Юрий Юренев
Симфония времени и медные трубы

Глава 3

Поезд, с которым Егоров должен был уезжать в часть, уходил в 7 часов утра, и не с главного вокзала, а со станции «Вареничная», которая хотя и считалась как бы расположенной в городе, но была в то же время и загородной. Идти на эту станцию надо было пешком, и довольно-таки далеко. Егоровы решили выйти пораньше, и в 5 часов утра они уже шли по пустынным улицам. Утро было великолепное, как и вчера. Мысль о войне казалась бредом, вымыслом, и Егоровым казалось, что они собрались поехать куда-то за город, на целый день в лес. Говорили они о вещах, совершенно не относящихся к войне и к разлуке, предстоящей, может быть, надолго… Может быть…

Поезд, обычный дачный поезд, уже стоял у платформы. Всё было очень буднично и просто. Необычен был только состав пассажиров. Это были мужчины, очень серьёзные, одетые налегке, с маленькими чемоданчиками или рюкзаками. Почти все были в сопровождении женщин. Многие, очень многие плакали! Не было слышно ни шума, ни смеха. Егоров оформил билет и вместе с женой отошёл в сторону. До отхода поезда оставалось десять минут. Они взялись за руки и молча гладили руки друг друга, вкладывая в это движение всю нежность и ласку.

– Егорушка! Я ничего не буду говорить тебе. Скажу только одно. Помни, всегда помни о том, что у тебя есть твоя дочка и я!

Горький комок застрял в горле у Егорова, он ничего не мог сказать жене, только горячо её обнял, поцеловал, и в эту минуту раздался звонок. Они ещё раз поцеловались крепко, и он, уже на ходу, вскочил на подножку вагона. Поезд медленно катился мимо платформы, а на платформе, рядом с вагоном, шла Она, его друг, его любовь и молодость, мать его ребёнка! Маруся! Он уезжал, а она оставалась одна. На сколько? Как это будет? Ведь до этого они никогда не расставались. Никогда.

Но поезд начал набирать скорость, жена уже не могла бежать, её тоненькая фигурка, такая сиротливая, такая одинокая, осталась где-то позади, начала сливаться с окружающими предметами и, наконец, исчезла! Подавив горький вздох и крепко вытерев совершенно законно повлажневшие глаза, Егоров вошёл в вагон.

Несмотря на настежь открытые окна, вагон был невероятно густо окутан клубами дыма. Не было слышно ни разговоров, ни смеха, никто не забивал козла (как это бывает обычно в дачных поездах), но все курили, курили сосредоточенно, всерьёз. Плечистый, плотный мужчина с густыми чёрными усами подвинулся и предложил Егорову место рядом с собой. Разговор завязывался с большим трудом, но всё же в конце концов было выяснено, что все находящиеся в этом вагоне едут по одному и тому же адресу, но по прибытии в указанный пункт должны разойтись по разным точкам.

Часам к 12 дня поезд подошёл к месту назначения. Это был очень старинный русский городок, славу которого в давно минувшие времена составляло не что иное, как тесто, отличавшееся своим редким вкусом. Какой тут пекли хлеб! Булочки! Ах, какой замечательный аромат сдобы пробуждал аппетит приезжих! Но это было давным-давно. На мгновение Егор почувствовал запах хлеба и даже улыбнулся нахлынувшим воспоминаниям детства. Он бывал здесь ещё со своими родителями. Городок был густо застроен массой церквей очень красивой и прихотливой архитектуры. «Эх, надо бы с Марусей и Надюшкой будет приехать сюда… прогуляться по этим милым улочкам», – подумалось вдруг ему, и стало так тепло на сердце и радостно…

Комендант вокзала сказал Егорову, что по адресу, данному ему, надо идти в так называемый Андреевский лес, где и формировалась нужная Егорову воинская часть. Комендант был на редкость любезен и даже объяснил Егорову путь следования – и заодно сказал:

– Это недалеко! Километров пять-шесть, не больше. Идти пешком!

Зная, что одним из важнейших элементов военного быта является аккуратность и точность, и уже чувствуя себя принадлежащим к огромному и сложному организму Красной Армии, Егоров энергично зашагал по указанной дороге, но был очень удивлён тем, что во многих местах около дороги сидели мужчины и довольно свободно отдыхали. Более того, были и такие, которые не только закусывали, но и выпивали, и даже весьма усердно.

Из некоторых групп в адрес Егорова слышались слова: «Не спеши!», «Иди посиди да хлебни-ка! Там уже не хлебнёшь и не выйдешь, а до вечера времени ещё много!»

Егоров ограничился тем, что выкурил в одной такой компании папиросу, и пошёл дальше.

Чем ближе было к лесу, тем больше людей шло в том же направлении. Наконец он вошёл на территорию, вероятно, бывшего здесь когда-то большого воинского лагеря. В густом лесу были прорублены широкие прямые аллеи, были видны довольно большие здания летнего типа. Белели палатки. Народа было очень много, и в большинстве своём штатского. Военная форма попадалась значительно реже. Увидев проходившего мимо пожилого озабоченного командира, Егоров извинился и спросил его, куда ему надо явиться с предписанием. Командир молча просмотрел документ Егорова и любезно показал ему на одну из палаток.

Из этой палатки доносились голоса. Егоров спросил разрешения войти и, услышав «Войдите», откинул полог палатки и вошёл.

В палатке было светло. Солнце просвечивало сквозь брезент. Внутри было очень душно, так как брезент сильно прогревался солнцем, и страшно дымно от папирос, которыми дымили все находившиеся в палатке люди.

За столом сидел молодой капитан-танкист и несколько человек, одетых в обыкновенные пиджаки. Все они усиленно работали, записывая что-то в отдельные карточки и большие, толстые книги, лежащие перед ними.

– Давайте ваше предписание, – капитан протянул руку за документом.

Прочитав бумагу, он улыбнулся и передал её худощавому человеку в пиджаке:

– Смотрите, Чарыгин! Вот как хорошо всё указано. Никаких сомнений, всё ясно!

Чарыгин тоже улыбнулся и, в свою очередь, сказал:

– Ну вот у нас и свой капельмейстер! Всё заполнено!

Капитан взял у Егорова его паспорт, диплом, прочёл всё.

– Идите, устраивайтесь пока, – сказал он деловито, – завтра-послезавтра будем обмундировывать всех. Обедать идите в столовую комсостава.

Затем он показал, куда идти, и попрощался с Егоровым.

Надо было искать свою палатку, но путь проходил мимо столовой, а время было уже обеденное, и Егоров решил пообедать. Во время обеда к столику, занятому им, подошёл солидный человек, лет за сорок, спросил, не свободно ли у него одно место, и сел обедать тоже.

– Оформились? – обратился он к Егорову.

– Да. Сдал направление, сдал документы, теперь надо ждать, что будет дальше.

– Повезло вам! – с какой-то даже с обидой произнёс незнакомец. – А я вот оказался без места! Прислали, направление дали, а должность, изволите ли видеть, занята! – кипятился он. – Хотят отправлять назад! Вы представляете?! Да я не таковский! Никуда не поеду. Как хотят, так пусть и делают. А я им не мальчишка!

Полный мужчина бушевал, клокотал от негодования.

– На какую же должность вы были предназначены? – спросил Егор.

– Да скромная, в общем-то, должность. Административная! Зав. делопроизводством батальона. И, здорово живёшь, занята! Нет!!! Не сдамся! Вот пообедаю и пойду к командиру части, в случае чего и кулаком буду стучать! – И тут мужчина показал свой действительно внушительный кулак.

Егоров же, услышав упоминание о командире части, сейчас же вспомнил просьбу своих товарищей музыкантов и решил, что будет уместно и ему пойти к командиру, благо этот обиженный завдел, очевидно, знал уже командира.

Предложение Егорова пойти к командиру части вместе было встречено солидным человеком с явным удовольствием, а узнав о причине разговора с командиром, он и совсем развеселился!

– Очень, очень хорошо, идёмте! Это и мне лучше! – засуетился незнакомец. – Вы скажете командиру о музыкантах, он придёт в хорошее настроение и мой вопрос решит тут же. Идёмте! И давайте знакомиться! Моя фамилия Толстых, Иван Андреевич, – протянул он руку. – Был заместителем заведующего горкомхозом, – и новый знакомец Егорова назвал город, совсем недавно выросший около громадного завода неподалёку от города Т**.

Отобедав, они уже вдвоём отправились к командиру части.

Около одной из палаток они встретили невысокого майора. Тщательно выбритый, безукоризненно подтянутый майор производил впечатление безусловно кадрового, «военной косточки». Он был в фуражке, ярко начищенных сапогах, на груди сверкала медаль «ХХ лет РККА». Был он коренаст, загорел, смотрел сурово.

– Командир, – уважительно шепнул Иван Андреевич Егорову.

Егоров подошёл к командиру и очень спокойно обратился к нему:

– Здравствуйте! Мне надо с вами поговорить.

– Да? А вы кто же такой? – повернулся к нему командир.

– Моя фамилия Егоров, и я назначен к вам на должность капельмейстера…

– Ах, вот что! Из запаса, значит?

– Да.

– Хорошо! Здравствуйте! – командир пожал руку Егорова и сейчас же добавил: – Но учтите и запомните: когда вы обращаетесь к своему начальнику, вы должны назвать его по званию и сказать «Разрешите обратиться»; вместо «Здравствуйте» надо говорить «Здравия желаю!», вместо «Да» – «Так точно!». Вы проработайте строевой устав, полезно в вашем положении. Какое же у вас ко мне дело?

Егоров выслушал это наставление и, не поняв всё-таки, что же это было, строгое внушение или подсказка того, как надо себя вести в навой обстановке, решил всё же изложить командиру своё дело. Предложение своих музыкантов он изложил в деловом тоне, без отклонений в какие-нибудь подробности, но закончил тем, что его товарищи прибудут в часть со своими собственными инструментами и уже готовый сыгранный оркестр будет готов нести положенную ему службу в полном объёме.

Майор внимательно выслушал речь Егорова, помычал и, пристально посмотрев на него, сказал:

– А почему вы думаете, что у нас нет инструментов? – но, не дав ответить Егорову, продолжал: – А что, в общем-то это было бы здорово! И что надо для этого сделать?

– Очевидно, надо было бы послать меня в облвоенкомат с требованием на всех этих товарищей, а список их приложить. А я их и привёз бы.

– Ловко! – улыбнулся строгий майор. – Не успел сам появиться и уже «в командировку»! Это мне это нравится. Хорошие музыканты?

– Отличные! – бодро ответил Егоров.

– Хорошо! Сделаем так. Завтра вы будете обмундировываться, примете надлежащий воинский вид, а послезавтра поедете в Т**. Все бумаги получите в штабе завтра вечером, вечером же и езжайте. У вас всё?

– Так точно! – воспользовался Егоров полученным уроком.

После этого к майору подошёл Толстых, но, видимо, предпочёл разговаривать в приглушённых тонах. Егоров же отошёл в сторону на несколько шагов, но невольно вскоре он услышал майорское снисходительное:

– Ладно, хорошо, оставайтесь.

Толстых, оживлённый беседой с командиром, подошёл к Егору.

– Ну что, дорогой вы мой товарищ! Спасибо вам! Видали?! Майор-то развеселился! Как я и предполагал! Пришёл-таки в хорошее настроение и приказал оставаться, а должность, сказал, найдётся. Ну и порядок, значит. Идёмте? Где вы, в какой палатке? Отдохнём уж до ужина. Время-то быстро идёт.

Узнав, что Егоров пока ещё нигде не обосновался, Толстых предложил ему устроиться в той же палатке, где был и он. Егоров с благодарностью согласился.

В палатке, где размещался Иван Андреевич, было тесно. На топчанах сидели несколько человек в штатском платье и тихо разговаривали. Толстых шумно, широко жестикулируя, начал рассказывать о своих успехах.

– Ну, братцы, всё в порядке! Майор приказал оставаться и должность даёт. Всё вот благодаря ему! – радостно кивнул он на нового знакомца.

– Егоров, где вы? Ах, вот! Ну что вы там мнётесь! Знакомьтесь! Капельмейстер наш, Егоров! Поживёт с нами!

Знакомясь с товарищами, Егоров узнал, что все они, так же, как и он, уже назначены на должности. Знакомились, называя фамилии и должности:

– Добровин. Физрук.

– Шумин. Завдел.

– Родановский. Начальник КТП.

– Полтинин. Помтех.

– Ивицкий. Начпрод.

Знакомство произошло быстро. Егорову показали свободное место и спросили, откуда он.

Разговор продолжался. Это был разговор впервые встретившихся людей, которые знали, что какое-то время им придётся жить и работать вместе, в новой для них обстановке. Что им, вероятно, случится делить между собой то, что принесёт им так резко изменившаяся жизнь. Но откровенности ещё не было. Пока что они только приглядывались друг к другу, и наиболее частой фразой было ни к чему не обязывающее:

– Да… Так-то вот!

Егор спросил, есть ли в этом лагере отделение связи, и, узнав, как найти его, пошёл написать хотя бы открытку жене. Это была первая весточка, посланная им уже со штемпелем «красноармейское».

В открытке он сообщал, что доехал, что в порядке. Всё благополучно, аттестат оформлен на имя жены и будет выслан немедленно. Пожелал ей доброго здоровья, поцеловал… О том, что он, может быть, приедет домой, писать не стал. Пусть это будет сюрпризом, решил Егоров.

Глава 4

Спать в палатке было хорошо. Пахло свежим сеном, уютно, хотя и очень энергично похрапывал Толстых. Несмотря на то, что Егоров долго не мог уснуть, в тот момент, когда снаружи раздалось: «Подъём», – Егоров легко встал, потянулся и почувствовал себя хорошо отдохнувшим, бодрым и отлично выспавшимся. Часы же показывали только три минуты седьмого. Так рано он давным-давно не вставал. Поднялись и остальные.

Добровин, оказавшийся очень внушительного сложения мужчиной с добрыми смеющимися глазами, державшийся несколько сутуловато, предложил:

– Пойдёмте, Егоров, проведём физзарядку! – Он широко улыбнулся.

«Наверное, намекает на мою неспортивность», – подумал Егор.

– Я ведь по своему положению обязан этим заниматься, – продолжил физрук, но, увидев, что смутил музыканта, поправился: – Или сразу умываться? А! Как думаете?.. Ну умываться так умываться.

Умывались все вместе, всей палаткой. И вместе же пошли завтракать. Во время завтрака Толстых взволнованно спрашивал у всех, кто как думает, какую должность приготовил ему майор. Полтинин сумрачно ответил:

– Ты это… Иди в штабную палатку и добивайся, чтобы тебе сказали. А уж потом только иди за обмундированием. А то не дадут тебе ничего, и опять ты начнёшь ныть. Вали-ка, брат…

Так Толстых и сделал. Остальные же пошли к палаткам склада ОВС. В одной из палаток обмундировывались командиры, в остальных обмундирование получали на свои подразделения старшины.

Процесс обмундирования командиров проходил организованно и быстро. Вскоре подошла очередь и Егорова. Ему выдали, предварительно узнав его номера обуви и воротника, гимнастёрку, бриджи, сапоги из материала, называемого кирза, но на добротнейшей кожаной подошве, бельё, пилотку, даже целлулоидовый подворотничок, пояс, ремень, полотенце, полевую сумку…

Тут же командиры и переодевались. Конечно, самым сложным делом оказалось подвёртывание портянок. Долго Егор гадал и примеривался, пока на помощь к нему не пришёл всё тот же всё видящий и всё замечающий Добровин.

– Ну что, воин? Никак? Давайте ногу! – И, не слушая возражений, а только приговаривая: – Это так, а это вот как… – в одно мгновение забинтовал ногу Егорова и помог натянуть сапог. То же проделал он и с другой ногой.

– Поняли? Всё это просто, но не сразу, конечно, приходит. А через два дня будете сами отлично всё делать.

Наконец Егоров был одет, туго подпоясан, и начальник ОВС осмотрел его критическим оком.

– Нигде не жмёт, не давит? Отлично! Шинель будет позже. Через неделю-две.

Всё было хорошо, кроме того, что у Егорова образовался багаж, впрочем, это было у всех. Костюм, ботинки, бельё. Всё это надо было как-то сложить, причём компактно, а в чемоданчик это никак не могло уместиться. Егоров утешал себя тем, что майор назавтра назначил его в командировку и весь этот узел он сумеет отвезти домой.

Майор сказал ему, что к вечеру он должен прийти в штаб за документами и этим же вечером сможет ехать. Скорее бы вечер!

А день тянулся медленно. Добровин затеял бритьё всех обитателей палатки, Родановский прочитал лекцию по некоторым вопросам строевого устава и напомнил всем, как надо отдавать честь, как обращаться к старшим начальникам, Егоров слушал всё это с большим вниманием, но времени было всё ещё мало.

После обеда некоторых обитателей палатки стали вызывать в штаб.

Первым вызвали начпрода Ивицкого, затем ушли Шумин, Полтинин. Прибежал задыхавшийся Толстых, тоже в форме, наспех сообщил, что он назначен на должность техника-смотрителя, и убежал куда-то снова. В палатке остались Добровин и Егоров.

– Ну… до нас очередь дойдёт не скоро. У нас с вами масштабы другие. Сейчас надо утрясать всё в подразделениях. Отдыхайте, Егоров. – Добровин закинул руки за голову и завалился на свою лежанку. Егоров же решил прогуляться и покурить.

С трудом дождавшись семи часов вечера, он отправился к штабной палатке. Памятуя наставления майора и инструктаж Родановского, Егоров попросил разрешения обратиться к капитану Безродному, начальнику штаба, как узнал Егоров, и доложил ему о том, что майор приказал ему явиться к вечеру в штаб.

– Не знаю! – строго отвечал капитан. – Майора вызвали в Комитет обороны. Ждите. Он даст приказание, а за нами дело не станет.

Егорову оставалось одно – ждать. Вот на часах уже восемь, вот уже девять часов, а майора всё нет и нет. Ясно, что сегодня он уже не уедет. В начале одиннадцатого часа вечера появился майор. Егоров подошёл к нему.

– По вашему приказанию, товарищ майор, техник-интендант 1-го ранга Егоров явился за получением документов.

– Здравствуйте, товарищ Егоров! Одеты? Хорошо, молодцом выглядите. Значит, готовы? – майор внезапно нахмурился, взглянув на часы. – Но ведь теперь поезд-то ушёл… и давно уже… мда… Но ничего. – Он дружески похлопал по плечу Егора. – Идёмте! Вам подготовят документы, вы дадите списки музыкантов и завтра утренним поездом поедете.

Через полчаса всё было готово, и Егоров, сложив документы в полевую сумку, вышел из штабной палатки.

«Всё хорошо, – думал он. – Ещё раз увижу свою Максю, привезу товарищей, начнём работать, а в работе всегда легче. Хорошо всё пока».

Он осторожно разделся, лёг и сразу же уснул. Спалось отлично.

– Здесь, что ли, капельмейстер? Капельмейстер Егоров здесь находится?! – разбудил всех хриплый, ещё «ночной», словно сквозь плёнку прорвавшийся голос посыльного штаба, просунувшего голову в палатку.

Егоров быстро вскочил.

– Здесь! Я капельмейстер. Что такое?!

– Ваша команда прибыла, идите принимать. Они в строю стоят у штаба, – сказала голова и исчезла.

Егоров быстро оделся и, плохо понимая, что случилось, решительно пошёл к штабу.

Действительно, у штабной палатки стоял строй крайне плохо, точнее безобразно, отвратительно одетых людей.

Дежурный по штабу, увидев Егорова, подошёл к нему и сказал:

– Прибыл в ваше распоряжение музыкантский взвод из К-го военкомата. Всё проверено, ВУС-108. Познакомьтесь, назначьте старшину, напишите строевую записку и дайте её мне поскорее… Да, и их же надо завтраком кормить и одевать, – как-то брезгливо пробормотал он много тише. – Видали таких щёголей? А, разместите их в тех вон палатках. – И он махнул рукой в сторону дальних кустов, где находилось отхожее место… ну и несколько палаток неподалёку.

Так это оркестр?!!

Егоров подошёл ближе к строю, весьма гражданским голосом скомандовал «Смирно», поздоровался и был удивлён тем, что эта группа, лучше всего было бы сказать – «оборванцев», ответила ему довольно стройным «Здравия желаем!». Подав команду «Вольно», дирижёр подошёл ближе и спросил таким же, неуместно «гражданским» голосом:

– Почему вы так невозможно плохо одеты, и почему… босиком?!

– Разрешите доложить, товарищ старший лейтенант, – обратился к Егорову пожилой человек с очень приятным лицом. – Ведь всё гражданское придётся бросить, не носить же его с собой, поэтому и надели то, что не жалко бросить.

– Вы музыкант? – спросил его Егоров.

– Так точно. Трубач. Служил у капельмейстера Веллера, на втором пульте первых корнетов. Старший сержант запаса. А на гражданке был наборщиком. Сибиряков фамилия моя.

Егоров расспросил всех. Да, все были музыкантами, и были все голоса. Почему-то был даже баянист, с достоинством доложивший:

– Вениамин Краев! Баянист. Призёр областного смотра художественной самодеятельности! – и потом, уже улыбнувшись, чуть тише добавил: – А я вас знаю, товарищ Егоров…

– Откуда же вы меня знаете?

– А вы были членом жюри смотра, ещё беседовали с нами, призёрами.

– Что же! Очень приятно, что встретились. Но что вы будете делать в военном оркестре?!

– Ведь вам же не обойтись с одним ударником, вот я и буду полезен. А с баяном будем песни разучивать. Я вас не подведу!

Несколько человек вовсе были непонятны Егорову. Они как-то неуверенно говорили об альтах, о вторых и третьих тенорах… Но было совершенно ясно указано, что в военных билетах у них стоит ВУС-108 и что они налицо в полном соответствии со списком.

Пока составляли строевую записку (документ, с которым Егор встретился впервые) и переделывали её несколько раз, пока размещались в палатках, день в лагере уже кипел во всю мощь.

Вместе со своими новыми музыкантами Егоров побывал на завтраке, проверил, все ли сыты, а затем сам повёл их в склад ОВС, где проверил, как они обмундировались, и только после этого вспомнил, что он никуда не поехал и что все его планы рухнули. Но прежде всего он подумал о том, как хорошо он сделал, что не написал своей жене о возможном приезде. Сколько было бы лишних, ненужных волнений и тревоги.

«Будем делать оркестр», – решил он и повёл к палатке музыкантов,

– Товарищ Егopoв! – услышал он хрипловатый голос. Прямо на него шёл, как всегда, тщательно выбритый и подтянутый, командир части майор Рамонов.

– Почему вы здесь? Вы же, по моим расчётам, должны были бы быть сейчас в поезде!

– Разрешите доложить, товарищ майор! Произошло изменение. Ранним утром прибыла команда ВУС-108 из К-го военкомата. Полностью музвзвод!

– Да что вы?! – удивился майор. – Так… Ну… что же, тут уж ничего не поделаешь. У них свой план. Так. И что вы сделали?

– Разумеется, накормил, обмундировал, строевую записку оформил. Теперь буду детально знакомиться и составлять план работы в зависимости от данных, которые надеюсь получить от них.

– Очень хорошо! Но всё-таки жаль, что не успели мы с вами забрать ваших музыкантов! Ведь на девяносто процентов было бы меньше мороки и вам, и нам! – заметил майор.

– Как же теперь быть, товарищ майор? Придётся выходить из положения имеющимися средствами.

Тем временем музыканты сидели в палатке подозрительно тихо. Не было ни разговоров, ни обычных среди музыкантов всего мира шуток, подзадориваний.

Егоров начал знакомство. Картина была, в общем, не такая уж и страшная. Все они были действительно музыкантами, все служили в своё время в военных оркестрах, и почти все знали друг друга, ведь все они были земляки, из одного города.

В составе было даже два басиста, причём, как и надо было, один эсный, другой бейный. Были и баритонист, и первый тенорист. Трубачей было шесть человек. Егоров быстро подсчитал: два первых и два вторых кларнета, две трубы, первая и вторая. Отлично! Был и аккомпанемент – два альта и два тенора. Что же лучшего? Аккорд! Но мучили егоровскую душу два вопроса: первый – это то, что расспросы-то расспросами, а проверить-то их, музыкантов, на инструментах нет возможности. А только инструмент даёт возможность точно определить степень пригодности музыканта. Он их и о нотах спросил, и о знаках альтерации – что значит диез, бемоль, знают как будто… но всё это не то! Получается, будто бы в прятки играют. Да тут ещё один музыкант, Петров по фамилии, трубачом отрекомендовавшийся и такой активный, начал названиями маршей сыпать. Их Егоров и не слышал никогда. О себе Петров начал говорить… куда там! Выходит, чуть ли не виртуоз. Наметил его Егоров поводить первым корнетистом, но почему-то, как только Петров заговорит, все остальные начинают подсмеиваться, а Егорову ничего не говорят. Беспокоит это.

И второй вопрос. Что это за Кухаров такой. Тоже окружён молчанием, но почтительным молчанием. Сам же Кухаров один раз сказал, что он альтист, а на вопрос, в каком строе играет альт, не ответил… Не может же быть, чтобы он играл и даже не знал своего строя? А потом вдруг Кухаров сказал, что он ударник. Что-то не всё ясно, что-то беспокоит. И сам по себе Кухаров какой-то не такой, как все. Широкоплечий, вероятно, очень сильный, с могучей шеей, а лоб низкий, глаза глубоко сидят, и взгляд такой сверлящий, очень суровый. А сам же молодой ещё… Ах, если бы можно было бы их проверить на инструментах! Но где? Как?

Очень понравился Егорову старший сержант Сибиряков. Этот человек сразу показал свою рассудительность, проявил себя хозяйственным, авторитетным. Много он не говорил, но всё сказанное им было очень солидно, веско и разумно. Сибиряков умело подбирал обмундирование и обувь для музыкантов, никого не спрашивая, сам заготовил запас бланков строевых записок. Словом, сразу показал, что именно он и должен быть старшиной. Это обстоятельство значительно успокоило Егорова.

В тот день Егоров тоже написал письмо своей жене, а заодно и открытку Велецкому. Ему он сообщил, что их попытка успехом не увенчалась.

Однажды Егоров сумел «поймать» майора Рамонова и задать ему вопрос в отношении получения инструментов. Дескать, люди в наличии, надо бы и к работе приступить, а вот инструментов-то и нет… Как быть?

– Вот сформируемся, назначение получим, а там и видно будет, – отвечал майор. – Утрясёмся, а там займёмся и оркестром. А пока что работайте над обучением бойца-одиночки.

Но это положение тянулось не долго. Даже гражданскому глазу Егорова было видно, что организованный хаос уступает место чёткому порядку и дисциплине.

Уже совершенно исчезли из поля зрения люди, одетые в гражданское платье, совершенно точными стали подразделения, батальоны, роты. Уже физрук Добрынин проводил инструктаж старшин и физоргов рот. По утрам подразделения, чётко отбивая шаг, с песнями расходились на занятия, и Егоров в это время мучительно переживал отсутствие инструментов и свою вынужденную бездеятельность. Как хорошо было бы проводить роты на занятия хорошим, ярким, звучным маршем…

Но музыканты занимались тоже. Егоров проводил политинформацию, проходил с музыкантами уставы, а Сибиряков шлифовал строевые занятия, упирая на то, что-де:

– Музыкант должен ходить лучше, чем курсанты полковой школы. Ведь у них руки-то будут заняты, а равнение в ножку с них будут требовать знаете как?! Да и оркестр-то где идёт?! Впереди! Все глаза на него! Так что: РРРавняйсь!!!

И совершенно неожиданно, в момент, когда никто этого не ожидал, прозвучало по лагерю: «Тревога!»

Очень быстро построились подразделения, и вся часть майора Рамонова, по команде самого майора, вышла из лагеря и пошла по направлению к городу К**. Егорову бросилось в глаза, когда они вышли из лагеря, то, что очень много женщин и детей стояли у дороги. Многие держали в руках трогательные узелочки, многие навзрыд плакали. Матери, жёны, детишки пришли проводить своих родных в дальнюю безвестную дорогу. Многие женщины бросились в сторону музвзвода. Да, вот Сибиряков взял какой-то свёрточек и обнял торопливо немолодую уже женщину, вот Ильин и Шехорцов тоже торопливо выскочили из рядов. Они сейчас же стали на свои места, а женщины почти бегом спешили сбоку, на почтительном расстоянии, не сводя глаз со своих близких, спотыкаясь и чуть не падая. И ещё раз подумал он, как хорошо, что его Макси здесь нет в это время. Как бы было тяжело…

Как это ни странно, но, очевидно, информация в городе была поставлена на очень высоком уровне. Провожающих становилось всё больше и больше. Когда подходили к вокзалу – собственно, не к вокзалу, а к платформе, вероятно, считающейся воинской, – было уже совсем темно. Провожающих же было просто много! Роты начали разводить по вагонам. К Егорову подошёл капитан Безродный и предложил ему вести музвзвод в отведённый ему вагон. Товарный вагон – с нарами, без освещения – уютом не привлекал.

– Направьте людей за продуктами в вагон-склад, он в середине состава, назначьте дежурных, старшим по вагону пусть будет старшина, а сами как хотите, можете идти в вагон комсостава или оставайтесь со своими людьми. Имейте в виду, что наш вагон в точности такой же, – добавил Безродный.

Егоров, с сожалением оторвав Сибирякова от его жены, передал ему распоряжение Безродного. Старшина выслушал, окликнул Кухарова – его никто не провожал, и они в сопровождении семейства Сибирякова пошли за продуктами.

Кругом стоял шум прощания. Плакали женщины, кричали по-разному дети… Всё это в темноте, в суматохе. Вот пришли и Сибяряков с Кухаровым, сложили принесённое в вагон. Сибиряков опять окружён своей семьёй.

Горькое чувство одиночества охватило Егорова. Вот ведь… всех провожают, а он один и некого ему поцеловать, некого обнять перед отъездом.

– Что, Егоров?! Переживаете?! – спросил его знакомый хрипловатый голос.

Майор Рамонов стоял рядом.

– Вы ведь женаты, Егоров! Где ваша жена?

– Осталась в Т**, а дочка наша у бабушки, недалеко от города В**.

– Очень хорошо. А вот мои дочки вместе с мамой где-то… а где, я и не знаю. Когда меня вызвали в Москву, они оставались в Бресте, а вы, вероятно, знаете, что получилось в Бресте 22 июня… – Рамонов молча пошёл вдоль вагонов.

Горе Егорова померкло перед скрытым горем этого мужественного, всегда такого подтянутого человека. Сколько людей уже испытывают горе, и скольких людей это горе ещё ждёт…

– По вагонам!.. – раздалась команда. Люди стали подниматься в вагоны и перекликаться с провожающими. Поднялся в вагон и Егоров, но шум прощания ещё долго не умолкал. Наконец послышался резкий свисток, короткий отрывистый гудок паровоза, и поезд медленно пошёл. Но состав этот не ушёл далеко. Он отошёл от воинской платформы, поманеврировал по путям станции и в конце концов остановился где-то в закоулке. Провожающих уже не было. Некоторые музыканты смотрели в открытую дверь, кое-кто устраивался спать. Ужинать никто не захотел. Через полчаса все уже спали. А поезд пошёл только в два часа ночи. Он быстро взял разгон и шёл на предельной почти скорости. Куда он шёл – никто этого в эшелоне не знал. Под утро заснул и Егоров.