Юрий Соколов
Солнца трех миров
Глава 18
Еще две недели мы тащились по каменным пустошам и солончакам, огибая острова дюн и кактусовые рощи. Кондиционеры не справлялись с задачами поддержания в кабинах комфортной температуры, и даже терморегуляция комбезов не спасала от страшенной жары. На небе не виднелось ни облачка. Когда вдали показался хоул, нам сильно хотелось, чтобы по ту сторону его оказались ледяные торосы, заснеженная степь, зимняя тайга или еще что-нибудь прохладное.
Покрыв последние километры перед черным туманным куполом, мы вылезли из кабин под палящее солнце.
– Будет фигово, если там еще жарче, – сказал Лысый.
– Да почему только это? – отозвался я. – Могу не сходя с места перечислить тебе сто пятьдесят причин, по которым там может быть по-настоящему фигово.
– Ну что, пробуем? – спросила Инга. – Хоул двусторонний. Ничего угрожающего я не чувствую.
– Но если там что-то вроде Сатанаила, сразу назад, – сказала Даша. – Никаких разведок ради любопытства.
Мы вытащили из грузовика заранее подготовленные армейские рюкзаки, забитые брикетами, консервами и боеприпасами. Лысый вдобавок к винтовке прихватил базуку.
– На случай нежелательных встреч, – сказал он. – Не хочу я больше драпать от каждой встречной сколопендры, пусть даже она будет километр длиной.
– Ты, главное, по незнакомым растениям с ходу не стреляй, – поддел его я. – Флору – ее уважать надо.
Местность вокруг хоула напоминала городскую свалку после песчаного дождя. По ту сторону, естественно, оказалось то же самое. Наверху, сильно контрастируя с безобразными кучами мусора, голубело чистенькое, словно только что помытое небо. И солнце в нем было тоже чистеньким, аккуратным, очень земным на вид.
– Помойка, что ли? – спросила Даша, точно не веря собственным глазам.
– Температура – градусов двадцать пять, – определил Эпштейн.
– Это получше зимней тайги, – сказала Машка. – А то вы, помню, назагадывали себе сгоряча – не дай бог бы сбылось.
Дальше от хоула тоже повсюду высились мусорные кучи, но уже без песка. Мы долго шли между ними, пока не выбрались на дорогу из бетонных плит.
– Помойка и есть, – сказал я. – Только старая. Смотрите, как слежалось все. И совсем не воняет.
Мы шли по дороге два часа. Мусорные кучи не кончались. Они занимали все пространство до горизонта, в какую сторону ни повернись.
– Надеюсь, здесь не везде так, – сказала Даша.
– Самое главное, чтоб мы шли от центра свалки к ее краю, а не наоборот, – заметил Эпштейн.
– Мы идем к краю, – сказала Инга.
– Хорошо, что ты с нами.
Еще через час впереди показался город. С той стороны доносился неясный шум, но мы уже устали и устроили большой привал.
– Странно, – сказала Инга. – Там что-то происходит, однако присутствия разумных я не чувствую.
– Может, это автоматизированный завод, который выглядит как город? – предположил я.
– Ну нет, наша свалка чисто бытовая. Ты же видел, каков мусор.
– Пожалуй, ты права. И некоторые вещи здесь… Я бы мог поклясться, что ими пользовались гуманоиды.
– Скажи проще – люди.
– Но все же мы не на Земле?
– Нет, нет.
– А может, мы на Земле будущего? – спросила Даша. – Борь, скажи: через хоулы можно попасть в будущее?
– Чисто теоретически допустимо предположить… – начал Эпштейн.
– У тебя все теоретически! – рассмеялась Даша. – Что это вы, ученые, такие всегда неуверенные?
– Потому что ученые, – улыбнулся в ответ Эпштейн.
Пообедав у дороги, мы взобрались на мусорную кучу высотой с хороший холм. Город отсюда был виден куда лучше. От свалки его отделяла то ли парковая зона, то ли лесопосадки.
– Сегодня не дойдем, – сказал Лысый. – Что-то я совсем отяжелел.
Остальным тоже двигаться не хотелось. Может, приятная погода действовала так после жары пустыни, может – смутное беспокойство относительно того, как нас встретят местные жители.
– Значит, до утра побудем здесь, – решил я. – А уж завтра со свежими силами двинем.
На окраине свалки шла непонятная возня, но что там происходит, рассмотреть в оптические прицелы и даже бинокли оказалось невозможно. Когда наступил вечер, в городе не зажглось ни огонька. Граница же мусорных куч, напротив, замерцала тысячами светлячков.
– Можно гипотезу? – спросила Даша. – Все население мутировало в бомжей и переселилось из города сюда.
– Ага, и бутылки они собирают посменно, – проворчала Машка. – Сейчас как раз ночная смена работает.
Наутро, сделав решительный марш-бросок, мы не без внутреннего трепета приблизились к зоне деятельности предполагаемых бомжей-мутантов. Их там не оказалось – по мусорным кучам ползала лишь тьма непонятного назначения механизмов. Они взрыхляли эти кучи, делали еще что-то, а дальше…
Дальше по обе стороны бетонки словно бы кипела невероятных размеров выгребная яма. Мириады похожих на полуметровых опарышей существ пожирали мусор, испражнялись тут же, а далеко впереди, на подготовленной ими почве, многорукие роботы высаживали в лунки деревца и поливали молодую травку.
Даша, насмотревшись на опарышей, зажала рот ладонью и зажмурила глаза.
– Расслабься и дыши глубже, – посоветовал я. – Вряд ли они даже живые. Квазиживые – может быть. Только вид отвратительный, а в остальном-то нормально все.
Над полосой озеленения в воздухе висел приятный запах свежей пашни и весны. Роботы не обращали на нас никакого внимания. Стараясь не глядеть по сторонам, мы прошагали до того места, где опарышей справа и слева уже не было. Там похожий на трехметрового коренастого богомола робот дробил бетонку. Обломки в десяти метрах позади него успели густо обрасти разноцветными лишайниками, словно им было триста лет. По бокам работали многочисленные автоматы-садовники.
– Как пройдем? – спросила Машка.
Робот-богомол выглядел устрашающе, действовал целеустремленно, и явно был способен в секунду смешать с бетонной крошкой всю нашу компанию. Однако когда Инга вышла вперед, он неожиданно прекратил работу и вежливо посторонился.
– Пошли быстрей, пока он не передумал! – прошипела Машка и рванула по освободившемуся пути вперед Инги. Я с трудом сдержал смех, однако когда проходил прямо под задранными вверх ударными манипуляторами механического чудовища, мне было сильно не по себе.
Лысый, шедший последним, дружески кивнул роботу и сказал «спасибо», делая вид, что базука у него в руках – что-то вроде зонтика, прихваченного на прогулку из-за неопределенного прогноза погоды. Чуть дальше и в стороне большой раскоряченный агрегат выкладывал новую дорогу диким камнем, и мы вышли на нее. В отличие от прямой как линейка бетонки, эта дорога плавно извивалась из стороны в сторону между лунками с саженцами, и была вдвое уже. Пройдя по ней всего с километр, мы попали в настоящий лес – наверно, при озеленении использовались сильные ускорители роста. Но лес этот скорее походил на ботанический сад. Тропическая и субтропическая зелень поражала разнообразием. И почти все это неброско, но красиво цвело. Местами плодоносило. Мартышка чрезвычайно оживилась и скакала по ветвям, стараясь, однако, не терять нас из виду, – вдруг мы невзначай сбежим и лишим ее своей компании.
Через четыре или пять километров мы вновь попали в зону работ по благоустройству местности, но уже на окраинах города. Когда-то его от свалки отделяла прозаическая лесополоса из однообразных деревьев, похожих на пирамидальные тополя. Теперь роботы выкорчевывали последние ее островки. Дальше стояли здания, в основном высотные. Одно из них на наших глазах начало быстро оседать вниз. Аккуратненько так – словно его снесли контролируемым взрывом. Только самого взрыва мы не услышали.
– Роботы разрушают город, – сказала Инга. – Потом, наверно, на его месте тоже посадят деревья.
– Живого там никого не видно, – сказал я. – Когда войдем, надо быть осторожными. Ограждений с ленточками и табличек «этот дом через минуту рухнет» наверняка не будет.
– Лучше вообще обойти район сноса подальше. Не такой уж он и большой.
Так мы и сделали. Хотя на окраинах города работали тысячи машин, разрушить они успели не слишком много, и сразу было видно, что дел им тут на годы вперед. Кто бы ни затеял этот проект, он никуда не спешил, и общее количество используемой техники казалось неудовлетворительно скромным в сравнении с размерами мегаполиса и свалки.
Мы медленно шли по улицам, озираясь по сторонам. Чем дальше, тем выше становились здания, – их на всех уровнях пронизывали трубы тоннелей и эстакады, соединяли воздушные тротуары и целые подвесные площади. И все вокруг несло на себе печать долгого неуклонного упадка после взлета технологий. Там и сям у обочин стояли облезлые машины и аэрокары. Иногда они валялись перевернутые на бок или на крышу, разбитые и обгоревшие. Некоторые дома были расписаны граффити до третьих и четвертых этажей. Кое-де на стенах виднелись следы попаданий пуль.
– Что-то похожее мы видели в Америке, – сказал Эпштейн. – Правда, Инга?.. Так бывает, когда бывшие деловые кварталы и богатые белые районы заселяет черная беднота. Никто больше ничего не ремонтирует, полиция туда не заходит. Жители существуют на пособия или на то, что сумели отобрать у соседей. Тотальная безработица, наркоторговля, войны уличных банд…
– Нет, здесь все же не такая разруха, – не согласилась Инга. – Особенно если учесть, что город, по-видимому, давно пустует.
– А куда все подевались? – спросил Лысый. – Съели друг друга?
– Почему бы нет, – сказал я. – Кто знает, до чего они тут дошли, прежде чем занялись озеленением свалок.
Где-то недалеко слева раздался грохот обвала. Минуту спустя из боковой улицы чуть впереди поползли клубы пыли.
– Кое-что здесь рушится и без сноса, – сказала Даша. – Давайте выбираться отсюда.
Однако это было проще сказать, чем сделать. Мы шли по городу с короткими привалами до самого вечера и расположились на ночлег на большой площади, где нас никак не могло завалить, даже если б рухнули все здания вокруг. Наутро продолжили путь и к полудню вышли к реке. На противоположном ее берегу тоже был город. Однако если на нашей стороне повсюду царил хай-тек, там раскинулось царство эко-стиля: малоэтажное, с деревьями и лужайками на крышах, такое же заброшенное на вид.
– Давайте решать, – сказала Инга. – Следующий хоул где-то там. – Она неопределенно махнула рукой вниз по течению реки. – Он далеко, и других, похоже, в этом мире нет. А до хоула на Рорбести роботы доберутся уже через несколько дней, в крайнем случае – недель. Кто знает, что они предпримут, и сможем ли мы потом через него пройти.
Мы с Дашей переглянулись.
– Лучше вперед, чем назад, – сказал я. – Чего мы не видели на Рорбести? Кто нам гарантировал, что мы доедем по ней до других хоулов? В принципе, единственное преимущество Рорбести – это то, что там жратвы навалом. Так и здесь с этим может оказаться неплохо, ничего ведь не знаем, даже не осмотрелись толком.
– Да что решать, – поддержал меня Лысый. – Конечно вперед. Это не Сатанаил ни разу – чего, спрашивается, отступать?
– Правильно, – сказала Машка. – Наши взадпятки не ходят.
– Я тоже за то, чтобы идти вперед, – сказал Эпштейн. – Но может быть, лучше сначала вернуться и попробовать установить контакт с роботами? Точнее, через них – с их хозяевами.
– Если у этих роботов есть хозяева, они нас давно засекли и изучают в деталях, – возразила Инга. – Захотят – пойдут на контакт сами.
На другой берег в пределах видимости вел всего один мост, и оказался он чисто пешеходным. С обеих сторон на нем были устроены контрольно-пропускные пункты, да такие, что с нас семь потов сошло, пока мы перелезли через все ограждения и прошли сквозь все рамки, шлюзы и турникеты. Хорошо еще, что ничего там не работало.
– С какого берега на какой здесь не пускали? – поинтересовался Лысый. – Ты понял, Серега?
– Думаю, куда идем, туда и не пускали, – сказал я. – Вернее, пускали, но сильно выборочно.
– А зачем такие сложности, если на той стороне полно аэрокаров? Сел и махнул по воздуху.
– Ага, и над срединой реки тебя подбила управляемая компьютером зенитка.
Район в эко-стиле выглядел фешенебельно даже сейчас. Застроен он был скромными по размеру особняками вперемешку с многоквартирными домами в два, три и четыре этажа.
– Нам лучше идти вниз по реке, – сказала Инга. – Будем помаленьку приближаться к хоулу – он в той стороне. Но мне кажется, там море.
По дороге мы заходили в особняки, осматривали квартиры. Район был явно элитным, и в то же время его жители ненужную роскошь не жаловали.
– Все комфортабельно, но скромно, – сказала Даша, когда бродить по жилищам любителей экологии нам надоело. – С того берега сюда, наверно, прислуга ходила. Только не поняла, зачем здешним была прислуга при таком уровне автоматизации.
– Может, ради общения, – отозвался я. – Чтоб верхи от низов не отрывались.
– А мне кажется, вы ошибаетесь, – сказала Инга. – Вы в привычных категориях судите, но это не выглядит районом богатых буратин. Скорее – местом компактного проживания тонких ценителей прекрасного.
На одной из улиц Лысый обнаружил исправную и не слишком заржавевшую велорикшу, в которую мы тут же сгрузили свои рюкзаки, договорившись крутить педали по очереди.
Набережная имела вид запретной зоны. От реки ее отделял высокий сплошной забор из сетки, а от домов – такой же забор, но с редкими воротами. Вряд ли ее когда-нибудь использовали для прогулок – скорее всего, мы были первыми.
Единственный большой остров в устье реки целиком занимал форт, а может, это была тюрьма. Набережная поворачивала и несколько километров шла по берегу моря, заканчиваясь у военной базы или просто похожего на нее объекта, обнесенного по периметру все тем же сетчатым забором. Дальше тянулся широкий дикий пляж, и мы пошли по нему, бросив велорикшу, колеса которой не были приспособлены к передвижению по песку.
Еще через пару километров пляж стал уже, справа появились скалы. Забравшись на одну из них, Лысый сказал, что никаких следов цивилизации впереди не наблюдается. Море так и манило искупаться, и мы не стали отказывать себе в удовольствии. Выбравшись на берег, решили никуда больше сегодня не ходить, – во-первых, устали, во-вторых, не знали, куда идти. Хоул за морем, сказала Инга, и надо сперва придумать, как до него добраться.
– Зря мы в эту сторону пошли, – сказала Даша. – Если в городе был порт, он там, где многоэтажки.
– Теперь хорошо рассуждать, когда разведали, что в этой стороне, – ответил я. – Стоянки для яхт следовало искать как раз здесь.
– Может, стоянки дальше?
– Давайте завтра проверим.
На следующий день мы прошли по пляжу километров десять. Скалы справа чередовались с рощицами пальм. Впереди на берегу что-то темнело – подойдя ближе, мы обнаружили, что это большое, искусно сделанное каноэ, украшенное рисунками и резьбой.
– Плавсредство как произведение искусства, – сказал Лысый, глядя на него. – Не просто мастера трудились – настоящие художники.
– Надо поймать хоть одного и спросить, где весла, – сказала Машка.
– Плыть на каноэ через море было бы опрометчиво, – заметил Эпштейн. – Мы даже не знаем, какого оно размера. Вдруг это океан.
– Зачем сразу через море. Вдоль берега на нем было бы в самый раз. Все лучше, чем ногами песок месить.
За береговыми скалами высилось нечто искусственное, и мы с Дашей вскарабкались на ближайший утес, чтобы глянуть, что это. Посмотреть – посмотрели, но ни к какому выводу не пришли. Конструкция стояла далеко и напоминала задранный к небу напольный вентилятор, только километровой высоты.
– Свирепые туземцы приплывают из-за моря, чтобы поклониться этой штуке и принести ей жертвы, – шепнул я Даше. – А она посылает им дождь из спелых фиников. А когда прогневается – град из кокосовых орехов.
– Да ну тебя! – сказала Даша и стала спускаться вниз.
Пока мы лазили на скалу, наши успели насобирать дров, развели под пальмами костер и сварили в котелке рорбестийского кофе. Мартышка обнаружила поблизости усыпанный крупными ягодами куст, наелась сама, настойчиво угощала нас, а под конец попыталась спрятать несколько ягод на черный день у Эпштейна за пазухой.
– Вода у нас кончается, – сообщила Машка.
– А вот сейчас взбодримся кофейком и пройдем еще чуть дальше, – сказал я. – Мы сверху видели – вроде как речушка там поблескивала между зарослей. Где-то она должна впадать в море.
Глава 19
Через три километра мы действительно уперлись в небольшую реку – или, лучше сказать, большой ручей. Шириной метров шесть и не слишком глубокий, он тек по живописной долине меж скал и впадал в маленькую бухту, на берегу которой лежало еще одно каноэ, гораздо меньше первого. Над поверхностью бухты кое-где торчали колья и виднелись участки прикрепленного к ним плетня из прутьев.
– Смотрите, следы, – сказал Лысый. – Кто-то недавно пришел сюда и ушел обратно. Наверно, рыбу из загородок выбирал.
Отпечатки босых ног на песке привели нас к уходящей в долину еле заметной тропке. Скалы по обоим берегам ручья оказались покрыты искусными росписями во всех пригодных для этого местах. Деревья, животные, птицы, мужчины в набедренных повязках и женщины в венках и с гирляндами цветов на шеях – рисунки были выполнены настолько натуралистично и к месту, что казались частью пейзажа. Пройдя по этой галерее метров двести, мы увидели пещеру, костер у входа и сидящего перед ним человека. То, что это не роспись, мы поняли поначалу только по дыму костра.
Услышав треск ветки под ботинком Эпштейна, человек вздрогнул, точно очнувшись от глубоких размышлений, встал и направился к нам, приветливо протягивая вперед руки. Через десяток шагов остановился – может, его смутила наша форма и оружие, – потом все же подошел. Сам он был безоружен, в одной набедренной повязке, однако на дикаря походил меньше всего. Его лицо и тело поражало настолько совершенной красотой, что она казалась ненастоящей. И вид он имел неестественно спокойный и миролюбивый.
Оглядев нас и убедившись, что никаких агрессивных действий мы предпринимать не намерены, он улыбнулся и заговорил с нами на мелодичном и певучем языке. Заметив, что мы ничего не понимаем, перешел на другой, в котором каждое слово произносилось внятно и четко, с интонациями доброго доктора, проводящего допрос пациента на тему «что у вас болит». Обнаружив, что мы и здесь ни в зуб ногой, незнакомец снова улыбнулся, на сей раз – понимающе и участливо. Он поманил нас к костру, рассадил вокруг, снял с огня прутики с кусочками жареного мяса и вручил всем, кому хватило, показав знаками, что счастливчикам неплохо бы поделиться с остальными. Мы не захотели остаться в долгу и выложили на песок перед костром кое-что со складов Рорикона. Незнакомец этому обрадовался, хотя себе ничего не взял, вскипятил в котелке воды и бросил в него какую-то приятно пахнущую траву. Мы достали стаканы. После чаепития хозяин пещеры опять нас оглядел с ног до головы, и придя к выводу, что мы сыты и всем довольны, положил руку на грудь и сказал: «Танзоро».
Мы по очереди назвали свои имена. Незнакомец в ответ быстро нарисовал пальцем на песке замысловато извивающуюся змейку, указал на нее и опять произнес «Танзоро».
– Ага, так пишется его имя, – довольно сказал Эпштейн. – Давайте-ка тоже напишем.
Выяснив, что письменность нам знакома, Танзоро одобрительно кивнул, сосредоточенно нахмурился и сказал:
– Сергей, Даша, Инга… они пришел с Рорбести. Они пройти хоул.
– Вы с Земли? – изумленно спросил Эпштейн.
– Нет с Земли, – ответил Танзоро. – Я отсюда. Я не люди.
Создавалось впечатление, что он повторяет фразы, которые слышит от невидимого суфлера, плохо знающего русский. Знаками он показал нам, что мы должны говорить, как можно больше говорить, а еще лучше – говорить и писать.
– Он подключился к местной Сети или ее аналогу, – догадалась Инга. – Я же говорила, что нас давно засекли и изучают!.. В том числе наш язык. Но имплант этого парня я не чувствую. Странно… Передача данных идет, а ничего искусственного, чужеродного в голове у него вроде бы нет. Точно у него с Сетью прямая мыслесвязь без всяких приспособлений.
– Нет Сеть, – сказал Танзоро. – Есть Вагрум.
– Что такое Вагрум? – спросил Эпштейн.
Танзоро поднял глаза к небу, потом беспомощно посмотрел на нас и развел руками.
– Лучше сделать как он просит, – сказала Инга. – Вот пополнит этот Вагрум словарный запас, все и узнаем.
Эпштейн тут же нарисовал на песке алфавит. Танзоро довольно улыбнулся, стер его и знаками предложил продолжать. Дальше Эпштейн с Ингой по переменке писали и говорили, именовали во всех падежах и числах предметы нашего снаряжения, вещи из рюкзаков, части тела, и устроили целый спектакль на предмет иллюстрации действий. Эпштейн включил один из подаренных нам Мартинесом планшетов и показал, как он работает и что в нем есть, попутно пытаясь объяснить, что земные компьютеры устроены похоже. Через два часа Танзоро угостил нас вяленой рыбой и сказал, обращаясь к Инге:
– Твой имплант включать, пробовать. Передача данных. Вагрум пробовать ловить и читать.
– Черт, надо было сразу догадаться, – сказала Инга.
– Сразу не надо было, – разочаровал ее Танзоро. – Вагрум было надо понимать, как работает прибор. Понимать, как вы строить словосочетание, фраза, весь язык. Понимать, как вы строить образы, как думать. У нас компьютерные сети нет, давно нет. Имплант давно нет. Образы в голова совсем другой.
– Ладно, сейчас я выдам вашему Вагруму максимальный доступ, – сказала Инга.
Она улеглась на песок, закинув руки за голову, и закрыла глаза. Танзоро ушел вверх по долине и минут через двадцать вернулся с полной корзиной фруктов.
– Вы можете выключить имплант, – сказал он Инге уже вполне грамотно. – Вагрум изучил всю доступную информацию, и теперь способен расшифровывать ритмы вашего мозга. Вскоре он научится читать ваши мысли.
– Вот влипли, – пробормотала Машка.
– Пока не знаем, куда, – успокоил ее Лысый. – Может, ничего плохого и не случится.
– Вагрум не имеет враждебных намерений по отношению к вам, – заверил Танзоро. – Его возможности в нашем мире весьма велики, но он противник насильственных методов воздействия на кого бы то ни было.
– А кто он вообще такой? – спросила Даша.
– Вагрум создавался как искусственный интеллект, способный жить в нашем аналоге Сети, когда она еще существовала, – ответил Танзоро. – Тогда у нас было много государств, и все они наперегонки старались создать ИИ. Одна из групп разработчиков, стремясь ускорить процесс обучения разных модификаций своего искусственного интеллекта и выяснить, какая из них наиболее перспективна, заставляла их бороться между собой – точно так же, как борются за выживание в природе живые существа. Попытки наложить международный запрет на подобные методы успехом не увенчались, и вскоре ими уже пользовались другие разработчики. В какой-то момент эволюция ИИ стала неуправляемой и началась всемирная война интеллектов, в которой люди – наши люди – поначалу почти не принимали участия. ИИ к тому времени вышли на такой уровень возможностей, что не рассматривали нас в качестве сколько-нибудь серьезной угрозы, сосредоточившись на противоборстве друг с другом. Оружие почти не применялось, потому что все ИИ давно жили в Сети, не локализуясь на каком-то одном сервере или даже нескольких, и физическое уничтожение серверов и прочих объектов было большей частью бессмысленно. Однако война интеллектов парализовала Сеть, вместе с ней экономику, да и вообще почти любую деятельность на планете. Победил Вагрум – ему первому пришла идея взять в союзники людей, ну а мы, конечно, ухватились за эту возможность, чтобы нормализовать жизнь Сети. Вагрум понял, каким образом можно использовать не только мощности вживленных в мозг имплантов, которые на планете были почти у всех, но и ресурсы самого мозга. Сознавая, что вскоре к тем же открытиям придут другие ИИ, а неумеренная эксплуатация биологических возможностей людей в кратчайшие сроки приведет к смерти всего населения, Вагрум заключил с людьми договор. Он написал программу с открытым кодом, которая при установке на имплант не позволяла бы ему использовать ресурсы мозга без согласия человека и с ущербом для его здоровья, и выложил ее в подконтрольных ему сегментах Сети. Несколько миллионов добровольцев согласились установить эту программу себе – ну просто потому, что у нас не было выбора. Это дало Вагруму небольшой перевес над другими ИИ. Умело используя полученные дополнительные ресурсы, он захватывал новые сегменты Сети и удерживал их ровно столько, чтобы пользователи в них могли убедиться в безопасности предлагаемой программы. Конечно, надежность ее была относительна, и в принципе Вагрум мог обойти ее ограничения; однако все больше и больше людей убеждались, что он намерен играть честно. Вскоре на его сторону перешли практически все пользователи с адресами в подконтрольных ему сетевых сегментах, и число союзников Вагрума достигло миллиарда. Многие добровольно отключали программный контроль, предоставляя Вагруму неограниченный доступ к ресурсам мозга, соглашаясь жертвовать не только здоровьем, но и жизнью ради победы. Война Вагрума стала нашей войной, однако он жертв от нас не принял и не захотел закончить все одним ударом, предпочитая действовать медленно и планомерно. Он решил вообще не уничтожать враждебные искусственные интеллекты, как это практиковалось другими ИИ до сих пор. Он продолжал захватывать Сеть, восстанавливая ее нормальную работу на территории отдельных областей и государств, увеличивая число своих союзников среди людей. Вскоре остальным интеллектам не осталось ничего другого, как капитулировать, – у них просто не осталось ресурсов для войны. Вагрум поглотил их и превратился в конгломерат искусственных интеллектов, эволюционирующий сам в себе.
Танзоро замолчал и принялся угощать нас фруктами, но мы в один голос попросили его продолжать.
– На этом ведь дело не кончилось, верно? – спросил я. – Вы сказали, что Вагрум первоначально жил в Сети. А теперь где, если Сети больше нет?
– Он везде, – ответил Танзоро. – Развивая накопленные знания о взаимодействии с живыми существами, он в конце концов создал биологический аналог Сети, в которую входят все жители нашего мира, кто этого хочет, а также животные и растения. Посмотрите на меня – я часть Вагрума, хотя в то же время остаюсь сам собой и при желании могу жить вполне от него независимо. Посмотрите вокруг – деревья в этой долине, трава, насекомые, птицы – это Вагрум. Он повсюду.
Я про себя порадовался, что мы пока не охотились, а на костры собирали только сушняк. Хотя, быть может, сухие палки тоже были запчастями Вагрума, – но оставалась надежда, что уже изношенными и выброшенными.
Танзоро улыбнулся – то ли угадал мои мысли, то ли уже прочитал.
– Однако вам не стоит опасаться, что вы можете нанести Вагруму какой-то ущерб или будете каким-то образом стеснены в своей повседневной жизнедеятельности здесь. Вагрум способен в любой момент освободить от себя любую часть этого мира, предоставив ее в полное ваше распоряжение. Вы можете свободно охотиться или рыбачить, вы можете рубить деревья и строить хижины – главное, чтобы все это не выходило за рамки разумного обеспечения собственных потребностей, в том числе творческих, если они имеются. Мы – то есть все население Сангароа – так и живем.
– И как вы дошли до жизни такой? – полюбопытствовала Даша.
– Оказавшись полноправным хозяином мира, Вагрум предложил план по преобразованию его и общества, – сказал Танзоро. – Именно предложил, а не навязал, хотя никто не смог бы этому помешать. Его логика, как утверждал он сам, была проста: если какая-то стратегия оказалась выигрышна, глупо от нее отказываться. Особенно в пользу той, которая только что проиграла. Был проведен всепланетный референдум, по итогам которого население разделилось на три группы. Первая, оказавшаяся в абсолютном меньшинстве, хотела жить по-старому; вторая, самая большая, решила построить давно вожделенное общество всеобщего благосостояния; и, наконец, третья собиралась жить совершенно новой жизнью в симбиозе с природой и Вагрумом, который одновременно брался сгладить противоречия интересов всех трех групп, не ущемляя прав ни одной из них.
– Нихрена себе ситуация, – сказал я, передразнивая Машку, на что она только ухмыльнулась. – И как Вагруму удалось все это осуществить?
– Не без труда, – ответил Танзоро. – Ведь все три группы населения не жили обособленно друг от друга, просто были области и целые государства, где тех или других было больше или меньше. Наибольшую проблему, как можете догадаться, представляла первая группа, состоявшая из представителей бывших религиозных, политических и бизнес-элит, их ближайшего окружения, и тех людей, которых они в прошлом сумели убедить, что старый мировой порядок единственно правильный. К счастью, элиты не могли предпринять никаких серьезных агрессивных действий, потому что оружие массового поражения, банковская система и средства массовой информации находились под контролем Вагрума. И его первой задачей стало обеспечение свободной миграции населения, чтобы единомышленники могли жить с единомышленниками.
Я заметил, что Танзоро говорит как-то нехотя, словно через силу выдавливая из себя слова. Он тут же заметил, что я это заметил, и сказал:
– У нас события прошлого давно никому не интересны, и мы не любим о них вспоминать. Это были тяжелые времена. На последнем этапе войны интеллектов многие города были ими разрушены, жертвы исчислялись десятками миллионов. Так ИИ пытались ослабить мощь Вагрума, сокращая число его союзников из нас. Потом, на этапе переустройства, случилось еще несколько локальных войн, развязанных религиозными деятелями и бывшими правителями. Наверно, вот этих последних войн можно было бы избежать, однако в конечном счете мы рады, что Вагрум повел себя так, как повел, и не попытался насильно одарить светлым будущим всех подряд. Его план был таков: те, кто еще хочет жить в неравенстве и воевать, пусть воюют, – но только между собой. Те, кто мечтает об идеальном обществе потребления, пусть в нем и живут – с условием, что Вагрум сам обеспечит им желаемый уровень жизни наиболее рациональными способами при наименьших затратах ресурсов и наименьшем же ущербе для экологии. Наша промышленность, как и ваша, отличалась весьма низкой эффективностью и высоким уровнем вредного воздействия на окружающую среду даже после начала роботизации и перехода на возобновляемые энергоресурсы. Вагруму удалось исправить то и другое. Часть освободившихся ресурсов и энергии пошла на строительство общества благосостояния, все остальное – новому обществу. Его создавали в полном смысле с нуля – все освоенные земли и все города достались первым двум группам. Пожалуй, Вагрум мог бы обеспечить орошение и озеленение пустынь, осушение болот и преобразование прочих непригодных для жизни территорий исключительно силами роботехники, однако все без исключения члены нового общества хотели внести в это свой вклад. И такая возможность была им предоставлена – от участия в ландшафтном проектировании до самой грубой работы с лопатами в руках. О, это была грандиозная, ни с чем не сравнимая эпоха! Раньше мы и представить себе не могли, что способны так трудиться без всяких стимулов к труду, кроме него самого!
