаружена, из высших соображений разбор происшествия ограничился бы только стенами батареи, передачу информации на более высокий уровень они не предусматривали. Ведь это везение по жизни: думать о службе – значит думать о себе. Подчиненный тебе личный состав – это арматура и кирпичи, закладываемые в фундамент карьеры, никаких душевных вибраций при использовании живого материала в этом процессе быть не должно, если надо, нужно стрелять. Хороший кадровый офицер – как правильно запрограммированная компьютерная машина с набором функций, определяемых уставом службы, регламентом по подготовке ракеты к пуску, инструкцией по обучению персонала. Желания и интересы людей тебе интересны ровно на столько, на сколько их можно использовать и превратить в камушек фундамента твоего роста. И все бы хорошо, но ни доверия, ни уважения все это не вызывает. Наверное, комбат был достаточно умным, чтобы признать, что, мобилизуя на службу кого-то, армия получает человека-функцию, но не овладевает его достоинством, поэтому и предложил компромиссный вариант присутствия Коростелева в каптерке без участия в проверке солдатского имущества. Казенное уважение было продемонстрировано, уязвленное самолюбие удовлетворено.
12
На следующем занятии в Доме офицеров, как только группа кадрили их оставила вдвоем, Лена, тряхнув красивой косой, заявила Виктору:
– Ты знаешь, это хорошо, что ты пришел поговорить с отцом. Теперь я знаю идею нашего танца: русский парень и кубинская девушка, ситуация, когда жесты более понятны, чем слова. И это будет сочетаться с твоим и моим умением танцевать: она обучает, он подхватывает. Давай попробуем повторить, что мы наработали, с добавлением эмоций.
Встали в позицию, исполнили основной шаг чачача. Марилена начала нанизывать на него опробованный на первом занятии повороты, вращения, заклоны. Подчеркивая их с Виктором отношения, Лена могла повести плечом, как бы сбрасывая его руку, или чуть опережая партнера в сближении демонстрировала затаенный напор и призыв, и осознав, что в этом есть находка включала удачную импровизацию в канву танца. Движения, взгляды стали непринужденными, раскованными. Одна часть танца стала вытекать из предыдущей.
– Я поняла, что у нас не должно быть приглашения, принятого в бальных танцах. На основном шаге чачача мы выйдем из-за кулисы, что предполагает некую предисторию встречи. Ты запоминаешь, что я говорю?
Виктор старательно подтвердил, вытирая выступивший на лбу пот. Его прилежание было оценено похвалой «молодец!»
– В середине танца, когда парень уже раскрепостился, и ему жарко, он в танце расстегивает свою рубашку, в чачача это легко сделать: рука в сторону – к груди – расстегнул одну пуговку – рука снова в сторону – к груди – расстегнул другую пуговку. Попробуй!
Проработали они часа два, пока не сложилась фабула танца, устраивавшая Лену. После переодевания отправились по привычному уже маршруту к ее дому.
– А сегодня ветерана Карибского кризиса дома нет – на дежурстве он. Лето, кто-то в отпуске, кто-то с повышенной нагрузкой, – проинформировала Марилена при подходе к пятиэтажке Левко.
– Ну тогда я выполню свой партнерский долг, проводив тебя до дома, пойду.
– Нет, лучше зайти – мама не поймет, обидится, – решительно остановила его Лена.
Приветливая добрая женщина быстро отворила дверь, словно подгадала оказаться в маленькой прихожей в момент звонка, и с еще большей надеждой, чем раньше, заглянула в лицо визитеру.
– Я так рада, что вы зашли. Петруши нет, а у меня ужин готов. Присаживайтесь – буду угощать.
Угощение было знатное – борщик с пампушками и зразы. Отметив готовность гостя к приему пищи, хозяйка тут же предложила:
– Рюмочку для аппетита! – и выставила на стол графин с бесцветной жидкостью и две стопки. Виктор выказал осторожное сомнение в отношении спиртного.
– Да что вы, мы ж только для формы и настроения, что б снять напряжение, – произнесла Тамара Петровна с той интонацией, с какой торговка на рынке предлагает всем прохожим попробовать ее семечки.
Надобности строить трезвенника у Виктора не было. Содержимым графина оказался самый настоящий самогон, давший повод хозяйке рассказать о родственниках в деревне, которые знают толк в самогоноварении и способах очистки конечного продукта. Сняв напряжение вступительным рассказом Тамара Петровна принялась расспрашивать-выпытывать у Виктора о его студенческих годах, семье и служебных обстоятельствах. В разговоре всплывали и место рождения, и наименование законченного института с уточнением полученной квалификации, и специальность матери, и неопределенность с его будущим – и все это было интересно Лениной матери. Марилена не участвовала ни в самогонопитии, ни в расспросах, лишь весело поблескивала масляными глазами. Разговор строился один в один как в коростелевских инновациях по построению политзанятий с личным составом отделения, когда он, с целью сблизить сослуживцев и с рамках своей должностной обязанности знать фамилию, имя, отчество, национальность, год рождения, род занятий на гражданке до призыва, семейное положение, служебные и морально-психологические качества каждого военнослужащего, предложил бойцам вкратце рассказать о своей малой родине, и выяснилось, что им не так уж много известно интересных данных и фактов, а когда в развитие темы он попросил рассказать о своей семье, о традициях, то рассказы оказались короткими и банальными, словно, сохраняя невозмутимость под колкости окружающих, подростки касались больной темы – одна много работающая мать, обычный, как у всех, пьющий отец, сидящий в тюрьме брат… Для многих доармейская жизнь была мрачной реальностью, в которой молодых хоронили чаще, чем стариков: пьянство, езда в нетрезвом состоянии, аварии, травмы и драки до убийства. Удачливые в местном масштабе родственники – гордость, есть о чем вспомнить, об остальном лучше стыдливо умолчать. Вместо полновесного рассказа о себе, о семье, о малой родине почти каждый служащий через слово мычал «ну-у» и старался как можно быстрее отделаться от расспросов, шмыгнуть в щелку, чтобы скорее отстали и забыли. За открытость можно поплатиться. Лейтенант отстанет с дурацкими и бесполезными расспросами, а им жить со своими понятиями и привычками, перемежая перекуры беззлобным матом и уходя от пересмешничества и подначек сержантов и старослужащих. Спасение в том, что все забывается. Временное сообщество людей не предполагает излишней открытости. И за столом в гостеприимном доме Левко под напором расспросов Тамары Петровны Виктор испытал то же самое, чему он подвергал своих подчиненных, и применял продемонстрированные ему приемы: уклониться от подробностей, ответить односложно и поскорее свернуть затянувшийся разговор. Это не в пассажирском поезде, когда можно наврать с три короба или раскрыть чистую правду – после выхода из железнодорожного вокзала попутчики даже имя вряд ли вспомнят. Здесь открытость предполагала построение отношений, а вот тут у лейтенанта планов не было. Хозяйка ограничилась двумя рюмочками самогона и предложила гостю, если он желает, продолжить в одиночестве. Виктор отказался.
Тамара Петровна, казалось, была довольна разговором и неожиданно резюмировала:
– Попадется хорошая жена – будете счастливым. Попадется плохая – станете философом.
«Попадется – будто это результат охоты или рыбалки, а в них главное, как это отметил капитан Левко – терпение», – тут же про себя начал философствовать Виктор. Словно посылая гостю тайные знаки, Тамара Петровна во время разговора несколько раз проверяла свою прическу – туго сколотый под затылком пучок волос. Вот от кого Марилена унаследовала главный элемент своего образа – густые прямые волосы с зеркальным блеском. После чая со свежим вишневым вареньем Виктор стал прощаться, и старшая по возрасту хозяйка вышла с ним на лестничную клетку, прикрыв за собой дверь в квартиру.
– Молодой человек, я – человек с опытом и вижу, что у вас с Леночкой еще не сложилось глубоких отношений, поэтому мне захотелось с вами переговорить. Говорят, любовь может вспыхнуть, как пожар, а может зацвести пышным цветом на кажущемся в начале невзрачном побеге. У Лены уже были потери и разочарования, и как мать, я не могу не сопереживать. Такая хорошенькая, такая умненькая, влюбилась в лейтенанта-понтонщика из той военной части, откуда молодые офицеры ходят на танцы туда же, куда и все рубежанские девчонки. Привела домой, познакомила с нами, родителями, и отношениями показались зрелыми и перспективными. Вместе с дочерью начали обдумывать их совместное будущее.
Далее на душной лестничной площадке Тамара Петровна подробно пересказала, что бодания с отцом семейства были в основном по поводу имен будущих детей, потому как Марилена сообщила о намерении будущего главы семьи использовать традиционные для татар имена – а ухажер оказался татарином, и родителям, намаявшимся с кубинским именем дочери, в русской среде это не казалось правильным и не очень понравилось, что Юра на самом деле оказался Юнусом. Так в построении планов и ожидании счастливого дня дожили до того момента, когда лейтенант-понтонщик подал рапорт о продолжении службы в местах исполнения интернационального долга, то есть в Афганистане, и не доведя Лену до вожделенного ЗАГСа, умчался в ограниченный контингент советских войск с надеждой на удачный расклад и повышение в службе. Обещания вечной любви и верности были даны обеими сторонами в момент прощания. Из Кабула пришло всего одно письмо, а потом – как отрезало. Ни жив, ни мертв. Прошел целый год, Марилена верила, продолжала писать письма своему лейтенанту, тосковала и готова была бежать на край света, если бы только кто-то подсказал куда, так как ее письма возвращались «из-за невозможности вручения адресату». В воинской части понтонщиков никто ничего не мог уточнить о лейтенанте – то ли безалаберность, то ли военная тайна. Ну сколько могло продолжаться такое мучение? В последнее время около красавицы Марилены стали появляться новые ухажеры, поэтому Тамара Петровна, трезво взглянув на возможность для дочери засидеться в старых девах, решила взять процесс под свой контроль:
– Все должно быть более-менее по-человечески. Нужно начать новую партию. Я навела справки – вас видели с другой девушкой. Я понимаю: дело молодое, есть хороший выбор. Если у вас нет намерений, то не морочьте голову – девичий век короток. Если есть хоть малый шанс, что у вас может все сложиться, не раздумывайте, мы все сделаем для счастья дочери, и совместное будущее пройдет под солнцем большой любви, а уж детишкам как мы будем рады. Я не требую немедленного ответа, лишь подтвердите, что вы меня услышали и подумаете.
Простодушно восприняв приглашение Марилены зайти и поговорить с ветераном Карибского кризиса, Виктор с первой встречи с ее матерью отметил пристальное внимание к себе, но не ожидал такого откровенного упреждающего разговора. И хотя он сразу открыто заявил, что с дочерью капитана Левко его связало совместное участие в подготовке к дню полка, Ленина мать все увидела через собственную призму и без излишней игры изложила свою озабоченность и просьбу, оставляя право выбора за ним. Коростелеву показалось удобным, не вдаваясь в дополнительные пояснения и уточнения, подтвердить, что он услышал и подумает. Сумеречный городок поглотил сделанное обещание, и оно откатилось на периферию сознания, лишь возникая препятствием для будущих визитов в дом капитана Левко. Расспрашивать ветерана казалось уже не о чем, а подпитывать надежды матери семейства на обустройство личного счастья дочери под ее неусыпным контролем тоже ни к чему. Лена даже не вышла на площадку поинтересоваться, что так долго мать провожает гостя. Честно смотреть в глаза при выявленном раскладе он не мог – еще не научился такой игре, поэтому пообещать подумать было вполне приемлемо.
13
Сколько документов приходилось оформлять офицерам по долгу службы! Планы подготовки и ввода каждого номера расчета, его сменщика на случай отсутствия основного номера – болезнь, отпуск, увольнение в запас, да мало ли обстоятельств, когда кто-то должен заменить другого, отчеты, характеристики, справки, заявки, рапорты, конспекты… Может, майор Дибунов именно это имел в виду, когда сравнил армию с рассолом, лейтенант Коростелев не знал, какие ощущения должны быть у огурца в этой ситуации, но винтиком огромной бюрократической машины он себя осознавал однозначно. Никому в голову не приходило, как служба забюрокрачена, сколько времени уходило на эту бумажную работу каждый день! Никаких заготовленных форматов – листок из школьной тетради и желание написать по-быстрому, как у школьника, чтобы побыстрей выскочить во двор, но так, чтобы проверяющий остался доволен. Хотя, как подметил Княжнин, у двухгодичников всегда был шанс быть отмеченным на офицерском собрании с их методически низким уровнем. Методик не было, каждый их изобретал сам по своему видению и подготовке. Единственным видом служебной деятельности, когда подручный материал обеспечивал ее планирование и реализацию, было обслуживание вверенной техники. По каждому агрегату, автомобилю, инструменту имелся четко прописанный регламент недельного, месячного, полугодового и годового обслуживания: что проверить, замерить, где сменить смазку, подлить масла, добавить/снизить давление. Удобно для солдата-исполнителя и офицера-контролера. Даже журналы обслуживания, в которых нужно было указать проверенные параметры, время проверки, сделанные замены, были типографски напечатаны с клетками для подписи ответственного лица. Рассказанное Композитором во время воспоминаний о Карибском кризисе об организации и реорганизации инженерных служб ракетных частей четко отражалось в обеспечении обслуживания техники: продуманно, по делу, понятно и ответственно, долгий процесс дал хорошие результаты. Недельное обслуживание оборудования стартового комплекса могло посоревноваться с курсом в салоне красоты: смазки двенадцати видов, краски и даже (самое охраняемое в программе) двадцать граммов чистого этилового спирта для протирания оптики. Единственный бюрократический момент был в завершении этого процесса: начальник отделения должен был своей подписью подтвердить в журнале обслуживания проверку каждой реализованной операции. У лейтенанта Коростелева это занимало более сорока минут, когда сержанты приносили ему в будку наводчиков заполненные ими и солдатами журналы, а личный состав должен был заниматься проверкой средств маскировки старта, но чаще просто валял дурака. Обычно в будке присутствовал сержант Прохоров, иногда отвлекая Виктора от сосредоточенной простановки подписей разговорами.
– Как вы думаете, на сколько должна быть оторвой женщина, соглашающаяся работать в расположении дивизиона?
– Почему ты считаешь, что такая работа от женщины требует каких-то специальных качеств, отходом от обычного поведения, отсутствия тормозов?
– Ну как же, обстановка специфическая: командир – мужик, много времени наедине, личный состав дивизиона вокруг тоже весь оголодал по женской ласке, каждый день – осмотр наряда по столовой, по расположению она одна ходит…
– Что-то я не видел, чтобы к официанткам кто-то проявлял интерес.
– Да они все – старухи. Я о молодой фельдшерице говорю. Ей двадцать с небольшим. Доктор в медпункте только пол-дня, остальное время она одна.
– У нас в дивизионе появилась фельдшерица?
– Ну вы даете! Весь личный состав дивизиона голову сломал, с каким пустяком сбегать в медпункт: обработать пораженные грибком ноги, смазать ушиб или царапину, получить освобождение от физкультуры, если нет явной необходимости перебинтовать что-то или получить прописанные таблетки.
– Ну и как? Справляется?
– Вот и я об этом думаю: как она справляется с таким потоком молодых мужиков? Ведь если кто полезет лапать, кроме шприца у нее нет средств обороны.
– И шприц – хорошее средство самозащиты!
– Надо еще успеть его схватить и иметь силу духа воткнуть в живое тело!
Коростелев хмыкнул, завершая свою возню с подписями, как-то странно, что до сих пор новая фельдшерица не отметилась на месте сбора для перевозки персонала в дивизион и обратно в город. Медпункт располагался рядом с казармой восьмой батареи, и при своих проходах мимо лейтенант еще ни разу не столкнулся с новенькой, да и не заметил подтверждения слов сержанта о большом потоке солдат к ней на прием.
И в тот же день перед обедом он увидел ее в белом халате поверх гражданской одежды. Настя! Она была великолепна в привлечении к себе внимания. Стройная в приталенном белом халате, с голыми загорелыми ногами, со спрятанными под медицинскую шапочку волосами. Встретились глазами. Она приветливо качнула ему головой. Пойти немедленно в медпункт без явного медицинского повода – компрометировать деву младую на глазах множества мужских особей, уже поставивших под сомнение ее репутацию и обдумывающих поводы для того, чтобы подъехать с нескромными намерениями. Но и упустить момент для встречи он не мог: уходила пятница, с трех часов он заступал на дежурство в девятку, следующая встреча могла бы быть только в понедельник, после выходных дней работников медпункта. Виктор воспользовался тем расслабленным послеобеденным периодом, которое у кого-то называлось «тихим часом», у кого-то моментом для очередной пульки, а для заступающей дежурной смены – временем поселения в офицерском общежитии и занятием койко-места на последующие четыре дня.
Настя сразу же заявила, что очень рада, что он заглянул к ней, и эта такая удача, что никого в медпункте нет. Поправила занавеску на окне – то, что здесь происходит, никого не касается.
– Да ты не комплексуй по поводу обстановки, часов до четырех будет тихо.
Полковой доктор работал на два дивизиона: с утра в одном, после обеда – в другом, постоянное присутствие в медпункте осуществлял фельдшер. Претенденту достаточно было только решиться: неплохая зарплата, несложный график рабочего дня. Настя прошла собеседование, подписала необходимые документы. Она думала, что сможет справиться с трудностями на работе, брать на себя ответственность, проявлять инициативу, вести прием больных и наблюдаемых. В медпункте для оказания первой медицинской помощи имелось только самое необходимое. В стеклянном шкафчике хранилось несколько пузырьков из темного стекла, бинты, вата, деревянные лопатки для горла и шприцы под марлевой салфеткой. Канцелярская обстановка помещения со стенами, окрашенными в зеленый цвет, с дежурными плакатами с призывами к гигиене и электрическими часами с черными стрелками, с прикрытым застиранной простыней топчаном и устойчивым запахом карболки. Привыкнуть к такой обстановке можно, но отделаться от ощущения затрапезности невозможно.
Настя вскипятила чайник и сделала по чашечке растворимого кофе. Сделав многозначительную паузу, она заговорила о службе, рассказывая разные истории о визитах солдат в медпункт, придавая значительности своей деятельности, прежде всего в собственных глазах. Деятельная по натуре Настя остро ощущала, как тянутся медленно часы в пустом помещении. В лазарете тоже никого. Ну выйдешь иногда на крыльцо с кружкой чая или кофе. Самое главное, с чем нужно бороться – грязь и антисанитария. Говорят, если увидишь одну крысу – знай, в округе их с дюжину. Ну проконтролируешь уборку медпункта дневальным. Ну сделаешь формальный осмотр наряда на кухню. Ну сходишь на пищеблок, чтобы снять пробу и проверить наличие грызунов. Ну зайдешь в кладовку подкрасить губы. Солдаты забегали в медпункт с пустяками, больше просто поговорить с молодой женщиной. Никакого панибратства – только на «вы». Простуда без температуры не являлась причиной для освобождения от физкультуры и прочих занятий. Банки, горчичники и мазь Вишневского – основное оружие лекаря в имевшихся условиях. Могла бы возникнуть необходимость снять с пораженного воина энцефалитного клеща – часть все-таки располагалась в лесу – посадить его в пробирку для отправки в лабораторию на анализ, сделать укол иммуноглобулина для повышения сопротивляемости организма. Доктор отмахнулся от такого страха, а потому в медпункте не было никакого иммуноглобулина и предназначенных для манипуляций пробирок.
Кофе допили. Никто не беспокоил. Заглянув на время в кладовку с небольшим настенным зеркалом, Настя вернулась без белого халата, в блузке и юбке, расточая резкий запах только что намащенных на тело духов и не скрывая лихорадочного возбуждения. Этот прямолинейный порыв выглядел на сколько откровенным, на столько вульгарным, она демонстрировала заинтересованность, но не бросалась страстно рвать одежду.
– Такую фигуру да паковать в униформу, – перефразировал Виктор известную реплику из фильма «А зори здесь тихие», что могло быть воспринято в качестве одобрительного сигнала.
Настя потянулась к нему губами, коснулась медленным, задумчивым поцелуем. Чувство стыда с ощущением, что его на глазах тайных свидетелей схватили и прижали, парализовало лейтенанта. Что за чертовщина! Второй раз они оказались с Настей наедине на общественной территории, и второй раз ему в голову пришли мысли о подглядывании за ними. Остановить этот откровенный порыв «оторвы» нужно было немедленно. Он отстранился.
– Мне нужно уходить: в три часа я заступаю на дежурство и опоздать не могу.
– Не бери в голову, милый. У нас с тобой все хорошо, и если ты можешь по расписанию, будут еще моменты – я буду рада.
Ему показалось, все это прозвучало с едкой иронией.
– Будь осторожна: эти часы имеют уши, – пошутил Виктор, указывая на настенные электрические часы, аналогичные им были установлены во всех помещениях дивизиона, – если ты заглянешь с обратной стороны, там провода, и кто с них слушает, что здесь происходит…
– Подслушивают? – с недоверием и явным испугом спросила Настя.
– Да, и периодически приходит сержант для проверки, – слова о прослушке были шуткой, информация о визитах сержанта – правдой: часы подвергались синхронизации по всему расположению, и подъем, и отбой везде должны проходить в одно и то же время, включая лазаретное помещение медпункта. – Увидимся в понедельник?
– Конечно, если захочешь, – осторожно ответила Настя, с сомнением поглядывая на часы.
На памяти простых советских людей было множество случаев приемов работы спецорганов против шпионов, перерожденцев и предателей из кино и телевизионных новостей, существовало мнение, что органы всесильны, но сталкиваться в жизни с их работой приходилось далеко не каждому. После ухода визитера Настя несколько раз вопросительно посматрела на настенные часы, потом приставила стул, сбросив туфли, поднялась на него и отстранила часы от стенки. С задней стороны к ним действительно тянулись провода. Подергав их и убедившись, что они надежно закреплены и на подергивание не отзывается никакой посторонний предмет в корпусе часов, Настя оставила часы в покое. Через полчаса в медпункт пришел сержант и, сообщив присутствовавшей в помещении служащей о необходимости проверить часы, используя тот же стул, что и фельдшер, принялся с ними манипулировать, в том числе, заглядывая с обратной стороны. Настя сразу связала проверку с ее осмотром инструмента, поверила в версию о прослушке и ждала вопросов связиста о ее попытке найти подслушивающее устройство. Сержант, молча сделав необходимую по регламенту проверку, смущенно улыбнувшись попрощался и вышел.
14
На дежурство Коростелев заступил совместно с комбатом Туркиным, выслушав перед штабом дивизиона приказ. После шмона солдатского имущества никаких признаков неприязни или напряженности в отношениях с капитаном не проявлялось, рутинное исполнение обязанностей, ровные отношения, обычное состояние, когда кто-то проявил себя карьеристом-приспособленцем, тем более, если этот конформист – твой командир. Никаких повторных шмонов солдатского имущества. Дежурство в батарее совместное с комбатом, но все-таки большую часть времени Виктор отсиживался в девятке совместно с угрюмым капитаном Прониным, ровесником Композитора, помощником командира дивизиона. Но если Левко отвечал за подготовку и обучение личного состава, то Пронин – за техническое состояние вверенного вооружения, что полностью соответствовало его характеру и поведению. Это был закрытый и сложный человек с отрешенным взглядом, который даже здороваясь не выдавал никаких эмоций, сухо пожимая руку или кивая головой. Он ни с кем не дружил и не общался, в преферанс не играл, держался обособленно и без служебной надобности не произносил не единого слова, тихо появлялся, как из-под земли, и незаметно исчезал, не доставляя никакого вреда или неудобства. Двухгодичники решили, что капитан Пронин находился в стадии тихого помешательства, меж собой характеризовали его «из-за угла пыльным мешком пришибленным», насмехаясь предполагали, что его бросила жена, и он тайком ходил на службу в церковь. Кадровые военные его тоже сторонились, ограничивая контакты только служебной необходимостью. Связей у него не было, а покровительство в его возрасте было бы оскорбительным.
В девятке капитан Пронин чувствовал себя хозяином положения на столько, что практически не замечал расположившегося рядом за пультом помощника. Он все исполнял сам: докладывал, принимал телефонные звонки и телефонограммы, кодировал и раскодировал их, оформлял распоряжения и сообщения, делал необходимые записи в журналах, контролировал сигнальные лампочки на пульте, проверял ключи от ракетных хранилищ и оттиски печатей на сейфах, назначал пароли для прохода в техническую зону. Когда наступала пауза в совершении служебных действий, он вступал в фазу задумчивого затворничества, словно отключался от мира и спал с открытыми глазами. С таким командиром дежурной смены быть помощником – дело незатейливое, но тоскливое: ни рассказов о службе, ни разговоров на волнующие темы, ни вопросов личного свойства, ни безобидных шуток. Обязанности помощника, конечно, были сформулированы так, что он сам ничего не должен был делать, только ассистировать начальнику: если что случилось – доложить, получив распоряжение – выполнить.
Наблюдая за Прониным, Коростелев размышлял об офицерских судьбах, благо ситуация оставляла много времени для размышлений. Какие юношеские мечтания приводили к офицерству? Желание власти? Возможно. На каком этапе службы курсант или офицер осознавал, что власть – это не романтика, а тяжкий крест, и человек, искренне желавший ее и использующий для дела, себе принадлежал все меньше и меньше по мере роста карьеры? Что, применяя власть, постоянно приходилось принимать решения и совершать поступки, которые кому-то не нравились и даже осуждались? Что менталитет призванного на службу с гражданки человека часто анархический, поэтому для введения бывшего гражданского в службу нужно много времени для обучения дисциплине и порядку? Чем уравновесить разочарование от того, что применение к тебе власти выше стоящим чином не показалось обоснованным и справедливым? Или от того, что вчерашний нормальный боец превратился в наглое, ленивое, ничем не мотивированное животное из отряда дедов подвида старослужащих, и заставить его выполнять твой приказ может только применение крайних мер в диапазоне полученной власти? Когда разочарование приводит к смирению, к привычке терпеть и поиску своего места в системе с игроками без амбиций? Каково это – демонстрировать постоянно, что у тебя нет амбиций? Подчиняясь, наблюдать за начальственными играми и жить незаметно, без рвения и риска? Конечно, высокая зарплата устраивала и компенсировала потерю амбиций. Но все же… Это скорее напоминало оправдание своей ситуации пошлой подтасовкой фактов.