полная версия

Александр Васильевич Кулешов
Тайны служебные и личные, или Карибский синдром

Коростелев щелкнул выключателем на электрическом щитке, в ангаре уже громыхали отбрасываемые в стороны колодки из-под колес ракетной тележки. Никому никакого дела до защитных чехлов – вот он момент, когда их можно под прикрытием общей суматохи спереть. Место второй тележки, ушедшей с группой старшего лейтенанта Ефимова в Зарайск, встретило гулкой пустотой.

– Занять расчетные позиции! – скомандовал Авдеенко, приняв на себя командование стартовым отделением, и ракетная тележка, освещенная вспыхнувшими прожекторами, под напором человеческих тел после снятия тормозных стопоров с тяжелым шорохом покатилась через распахнутые ворота в направлении старта. «Ну что ж, придется играть роль координатора…», – собравшись с мыслями, решил лейтенант, надеясь на свою память и выучку сержантско-рядового состава. События раннего августовского утра не вписывались в привычную ему логику учебно-боевой работы. Закрыв ворота, лейтенант опечатал пустое ракетохранилище – ничего ценного, кроме комплекта чехлов в нем не осталось.

Уступив командование своим отделением прапорщику Авдеенко, Коростелев отдал конверты с цифровыми данными боевого задания сержанту Прохорову – лицо было бледным, но спокойным, без следов вчерашних потрясений – и ефрейтору Панюкову, единолично без лейтенанта Сержантова принявшемуся задавать ракете дальность полета. Лейтенант по телефонной связи доложил в командный пункт дивизиона о занятии батареей стартовой позиции и получил несколько мгновений отдышаться и оглядеться – в подготовительный период каждое отделение занималось своей работой, и не было необходимости следить за какой-либо координацией и синхронностью. Оказалось, у командира батареи на начальном этапе подготовки ракеты к старту интенсивность действий значительно ниже, чем у начальника стартового отделения! Личный состав работал дружно, словно играючи, с полуслова понимая друг друга, демонстрируя боевое мастерство. Под руководством прапорщика Авдеенко ракетная тележка подошла к стартовому столу, поднялась стрела установщика и его захваты были установлены на цапфы тележки.

В это время на стартовую позицию въехал грузовик с платформой, скрытой раскрашенным пятнами камуфляжным брезентом, к лейтенанту Коростелеву подошел майор Шапиро и доложил о прибытии дежурной сборочной группы ракетно-технической бригады для пристыковки головной части к ракете. Виктор одновременно растерялся и обалдел: ему желторотому новичку-самоучке докладывал майор, да еще какой майор – ветеран Карибского кризиса. Он даже никогда не задумывался о возможности таких взаимоотношений: лейтенант должен давать команду старшему офицеру на выполнение последующих операций по подготовке ракеты к пуску и получать от него доклады. Это со стороны армия представляется пирамидой: в основе – лейтенанты, над ними капитаны, еще выше – майоры и так далее. По строевому уставу это тоже так, а в служебной жизни бывают вот такие сюрпризы: маленькие звездочки командуют большими. Приняв доклад прапорщика Авдеенко о готовности ракеты к стыковке с головной частью, лейтенант Коростелев с заметным уважением к тому, к кому обращался, произнес то, что прописано в регламенте:

– Руководителю группы технической бригады пристыковать головную часть к ракете!

На Виктора накатили восторг и уверенность, тревога отошла: все шло хорошо, по сценарию регламента и с поддержкой не только сослуживцев по батарее, но и, казалось, всей инфраструктуры дивизиона и приданной ему технической бригады. Теперь он был совершенно спокойным, настроенным на выполнение поставленной задачи. Ему уже виделось, что негласная установка преферансистов о том, что у старших офицеров своя пулька, у младших – своя, может иметь сюрпризные отклонения в виде неожиданного приглашения майоров: «Твоя взяла, четвертым будешь!»

Доложив о завершении стыковки головной части с ракетой, майор Шапиро, хитро сощурив глаза, протянул Виктору руку и тихим вкрадчивым голосом уточнил важную деталь, не прописанную в регламенте:

– Учебная…

У лейтенанта буквально выросли крылья, он оказался сопричастным к внерегламентным и внеуставным традициям ракетчиков: так вот что значит не раз слушанное «если тебе Шапиро не скажет»! Важно не кто твой противник, а кто рядом! Отправив в ответ майору искреннее «спасибо!», сопровождаемое щенячьей улыбкой, лейтенант мгновенно осознал, как важно получать своевременно вот такие подсказки, которые, похоже, сложились во времена сложнейшего противостояния на кубинской земле и продолжали существовать, скрепляя боевое взаимодействие. Ведь до этого уточнения от майора он не знал, тренируется ли батарея в подготовке ракеты к пуску, или это вынужденный реальный ответ уже зарвавшемуся противнику в соответствии с решениями высшего командования. Теперь у него не осталось никаких сомнений, что учебно-боевая задача будет выполнена успешно, что подготовка каждого солдата и сержанта в отдельности и отделений в целом являются достаточными, и он будет достойным координатором взаимодействия сослуживцев в достижении поставленного задания.

Тележка с ракетой плавно поднялась на установочный стол, солдаты стартового отделения бросились в его проемы для установки анкеров крепления, прокричали доклады, и после снятия бандажа крепления ракеты тележка бесшумно стала опускаться к земле. В момент касания показалось, что она слегка плюхнулась. Ну какое это имеет значение, если ракета уже стоит, и к ней потянулись шланги заправщиков заполнить ее компонентами топлива, кабели электриков запитать систему управления и наведения, и сержант Прохоров ловко перебирая руками и ногами устремился к верхней площадке для выполнения прицеливания! Практически половина работы выполнена!

И вдруг оттуда с высоты, куда поднимался Прохоров, донесся противный скрип «и-и-ы», как будто по корпусу ракеты кто-то с упором провел оребренной арматурой. Коростелев задрал голову, и на фоне пробегавших облаков показалось, что ракета делает движение к земле. Неизвестность всегда тревожит, лишает уверенности, сразу приходят мысли об опасности. Во рту пересохло – чувствовалось, что сухой язык наждаком проходил по внутренней поверхности. Липкая паника опустошила голову, и слабость проявилась во всем теле. Некоторые солдаты в зоне установки ракеты тоже всматривались вверх – кто имел уши, слышал тот же противный звук. Кто-то из стартовиков на всякий случай с опаской отбежал в сторону от стартового стола.

Продолжая всматриваться в верхнюю часть ракеты, Коростелев растерянно отсчитывал долгие медлительные мгновения, пытаясь понять, откуда может исходить опасность. Ему казалось, что дыхание остановилось в ожидании ужасной катастрофы. Тянулись секунды, ничего не происходило, и подозрительных звуков больше не слышалось. На верхней площадке установщика Прохоров, закрыв уши аудиофонами радиосвязи, уже снимал люк для установки теодолита. Заправщики суетились со своими длинными шлангами, не заметив ничего подозрительного в установке ракеты и выполняя предусмотренные регламентом операции.

– Вашу мамашу, давление стравило! – донесся сдавленный голос прапорщика Авдеенко. – Ты что ж клапан не закрыл?

Лейтенант развернулся на голос своего заместителя, одновременно приняв в поле зрения растерянного сержанта Крюкова, выполнявшего функции оператора установщика вместо убывшего в Зарайск ефрейтора Володина, замершую около нуля стрелку манометра и решительное движение Авдеенко к пульту управления, его четкий поворот штурвалом. То, что он в критический момент стал сам действовать без лишних слов, характеризовало серьезность ситуации. Загудел компрессор, нагнетая давление в цилиндрах, стрелка манометра дернулась и стала удаляться от нулевой отметки, и рама установщика медленно отошла от ракеты, застыв на положенном от нее зазоре. Все встало на свои места. В соотношении мгновений счет оказался в пользу быстрого закрепления ракеты на стартовом столе, предотвратившего ее падение под напором упершейся в нее рамы установщика и опускаемой тележки. Спасли положение быстро накрученные солдатами стартового отделения анкера удержания, по два на каждую опору, те самые, которые удержали ракеты на стартовых столах на Кубе под ударами ураганного ветра. То, что могло случиться со всеми ужасными последствиями, не ограничилось бы строгими выводами, если бы нашлось с кого спрашивать. «На старте упала ракета, убив пятьдесят человек» – солдатский фольклор уже отразил аналогичные происшествия в истории ракетных войск жалостливым сиротским напевом. Лейтенант шестым чувством зафиксировал тень прокурора за спиной.

– Приступить к дренажу топливной системы? – до Коростелева донесся голос сержанта Руссу, произнесшего с вопросительной интонацией команду, которую по регламенту в это время ему должен был отдать командир дежурного расчета батареи. Лейтенант с благодарностью за полезную подсказку взглянул на временного начальника заправочного отделения и громким голосом произнес полагавшее в это время распоряжение. Ничего не случилось, нужно было продолжать подготовку ракеты к старту, оставив Крюкова выслушивать объяснения Авдеенко, в чем была его ошибка, и упреки в незнании матчасти. Коростелев сделал широкий шаг, выводя себя из оцепенения, овладевшее им напряжение начало отступать. И тут он заметил широкую цепь инспекторов, приближавшихся к стартовому комплексу восьмой батареи со стороны центральной дороги боевого старта. В их приближении в утреннем неярком свете было одновременно что-то торжественное и угрожающее, так как количеством и манерой движения они скорее напоминали оцепление. Каждый из них знал, куда идти и что делать. Они тоже услышали противный скрип площадки установщика о корпус ракеты? Лейтенант на мгновение задумался, должен ли он остановить работу батареи для приветствия старших по званию, но тут же решил, что это требование устава не распространяется на боевую работу.

– Внимание, вводная! Газы! – гаркнул кто-то из проверяющих так, что лейтенант чуть не присел. Он принял эту команду на свой счет, осознавал, что необходимо одеть противогаз, но тянул с этим действием, упершись в отчаянное непонимание, как же можно руководить процессом дальше с наглухо закрытым ртом. В регламентах он об этом не читал, и в отработанных тренажах ничего похожего не происходило. Кто-то бесцеремонно вторгся в известный ему сценарий, сдвинул сюжетный ход, а как импровизировать Коростелев не знал.

– Я знаю, что ты не завтракал, лейтенант, но голос у тебя зычный, давай повторяй: газы! – демонстрируя дружескую иронию пришел на помощь подрастерявшемуся подчиненному подполковник Ваганов. – Зоман-зарин быстро могут подействовать!

– Батарея, газы! – коротко крикнул смутившийся лейтенант и повернулся, наблюдая, как знакомые лица батарейцев закрываются одинаковыми резиновыми масками с круглыми стеклами глаз и пытаясь запомнить, под какой из них скрываются сержанты-командиры отделений и прапорщик Авдеенко. Ситуация комичная и трагичная одновременно: все смешались, идентифицировать кого-либо можно только на запомнившимся особенностям фигуры. Затем он и сам скрылся от них противогазом. Воздуха, преодолевающего сопротивление фильтра, стало не хватать – тут не докричишься, доводя команду до подчиненного. Оставалось изобретаемыми на ходу жестами напоминать им о последующих по регламенту подготовки ракеты действиях. Положение, конечно же, глупейшее: как можно быть уверенным, что твой взмах руками воспринят именно тем, кому ты его хотел адресовать, и понят правильно? Значит, необходимо подходить ближе, привлекать внимание, иногда касаясь плеча, чтобы получить кивком глазастой маски подтверждение, что координация действий отделений не разваливается.

Часть проверяющих вместе с подполковником Вагановым устроилась под козырьком навеса рядом с командирской будкой, часть разошлась по расчетам батареи, проверяя действия сержантско-солдатского состава. Никакого нового вмешательства со стороны инспекторов не происходило, что заметно успокоило лейтенанта Коростелева, и он уже более обдуманно продолжил переложение логики запомненного регламента подготовки ракеты к старту на выполняемую им импровизацию-пантомиму в противогазе. Запотевание стекол начинало мешать видеть происходящее, перед глазами все расплывалось, я ему же еще необходимо будет проверить нацеленность ракеты, выверяя в приборах градусы-минуты-секунды. Как это проделать, не сдвинув прибор неуклюжим движением головы в противогазе c торчащим перед носом фильтром?

Во время учебно-боевой работы в роли командира стартового отделения у лейтенанта Коростелева был любимый момент, перед самым завершением подготовки ракеты к условному старту, когда вскарабкавшись по отвесной лестнице на верхнюю площадку установщика нужно было проверить точность наводки на цель, и проделав несколько замеров и получив отчет «все в пределах допуска», у него оставалось несколько свободных минут до отвода техники от стартового стола и подчиненных в укрытие. Он любил в этот отрезок времени наблюдать с верхотуры весь стартовый комплекс: суетливо перемещается с места на место командир батареи, копошатся сослуживцы, выполняя свою часть предстартовой работы, гудят насосы, закачивающие топливо в ракетное чрево, а вокруг – необъятный простор огромного неба с окоемом сосновых верхушек, спокойно пролетающие птицы, нисколько не обеспокоенные происходящим. И лейтенант ощущал себя покойно и свободно и иногда прихватывал с собой плитку шоколада, которую они с сержантом Прохоровым с чувством выполненного долга разламывали пополам.

Но в сегодняшней роли начальника боевого расчета батареи лейтенанту такой перерыв не полагался, и продолжая отслеживать действия подчиненных вплоть до готовности к пуску ракеты он даже обрадовался, так как прозвучала команда «отбой!», и это был приказ не только на завершение работы в противогазах, но и на отмену учебно-боевой тревоги. Руководитель инспекции решил прекратить мучения и метания молодого лейтенанта? Подтянувшиеся из города капитан Туркин и другие офицеры восьмой батареи приняли на себя командование по возврату вооружений и оборудования в исходное состояние. Инспекторы такой же цепью, как вошли час назад на старт, покинули его в направлении столовой. Осталось дождаться позора разбора занятия.

При возврате ключей от ангара с ракетами в девятке кроме майора Северова и лейтенанта Исаева оказался подполковник Ваганов, он обратился к Коростелеву:

– Молодец, лейтенант! Что ж ты на вводные так плохо реагируешь? Команду «газы!» я дал специально, чтобы не было слышно, если бы ты сделал отклонение или ошибку в произнесении команд по регламенту, – он заговорщически подмигнул подчиненному и похлопал по плечу. – Так же полезное действие для предотвращения распространения запахов, сигнализирующих о нарушениях уставной дисциплины. Выпивку добывают рядовые, а тяжелое похмелье наступает у офицеров! Ну теперь не медли с написанием рапорта о переводе на кадровую службу!

– Вот так и бывает: самое ответственное дело всегда достается выполнять молодым! – подхватил настрой Ваганова майор Северов.

Озвученная похвала командира не вязалось с самооценкой Коростелевым проделанной работы, но прозвучал явный намек, что проступок сержанта Прохорова и нарушение им уставной дисциплины – уже не секрет для штабистов, по крайней мере.

Кошка Муська удовлетворенно щурилась и умывалась вслед лейтенанту – в суматохе внезапной проверки лейтенант Исаев не забыл выдать предусмотренный по расписанию завтрак. Торопиться куда-то, бояться провала, оправдываться не входило в стиль ее жизни, а положенное она принимала с красивым достоинством.

24

Чудо свершилось – последние становились первыми. Жизнь, такая негармоничная в стремлении выскочить из любых схем, как бы старательно ее туда не запихивали, преподнесла неожиданный сюрприз разломом связей, масштабов и традиционной логики. Никто не ожидал, что восьмую батарею во главе с двухгодичником в первый его выход дежурным начальником расчета поднимут по учебно-боевой тревоге, а уж тем более, что он справится с задачей на фоне провалов кадровых офицеров других батарей. Слух со скоростью телефонных звонков заполнил все пространство дивизиона. Коварный замысел бюрократов-штабистов сработал: бумажная работа по программированию обучения, проверке знаний и оформлению допусков для подменщиков-ответственных операторов техники была не в порядке. Подготовка ракеты к пуску не делается по принципу «эх, навались, кто остался», даже если она осуществляется в усеченном составе. Всему полагается быть в строгом соответствии с требованиями регламентов: оператор каждого агрегата должен пройти обучение, подтвердить свои знания и навыки зачетом, его допуск должен быть оформлен соответствующим приказом, списки личного состава должны показывать основную военную специальность каждого бойца, а также дополнительную, освоенную в соответствии с программой подготовки. Процесс это длинный: обучение проходит в батареях, а приказы и списки оформляются в штабе полка. Пятую батарею остановили на построении на стартовой позиции из-за запаха спиртного от одного из солдат, подмена которому не значилась в официально оформленных списках. В седьмой батарее на этом долгом бумажном пути не оказалась оформленной подмена отправленному с ракетой в техническую базу бойцу. Аналогичная проблема могла возникнуть и в расчете лейтенанта Коростелева, ведь он распорядился, чтобы установщиком вместо командированного с Ефимовым Володина управлял сержант стартового расчета, которого в критический момент отодвинул в сторону прапорщик Авдеенко. Но в восьмой батарее инспектора ничего этого не проверяли – такие недочеты в работе командира подразделения, рассчитывавшему убыть на обучение в академию, недопустимы. Все это было известно командованию, но такую информацию не распространяют среди младших офицеров и прапорщиков, которые были взбудоражены утренними новостями в расположении и пересказывали все, что узнали, с недоуменным пожиманием плечами. Свержение традиционного взгляда, слом шаблона выражались в том, что хвалили Коростелева сдержанно, просто искренне удивлялись, как происходило бы, если бы претендент на отчисление из института вдруг сдал сессию на одни пятерки. Все вокруг считали должным сказать о неожиданном успехе, подначивали отметить предстоящее повышение, рекомендовали не упускать такую возможность… А он, невыспавшийся, усталый, помятый после химкомплекта, ощущал во всем этом фальшь и обман, от которых хотелось спрятаться, зарыться куда-нибудь поглубже. Ситуация развивалась бесконтрольно, вызывая смятение и безотчетный страх, он ждал разоблачения и оглашения допущенных им ошибок, и этим ожиданием загонял себя в тупик. Лучше бы все закончилось быстрее. Прокручивание в голове ключевых моментов закончившегося учения изматывало. Перед глазами представала близкая к катастрофе сцена, которая врезалась в память, а он хотел бы ее забыть быстрее: верхняя площадка рамы установщика уперлась в ракету, пытаясь столкнуть ее со стартового стола, и только быстро накрученные удерживающие анкера в местах опоры о пяты предотвратили аварийную ситуацию. В ушах снова и снова воспроизводился скрежет, донесшийся с места контакта, который должен был привлечь внимание не только его, озвучивавшего без понимания записанные в регламент команды, но и приближавшихся к старту инспекторов. Впервые в жизни ему пришлось признать, как легко нормальная жизнь в долю секунды могла обратиться в безумие с превращением тебя в преступника, виновника смерти ни в чем неповинных людей, вызывая злобу и ненависть их близких. Оживление вокруг него разбивалось о пустые глаза человека, который только что вырвался из передряги. Если на стартовой позиции не отметили чрезвычайной ситуации, то рано или поздно разберутся, да и прапорщик Авдеенко оставался авторитетным свидетелем происшествия. На этом фоне нарушение устава сержантом Прохоровым имело меньшее значение, хотя и с ним еще предстояло провести воспитательную работу. Сумасшедшее напряжение спадало, но он еще ничего не воспринимал. Красивые слова «отдал всего себя» к данной ситуации не применимы, но он чувствовал, что ничего за душой не осталось. В голове всплывало распространенное сравнение с выжатым лимоном, и хотя в наших широтах лимоны редки и дороги, никто опыта их отжима не имел, разве что маленькими скибками добавлял в чай для аромата, люди часто использовали такой оборот, наверное, потому что это создавало непонятный визуальный образ и звучало загадочно. Странным образом в обычной речи сохранились фразеологизмы из давно отвергнутой эпохи, об обычаях которой и рассказать-то было некому, разве что прочитать в книжках. Виктору противно было выслушивать сдержанную похвалу, и приходилось терпеть обрушившееся на него внимание невыносимо притворного окружения. Хотелось все это сбросить, как перчатки после бала. Где те балы? В Доме офицеров, сохранившемся в здании дореволюционного офицерского собрания, их сменили дискотеки. При переходе в столовую ажиотаж вокруг него поутих, у каждого из поставленных на довольствие было чем занять себя. К сидящему в одиночестве лейтенанту подошел франтоватый, как всегда, капитан Левко, уже успевший получить информацию о внеплановой проверке трех батарей дивизиона. Вскинув патетически руки, он негромко произнес:

– Вот он – наш герой, высок – больше ста восьмидесяти сантиметров роста, строен, как сказочный комар, красив, как Кипарис, всех сделал и победил. Но не бывает же так, что все лучшее сразу в одном месте! Должно же быть у него хоть что-то не так? Нам всем было бы от этого легче! В перечисленном нет одного фактора! Нужно предположить, что у него с женщинами не все ладится, – Капитан, выдерживающий в своей речи, как бы предназначенной для присутствующего общества, возвышенный склад, говорил все адресно, негромко. Вероятно, выплеснул свое разочарование от ожидаемого развития отношений дочери с лейтенантом. Данное ему ранее объяснение, что все это ради концерта, прошло мимо ушей. Сказанное Коростелев воспринял как упрек.

– Петр Ильич, не перегибайте! – встрепенулся он.

– Никаких перегибов, наоборот, для обострения твоего внимания, – капитан Левко похлопал Виктора по плечу. Оглядевшись и убедившись, что по близости нет лишних ушей, Композитор произнес: Выпивка приносит яркие моменты, но мучает похмелье. Не делай поспешных шагов и не поддавайся на подначки для безответственного решения на базе легкомысленных оснований. Если тебе дали довести подъем расчета по тревоге до пуска – значит, зачет тебе будет стопроцентно. Не забывай, что каждый, кто сумел выделиться, становится объектом нападок, провокаций и интриг, никому это пережить, не замечая, еще не удалось. Отнесись к этому правильно. А ты что хотел сказать?

Виктор, приготовившись к упреку по его отношениям с Мариленой, сначала растерялся, услышав благожелательное замечание капитана, а потом спросил первое, что пришло в голову:

– Петр Ильич, вы предположили, что у кого-то на Кубе остались дети. А никто с собой жену оттуда не привез или потом не пытался воссоединиться?

– Ишь что запомнил! Некому было вывозить и искать. Не было на Кубе ни лейтенантов, ни рядовых – никто не мог и жену привезти. Насколько мне известно, при расставании личных драм и трагедий ни у кого тоже не случилось. – Петр Ильич на мгновение задумался, огляделся и продолжил: – По отношению к участникам операции был вменен такой режим секретности, что любой проступок, способный повлечь расконспирацию, немедленно прерывал командировку. Со времен училища был у меня дружок, из которого энергия так и перла. Неугомонный он был, вечно его заносило в какие-либо приключения. Даже на службе сладу с ним не было: то с солдатами затеет играть в футбол вместо физкультуры, то спорить с начальником курса вздумает о стихах Евтушенко или Вознесенского. Учился он хорошо, поэтому внеслужебная неугомонность лишь привлекала к нему внимание руководителей, – Неспешный завтрак и тихая беседа успокаивали. Виктор с интересом слушал собеседника, почти через месячный перерыв снова вернувшегося к воспоминаниям. В столовой народу почти не было – время завтрака подходило к концу. – Повезло ему в июле шестьдесят второго года убыть на Кубу с авангардной группой для рекогносцировки позиций будущих стартов. В один прекрасный день (это я для красного словца – на самом деле погода была паршивая – ливень с грозою и сильным ветром) его назначили в Гавану встречать самолет с командиром. В соответствии со всеми оперативными предосторожностями выдали гражданскую машину для штатского специалиста, сам дружок – ну как отпускник в Сочи: брюки-дудочки, клетчатая рубашка с коротким рукавом. Машина с кубинским шофером тоже в гражданской форме. Из-за непогоды была задержка рейса на несколько часов. Дополнительным заданиям при отсутствии командиров поблизости взяться неоткуда. Возвращаться в место расположения, а потом назад в аэропорт – времени не было. В сложившихся условиях идея приключения пришла от кубинского шофера – поход в бордель, после периода строжайшей монашеской жизни ничего другого в тамошней атмосфере, пропитанной любовью, и не напрашивалось. Заведений таких там – на каждом шагу. Выбор девушки по фотографиям, цена – пять песо. Глянулась одна красотка. Хозяйка объяснила: «Окупада. Эн синко минутос». В ходе командировки чуток испанскому дружка обучили, но это и без перевода понятно: занята. Мой друг в амбицию: «Я после какого-то негра?! Нет, давай другую.» Снова просмотр фотографий, выбрал, отдал пять песо, вошел в номер. Голая мулатка, прикрываясь простыней, поманила к кровати. Запах пота перебивался едким цветочным ароматом, этот бизнес там был поставлен и обставлен на хорошем уровне, – Ветеран рассказывал историю своего друга с удивительными подробностями происшествия, словно сам был свидетелем. – Спросила: «Гринго?» Американец, значит. «Нет, русо», – ответил друг. «О, амиго», – помогла раздеться и прильнула делать то, что в нашем уголовном кодексе называется «удовлетворение страсти извращенным способом» – минет. Он и сообразить не успел, что к чему – семяизвержение. «Я сейчас – передохну, и продолжим.» Мулатка натягивает на себя простыню. «Синко песо, кариньо.» «Ну ты что – я ж ничего не успел.» Еще более решительное отстранение от него: «Синко песо.» «Да ты что, сука!» Не успел он в возмущении голос повысить – она нажала кнопку около спинки кровати, в номер вбежал охранник, за ним хозяйка борделя, вызвали полицию. Пять песо оказалась платой не за время, а всего-то за один заход. Нарушитель режима оказался с хорошими основами воспитания, сопротивления не оказывал, стулья не ломал, даже ни одного синяка никому не поставил. Кубинский друг был занят своим делом, поэтому помощи не оказал. Казалось бы, невинная шалость (мой друг женатым не был, обетов не нарушал) завершилась очень и очень сурово – советский человек на Кубе всегда на службе, все его действия предполагались быть жестко регламентированными, любая самодеятельность строго запрещена, любое отклонение от задания могло быть истолковано как угодно. «Как угодно», кроме «морального разложения» в данном случае означало многое в самом худшем применимом смысле, вплоть до трибунала. Друга передали в посольство, делом занялись особисты: нарушение норм поведения, несоблюдение личной безопасности, расконспирация, мало ли осведомителем кого и чего могла быть эта проститутка. Вот так он, «специалист по сельскохозяйственному оборудованию», как говорится, попал в историю и оставил след в истории. Провалил придуманную для себя конспиративную операцию – ответил жестко: высылка с острова ближайшим транспортом, на том самом самолете, который прибыл встречать. Как результат для всего кубинского похода, места для стартовых позиций были выбраны плохо, менять отобранных для авангарда специалистов было некогда, решения принимали наспех, главный примененный принцип – подальше от населенных пунктов, с топографией и грунтами разбираться было некогда, в сентябре с большим потом и трудом нам пришлось многое поменять, из двенадцати предложенных позиций более-менее пригодными оказались лишь две. А друг огреб по полной программе, слава богу, в результате разборок измену Родине ему не подшили, до прокурора не довели, но неполное служебное соответствие и подписка о неразглашении истрепали человека так, что ты не поверишь, кто все это сделал! Известный всем молчун и нелюдим Пронин! После служебной проверки его отправили в Забайкалье, оттуда он вернулся вот таким, каким мы его видим каждый день, молчаливым и несговорчивым. А ты спрашиваешь, заявил ли кто о желании вывезти жену с Кубы?! При таком подходе никто не рисковал. И писем потом тоже никто не получал, – капитан Левко тяжело вздохнул, уперся руками в стол и, взглянув на Виктора, заключил:

– На Кубу мы плыли романтиками, незамечающими трудности и готовыми на любые действия, по прибытию мы были героями, исправлявшими ошибки руководства и вставшими на передовую противостояния с главным врагом, возвращались растерянными и не согласными с решениями правительства, а вернулись неудачниками в окружение, не признающим какие-либо достижения в нашем кубинском походе, передвижении войск туда-сюда, известном каждому школьнику, дошедшем до школьного курса новейшей истории, но по-прежнему большом секрете глобальной важности. Все это тебе рассказываю только для одного: помни, что, если повезло выиграть в лотерею, нельзя рассчитывать, что так будет всегда. Главный урок службы в армии: нет ничего постоянного, несмотря на стремление всех составляющих к стабильности и постоянству.

Предупреждение легло на уже сложившееся понимание Виктором своих двух лет службы периодом жизни, когда нужно культивировать безликость, чтобы не привлекать внимания, мириться с сопутствующими страхами, подозрениями, уловками и попытками сорганизоваться так, что они прошли менее болезненно. Это означало стратегию выживания. Никаких вариантов пришпорить судьбу! Быстрее часовой стрелки и календаря быть невозможно. Только выжидать.

Дверь офицерской столовой шумно распахнулась, вбежал Володя Сержантов.

– Я так и думал, что ты еще завтракаешь. Срочно беги в штаб, там майор Дибунов хочет с тобой поговорить.

Ну вот еще один сюрприз в аттракционе, который начался мобилизационным призывом «ты нужен», но превратился в постоянное требование «ты должен», которое формулировалось со стороны без личного участия в процессе. Такой подход угнетал. Начальник штаба дивизии майор Дибунов временно занял кабинет майора Северова, который, находясь на дежурстве в девятке, не обременял его своим присутствием. Не было в кабинете никаких прибывших ночью в дивизион инспекторов или сопровождающих лиц.