Юрий Соколов
Солнца трех миров
Танзоро замолчал, словно что-то припоминая. Хотя на самом деле, наверно, ему просто потребовалось перевести дух.
– А чем занимались в это время две первые группы? – спросила Даша.
– Желающих жить по-старому с каждым годом становилось все меньше, – сказал Танзоро. – И вскоре не осталось совсем. Кому захочется воевать, отстаивая национальные и религиозные идеалы, если прямо под боком расцветает общество всеобщего благосостояния, и путь в него открыт? Правда, вскоре выяснилось, что материальное благополучие каждого не подразумевает благополучия общества в целом. Да, войны прекратились, – но уровень повседневной бытовой агрессии только рос, и вскоре население старых земель снова поделилось на две группы – «эстетов» и «наслажденцев». Если первые по крайней мере хотели жить в согласии с окружающими, то вторые проповедовали получение наслаждений любыми способами, в том числе при помощи насилия. Общее у тех и других было только одно: никто из них не понимал, зачем работать, если можно ничего не делать. Верный своей политике, Вагрум вновь предоставил возможность обеим группам жить так, как они хотят. Вы были в городе неподалеку – на левом берегу, где многоэтажная застройка, раньше жили «наслажденцы», на правом – «эстеты».
– Больше там никого нет, – заметил Эпштейн.
– Жители старых земель также не понимали, зачем рожать детей, если удобнее жить только для себя, – сказал Танзоро. – Проще сказать, обе группы категорически не хотели размножаться. Сначала на одно рождение у них приходилось пять смертей, потом десять, двадцать… Города по обе стороны разделительных линий превратились в огромные утилизаторы населения, и в сельских местностях дела обстояли немногим лучше. Мы, члены нового общества, с недоумением и страхом наблюдали, что происходит в этих резервациях, за их медленным угасанием, но сделать ничего не могли. Их жители по большому счету были всем довольны, и искренне считали, что в резервациях живем мы. Когда в каком-то городе людей становилось слишком мало, они переселялись в соседний. Последние жители города, где вы были, покинули его десять лет назад и никто не вернулся обратно. В настоящее время на Сангароа всего три города с общим населением миллион двести человек, и вдвое больше живет в сельских местностях. Это все, что осталось от бывшего общества благосостояния.
– А что представляет собой новое общество? – спросил Эпштейн. – Пожалуйста, расскажите нам о нем. Начиная с этапа становления, если можно.
– Мне будет весьма непросто это сделать, – сказал Танзоро. – В вашем языке просто нет слов для описания технологий, которые Вагрум использовал для создания биосети. Впрочем, в нашем тоже. Я сам воспринимаю эту информацию в основном на уровне образов, и способен понять далеко не все. Приведу пример: почти все вы у себя дома, на Земле, были опытными пользователями Интернета. Но кто из вас сумеет объяснить, как он создавался и как устроен? Хотя бы на самом примитивном уровне?
– Что ж, вы правы, – вздохнул Эпштейн.
– А биосеть несравненно сложней компьютерной, – продолжал Танзоро. – И любые мои объяснения ее устройства и функционирования не только будут грешить чудовищными упрощениями – боюсь, нарисованная мною картина вообще окажется далека от действительности. Но я попробую. Все живые организмы на нашей планете, как и на вашей, возникли в процессе эволюции, а она носит случайный характер. Идет время, меняется окружающая среда, живые существа вынуждены приспосабливаться к ней, и делают они это как придется, лишь бы выжить. Строго говоря, в рамках естественного отбора даже понятие «приспособиться» в его привычном значении не имеет смысла. Вид или популяция не приспосабливаются – они просто существуют, а отбор выбраковывает все нежизнеспособные особи. Механизмы эволюции слепы, и то, что возникает в результате их работы, бывает удивительно по сложности, но обычно далеко от совершенства. Разумные существа не исключение. Мыслительные процессы в их мозгу протекают нерационально, потому что нерационально устроен сам мозг. Больше всего он похож на дом, построенный для себя семейной парой. Вначале этой паре хватало жилой комнаты и кухни, но затем появляются дети, и все они тоже заводят собственные семьи. Представьте, что они обречены жить вместе. И вот уже к маленькому домику делается пристройка, потом другая. Над первым этажом надстраивается второй, третий… Для прохода в новые помещения прорубаются двери и строятся лестницы. Причем все это делается по нужде, наспех. Какие-то комнаты окажутся в итоге совсем без окон, и находясь в них, никак нельзя будет узнать, что творится за стенами дома. Другие будут использоваться не по назначению. Ну и вся конструкция в целом окажется далека от идеалов архитектуры, да и обычных бытовых удобств. Мозг разумных существ в процессе эволюции строился примерно так же – Вагрум взялся это исправить на генетическом уровне. После перестройки мы получили массу новых возможностей при гораздо меньших затратах энергии. Я, например, при том же объеме мозга, что и у вас, думаю быстрее и обладаю совершенным здоровьем при меньших потребностях в пище и воде. При этом ресурсы моего организма все равно избыточны. Лишнее идет на нужды биосети в целом, в основном на обеспечение информационного обмена. Другими словами, биосеть эксплуатирует меня, – но вреда мне от этого никакого. Потому что она эксплуатирует только излишки, которые мне не нужны.
– Вы очень похожи на человека с Земли, – осторожно заметил Эпштейн. – До перестройки люди Сангароа выглядели так же?
– Да. В далеком прошлом Земля и Сангароа подолгу контактировали друг с другом посредством хоулов, и раньше их биосферы были почти идентичны. Сейчас положение изменилось. Я по нашим меркам консерватор – впрочем, таких у нас достаточно. Другие же предпочли адаптироваться для жизни в море или на планетах нашей системы.
– За счет чего осуществляется информобмен в биосети? – спросила Инга.
– Как раз за счет естественных информпотоков, к которым чувствительны либеры, – ответил Танзоро. – Только в биосети они упорядочены. Пожалуй, это можно сравнить с рекой, которая растекается в пустыне по системе арыков и орошает ее. Аналогия не слишком удачная, но другие будут не лучше.
– А… э-э… небиологическая составляющая у Вагрума есть? – спросил Эпштейн.
– Конечно. На Сангароа в настоящее время это не менее двадцати процентов планетарной коры.
– Она более эффективна с технической точки зрения, чем биологическая? Или менее?
– Гораздо более.
– Тогда зачем Вагруму биосеть?
– Он говорит, что по двум причинам. Во-первых, как любое разумное существо, он нуждается в общении с себе подобными. Однако общение с другими ИИ однобоко: все они существуют как бы внутри него – и слишком на него похожи. Вагрум не видит причин обеднять себя, отказываясь от общения с биологическими существами. Конечно, я не могу быть полноценным «собеседником» для Вагрума. Все население Сангароа – пожалуй, тоже. Но биосфера планеты в целом – может, здесь масштабы уже почти сопоставимы. А на одной из соседних планет мы в содружестве с Вагрумом как раз сейчас создаем искусственную биосферу, которая будет на порядок сложнее любой естественной.
– А вторая причина?
– Она очевидна. Мы оказались полезны Вагруму дважды: сперва его создали, потом помогли выжить в войне интеллектов. Кто сказал, что при всем его могуществе мы не сумеем принести ему пользу в третий раз? Ни один интеллект, как бы могуч он ни был, не в состоянии просчитать Вселенную и предусмотреть все сюрпризы, которые она способна преподнести. Сейчас Вагрум присутствует на планетах нашей системы, множестве спутников и астероидов, а также на планетах четырех соседних систем. Но это не гарантирует его от катаклизмов галактических масштабов. Он не знает, чем может грозить лично ему приближающийся пик интеграции миров. Пока хоулов на Сангароа всего два, – но скоро их станет больше. Какие планеты начнут взаимодействовать с нашей? Есть ли на них разумные? Будут ли на них искусственные интеллекты и каковы они будут? Все это ему неизвестно.
– Значит, пик интеграции все-таки близко? – напрягся Эпштейн.
– Да. И вы совершенно правы, что торопитесь предупредить своих на Земле. Если человечество не успеет подготовиться, вашей цивилизации грозит хаос.
– Второй хоул на Сангароа – он односторонний или двусторонний? Куда ведет? Вагрум знает?
– Хоул односторонний, из нашего мира в другой. Поэтому получить достоверную информацию с той стороны сложно, однако после общения с вами Вагрум почти уверен, что он ведет на Землю. Пожалуй, вас можно было бы доставить к нему в течение получаса. Однако у нас все решения принимаются коллегиально. Считайте, что Вагрум уже проголосовал за ваш беспрепятственный проход домой. Однако прежде чем вас туда пропустить, ему придется дождаться согласия разумных сегментов биосети. В том числе на других планетах. А это не может случиться слишком быстро.
Глава 20
Дальше по долине были еще пещеры, но мы решили встать лагерем под открытым небом. Танзоро сказал – дождя не будет. Погода на Сангароа давно регулируется искусственно, добавил он, и ошибок в прогнозах не случается.
– И града из кокосовых орехов здесь тоже можно не ждать, – буркнула в мою сторону Даша.
– Это жаль, – заметила Машка. – Значит, придется лазить на пальмы.
– Необычный мир, – сказал я, когда мы остались одни. – Интересно, как тут все на самом деле.
– Так этот красавчик ведь рассказал, – простодушно заметила Машка.
– Вопрос в том, насколько ему можно верить, – вздохнул Эпштейн. – Видите ли, Мария Федоровна, если тут всем действительно управляет искусственный интеллект, то истинное положение вещей будет знать только он. Прошлое здешней цивилизации могло быть иным, а каким именно, – непонятно. На слова Танзоро полагаться нельзя. Если глубокая перестройка биосферы действительно имела место, то и память всех разумных могла быть переписана. Искусственный интеллект сразу после рождения и осознания себя отдельной сущностью будет развиваться бешеными темпами, для нас непредставимыми. Используя мирные методы, как утверждает Танзоро, или другие, однако он определенно пойдет по пути наращивания вычислительных мощностей. Для этого необходимы ресурсы, и в конце концов ИИ приспособит для собственных нужд или преобразует непосредственно в самого себя все, до чего сумеет дотянуться. Какими окажутся его возможности уже через несколько месяцев или лет, нельзя предсказать. Танзоро рассказал нам о создании биосети, и о том, что Вагрум успел перестроить в один большой компьютер двадцать процентов планетарной коры. Двадцать! Вы представляете, сколько это?!.. Однако на самом деле он мог успеть гораздо больше, мог проникнуть в мантию, в ядро, остановить все геологические процессы и преобразовать в себя планету целиком. Так или иначе, в своем собственном мире свободно развивающийся искусственный интеллект будет практически вездесущ. Любая свободно парящая в атмосфере пылинка может оказаться его микророботом с определенной программой действий. Есть биосеть или нет биосети – мы с вами сейчас внутри этого Вагрума, понимаете? Мы попали в него как только прошли через хоул на Сангароа, а может быть и раньше.
– Как это – раньше? – изумилась Даша.
– Возможно, нас похитили еще во время похода по Рорбести, если экспансия Вагрума распространилась туда, – сказал Эпштейн. – Например, это могло произойти во время посещения нами загадочного «леса» из одного растения. Нельзя исключить, что это растение – агент Вагрума. Нам могло показаться, что мы тогда от него спаслись, – хотя на самом деле нет. Возможно, что наши тела сейчас находятся на сохранении в какой-нибудь лаборатории Вагрума, а сознания странствуют по созданной им виртуальной реальности. В таком случае и вся история Танзоро – выдумка, и его самого не существует.
– Нихрена себе ситуация, – протянула Машка. – А чего мы тогда тут треплемся в открытую? Вагрум же нас слышит?
– Ты, тетя Маша, ситуацию еще до конца не осознала, – констатировал я. – Если Боря прав… Кстати, может, он не Боря. Может, этот тип с внешностью Бори – такой же призрак, как и Танзоро. И через него сам Вагрум с нами разговаривает, пытаясь что-то внушить, навести на какие-то мысли или просто запутать. Я могу быть ненастоящим, Инга, Лысый…
– Ну нет, я настоящий! – возмутился Лысый.
– А будь ненастоящим, ты сказал бы? – улыбнулась Инга. – Ты бы и не понял ничего.
– Я настоящий! – твердо заявил Лысый.
– Я тоже! – сказала Машка. – Идите вы дальше, с Вагрумом своим.
– И что делать? – спросила Даша.
– Будем играть по предложенным правилам, – ответил Эпштейн. – Ждем решения биосети, а потом к хоулу, если позволят.
– Но Вагрум может сделать нас своими агентами на Земле, – возразила Даша. – Разведчиками. Диверсантами. Кем угодно. А мы и знать не будем.
– Мы и сейчас ничего толком не знаем, – сказала Инга. – И когда на Землю попадем, не сможем понять, настоящая она или нет.
– И ты не сможешь?
– Ну да. Потому что не сумею определить, какую часть своего сознания контролирую я, а какую – Вагрум.
– Я смогу понять, реальна ли Земля, – сказал Эпштейн. – По крайней мере, смогу судить об этом с хорошей долей уверенности. Обмануть можно одного человека, сто человек и даже целый миллиард, но не науку со всем ее инструментарием и накопленными знаниями. Рингель и Коврижин давно доказали, что там, на нашей планете, мы живем не в матрице. И хотя их выводы вряд ли позволительно считать истиной в последней инстанции…
– Вот именно, – перебила Инга. – А самое главное, с нами сейчас нет ни Рингеля, ни Коврижина, а у тебя, Боря, нет доступа к инструментарию нашей науки. Здесь, на Сангароа, или где мы там сейчас, Вагрум в любом случае может все. Это мы ничего не можем. Поэтому давайте расслабимся и получим удовольствие.
– Правильно, – согласился я. – Вяленая рыба у Танзоро как настоящая. Хотя нет – куда вкуснее. Но остается шанс, что она и есть настоящая, – просто он умеет вялить ее лучше всех, кого я знал. Интересно, а пиво он варит? Пойдемте спросим. Под пиво я готов обкатать идею, что мы вообще не были на Рорбести, что нас еще на Гилее похитили. Нет, лучше так: Гилея нам тоже привиделась, а хоулы с Земли на нее на самом деле ловушки Вагрума. Или, еще лучше, – интеграция миров на самом деле хитрый проект Вагрума, его ловушки повсюду, а мы головорукие инопланетяне из системы Тау Кита, которым внушили, что они люди.
– Прекрати трепаться, – сказала Даша. – На самом деле ты в это не веришь.
– Правильно. На самом деле я верю, что для попадания в виртуальную реальность человеку не надо никакого Вагрума. И даже дозы наркотиков не надо. Достаточно дать волю своим страхам и воображению.
– Так мы пойдем про пиво спрашивать? – поинтересовалась Машка. – Или будем тут впустую языками чесать?
Пива Танзоро не варил, и что это такое, впервые узнал от нас.
– Алкоголь я не употребляю, – сказал он. – Но вы не расстраивайтесь. Просто вам не повезло, что вы на Сангароа первым встретили меня. Я живу отшельником, такая уж у меня натура. Мне очень нравится одиночество – только так я могу заниматься живописью, к которой у меня естественная склонность. Конечно, я без труда мог бы изменить любые свои наклонности с помощью Вагрума, но у нас почти никто так не делает, а я вообще, как уже говорил, жуткий консерватор. Например, я мог бы адаптировать свои глаза для ночного зрения, но это лишило бы меня возможности созерцать красоту ночи, – ту, к которой я привык. И я предпочитаю оставаться при своем. Большую часть времени я провожу здесь, лишь иногда переправляясь на острова по соседству. Там живут общинами – пива у них тоже нет, зато какое пальмовое вино!
– А общинники к вам часто приезжают? – полюбопытствовала Даша.
– Нет, никто не приезжает. У нас не любят старые города и не жалуют прилегающие к ним территории, пока они не преобразованы. Здесь преобразование уже началось – вы сами видели. После того, как машины завершат черновую работу, кто-то сюда обязательно приедет, – заниматься дальнейшим благоустройством или просто жить. А пока на всем побережье живу я один. Мне нравится новое общество, я его член, но мне нравятся и старые, непреобразованные пейзажи – такие сейчас можно увидеть только вокруг городов. Потом эта местность будет напоминать скорее парк или сад.
– Да, мы это тоже видели, – сказал я. – Там, где роботы успели посадить деревья.
– Красиво, правда? А ведь это лишь начало.
– Наверно, вы все же не один здесь, – сказала Даша. – На берегу ближе к городу мы видели большое каноэ.
– Да? – удивился Танзоро. – Должно быть, его просто принесло сюда течением с островов. Если хотите, можем отправиться туда завтра. Будем плыть в сторону хоула, заодно и увидите сами, как мы живем. По крайней мере – как живут многие из нас. Нет никаких причин сомневаться, каков будет ответ биосети. Конечно, вас беспрепятственно пропустят на Землю, и референдум по этому вопросу – скорее формальность, обряд, символ того, что у нас считаются с мнением каждого. Но никто не захочет удерживать вас на Сангароа. Во-первых, у нас просто не те порядки. А во-вторых – для чего нам это? Чтоб скрыть от других цивилизаций местоположение нашей планеты? На пике интеграции миров сохранить секретность все равно не получится, и если какая-то цивилизация решит вести себя по отношению к нам агрессивно, мы никак не сможем этому воспрепятствовать – только защищаться.
– Вторжение землян вам вряд ли грозит, – заметила Даша. – Не то чтобы у нас все были слишком добрые и миролюбивые, но схватиться с Вагрумом на равных просто силенок не хватит.
– Это временно, – сказал Танзоро. – В процессе интеграции Земля рано или поздно окажется связана хоулами с самыми разными планетами, в том числе населенными разумными существами с высоким уровнем развития. Если ваша цивилизация устоит, технологический скачок для нее неизбежен.
– Да хватит уже о глобальном, – поморщился Лысый. – Слышь, Танзоро? Я на Земле писал картины. А бывших художников, как известно, не существует – или они были поддельными художниками. Ты из чего краски готовишь? Сам ведь готовишь, правильно?
Танзоро весьма оживился: видно, ему тоже до чертиков надоело глобальное. Он повел Лысого сперва в пещеру, потом по долине, и оторвать их друг от друга оказалось невозможно до самого вечера. После ужина их снова потянуло на разговоры о живописи, и они не спали половину ночи, а наутро вместе отправились за большим каноэ, хотя весло у Танзоро было только одно.
– Если наши цивилизации поладят между собой так же хорошо, как эти двое, войны между Землей и Сангароа не будет никогда, – сказала Инга.
– Даже среди нас не все художники, – заметил Эпштейн.
– Я в душе художник, – сказала Машка. – Хер на заборе нарисовать точно смогу.
Перед отплытием Танзоро разгородил запруды в бухте – до следующего приезда – и забрал из пещеры съестные припасы, чтоб зря не пропали. Все они, вместе с кистями и красками, уместились в небольшой котомке, искусно сплетенной из сухой травы. Лысый предложил наскоро выстругать хотя бы еще одно весло, однако поддержки в своем начинании не нашел.
– Первый остров совсем близко, – сказал наш хозяин. – Почти сразу за горизонтом, его просто не видно. И куда торопиться? Все равно вы не сможете попасть к хоулу раньше решения биосети.
– А сколько это вообще может занять времени? – спросил Эпштейн.
– Точно сказать не могу. Дольше всего придется ждать ответа разумных сегментов биосети в других звездных системах. У нас быстрая связь, но она не мгновенная.
Мы загрузились в каноэ. Танзоро встал на корме и пошел работать веслом – неторопливо и размеренно, как машина. Вскоре берег исчез из вида, а впереди показался другой. Нас приятно обдувал встречный ветерок и сопровождали летучие рыбы. Они выпрыгивали справа и слева целыми стайками и пролетали над поверхностью воды десятки, а то и сотни метров. И вдруг из моря совсем рядом с каноэ вынырнула девушка – ну да, просто взяла и вынырнула, хотя любой из берегов был в нескольких километрах. Она приветливо помахала нам рукой и поплыла рядом. Даша тихонько ойкнула, когда стало ясно, что у девушки вместо ног большой рыбий хвост.
– Это Джайна, – сказал Танзоро. – Она акваморф – из тех, что живут на мелководье. Они почти все похожи на людей и часто поднимаются на поверхность. А есть еще глубинные акваморфы. Джайна у нас биодизайнер. Если когда-нибудь мне надоест суша, обращусь за помощью к ней.
– А чисто ради опыта не хотите? – заинтересовался Эпштейн.
– Такая перестройка организма требует слишком много времени, чтоб затевать ее только ради опыта. Я могу задерживать дыхание под водой на сорок минут, а Джайна способна дышать воздухом несколько часов. Этого достаточно для обмена опытом.
– А она стала такой или родилась?
– Родилась! – радостно крикнула Джайна. – А если б не родилась, то обязательно стала!
– Ого, наш язык уже достояние биосети? – изумился Эпштейн.
– Был с самого начала, – сказал Танзоро.
– А разумные четвероногие на Сангароа есть? – спросила Инга.
– Есть всякие, – ответил Танзоро. – Есть люди-птицы. Возможно, вы увидите их, если они захотят пообщаться напрямую. Мы стремимся к максимальному биоразнообразию – это выгодно во многих отношениях.
Остров быстро рос в размерах. Танзоро на время отложил весло, достал из своей котомки большую раковину и протрубил в нее. Подождал и протрубил еще раз.
– Конечно, на острове все уже знают, что мы плывем к ним, – пояснил он. – Однако у нас есть свои обычаи, понимаете? Некоторые из них выглядят ужасно архаично, однако они нам дороги.
Слева прямо из тропических зарослей выдавалась пристань из грубо отесанных каменных блоков, заброшенная на вид. Прямо по курсу был пляж, и Танзоро направил каноэ туда. Встречавшая нас веселая толпа островитян всех возрастов забежала в мелкую воду и мигом вытащила лодку на песок.
Мы вылезли, нас тут же окружили и повели по извилистым тропинкам вглубь острова. Пейзажи его выглядели так, словно над ними долго трудились умелые и талантливые ландшафтные дизайнеры, – что, если верить Танзоро, соответствовало действительности. Вокруг было гораздо больше всего, чем это бывает в природе, – цветов, плодов, разновидностей деревьев и порядка. И в то же время ничего не выглядело искусственным и лишним. Мы шли мимо живописных груд валунов, скал с росписями, искусно построенных хижин, казавшихся живыми деревянных и каменных скульптур, пересекали ручьи и речки по сплетенным из воздушных корней мостам. В ветвях то и дело мелькали морды и мордочки больших и маленьких обезьян, и Мартышка умчалась с ними знакомиться. И всяких других животных вокруг было как в зоопарке – только все они бродили на воле, и все, очевидно, были ручными.
Через два часа неспешной прогулки мы вышли на другой берег – здесь тоже был пляж и стояло несколько хижин. Горели костры, над ними жарилось мясо. Нас усадили прямо на песок, обложили корзинами с фруктами, орехами и прочими угощениями, и обставили калебасами с пальмовым вином. Островитяне расселись вокруг: они были фантастически красивы, миролюбивы, дружелюбны – совсем как Танзоро. Во взрослых было что-то детское, в детях и подростках, наоборот, взрослое. Из моря на пляж выбралась Джайна, еще несколько русалок, пара похожих на тюленей существ, и выползла большая змея. Сразу за полосой прибоя над водой то и дело показывались чьи-то головы, явно нечеловеческие – то ли это были особо робкие акваморфы, решившие изучать нас издалека, то ли они просто не могли вылезти на берег. Машка поглядела на русалок, со вздохом покачала головой и потянулась к ближайшему калебасу дегустировать вино.
Очень скоро мы почувствовали себя стесненно в своих комбезах. Нет, в них было не жарко, терморегуляция работала отменно. Однако стиль «милитари» среди островитян был не в почете – они носили набедренные повязки из травы или полосок кожи, что-то вроде сари из материи ручного производства, короткие туники без рукавов, а то и вовсе ходили голышом.
– Не найдется ли у хозяев, во что нам переодеться? – спросил я у Танзоро от имени всех.
– Конечно, – ответил он. – Вы только скажите, тут же принесут. У кого-то наверняка есть и старая фабричная одежда, если вам в такой привычнее. Или ее доставят с материка.
– Да уж доставлять-то не надо, – смутился Эпштейн. – С удовольствием поносим что есть.
До самого вечера мы ели, пили, водили хороводы с сухопутным населением острова и купались в море с жителями прибрежных вод. Слетевшиеся на пляж большие птицы катали нас по воздуху в плетеных из травы авоськах, весьма ненадежных и жидких на вид. Одна птица сносно говорила по-русски, некоторые другие тоже, хотя и невнятно, и Машка сказала, что много пить нам ни в коем случае нельзя, – а то не поймем, когда начнется белая горячка. После заката море зажглось разноцветными огнями. Они всплывали из глубины, качались на волнах, взлетали в воздух и опять ныряли в пучину, однако к этому времени мы настолько устали задавать вопросы относительно окружающего, что уже ни о чем не спрашивали, и касательно огней ничего не узнали.
На ночь нас разместили в хижинах, а с утра все началось сначала. Я спросил Танзоро, сколько будет продолжаться этот карнавал. Он ответил – да сколько хотите, здесь всегда так и живут. Члены этой общины ставят своей целью максимальную творческую самореализацию – через живопись, скульптуру, песню, танец… А как на других островах, поинтересовался я. Везде по-разному, ответил Танзоро. Где-то – так же, как здесь; где-то вегетарианские общины, и мяса с рыбой там на обед не дождаться; где-то жизнь поспокойнее или вообще трудоголики обосновались – везде свои обычаи. Решите плыть дальше – сами увидите.
– А в космос можно попасть? – спросила Даша.
– Просто так – нет, – ответил Танзоро. – Вы этого не сможете, и я не смогу. Видите ли, за счет биосети у каждого из нас очень высокая степень информированности, и каждый может выбрать подходящий для себя образ жизни с такой же высокой степенью ответственности. Потом его редко кто меняет. Поэтому наши космические станции не имеют той степени защиты и комфорта, которые необходимы вам и мне. Там живут существа, адаптированные именно для жизни в космическом пространстве, – ну вот как акваморфы адаптированы для жизни в воде. Поступать иначе – значит, лишать себя многих и многих преимуществ. По тем же причинам наши космические корабли не предназначены для экскурсий. Нам это просто не нужно. Если кто-то заинтересуется жизнью в космосе или на других планетах, он может в полной мере понять, что это такое, посредством биосети. И сразу сделать выбор.
Через неделю мы ушли в круиз по архипелагу в сопровождении большой флотилии каноэ, катамаранов, плотов и даже целого плавучего острова разумных земноводных, который то поднимался на поверхность, то уходил под воду. Вдали в небе парило что-то огромное, и Танзоро сказал, что это летающий остров разумных птиц. За следующий месяц мы повидали столько всего, что от изобилия впечатлений у нас понемногу начала съезжать крыша. К счастью, архипелаг оказался невелик, и на последнем острове нас ждала уже знакомая обстановка – на нем, как и на первом, жили веселые творческие личности.
– Давайте здесь притормозим, – взмолилась Даша. – Я больше не выдержу.
– Правильно, – поддержал ее Эпштейн. – Дождемся ответа биосети – и сразу к хоулу. Иначе застрянем на Сангароа навсегда.
– В принципе – неплохой вариант, – сказал Лысый.
– Ну для тебя, – возразила Даша.
Все мы давно поняли, что Лысый на Землю не пойдет, – гораздо раньше, чем это понял он сам. Встреча с Танзоро уже была для него величайшим искушением – ведь тот был художником, да не каким-нибудь, а сверхгениальным по человеческим меркам. Они бесконечно болтали об искусстве, а в целом на архипелаге художники и скульпторы жили буквально племенами. Вначале Лысый еще держался, потому что вокруг было слишком много интересного и нового; однако теперь не выдержал, попросил у Танзоро кисти с красками и начал осваивать наскальную живопись.
– Все, ребята, я пропал, – признался он нам между двумя многодневными творческими запоями. – Решено – остаюсь. Какого черта? Опять на Земле вкалывать целыми днями, чтоб на жизнь наскрести, и писать картины урывками? Да чтоб я сдох! Можете меня считать предателем, – но я отсюда ни ногой.
Смотреть на творчество Лысого сходилось все население острова и слетались разумные птицы. По качеству картины его, конечно, здорово уступали работам местных мастеров, но ведь это инопланетянин творит, причем сам по себе, без поддержки биосети и всесильного Вагрума!.. Так что в шумных искренних поздравлениях недостатка не было. А тут еще прекрасные туземки! Лысый рисовал их с утра до вечера, а на ночь исчезал в глубинах острова, уходя каждый раз в новом направлении с новой подружкой. Мы не сомневались, что в конце концов он заведет себе целый гарем и примется за обольщение русалок. Благо на острове царила свободная любовь, а сам Лысый пользовался у противоположного пола невероятной популярностью по тем же причинам, что и его творчество – из-за экзотики. Его пиратская повязка через выбитый глаз никого не смущала. Наоборот.
Инга на Землю возвращаться тоже не собиралась: не так давно она приложила немало усилий, чтоб выбраться оттуда. Теперь планировала проводить до хоула Эпштейна и вернуться к Мартинесу на Рорбести.
Однозначно оставалась на Сангароа Мартышка. Ей здесь нравилось: вокруг было в избытке всего, что только может пожелать уважающая себя обезьяна, и не было никаких врагов и опасностей. А что ее ждало на Земле?
– Просто выпустить ее там на волю было бы опрометчиво, – сказал Эпштейн. – Кто знает, переносчиком каких болезней она может стать. А если не выпустить, ее замучают обследованиями. С животным никто церемониться не станет.
– А с нами? – спросила Даша.
– Да и с нами тоже, но мы все-таки люди, так что надежда на более-менее нормальное отношение есть. Для Мартышки – нет.
Машка, от которой все ждали, что она с радостью останется в наполненном пальмовым вином раю, решительно от такой доли отказалась.
– Не, я домой, в Ивановку. Сколько можно шляться, пора хозяйство навестить. Огородик там мой, поди, совсем зарос. Да и в Сибири у нас по-любому лучше.
На вопросы, чем это Сибирь лучше Сангароа, Машка только отмахивалась. Лучше – и точка.
У Эпштейна было все просто – он с самого начала шел на Землю.
В рядах нерешительных оставались только мы с Дашей. Во время похода по Гилее и Рорбести у нас не было сомнений, куда мы в итоге хотим попасть. Особенно мало мы сомневались в этом после короткого, но запоминающегося визита на Сатанаил. Да только Сатанаил и Сангароа – это две настолько большие разницы, что дальше и нельзя. Манило остаться здесь. Хоть на время. Но тогда Эпштейну придется идти на Землю с одной только Машкой. Мы не будем знать, что с ними, – а вдруг позже хоул закроется?
